Лестница в небо

 Гитара упорно не слушалась трясущихся рук. Вчерашний алкоголь давал о себе знать, когда он пытался настроить инструмент. Шестая струна никак не хотела звучать в унисон с пятой, но, когда гитара была настроена, он запел. Запел своим прокуренным голосом, тем самым, которым он заводил публику в начале девяностых.

There’s a lady who’s sure
All that glitters is gold
And she’s buying a stairway to heaven.

 Мимо проходили те, о ком он пел. Это были современные леди, которые думали, что все что блестит, и есть золото. В его молодости не было таких. Да, таких «педовок» как раньше больше нет.
Прохожие изредка кидали мелочь в его старенький чехол от гитары. Черный «Fender» в его руках нещадно дребезжал. Возраст гитары все чаще давал знать о себе скрипящим грифом, а царапины на деке служили своеобразными боевыми шрамами на «старике» - именно так он называл свой старый, черный «Fender», который он выиграл в местном конкурсе еще в девяносто восьмом году. Тогда от гитары пахло деревом и лаком.
- Настоящий, американский. - улыбаясь говорил распорядитель конкурса, вручая подарок. – Классика не стареет.
- Это точно, - и он протянул руки, принимая подарок.
Надо было уже собираться домой. Хоть было и лето, но солнце скрылось за тучей, и уже было восемь вечера. Он начал пересчитывать мелочь, накиданную «щедрыми» прохожими: пятьсот шесть рублей, разными монетами, от десяток до пяти копеечных. Так себе навар, бывает и лучше. Вот говнари на центральной улице бывает и по несколько тысяч за день делают. Он сложил гитару в чехол, засунул мелочь в карман выцветшей джинсовой куртки и отправился в сторону автобусной остановки.
Люди в маршрутке неодобрительно поглядывали в его сторону. Еще бы, взрослый, сорокалетний мужик, одетый как бич, да еще и с гитарой. Девушка, сидящая на соседнем сиденье, отодвинулась чуть в сторону, когда он сел рядом. Он спокойно смотрел в окно всю дорогу, глядя на серые улицы родного города, на которые вот-вот пойдёт  дождь. «Этому миру однозначно нужен новый потоп» - думал он про себя.
- На следующей, пожалуйста! – подала голос брезгливая девушка. Парень, сидящий напротив нее, откровенно пялился в ее сторону. Типичный засранец: в синих шортах, с наушниками и татуировкой на предплечье в виде кельтского узора. Когда девушка вылазила из маршрутки, этот тип переключи взгляд на ее округлости и почесал своё плечо. «В мое время, этого урода гопники в первой подворотне самого бы нагнули». Слишком часто в его голове рождались фразы, начинающиеся со слов «в мое время…». «В мое бы время, этого барыгу рэкетиры под утюг бы поставили», «в мое время пиво было лучше» и прочая ностальгия.
Его остановка. Он вышел из салона, отдав водителю-узбеку оплату, и побрел по улице. Пыль на дороге уже начинал орошать дождь, когда он добрел до своего барака. По пути он зашел в туалет, стоящий во дворе. В его бараке даже не было горячей воды, а о санузле и говорить было нечего.
Он не всегда так жил. Были у него когда-то и друзья товарищи, жена и даже дочь.
- Опять ты, скотина, где-то напился?! - кричала на него супруга, раздевая и укладывая в кровать, когда он приходил после очередной попойки, - Хендрикс хренов.
- Нина, не ругайся, - только это он и мог сказать в те мгновенья, когда рок-н-рольный и пьяный угар снисходил на него, и он был счастлив. На утро он снова просыпался с дикого похмелья и плелся на кухню, где Нина смотрела в окно, отвернувшись на него. Он снова извинялся, жена опять начинала все заново, и вновь происходили ссоры. Дочь громко плакала в своей кроватке, но родители даже не могли себя успокоить, не говоря уже о ребенке. Потом, супруге все надоело, и она подала на развод и забрала дочь. Все должно было решиться в суде, но он в зале так и не появился. В то время, когда было назначено заседание, он сидел со своим другом Колькой в каком-то задрипанном кабаке и, пьяный, жаловался ему на то, какие же все бабы суки. Колька его понимал. Он недавно расстался со своей пассией и теперь утешался разливным пивом и водкой, попутно поддерживая своего другана. Только утром следующего дня он узнал, что жена окончательно ушла от него, забрав дочь. Голова еще гудела от похмелья, но он уже осознавал, что дочь он больше не увидит. Он попытался позвонить теще, но в трубку старого телефона раздались только маты и обвинения о загубленных годах жизни дочери. Он опять ушел в запой.
Все свое неистовство он выкладывал на концертах в занюханных ДК, пока его группа не распалась. Все хотели стабильности, а не славы Цоя или Гребенщикова. Только он один ругал своих товарищей, называл их оппортунистами и гадами. Друзья разбежались кто куда. Жить стало не на что, и он устроился ночным сторожем. Иногда, в его кандейке, раздавались печальные звуки струн. Он наигрывал свою любимую «Stairway to heaven».
Квартиру пришлось разменять: за нее просто нечем было платить, и его ловко «киданули» риелторы. Он хотел увидеть небольшую однушку, а в результате оказался в бараке без горячей воды и отопления. В суд не пошел – уж больно ему все напоминало о разводе с женой. Да и официальные бумаги были чисты, ведь он их подписал, находясь в здравом уме. Ну, как в здравом, пузырь водки, поставленный добрыми, хорошо одетыми людьми еще никого не вводил в заблуждение.
С соседями он сошелся быстро. Все они были еще те любители бахнуть, особенно Пашка. Безногий инвалид из соседней квартиры (если эту жилплощадь можно было бы так назвать) был всегда весел, несмотря на увечья, и, к тому же, очень умело наяривал песни на старом баяне, выводя из себя соседских старушек. Во время одного из застольев, Пашка рассказал, что потерял ноги по пьяни, на железной дороге, где работал обходчиком.
- Не нужны мне ноги, - говорил Пашка, улыбаясь, попутно наливая в стакан водки, - Я все равно самый счастливый.
- Почему?
- Я никому ничего не должен, - и Пашка брал свой старый баян и запевал веселые русские песни.
Пашка замерз этой зимой. Пьяный, слез с коляски, сполз по ступенькам на улицу и остался там. Его так и нашли примерзшим к крыльцу барака и с улыбкой. Такое чувство, что он, все также продолжал  говорить «я никому ничего не должен».
 Пашкин баян пришлось забрать себе, но освоить его, он так и не смог. «Гитара лучше» - думал он, откладывая инструмент в угол своей «квартиры». Пора ложиться спать.          
 

 
***
Ночью он проснулся от нестерпимой жажды. Попив холодной воды, он пошел в прихожую. Пошурудив карманы своей джинсовой куртки, он нашел помятую пачку «Максима» и потемневшую фотографию, с которой на него смотрела девчушка лет пяти.
- Дашка, - проговорил он вслух, - Сейчас уже в школу ходишь.
  Девчушка с фото ничего не ответила. Она все также молча улыбалась и смотрела на него своим большими голубыми глазами. Он лег в кровать и закурил.
- Дашка – я ведь тебя многому мог бы научить - уже про себя проговаривал он, глядя на фото. – Только деньги не научил бы делать.
Он подошел к окну. Ветер. С такой погодой он еще долго не выйдет на работу. Благо, за эти теплые дни, он еще успел кое-что заработать. На еду хватит. В соседней квартире опять выясняли отношения. Мужик бил свою сожительницу. Потом все затихло, и он услышал топот маленьких ножек за дверью. Он докурил и вернулся в прихожую. Открыл дверь.
За порогом стояла маленькая девчушка лет пяти, которая, напугано, смотрела на него.
- Заходи. - он впустил ее в комнату.
Девочка вошла. Видно, что она совсем не боялась его.
- Ложись на кровать, - сказал он, а сам достал старый матрас из угла комнаты и постелил его на полу.
Девочка легла на кровать и молча смотрела на него, а он разместился на полу и отвернулся к стене.
Через час он вновь встал. Девочка спала. Ее глаза дрожали во сне, в сладком сне, где не было его мамаши, ее сожителя и всего этого дерьмового барака из еще более дерьмового мира. Он попил воды и вновь вернулся на свою лежанку.
Утром, когда девочка проснулась, он накормил ее бутербродами с, щедро намазанным на него, паштетом. Она ела молча, изредка поглядывая в его сторону. Он молчал, а после завтрака сказал, что ей нужно идти. Он не мог держать ее у себя. Девочка пошла в прихожую к старой деревянной двери. Он открыл ее, и девчушка спокойно вышла.

***
Он три дня сидел без работы, пока шел дождь. Денег, заработанных во время теплых дней, как раз хватило на крупу, паштет, плавленый сыр и лапшу. Готовить он научился сам, по принципу «первый блин комом», но готовил неплохо. Самому, по крайней мере, нравилось.
Когда же он, наконец, вышел на работу, то менты на сквере то и дело поглядывали в его сторону: думали забрать или нет. В итоге не забрали.
Он играл все подряд – The Who, Deep Purple, Pink Floyd. Даже подходили настоящие ценители, просили сыграть что-нибудь на заказ. Один мужик лет пятидесяти попросил сыграть для своей жены Still Got The Blues Гэри Мура, а после исполнения, дал ему бумажку с номиналом в пятьсот рублей. День удался.
Все снова повторилось – маршрутка, брезгливые лица, пыльная дорога к дому. Маршрут, протоптанный в России десятилетиями.
До дома оставалось пару метров, когда он услышал за спиной голос:
- Мужик, эээ, мужик!
Он обернулся. Перед ним стояла наглая рожа парня лет двадцати, одетого в спортивный костюм.
- Ты местный? – спросил он, ухмыляясь.
Сзади подрулили еще двое. Он собрался отбиваться.
- Да.
- А из какого дома?
- Восьмого.
- А ты Зинку из двенадцатой знаешь?
Он попытался повернуться и пойти, но двое других схватили его. Началась драка. Одного удалось хорошо ударить в челюсть, и паренек завалился. Он сразу вспомнил драки с гопниками времен Перестройки. «Эх, в мое бы время…» Блеснул нож. Он упал.
Парни быстро разбежались.
- Ты че, вальнул его что ли?! – послышалось где-то в стороне.
Он лежал в луже дождевой воды. Он покупал свою лестницу в небо. Теперь ему становились ясны слова Пашки «я никому ничего не должен».
Рука тянулась к чехлу, к «Fender». Перед его лицом мелькали Пашка, соседская девчушка, Дашка, Нина и все, кого он знал в своей жизни. Все покупали свои лестницы в небо.
- Меня найдут утром, - думал он про себя, - А там уже ничего не будет важно, ничего. Это всего лишь лестница в небо.