Глава 38

Получив известия от Рауля, Атос первым делом отдал распоряжение Гримо отменить все приготовления к приему гостей. Совершенно очевидно, что вместо увеселительных прогулок семейство Рич в ближайшее время ждет траурное затворничество, нарушаемое лишь соболезнующими родственниками и близкими знакомыми.
До сих пор Атос с трудом пытался примирить в душе два противоречивых чувства: симпатию лично к леди Рич и неприязнь к ее семейству в целом. Теперь он мог больше не мучаться. Остается дождаться возвращения Рауля, чтоб из его уст услышать подтверждение того, что помолвка отложена на неопределенный срок, а несостоявшаяся невеста в скором времени покинет эти края.
Если бы Атос знал все обстоятельства в подробностях, он наверняка усмотрел бы в них очередную недобрую усмешку судьбы. Дело в том, что Чарльз Рич-младший был не только долгожданным сыном графа Уорика, он был его единственной надеждой, потому что возраст родителей и, особенно, болезнь отца, не позволяли рассчитывать на чудо – рождение еще одного ребенка. К несчастью, мальчик с детства отличался некрепким здоровьем. Видя, что болезни сына с каждым годом все сильнее проявляют себя, не дождавшись даже 18-летия наследника, граф Уорик поспешил женить его с вполне понятным намерением. Пример старшего брата заставлял графа торопиться. Прежний граф Уорик женил сына в 23 года, а через три месяца новоиспеченный муж умер от наследственных болезней. Спустя год скончался и сам граф, тем самым окончательно обрубив старшую ветвь, так и не давшую жизнеспособных побегов.
Но Чарльз Рич оказался не намного счастливее брата. Два года он надеялся  увидеть внуков, однако, юная невестка так и не стала матерью. И вот теперь все его надежды рассыпались в прах, все чаяния развеялись, как туман, испарились, как утренняя роса. Подобно старшему брату он обречен жить, видя впереди пустоту.
Атос, пока не подозревая о возможных чувствах и мыслях лорда Рича, испытывал лишь сочувствие, какое любой на его месте испытал бы, услышав о безвременной кончине пусть даже незнакомого молодого человека. Инстинктивно защищаясь от непереносимых переживаний, Атос и мысли не допустил, чтобы примерить эту ситуацию на себя и Рауля. Нет, виконт, благодарение небесам, наделен прекрасным здоровьем, а самое тяжкое для них уже позади – и Атос старался даже в расстроенном браке увидеть приметы изменения жизни к лучшему. Безусловно, он соболезновал лорду Ричу, но ничего не поделаешь, такие случаи, увы, не редкость. Его отец – Ангерран де Ла Фер – похоронил двух сыновей в расцвете лет. Они живут в непростые времена. Впрочем, времена всегда таковы.
Долго предаваться печали по незнакомому молодому человеку было бы лицемерием, так что Атос убрал трижды прочитанную записку Рауля и взялся за послание д’Артаньяна, в котором рассчитывал найти гораздо более радостные известия.
Он не ошибся. Дела у гасконца обстояли даже лучше, чем можно было надеяться. Как и предвидел Рауль, Людовик обеими руками ухватился за возможность, не теряя лица, вернуть к себе на службу такого человека, как д’Артаньян. Гасконец получил чин, отличное жалованье и твердые гарантии на случай возможной отставки. Не менее ценным было расположение монарха, которое тот демонстрировал публично, одаривая гасконца благосклонными взглядами и отдавая ему явное предпочтение перед другими придворными.
Д’Артаньян с иронией описывал и свои верноподданнические чувства и королевские улыбки, но сквозь эту иронию так явно сквозили радость и удовлетворение, что у Атоса не осталось сомнений в том, что результаты превзошли все ожидания гасконца и за него можно больше не переживать – д’Артаньян явно хотел успокоить друзей, волновавшихся за его судьбу. Атос не сомневался, что только это чувство и могло заставить гасконца взяться за перо.
Читая письмо, Атос настолько погрузился в приятные переживания, что имя Арамиса, упомянутое д’Артаньяном, не сразу дошло до его сознания.
«… У меня еще одна неожиданная новость – я получил известия от Арамиса…»
Атос дважды перечитал эти строки, прежде чем почувствовал холод в сердце, словно внезапно оказался на краю черной пропасти. Он отложил письмо и встал, желая прогнать дрожь, охватившую тело.
Сколько времени он уже не вспоминал про Арамиса? Нет, не так – не хотел вспоминать, старательно обходя в разговорах темы, где так или иначе могло прозвучать это имя. «Епископ Ваннский», «аббат д’Эрбле», «Арамис» – это все был один человек, но именно имя «Арамис» вызывало в сердце Атоса тот самый холод. Имя демона, вывернутое наизнанку – плод досужих упражнений в остроумии юного семинариста, одержимого гордыней, и пьяного, разуверившегося во всем мушкетера.
Граф де Ла Фер ни в коей мере не нес ответственности за действия епископа Ваннского или аббата д’Эрбле. А как быть с мушкетером Атосом, на которого с таким доверием смотрел бывший семинарист? Не должен ли был Атос – старший и более опытный – уже тогда остановить подошедшего к скользкому краю юношу, вместо того, чтобы поощрять его духовную дерзость? Ведь именно двусмысленность шутки об имени демона тогда показалась им обоим привлекательной, ее циничность, совершенно ускользнувшая от понимания простодушного Портоса, который без всякой задней мысли принял и нового товарища и его прозвище.
Конечно, Атос мог успокаивать себя тем, что никому не собирался быть нянькой, за свои действия он нес ответственность сам, другим предоставляя так же отвечать за себя. Но этой утешительной мысли мешало воспоминание о том, как позже, при других обстоятельствах, он все же вмешался, внося ясность в сумятицу, царившую в душе Арамиса. И снова – двусмысленность и циничность; с одной стороны несомненное благо, с другой – сомнительные методы, придавшие этому благу нечистый оттенок. Никогда ничего подобного он бы не сделал, желая переубедить Портоса или д’Артаньяна. Они бы не поняли.
А Арамис понял. Именно двусмысленность ситуации и оказалась самым убедительным аргументом, и Атос прекрасно отдавал себе в этом отчет, а значит, знал, видел сущность Арамиса, и не может утешать себя тем, что тогда это еще не проявлялось.
Конечно же, он знал, иначе не избрал бы доказательством подобное действие, вызвавшее в нем отвращение и одновременно циничное удовольствие от осознания унижения, которому он подвергал собственную гордыню. Никому он не говорил о себе такого, никому не делал признаний, но если бы решился открыться, то только Арамису.
Почему? Потому что чувствовал – этот не осудит.
Эти игры тогда привлекали Атоса, давали выход презрению к себе, и главным партнером тут был вчерашний семинарист. В каком-то смысле это была их общая тайна, именно это их сблизило. Дружба, уверенность друг в друге, чувство плеча – это пришло потом, а сначала было это – игры на грани добра и зла, забавы холодного разума, позволяющие на миг забыть о разбитом сердце. Потом Атос не раз кусал губы, представляя, что было бы, вернись тогда в кабачок Портос. Атос насильно целующий Арамиса – такое ему не смог бы объяснить никто. Никакие доводы, никакие ссылки на доказательства от противного и прочие логические выверты на заставили бы Портоса увидеть в этой сцене что-то иное, кроме того, о чем говорили ему его глаза. А вот Арамис, случись ему оказаться свидетелем подобного, мог понять, все зависело лишь от изощренности аргументов.
И еще одна мысль тогда будоражила и без того взвинченные нервы вечно пьяного мушкетера – а если бы Арамис ответил на поцелуй? Как далеко завело бы Атоса желание уничтожить себя?
Играть этой мыслью было опасно, а еще противно. Она вызывала чувство удушья, переполняя отвращением и страхом, когда как искра, где-то в глубине сознания проскакивало: «А вдруг?» и пьяному мушкетеру мерещилось, что отблески этих искр он видит в черных глазах Арамиса. Утром, проспавшись, было легко все списать на пьяный бред и не вспоминать, как ночью казалось, что глазами Арамиса на него смотрит зло, то же зло, которое он видел раньше под личиной любви, а теперь боялся увидеть под маской дружбы.
Со временем Атос перестал искать этой острой «приправы» к своей душевной боли, для него это было временное состояние. А Арамис… Был ли он вообще когда-нибудь иным? Или в том мальчике, который так наивно, но убежденно увещевал его в старой церкви, уже таилось зерно зла?
Как легко и просто было бы простить Арамиса, если бы, подобно Портосу, он не знал, что творит! Но он знал, он намеренно использовал друга, и, самое ужасное – он считал это необходимым.
Вот этого Атос не мог принять. Можно ошибиться, можно сделать ложный шаг из-за того, что чего-то не знал, не учел, можно даже, смеясь втихомолку, сознательно обманывать того, кто любит и верит – ведь предателей и обманщиков хватает! Но обманывая, возвести это в добродетель, и тем успокоить свою совесть – не прежняя ли это игра, только отточенная и доведенная до совершенства с помощью изощренной иезуитской морали? Обманывать свою совесть, зная, что лжешь себе, и одновременно верить, что совершаешь благо – Атос не сомневался, что Арамис сумел бы объяснить все так, чтобы друг понял. И он бы понял, вот только простить не получалось. Простить и принять.
Атос вернулся к письму д’Артаньяна и, не пытаясь справиться с горечью, хмуря брови, стал читать дальше.
«… У меня еще одна неожиданная новость – я получил известия от Арамиса. Он в безопасности, с ним ничего не случилось. Он писал из Байонны, но сейчас, вероятно, уже в Испании. Вы наверняка подумали, что я опрометчив, так открыто сообщая Вам эти сведения. Но тут мне придется отдать должное тому, о ком Вы вряд ли хотели бы слышать. Людовик не только знает, где Арамис. Он читал его послание за восемь часов до меня –  я видел копию письма в его собственных руках. Он не скрывал, что без труда мог изловить мятежника даже на территории Испании и это не пустые угрозы, поверьте мне. Ему отлично служат и он… он стал королем, Атос. Нашим друзьям больше ничего не угрожает, он не собирается никому мстить. Мне нечего к этому добавить, я обязался быть верным королю и потому умолкаю, чтобы не ранить Ваши чувства.
Если Вы найдете в себе желание дать о себе знать, Вам известно, где можно найти капитана д’Артаньяна».
- Да, – прошептал Атос, – мне известно где – подле короля.
У него не было мысли осуждать д’Артаньяна. Все правильно, гасконец вернулся, чтобы служить, и это хорошо, что служить он будет королю. А что до молодого человека по имени Луи-Дьедонне, то Бог судья его вероломству. Ни графу де Ла Фер, ни виконту де Бражелон нет до него никакого дела, он перестал для них существовать.
Что же касается короля… раз он не собирается мстить, то, значит, поместья Портоса никуда не делись и можно будет сообщить эту радостную весть герцогу Роанок. Конечно, его нынешнее состояние больше того, что он оставил во Франции, но ему будет приятно знать, что дорогие его сердцу замки снова в полном его распоряжении.
Атос с растерянной улыбкой подумал, что приданое госпожи Кокнар, над которым они в свое время достаточно поупражнялись в остроумии, в конечном итоге принесло Портосу удачу. И впервые давно потерявшего веру в женщин графа де Ла Фер смутила мысль, что, вероятно, смешная прокурорша искренне любила Портоса, раз ее дар оказался столь счастливым – он был от чистого, преданного сердца. Как ни странно, но ни он – знатный вельможа, наделенный значительными достоинствами, ни д’Артаньян – ловкий, пылкий гасконец, довольно успешно устраивающий свои дела с королями, ни даже Арамис – красавец и проницательный знаток женщин, до недавнего времени имевший немалую власть, не встретили на своем пути такой искренней, бесхитростной любви, какую нашел, нисколько за ней не гоняясь, их простодушный Портос.
- Наверное, мы слишком умны для этой жизни, умны настолько, что это становится глупостью, потому что, уверовав в свой разум, мы уже не способны воспринимать жизнь такой, какая она есть, если не подыщем предварительно подходящего объяснения.
- Вы так считаете?
Атос вздрогнул и уронил письмо.
- Рауль?! Простите, я уже заговариваюсь.
- Мне стоило предупредить, что я здесь.
- Я даже не надеялся увидеть Вас так скоро!
Атос вопросительно поглядел на сына. Виконт хмурил брови в ответ на какие-то свои мысли.
- Рауль?
- Да… Вы правы, только это и остается – не искать никаких объяснений, и просто принять все, как есть. Господин граф, я должен передать Вам пожелание лорда Рича. Он сначала хотел писать, но потом решил, что так будет вернее, к тому же, меня это касается в еще большей степени, так что скрывать тут нечего.
Атос кивнул:
- Я понимаю, в связи с новыми обстоятельствами ситуация изменилась. Я слушаю!
- Я постараюсь как можно точнее передать слова милорда. Он был совершенно разбит печальным известием, но признался, что давно знал о том, что его сын обречен. Он лишь надеялся, что ранний брак принесет свои плоды, но этого не случилось. Его надежды на продолжение рода угасли, но тем лучше он понимает, что могут означать такие надежды для Вас, господин граф. Поэтому лорд Рич не только считает помолвку состоявшейся, но и согласен на скорое супружество – через три-четыре месяца, не больше, чем понадобится на устройство дел. Единственное условие и только ради сохранения приличий – леди Элизабет Рич должна провести это время вне Англии и так же, вне Англии, вступить в брак. Спустя два-три года она, если пожелает, может вернуться вместе с мужем – поспешность брака уже не будет вызывать толков.
- И Вы…
- Я дал согласие.