Еще одна медвежья история

                Эту  Серега  Харченко  рассказал,  погоняло  «Питерский»,  левое  погоняло,  может  так,  чтоб  представиться только,  для тех, кто срока не мотал. Третья  ходка  у  него  была  на  Краслаге.  Рабочая  зона – не зона,  так,  кусок  тайги, а  куда  сбежишь,  вокруг  зима  одна.  Мороз.   Норма – 6  кубов  леса  на  человека.  Кормежка… ну,  какая там кормежка,  а  не  будет  нормы,  срежут  пайку,  и  так  не  густую.  Снега  сугробы.  Вертухаи  у  костра,  а  будешь  ты  греться,  норму  никто  не  даст.       
          Серега  в  авторитете  уже  был,  сучкорубом  работал.  Гребни  (опущенные)  топор  точили – бриться  можно  было.  Но,  все  равно,  работа  есть  работа,  и  голод  есть  голод.  Если  бы  тепло  было,  можно  травы  заварить,  ягоду  умять,  гриб  какой  и  то  еда,  но  зимой  все  сложнее  намного.
          За  разговоры  о  жратве  можно  было  легко  в  торец  получить.  А  из  головы  мыслишки  не  выбросишь.  И  время  тянется,  да  просто  часы  стали  на совсем.
          Вот  как-то  делянка  до  сугроба  добралась.  А  из  сугроба  пар  поднимается  легкий.  Неужели…  медведь!?  Тут  других  идей  ни  у  кого  не  родилось.  Все  только  чирикали  о  мясе,  печени  и  других  потрохах.  Обрадовались,  мама дорогая!
         А  что?  Шкуру – вертухаям,  мясо -  на  костерок,  печень  в  первую  очередь.  Да,  на  такой   холодрыге  мясо  не  испортится  до  завтра.  Так  и  на  послезавтра  хватить  должно.  На  когтики  у  попкарей  жрачки  выменять  можно.  А,  может,  башку  на   чай обменять,  мяса  и  так  много.
        Но,  как  реально  поднять  зверя  из  берлоги?  Да  разбудить  его  только,  загрызем,  пусть  только  вылезет.
         Засуетились  все.  Жердину  по  длинней  взяли,  конец  заострили – секунда  дело.  Кто  будить  пойдет?
         Известно,  сгребли  доходягу,  иди,  вариантов  нету.  Там  не  медведь  еще,  может.  Давай,  видишь,  не  один  ты  тут,  мы  рядом.  Ну,  кто  ж  упрется,  самого  сожрать  готовы.
        - Да,  что  ты  гладишь  сугроб?  Давай,  шуруй  там  жердиной.  Ну,  давай,  давай!  Еще  разок,  да  глубже,  глубже…
         Рык  у  каждого  в  пустом  желудке  отозвался  тревожно.  Медведь  таки!  Жердина,  как-то  в легкую,  поднялась  высоко  в  небо,  описала  пологую  дугу  и  упала  где-то  за  деревьями.  Огромная  медведица  разбросала  сугроб,  стала  на  задние  лапы,  передние  угрожающе  подняла,  растопырив  черные  длиннющие  когти.  Неторопливо  но,   неотвратимо  она  шла  на  толпу,  из  разинутой  пасти  с  паром  в  морозный  воздух  изливался  рык,  доводящий  до  оторопи.
        Дураками  же  родятся!  Снега  по  пояс, на счет  побежать  не  думай  даже.  Ты  тут  не  первый   год,  но  так  и  не  стал  в  тайге  своим.  Да  и  кому  хотелось?  А  медведица  у  себя  дома,  и  в  дом  этот  без  стука  лезут  какие-то  доходяги.  Корм на  ножках.  И  вертухаи  с  автоматами  далеко,  у  костра  сидят.  Эх,  тоска! Нет в жизни счастья.
       Медведица  шла  и  шла.  Рык  не  прекращался.  Широко  открытая  пасть  закрывала  ее  глаза.  Да  ей  и  не  надо  было.  Какая  дорога  ведет  от  нее  подальше?  А  ее  дорога  к  кому-нибудь  обязательно  приведет.  И  всем  кажется,  что  именно  на  него  нацелилась  зверина.
       Никто  не  убегал,  от  того  всем  было  видно,  как  топор одного зека,  казалось,  в  замедленной   съемке  просто  опустился  на  волохатую  голову.  Медведица  взяла  ноту  выше,  затем  плавно  села, опустившись  с  громким  последним  выдохом…
       
   Через  некоторое  время  зеки  сидели  вокруг  костра,  держа  в  окровавленных  руках  куски  дымящегося  мяса.  Желудки  были  полны,  жизнь  казалась  прекрасной,  даже  невыполненный  план  был  недостойной  темой  для  разговора.
       -  А,  молодец  таки Рябой,  хилый,  хилый,  а  с  одного  удара  медведицу завалил. 
      -Да,  красава, молоток.  Ты  где,  посмотреть  на  тебя  красавца,  где ты?
         Тут  только  заметили,  что  Рябого  с  ними  нет.  Все  подхватились,  озабоченно  озираясь,  и  вскоре  его  нашли.
         Он  так  и  стоял  с  топором  в  руке.  Нет,  не  опустил  даже.  Так  и стоял,  будто  она  к  нему  еще  не  подошла.  Смотрел  вперед  невидящим  взглядом.   
   Живой.  Живой,  только  не  в  себе  что  ли.  Ни  мяса  не  ел,  ни  на  вопросы  не  отвечал.  Ничего  его  не  трогало,  не  радовало,  не  огорчало. Приболел, век воли не видать, в лодке не кататься!
          Его  скоро  на  крест  отправили,  то  есть  на  больничку. Не разговаривал совсем.    А там и срок подошел, так   на волю и ушел. Молча.