Несостоявшийся?

               

   В техникуме набрали группу для отправки её на учёбу в другой город. Директор техникума когда-то преподавал в этом городе в местном Индустриальном техникуме, прекрасно знал, что здесь всегда есть вакантные места, которые может занять приезжая группа. Так был осуществлён набор из числа поступавших и провалившихся в ряд институтов. Все были ещё огорчённые, но довольные, что хоть куда-то поступили. Поезд отправлялся уже через день, собраны необходимые вещи, вскоре Михаил уже шёл по вагону и находил новых товарищей по этой Одиссеи. По приезде в техникум их сразу отправили в колхоз на работу. Там Михаил проявил свои стихотворные способности и безоговорочно был признан поэтом. Это произошло быстро на одной из студенческих вечеринок и под влиянием совершенно ясно каких паров. Он неплохо и во время читал Пушкина, намекал, что сам пишет стихи – этого было достаточно, особенно для женской половины.
   Но вот окончилась сельскохозяйственная страда и его по приезде в Индустриальный техникум выбрали соредактором стенгазеты. Так он впервые познакомился с Валей, которая рисовала и переписывала газету от руки. Сначала казалось, что она с интересом относится к его прозаическим опусам на темы студенческой жизни, сказала, что обязательно перепишет всё это от руки в стенгазету (тогда такие газеты выпускались, в основном, именно так), но потом неожиданно резко изменила своё отношение к нему. Как оказалось впоследствии, он не оправдал её надежд на него, как на мужчину (так, по крайней мере думал он сам), и был на основании этого задвинут  подальше куда. Изощрённая её месть состояла в том, что она из рук вон плохо переписала его произведение – такой неразборчивый почерк мало кто станет читать даже и при желании. Таким образом, был подорван несомненный авторитет его как литератора, не без труда завоёванный им в колхозе. Он как бы ничем не напомнил о себе после сельскохозяйственной страды, о нём начали не спеша забывать. Вспомнили потом спустя несколько месяцев при подготовке праздничного концерта –ребята, у нас же есть свой пиит! Предложено было читать свои стихи в большом актовом зале. Сначала протекал процесс отнекивания, но потом как-то сразу было достигнуто согласие. Его поставили первым, это было трудно, учитывая, что выступление протекало впервые в таком большом зале.
   Итак, огромный зал, сцена, предпраздничное настроение, много, как говорится, поддавших, шум, у всех что-то недосказано – начинался напряжённый и достаточно тревожный гул. Михаил забыл, что хотел читать, как будто наступил (и так и было) шок, из которого надо было срочно выходить, пока гул не перекрыл всё, что говорилось со сцены. Но он стоял ошеломлённый в предчувствии какой-то начинающейся катастрофы. Сбоку за сценой видна была фигура одной из сокурсниц, которая нравилась ему – симпатичная , стоявшая на каком-то возвышении и спокойно наблюдавшая за ним. В дальнейшем она сильно ухаживала за ним какой-то период времени, но потом, видя отсутствие с его стороны очевидной взаимности, отдалилась от него и отдала права на себя другому, навязчивому и нахальному. Сейчас она явно помогла ему этим самым спокойствием. Михаил всё вспомнил, начал читать уверенно и, как показалось ему, вызывающе. Зал замер, стих, был, что называется, загипнотизирован. Ещё раздавался небольшой шумок, но это было уже не  то, что раньше. Как это произошло, никому, наверно, не объяснить, но он владел залом. Это было фантастическое чувство, передавшееся ему внезапно, может быть и потому, что его бабка когда-то выступала в областном драматическом театре, заговорили родственные гены. Всего два стихотворения и он ушёл со сцены со щитом. В зал идти не хотелось, это снизило бы весь его триумф, он бродил за кулисами и смотрел на волнующихся выступающих. В конце вечера снова подбежали к нему и попросили выступить ещё раз – все номера кончились, а время ещё как-то надо заполнить. Отнекивание было бесполезно. И вот снова уже шумящий зал, видно со сцены, что выпивших стало куда как больше. Чтение Щипачёва не дало ожидаемых результатов, он уже не мог так несомненно владеть этим разошедшимся залом, его собственные стихи шли лучше, потому пришлось закругляться и уходить со сцены уже почти без триумфа. За кулисами к нему подошла Валя и, не скрывая конечно же злорадства, сообщила, что второй раз он читал не так, как в первый, - хуже. Он подозревал это, но не думал, что это было так очевидно. Опять, как и в  случае с газетой, всё оказалось, подпорченным – нарочно или нет, но смазанным. Его авторитет опять дал сбой. Кажется, он начинал ненавидеть эту маленькую, какую-то собранную и всегда находящуюся, казалось,  в серьёзном напряжении девицу. Он начинал чаще интересоваться, чем она занимается, замечал её больше, как будто что-то хотел от неё, толком не зная чего, она для него становилась какой-то проблемой.
   Наконец, их забрали из этого города, наконец, снова дома, учеба  в родном городе и техникуме. В их группе появились новенькие, наверно, добрали ещё, но уже без заезда в чужой город. Так появился некто – подтянутый джентльмен, смазливый, молчаливый, брезгливый и внутренне, как казалось со стороны, сиюминутно настороженный. За всё время обучения в техникуме Валя была не с Михаилом. Она была рядом, и, как бы не было её. Она была всё время с этим <некто>. Учился Михаил кое-как, его цель – литература, а учёба в техникуме – это так нечто необходимое для собственного существования. Вместо того, чтобы посещать лекции, он часто сидел в читальных залах на Фонтанке и читал, например, Ромен Роллана. Так был прочитан почти весь <Жан Кристоф>.
   На праздничном вечере он удачно читал свои стихи – сначала, учитывая первый опыт в том Индустриальном техникуме, сильно побаивался публичного выступления. Рядом со сценой была комната, где выступающие ожидали выхода на сцену, настраивались, попросту говоря, успокаивались. В нескольких шагах от Михаила последнюю репетицию проводил небольшой ансамбль – по нескольку раз проходили одну и ту же песню, добиваясь какого-то необходимого с точки зрения руководителя этого ансамбля эффекта. Такие же студенты, как и он. Однако они выступали несомненно не в первый раз, и всё же и у них была нервозность. Он же собирался, ходил, вбирал в себя какую-то необходимую ему сейчас энергию, черпал её из окружения, чтобы побороть эту растерянность перед полным залом. Эта растерянность запомнилась уже на всю жизнь, но здесь не было той однокурсницы, которая стояла бы рядом, как в том чужом городе на каком-то возвышении. Не исключено, что она была где-то в зале с кем-то другим, не исключено, что она всю жизнь будет рядом с ним, но не с ним. Есть у многих из нас такие однокурсницы, которые всегда с нами, но не с нами. Но вот его объявили. Он вышел. Зал шумел как и тогда. Как и тогда было много подвыпивших, смеялись, что-то выкрикивали. Михаил понимал, что читать стихи в такой обстановке невозможно, не услышат, не поймут всего, что хотел сказать. Выступавшие жаловались, что говорят как бы сами себе, никто не слушает. Итак, как и в первый раз приходилось стоять перед этим клокочущим залом. Если тогда он покорил зал своей внутренней энергией, волей, спокойным, громким и уверенным голосом, то теперь (он чувствовал это) необходимо было что-то иное. Тут его уверенный голос не помог бы, да и уверенности такой у него не было. Итак, он стоял. Начинался провал. И тут какая-то злоба охватила его. Он поднял руку почти как Ленин и, удивляясь себе, заорал, особенно обращаясь к какому-то парню в третьем ряду: <Тише!.,> Зал не ожидал такой наглости, затих, как будто началось землетрясение, испуганно и заворожено ждал. Схватив этот момент, Михаил вписал в это многоголовое существо –зал - своё первое короткое стихотворение:

                НА ПРОСПЕКТЕ.

                Нехотя роняет
                Утро мокрый снег.
                Зимний день встречает
                Кировский проспект.               
          
                Дружно побелели
                Нити проводов.
                Улица оделась
                В кружевной покров.

                Площадь побелела.
                Бойкий светофор
                К козырьку приделал
                Меховой убор.

                А мальчишки с гиком
                Мчатся на урок.
                Раскатали мигом
                Маленький каток.               
      
      Ему захлопали. Зал уже слушал его, слушался его. Он читал ещё, ещё, но, понимая, что долго так не заставит себя слушать, скоро кончил, сошёл со сцены.
   Ансамбль в предбаннике уже как будто дорепетировался до точки, некоторые чуть не хрипели. Увидя, что сцена опустела и зал завоёван, они вбросили себя на сцену, захватили, как и он , этот момент покорности зала, бойко заиграли, запели. Концерт прошёл неплохо. Михаил понимал, что в этом его почти основная заслуга. Но больше он не выступал на этой сцене никогда. 
   Однажды перед каким-то праздником ему снова предложили выступить, сначала должна была быть, конечно, репетиция. Чтобы долго не настраивать себя, как в той комнатке у сцены, Михаил решил выпить портвейн. Выпил. Пришёл. Однако руководитель концерта учуял запах алкоголя и отправил его обратно. Естественно, осталась обида. Когда через неделю начался концерт, он наотрез отказался выступать. Сидел, как и все, в зале с девицей и слушал выступления. Видимо, катастрофически не хватало номеров. Этот же руководитель подошёл к нему и предложил выступить сразу. Он отказался опять. Долго протекал процесс упрашивания, подключена была даже девица, с которой он пришёл – не помогло. Администрация техникума здорово обиделась на него. В конце концов, это вылилось в то, что ему пришлось потом защищать свой диплом дважды. Но он так и не выступал больше здесь. Никогда. Ещё это произошло, может быть, и потому, что он пообещал написать одной из девиц группы пьесу об их группе. Написал. Пьеса пошла по рукам. Все читали на лекциях, всем очень нравилось. Его авторитет, казалось, достиг апогея. Встал вопрос о постановке этой небольшой пьесы на сцене, всё происходило как раз перед тем вечером, и пьеса должна была ставиться именно в тот вечер. Но тут возникли какие-то подводные течения, какие-то интриги  местного характера, кто-то ему стал завидовать. Короче, не нашлось исполнителей главных ролей в их группе. Так и погибло это детище, едва родившись. Потом эта рукопись была затеряна, от неё ничего не осталось. Многие из его произведений именно так и гибли. Много своих стихов он сжёг сам.
   В итоге этот вечер не получился. Не поставили его пьесу, он отказался читать свои стихи. Кому-то это было, наверно, на руку, кто-то хотел этого. Жизнь полна интриг. Кстати, может быть, и в этом была рука всё той же неугомонной Валентины? Она по-прежнему пристально следила за ним. Была благожелательна, подчёркивала свою дружбу с ним, но гуляла, а, может быть, и жила с другим. Может быть, чтобы он больше злился? Может быть, она чувствовала его дар и хотела хоть как-то зацепиться за него?
   Вторая защита прошла. Михаил получил диплом техника-конструктора. Его опять затащили на какой-то праздничный вечер в техникуме сразу после защиты. Его группа давно уже отпраздновала окончание техникума. На вечере было мало тех, с кем он учился. Однако, Валентина была, теперь уже с каким-то парнем с кавказской внешностью. <Поздравляю, - сухо сказала она.- С тебя приходится.> Но у него как раз не было денег поить их. На общем  выпускном вечере, на который он сдавал деньги, его не было – как он мог идти, когда все защитили дипломы, а он провалился? Теперь же она требовала поить в шутку или в серьёз её и каких-то ещё …Он отказался, тогда она налила себе стакан газировки и сказала: <За твою защиту>. Он усмехнулся. Вечер прошёл гладко, незаметно. Ещё она сказала ему, что при устройстве на работу её брал в институт какой-то начальник (который приходил знакомиться с выпускниками), но, как оказалось, не бесплатно, за это она должна была отдаться ему. Он недоверчиво посмотрел на неё: <Наверно, врёт.> Вообще, она стала развязной, как будто отдаться кому-то для неё теперь, вообще, не проблема. Они расстались. Надолго. Он ходил в Мраморный  зал при известном дворце культуры на танцы часто, каждую неделю. Как-то недалеко от её дома он встретил её. Она явно напрашивалась на продолжение дружбы, на вечер вместе. Он сказал, что идёт в Мраморный (кстати, идти в Мраморный тогда значило – искать женщин лёгкого поведения). Она сказала – зачем  куда-то идти – она уже здесь. Он всё понял. Посмотрел на неё внимательно – от прежней Валентины ничего не осталось. Была вульгарная, не интересная особа, да ещё (было ясно) к тому же и того лёгкого поведения. Ему она была не нужна. <Лучше пойду в Мраморный>,- подумал он, сделал вид, что не понял её, распрощался. Ему не было ничего жалко. В самом деле, наверно, ничего не было!
   Мопассан бы, наверно, написал интереснее об этом знакомстве. Была ли тут какая-то любовь или просто обычное знакомство? Бог знает. Может быть когда-нибудь он глубже разберётся в их  взаимоотношениях, вспомнит ещё важные подробности. Может быть. Сейчас он понимал, что прошло что-то важное, неординарное, а хорошо это было или плохо – не ему понять!
   В дальнейшем этот образ часто проходил перед ним, как бы задавая один и тот же немой вопрос. Но он уже был в другом измерении, с другими девицами, и глубоко возмущался этими видениями. Какая тут любовь? Но однажды к нему пришла ошеломительно простая мысль – а может быть это и есть необходимая ему часть – половинка, четвертинка – без которой не хочет ничего состояться? Без которой он сам ни к  чёрту не состоявшийся?