Мозаика из солнечных зайчиков 6 Как мы солнце буди

Как мы солнце будили. (Зайчик шестой)
 
  Солнце слепит яркими вспышками сквозь убегающие макушки сосен, иногда исчезая за очередным  поворотом поезда. Но потом снова врывается в наше боковое купе, растекаясь ярким пятном на столе, отражаясь от металлических деталей отделки вагона.
Мы с папой сидим друг против друга, уставившись оба в окно. Я пытаюсь догнать глазами убегающее солнце. А папа просто провожает взглядом мелькающие деревья. Глаза устали от вспышек света, и я перевожу взгляд на обстановку вагона.
  Это не первое моё путешествие на поезде, но первое, от которого остались в памяти какие-то впечатления. Мне два с половиной, или чуть больше, года. И, может быть, и эта поездка прошла бы мимо моей памяти, если бы с нами ехала мама. Но мама осталась на перроне. Зато именно с этой поездки в мое сознание вошел отец. До этого события присутствие папы в моей жизни было каким-то смутным. Я помню ожидания его с работы по вечерам. Но, видимо, его приход заставал меня уже видящей не первый сон, поэтому папа пока существует в моем сознании больше как слово, чем как действительный персонаж моего бытия.
 
- Пап, а куда едет поезд?
- На восток.
- Пап, а что такое восток?
- Восток, это место, где встает солнце.
- Мы едем будить солнце?
 
  Папа отрывается от окна, и, посмотрев на меня, как-то странно хмыкает:
- да, нет. Оно само нас разбудит.
- Тогда зачем мы едем на восток?
  Папа опять хмыкнул, но ничего на этот раз не ответил.
  Я уже знаю, что взрослые не всегда отвечают, когда их спрашиваешь. И уже научилась смиряться с этим неприятным обстоятельством. Толку приставать нет никакого. Ответят: «Отстань» или еще обиднее: «много будешь знать, скоро состаришься». Честно заявляю с высоты своего нынешнего положения бабушки – ни разу не сказала этих слов своим детям.
 
- Пап, мы едем туда? – показываю рукой в направлении движения поезда?
- Да.
- А восток там? - я опять машу в том же направлении.
- Да.
- А почему солнце убегает туда? – я показываю в противоположном направлении. - Оно не хочет, чтобы мы его будили?
 
  Папа, наконец, окончательно отрывается от окна и пристально с прищуром смотрит на меня. Потом произносит ничего не говорящее мне «однако» – одно из тех непонятных слов, которые мое детское ухо научилось уже выделять из внятной речи окружающих как «взрослые слова».
 
- Однако, - произнес отец, потерев указательным пальцем переносицу.
 
  Это был характерный отцовский жест, который непроизвольно переняла у него я на случай всех затруднительных ситуаций в моей жизни. И все, кто знал моего отца, замечали этот жест за мной.
 
- Есть будешь?
- Буду, - обречённо говорю я, понимая, что ответа не будет.
 
  Папа куда-то ушёл, а потом вернулся с двумя стаканами чая в металлических подстаканниках в одной руке, и горсткой завернутых в бумажные фантики сахарных кубиков – в другой. Да-да, это бала целая горсть кубиков, а не четыре на двоих, как можно было бы подумать. Семь кубиков сахара на стакан папа считал нормой. К этому не возбранялось еще и кусочки вприкуску вместо конфет. Поэтому до первого моего сезона в пионерском лагере я не знала вкуса чая, ибо это был вкус сахара.
  Что было к чаю, я не помню. Видимо, шокирующий сладкий вкус папиного чая забил все остальные ощущения от этой трапезы. Папа не спрашивал, сколько мне кусочков надо в чай. Он был уверен, что  меньше семи люди кладут исключительно из скаредности или стеснённых обстоятельств.
  Очень быстро горстка сахарных кубиков сменилась кучкой из фантиков. Но я очень долго пила свой чай, пытаясь понять, нравится мне или нет этот напиток. На папин вопрос, почему я не пью, может, мне еще сахару добавить, - я отговариваюсь тем, что горячо. Это успокаивает его энтузиазм, и он оставляет меня в покое наедине вместе с моими вкусовыми ощущениями.
Однако вскоре от смакования вкуса меня отвлекла другая затея. Я обнаружила, что поставленные рядом стаканы забавно позванивают, и их звон перекликается с перестуком колес. Моё внимание переключилось с вкусовых на слуховые ощущения. И я стала выслушивать ритм позвякивания и постукивания. И это стало складываться в считалочку:
 
- Мы до-го-ним , пе-ре-го-ним, – выстукивали колёса
- солнце – позвякивали стаканы.
- мы добудем – мы разбудим, – это опять колёса
- солнце, - снова вторили стаканы
  Я так увлеклась, что не заметила, как стала вслух проговаривать придуманную речёвку, и удивилась, когда на очередном такте «солнце» прозвякали не стаканы, а папа, легонько ударив при этом на последнем слоге маленькой ложечкой о край стакана.
Это ужасно мне понравилось, и я тоже стала подыгрывать такт чайной ложкой.
 
-солнце-солнце, выгляни в оконце, - вдруг меняю я речитатив, подстраиваясь под звон стаканов.
- мы к тебе прибудем, мы тебя разбудим, - перестраивается на ходу папа под перестук колёс.
 
- Да вы уже вагон разбудили, - вдруг раздается из соседнего купе.
- Простите, увлеклись, - спокойно отвечает папа, подмигнув мне. И, потерев переносицу, подводит итог всему действу:
- Давай-ка тоже спать укладываться.
 
Мама не поцеловала меня на ночь. Она осталась на перроне.
А папа – это, кажется, тоже неплохо.
И хотя назавтра этот вывод был поставлен моим небольшим жизненным опытом под сомнение – это будет всё-таки завтра. И это уже другой сюжет, и другой опыт. И об этом расскажет уже другой зайчик.


Рецензии