Анатолий Домбровский - публицистические статьи

Портрет А.И.Добровского работы художника Валентина Бернадского


Статьи моего мужа писателя Анатолия Домбровского (1934-2001)

Мало кто из известных творческих деятелей России не обязан Крыму лучшими днями своей жизни, лучшими достижениями своего творчества. Но таких, кто рожден в Крыму, достиг творческих высот, приобрел российскую известность, живя и работая в Крыму, немного. Из писателей - не более трех. И один из них - А.И. Домбровский (1934-2001). След его творчества является выдающимся не только в культуре Крыма, не только в русской литературе, но и в литературе мировой. Творческий след А.И Домбровского обращает на себя внимание тем, что тему истории мировой философии и судеб художественными средствами в романах об античных философах Платоне, Сократе, Аристотеле, Эпикуре, Демокрите, а также о Перикле и Архимеде он разработал настолько глубоко, насколько до него никто другой сделать не смог. Его книги (24 романа, 18 повестей, публицистика) переведены и переводятся на английский, французский и другие языки, кстати  его «Рассказы о философах», вышедшие еще в 1975 году в московском издательстве «Молодая гвардия», переведены на литовский и армянский языки и вновь переизданы в 2004 в Москве (5-е издание) как учебное пособие: «Терра» – школе» (изд-во «Терра-Книжный клуб»). Разрабатывая вечные темы человечества, в своем творчестве А.И.Домбровский всегда оставался верен и современности - так точны, живописны и животрепещущи его картины из жизни крымчан, и так осмысленны. А.И.Домбровский был также депутатом пяти созывов Симферопольского и Крымского Советов депутатов, председателем крымской писательской организации СП СССР более 20 лет; почетный крымчанин, кавалер Ордена «Знак Почета», лауреат многих литературных премий.


***
Анатолий ДОМБРОВСКИЙ

РАЗВЛЕКАТЕЛЬНАЯ ЛИТЕРАТУРА… ПРЕВРАЩАЕТ 
ЛЮДЕЙ В СТАДО, КОТОРОЕ МЫЧИТ О СВОЕМ ВХОЖДЕНИИ В ЕВРОПЕЙСКУЮ  ЦИВИЛИЗАЦИЮ…

Литература сегодняшнего дня — прежде всего должна быть хорошей, обращенной к уму и сердцу читателя, а не к каким-либо другим органам его тела, что в последнее время, к сожалению, случается. Вспомним Гомера, вспомним Платона — от них пошла подлинная литература, которая решает проблемы нравственных, эстетических и интеллектуальных ценностей. В этом ее главная общественная функция. Прочая же так называемая литература — в лучшем случае только развлечение. Очевидно, что эти паузы не могут быть слишком продолжительными, иначе мы рискуем потерять и ум и сердце.
Естественное соревнование талантливых писателей ведет к освоению ими новых тем и проблем. Наверное, это можно назвать процессом, поскольку тогда мы наблюдаем движение, обладающее некоторой самостоятельностью. На крымском примере такое движение или такой процесс трудно обнаружить, да и на украинском тоже. Да, есть вспышки, есть таланты, но в основном литература является эпигонской, повторяет азы прошлого, каждый как бы вновь изобретает велосипед. Литературный процесс — явление мировое. Мы же не только не включены в этот мировой процесс по-настоящему, но с радостью вываливаемся из него, ставя между ним и собой всякого рода барьеры — идеологические, национальные, провинциальные и прочие. Этому отторжению способствует также невежество, которое отчасти вынужденно, отчасти сознательно культивируется теоретиками так называемой самобытности.
Традиции — это опора на мировую и русскую классику. Даже больше на русскую, чем на мировую, потому что русская литература дала нам непревзойденные образцы романов, повестей, драматургии, литературной публицистики. Соблюдать традиции — не означает, разумеется, повторять прежние достижения. Традиция дает нам основание, точку отсчета и направление поиска. Так мы включаемся, если хотите, в мировой литературный процесс.
О развлекательной литературе, о тех книжках, которыми завалены сегодня прилавки, мы уже говорили: они в лучшем случае дают нам отдохнуть от бессмысленности нашего суетного бытия, действуют как вино, как наркотик, как чувственное забытье. Они в этом ряду. Большая доза — яд, малая — удовольствие.
Есть другая литература, другие книжки, которые «перемежают» развлекательные. Они — чистая отрава, для затмения мозгов и ожесточения сердца: чертовщина, мистика, культ сатаны, насилия, грязь, блевотина мизантропов и совратителей. Вместе с «киношками» эти книги делают свое черное дело, они уничтожают общество, превращают его в стадо, которое мычит о своем вхождении в европейскую цивилизацию.
Но есть, конечно, настоящая литература, где долг и честь, справедливость и свобода, истина и красота, благо и сострадание — ценности, на которых только и может устоять и достичь своих вершин наша цивилизация: они находят свое воплощение в героях, в их мыслях, поступках и делах, в их борьбе со злом, которое все плотнее обступает нас. Таких книг, к сожалению, мало, а писателей, создающих их, и того меньше.
Существует то, что востребовано обществом: вас вызывают — вы выходите. Именно в этом смысле литература отражает жизнь, является ее зеркалом. Расходится тот товар, за который платят, если говорить современным языком. Это касается не только со¬держания литературных произве¬дений, но и формы. Требуются головоломки, шарады, бред, заумь — пожалуйста. Требуется слезливая тягомотина — тоже пожалуйста. Хочешь кровь, секс, смрад, треск костей, катастрофы — получай. Есть деньги на издание книги — можешь вообще напечатать безграмотную чушь. Кто платит, тот и заказывает музыку, как говорится. Сегодня мы это видим на каждом шагу.
Но есть другой заказчик, господа, на которого конъюнктура не действует, который выше конъюнктуры, потому что «недоступен звону злата», вот он-то заказывает другую литературу, причем всегда, независимо от так называемых общественно-политических отношений. По его заказу создавали свои произведения Пушкин, Лермонтов, Толстой, Тургенев, Достоевский, Тютчев, Гончаров, Чехов, Бунин, Булгаков, Цветаева, Шолохов... Имя этому заказчику — Совесть, которая заключает в себе великую троицу: Истину, Благо, Красоту.
Сегодня быть писателем — значит, умножать силы жизни. Мысль не новая, принадлежит Льву Николаевичу Толстому. Я ее разделяю. Легко домыслить, что умножает силы жизни, что их гасит, убивает, разрушает. В этом вообще смысл жизни, любой деятельности. Смысл писательства — тем более.
«Таврические ведомости»,
25.05.2001

***

Анатолий ДОМБРОВСКИЙ

О СМЫСЛЕ ЖИЗНИ,
О ГЕНИИ И ЗЛОДЕЙСТВЕ

(Черновой набросок)

Вопрос о смысле жизни — не праздный вопрос. Когда устраняется проблема смысла жизни, неизбежно возникает другой вопрос — вопрос о смысле и значении смерти (как умереть по-настоящему, подлинно, воистину для своей бессмысленной жизни?). Человек заболевает смертью*, которая, превращаясь в навязчивую идею, выжигает в его душе все, что могло бы питать веру в осмысленность жизни.
Вернемся к Льву Толстому и посмотрим еще раз, теперь уже нашими глазами, к какому же выводу он пришел.
Прежде всего важно следующее:
— жизнь, которая дается «в удел» каждому человеку — это благо (каким является всякое бытие в противоположность небытию). Жизнь — это дар, благотворный уже сам по себе. А если человек превращает свою жизнь в нечто, что он расценивает как бессмысленное и злое, то повинна в этом не жизнь сама по себе, а сам человек, превративший благо во зло.
Тот превращает свою жизнь (благо) во зло, кто отпадает от общего процесса «добывания» жизни, то есть от постоянного воспроизведения жизни, каковое, по убеждению Толстого, есть и призвание и долг каждого человека — деятельное выражение благодарности за тот дар, который он получил (неблагодарный остается наедине со смертью).
Воспроизводя жизнь свою в суровом и нелегком труде, который «труден» точно так же, как трудно любое участие в реальном процессе, человек учится «изнутри» постигать осмысленность жизни, ее ритмичность, ее законосообразность, ее необходимость, включая и необходимость индивидуальной человеческой кончины.
Именно конечность (смертность) человека обуславливает непреложность нравственных законов, которым он должен подчиняться (не причинять ничего такого другому человеку, что приблизило бы его смерть духовную и физическую).
Представление об осмысленности жизни дается человеку как награда за серьезное к ней отношение. Человек, всерьез стремящийся воздать своей жизнью за то благо — бытие, — которое он получил вместе с нею, сам того не замечая, приходит к нерушимому убеждению осмысленности жизни. А это убеждение, в свою очередь, дает ему силы сносить все трудности, все тяготы повседневного существования, не впадая в отчаяние и уныние. Осмысленность такого отношения выражается для Толстого в формуле: «Не причиняй другим того, чего не хочешь, чтобы они причинили тебе». Осмысленность эта, как видим, неотделима от большой и суровой ответственности, которая возлагается таким образом на человека. Она есть — воздаяние за праведность его отношения к другим людям. Кстати, гораздо легче тысячу раз произнести приведенную этическую формулу (максиму), чем один раз всерьез поступить в соответствии с нею, не считая при этом, что совершаешь подвиг самопожертвования.
Реализуя в своем общении с другими моральные принципы, сколько бы трудным это ни было, человек приходит к убеждению в абсолютности нравственных принципов (еще до того, как начинает философствовать). Словом, и здесь убеждение в том, что жизнь имеет смысл, дается человеку как награда за осмысленную (и праведную) жизнь.
Это еще не все. Живя среди людей, разделяя с ними нелегкий труд по ежедневному, ежечасному, ежеминутному воссозданию этой жизни (сохранение того, что было даровано как бытие), человек учится любить людей: всем существом своим понимая не только «необходимость», «неизбежность» другого человека, но и глубокую осмысленность, благодатность этого факта:  б ы т и я  д р у г о г о  ч е л о в е к а (если он не аморален, если его не разъело самолюбие, чрезмерное самомнение, вера в свою уникальность и неповторимость).
Здесь обнаруживается неделимость жизни (бытия) как дара, который дается всем людям вместе, хотя каждый из них несет совершенно индивидуальную, то есть ни с кем не разделяемую, ответственность. Только «незамкнутый», «открытый для других» человек способен оценить этот дар. (Человек же «замкнутый» в своей индивидуальности приходит неизбежно к мысли о бессмысленности жизни и воспринимает смерть с безграничным ужасом).
Для того же, кто открыт другому в своем самом сокровенном, кто не мыслит себя без другого, кто с детства привык мыслить себя вместе с другими и принимать бытие не как свою «личную собственность», но как нечто, дарованное людям всем вместе, кто, следовательно, действительно любит других — в истинно нравственном смысле, для того смерть перестает быть чем-то абсолютно непереносимым.
Постигнув через любовь смысл жизни, человек верно постигает и смысл смерти — и чем он глубже постигает этот смысл, тем меньше трепещет перед смертью.
Внутренне постигнув, что жизнь есть нечто неизмеримо более широкое, чем то, что он пере-живает, про-живает, из-живает в качестве таковой, любящий человек всем своим существом чувствует: она не кончается с его собственной кончиной. Те, кого он любит, остаются жить, а в них — и он сам; и чем больше тех, кого он действительно любит, тем больше его — общей с ними — жизни остается после его смерти.
Людей этого типа Толстой и противопоставляет «своему кругу».
Пытаясь в одном слове выразить то, что одновременно и придает смысл жизни и составляет ее сокровенный смысл, Толстой произносил всегда одно и то же: любовь — как источник нравственной связи человека с миром и людьми, его окружающими. Любовь как этический принцип, по убеждению Толстого, означает бережное и благодарное отношение к своему бытию, понятому как дар — дар высшей любви.
Итак, смысл жизни — в любовном и благодарном утверждении одним человеком бытия другого человека, других людей, вместе с которыми тебе дарована жизнь.
 Толстой, если помните, показал невыносимый страх смерти как выражение бессмысленности жизни человека, он говорил, что преодоление этого страха — на путях прорыва человека, отгороженного и парализованного этим страхом, прорыва к другим людям, который дается любовью (деятельным воспроизведением духовного и физического бытия). Панический страх перед смертью есть результат «безлюбой» жизни. Вспомните «Смерть Ивана Ильича» (умирающий Иван Ильич обречен только «смотреть на нее {смерть} и холодеть»). И он освобождается от этого мучения в тот момент, когда ему удается разорвать окостеневшую скорлупу своего «я», одичавшего перед лицом смерти. Он вдруг всем существом своим постигает, что и другие могут страдать и действительно страдают, причем страдают, сострадая ему, его мучениям.
(«Да, я мучаю их, — подумал он. — Им жалко, но им лучше будет, когда я умру». Он хотел сказать это, но не в силах был выговорить. «Впрочем, зачем же говорить, надо сделать», — подумал он... Жалко их, надо сделать, чтобы им не было больно. Избавить их и самому избавиться от этих страданий... Он искал своего прежнего привычного страха смерти и не находил его. Где она? Какая смерть? Страха никакого не было, потому что и смерти не было.»)
Смерть как бессмыслица, как зло, побеждается любовью. Смерть, которая мучила Ивана Ильича больше всего, была олицетворением его «безлюбого» существования.
Чтобы понять смысл жизни, нужно «честно вживаться в людской обиход» (Т. Манн.) Там, где нет любви, прорыва к другому в любви, неизбежна полная утрата смысла жизни (и творчества в том числе). Отрыв от нравственной субстанции народа — есть неизбежный проигрыш во всем.
Теперь посмотрим, что же возникает в результате смыслоутраты, богоутраты, «мертвого бога» и т.д., что одно и тоже — утрата смысла жизни. Литературные герои, пришедшие к мысли, что «нет правды на земле и нет правды и выше» (Сальери, Пушкин: «Правды нет — и выше», сразу же делают вывод, что обладают правом убить человека (Сальери, Раскольников, Гарин в «Завоевателях» Мальро, Калигула из одноименной пьесы Камю, Орест в «Мухах» Сартра и т.п.). Если нет правды ни на земле, ни на небесах, человек начинает утверждать свою собственную правду, предписывать ее как закон другому. И судить другого на основании этого закона. И выносить приговор. Он становится сверхчеловеком, богом и, стало быть, презирает и ненавидит всех. Убийство другого в этом случае — неизбежный акт утверждения своего сверхчеловеческого (на самом же деле — недочеловеческого).
Ирония судьбы: стремясь утвердить себя сверхчеловеком («гением»), Сальери утверждает себя лишь в качестве недочеловека (злодея). Человек не может быть больше и выше того, частью чего он является. Посягая на право быть больше и выше, он утверждает лишь свое ничтожество.
Итак, речь идет о человеке, желающем утвердить себя в качестве «сверхчеловека», находящегося «по ту сторону добра и зла», по ту сторону нравственных норм и моральных законов, значимых, по его убеждению, лишь для обыкновенных людей. (Всякий мерзавец считает себя лучше других.)
Предпосылка его сознания:
1/ он убежден в отсутствии высшей правды (смысла жизни);
2/ он стремится утвердить свою правду — как на земле, так и выше;
3/ но как только он начинает утверждать свою правду, чтоб осчастливить ею человечество, он замечает, что какая-то правда меж людьми все-таки есть (правдёнка);
4/ итак, есть моя правда (высшая) и есть люди с их обыкновенными «правдёнками» (например, «не убий», которое попирается на каждом шагу и, стало быть, гроша ломаного не стоит);
5/ дальше — «арифметика» (по Достоевскому): сколько надо убить этих людишек (одного, миллионы — теперь), чтобы утвердить «свою правду». («Я хотел Наполеоном сделаться, оттого и убил.» — Раскольников) «...Вошь ли я, как все, или человек? Тварь ли я дрожащая или право имею?» Убить другого, чтоб понять себя — вот тренировка для «сверхчеловека».
 И тут пробуждается совесть...
Таким образом, с вопросом о смысле жизни, смысле человеческого бытия связан целый узел проблем нравственной философии. В их числе, как мы видели:
— вопрос о преступлении,
— вопрос об убийстве «другого» и «само» убийстве (Кириллов, «Бесы»),
— вопрос о нигилизме и судьбах современной цивилизации.
Нас интересует в данном случае вопрос о гениальности: может ли быть гениальным безнравственный человек? может ли нравственный человек быть гениальным (а точнее: может ли быть гениальным человек, понимающий смысл жизни, понимающий его как любовь к другому? и может ли быть гениальным человек, отвергающий нравственный закон, смысл жизни и все отсюда вытекающее). То есть только так надо ставить вопрос, а не иначе — «хороший — плохой». В какой степени хороший или плохой — нет предела.
Тут мы с неизбежностью должны вернуться к Ницше, который, как известно, ставит перед собой задачу «вернуть злому человеку совесть», а вернее «избавить злого (и сильного, по Ницше) от угрызений совести (от общепринятой между людьми морали)».
По Ницше: угрызения совести есть следствие того, что характер не равен поступку (а не потому, что поступок безнравственен). Поэтому раскаяние — из «другой оперы». Безнравственный человек — человек сильный. И чем он безнравственнее, тем сильнее; чем значительнее его поступки, дела, тем он гениальнее, тем он выше «стада» добродетельных людей. Далее: безнравственный человек — человек мужественный (а нравственный, стало быть, — трус). Отсюда и в творчестве преимущество первого перед вторым. Безнравственный человек — человек естественный. Такой человек, согласно Ницше, должен во всех сферах деятельности вести себя «по законам джунглей» — «по праву сильного», «кулачному праву». Согласно Ницше, отношение «гения» к обществу (где господствует «усредненный» тип «маленького», «доброго», «доброжелательного» человека до тех пор, пока «гению» не удастся овладеть обществом, скрутить его, подчинить его себе) ничем не отличается от отношения к нему преступника. «Гению» свойственны чувства ненависти, мстительности и бунта против всего, что уже есть. Все, что есть, для «гения» уже плохо само по себе, а потому должно быть взорвано.
С самого начала своих философских построений, как я уже сказал, Ницше хочет расправиться с совестью, с раскаянием. Раскаяние — это болезнь, — говорит он, — разновидность эпилепсии. Мораль только способствует углублению этой болезни, которая сама есть продукт физической деградации людей. Здоров тот, кто обладает полным отсутствием совести, органической способностью к раскаянию. «Гений» — тот, кто забыл о совести, утратил способность к восприятию угрызений совести, воспринимает раскаяние как свойство людей «слабых», «жалких» либо «поврежденных умом».
Вот, в общих чертах, ницшеанская характеристика безнравственного гения, «сверхчеловека», сильного человека, здорового человека и т.д.
Но, может быть, это все же не сверхчеловек? А недочеловек? Животное в человеческом облике?
Ницше боролся против моральной жизни, против морали. Мораль его времени — христианская. Стало быть, боролся против христианской морали.
Иисус Христос был идиотом (!) (это говорит Ницше) — не гением, не героем. Дословно: «Иисус — противоположность гения: он — идиот». Любовь — этот краеугольный камень «европейской морали» — Ницше возводит из якобы  присущей Христу половой недоразвитости (физиологическая деградация, неспособность ко всякому сопротивлению). Ницше в другом месте ставит в один ряд слова: уроды, идиотизм, экзальтация, любовь!..
«Что вредоноснее какого бы то ни было порока? — спрашивает Ницше. И отвечает: — Деятельное сострадание ко всем неудавшимся и слабым — Христианство...» Дальше: Бога нет, власть сильных, своеволие...
Но... «смыслоутрата» — это трагедия, возникающая не в присутствии «мертвого бога», а перед лицом мертвой или омертвевшей совести. Совесть, осознание своей вины перед другими, — есть путь возвращения в народ того, кто отверг его мораль, его принципы, кто возомнил себя над ним исключением, гением и т.п.


С точки зрения русской нравственной философии, источник нравственного тупика, в котором оказался Запад, — крушение морального абсолюта, веры в «совершенно непреложные» различия между добром и злом, добродетелью и пороком, благородством и низостью. Только опираясь на нравственную субстанцию народа (под которым понимаются все, кто участвует в реальном процессе «добывания», «воссоздания», «творчества» действительной жизни) можно возродить веру в абсолютность нравственных абсолютов, истинность моральной правды.
И Толстой, и Достоевский, и Пушкин (великие писатели, гении) приводят своих героев к одному и тому же: к убеждению в том, что спасением от пессимизма и нигилизма может быть лишь возврат к нравственной субстанции. Последняя же сохраняется лишь в жизни тех, кто в повседневных трудах и невзгодах сохраняет для самих себя и для «всех других» высший дар: человеческую жизнь, бытие человека.
Очевидно, что это путь не только для «простых» людей, но и для художников. Мы уже видели, что такое злой гений, безнравственный гений. Истинный гений как целеполагающий себя человек неизбежно должен включать в свою деятельность принцип гуманизма. Произведение (тем более великое) должно, несомненно, служить гуманным целям (а не целям разрушения, уничтожения, гибели людей). Иначе оно не великое. Это очевидная истина. Такое произведение вряд ли способен создать человек, отвергающий смысл существования «всех других». Стимул к творчеству (гуманного служения), — несомненно любовь к другим, любовный порыв к другим (не эротическая любовь, разумеется). Любовь к другим предполагает наличие ценностей вне моего «я», ценностей моральных прежде всего. Значит, творец должен разделять эти ценности, моральные и эстетические нормы народа. То есть он должен быть нравственным человеком. Художник всегда соизмерим с тем принципом, который он проповедует. Хотя бы в долженствовании. Стало быть, он стремится к этому соответствию через свои слабости и несовершенство. Иначе он лицемер, авантюрист, приспособленец, то есть существо безнравственное вдвойне. Можно согласиться, таким образом, что не обязательно сильная личность, личность без слабостей, является творчески сильной. Нравственная личность есть непременное условие творческой личности.
Произведение без идеала, без-идеальное произведение, конечно же, может существовать — лишь как отступление от основополагающих принципов искусства. Это бессмыслица, если оно без-идеальное, — оно не художественное и не произведение.
Искусство — есть эстетическое постижение мира, то есть постижение через призму прекрасного, уродливого, трагического, комического. Категория же прекрасного, если речь идет о явлениях человеческой жизни, несомненно, включает в себя общественный идеал (или идеал какой-то группы людей). Общественный же идеал немыслим без включения в него принципа добра и зла, т.е. не мыслим без нравственного принципа. Короче говоря, искусство есть постижение мира через призму идеала. И как же оно может быть «безыдеальным»? Оно не может быть также «безыдеологичным» по этой же причине. По-моему, для нас эта истина очевидна. Если нет, то грош цена всем нашим разговорам, которые были и которые будут...

199?

***

Анатолий ДОМБРОВСКИЙ
               
ПОДСТРЕКАТЕЛИ

     Народы приходили сюда в такой последовательности: киммерийцы, тавры, скифы, сарматы, аланы, греки, готы, гунны, хазары, половцы, византийцы,армяне, римляне, генуэзцы, татары, турки, русские... Приходили, уходили, исчезали, возвращались. Одни оставляли после себя памятники культуры, другие — следы разрушений. Теперь здесь живем мы: русские, украинцы, крымские татары, греки, немцы, болгары, караимы, поляки, белорусы, армяне, евреи, итальянцы, крымчаки — пестрая этническая начинка маленького полуострова. Этническая пестрота была присуща Крыму всегда, начиная со времен киммерийцев и скифов, которые, как известно,  появились здесь более трех тысяч лет назад. И с той поры этот многоязыкий котел бурлит то сильнее, то тише, а окончательного варева все нет, и когда еще будет, никто не знает. И будет ли вообще?
     Все способы решения проблемы многонационального Крыма на протяжении многих веков уже испытаны — ассимиляция, вытеснение, уничтожение, изгнание, добровольный уход в поисках более счастливых земель, бегство, перемена верований, мирное сосуществование, отгораживание друг от друга крепостными стенами, рвами, насильственное покорение и превращение покоренных в рабов, братание.  Причина распрей — межплеменное разделение собственности, территорий, неистребимое желание поживиться чужим добром, культурная несовместимость, несхожесть обычаев и языков, приводящая к кровавым конфликтам, и те, однажды возникшие конфликты, которые оживают в памяти в связи с обстоятельствами или по воле подстрекателей, религиозный и национальный экстремизм, за которым все те же подстрекатели, облаченные в одежды вождей и наставников. Мирное сосуществование и братание, как учит все та же история, достигалось мудрым воспитанием чувств, справедливым распределением богатств и собственности, просвещением, введением разумных законов, по которым подстрекателей отлавливали и далее поступали с ними в соответствии с этими законами. Примеров всему сказанному в трехтысячелетней истории межплеменных и межнациональных отношений в Крыму предостаточно. К сожалению, сегодня время подстрекателей, которые все чаще заявляют о себе посредством различного рода лозунгов, транспарантов и речей во время демонстраций, митингов, шествий и пикетов. Если судить по ним о ныне живущих в Крыму народах, можно только удивляться, как им все еще удается сохранять мир, соседствовать и даже работать рука об руку. Конечно, люди в своей массе добры, терпимы, умны, дальновидны, но и дело подстрекателей не столь уж безнадежно: затмение мозгов и ожесточение сердец — цель вполне достижимая. Примеров этому становится все больше.
     Тавры уничтожили киммерийцев, скифы — тавров, сарматы — скифов, готы — сарматов, гунны — готов, половцы — гуннов, греки построили на берегах свои города, римляне захватили их через несколько веков, золотоордынный темник Ногай разрушил все...
      У этой безмозглой истории было не менее безмозглое продолжение. И каждый ее этап отмечен именами вождей, царей, полководцев, политиков, идейных вдохновителей.
      Подстрекателям очень хочется вписаться в этот ряд негодяев, потому что они по своей природе таковы.
      Общеизвестна поговорка, что история нас учит тому, что ничему не учит. А она и не может ничему учить, отчасти по той причине, что далекая история нас не волнует, а близкую мы делаем сами, мы в ней живем и не можем от нее дистанцироваться, чтобы ее увидеть: ее страницы прилипают к нашим глазам — и мы не в состоянии прочесть или разглядеть что-либо. Но ведь что-то же мы все-таки знаем, верно? Или мы полные невежды?  Знаем, что-то знаем.Например, то, что вся наша история есть история войн и революций. Так это или не так? Увы, это так.
      Но есть и другая точка зрения: вся наша история есть история воплощения идей добра, свободы и справедливости. Она присуща европейской, христианской цивилизации, к которой принадлежим и мы. Полным невеждой, по европейским меркам,  является тот, кто не разделяет эту точку зрения. А невежество — зло, невежество — преступление. Так, по меньшей мере, считал Сократ, а за ним и Платон, и Аристотель, и целый ряд других мыслителей, заложивших основы европейской цивилизации, обосновавших ее ценности, ставшие краеугольными камнями ее фундамента. Все самое гнусное в этом мире имеет своим источником невежество. Невежество—это не только незнание,и даже не столько незнание. Здесь необходимо одно существенное дополнение: невежество — по преимуществу ложное знание, извращенное знание, фальсификация, в подстрекательских делах — предумышленный обман. Вот где преступность невежества становится очевидной. История и выступает сегодня чаще всего в таком варианте — извращенная, фальсифицированная, как средство для возбуждения вражды одного народа к другому.
     Таким образом, подлинная история нас действительно мало чему учит, потому что мы ее не знаем, а учит нас история, преподнесенная подстрекателями. Это она нас учит тому, что Россия и русские — враги крымскотатарского народа, что русские и украинцы — два разных народа и в истории их взаимоотношений только вражда и ложь, что Европа — нам мать родная, которая не зарится на наши богатства, что американская демократия — высшее достижение в мире, что евреи предали Христа, что татары только и мечтают о том, как бы снова разорить Киев и сжечь Москву, а поляки — воссоздать свою империю в старых границах “от моря до моря”...
     Заметьте, что подобного рода фальсификации — не полная ложь, а стремление выдать частный и отдаленный во времени исторический факт как всеобщий и актуальный. Вот в чем коварство фальсификаторов и преступление подстрекателей — человек начинает мыслить, чувствовать и действовать не по истине, а по лжи, но так, как если бы он следовал истине во имя истины, то есть со всей страстностью, убежденностью и отвагой. Худшего преступления я не знаю.
      А то вот еще один пример: диктатуру чиновников у нас называют демократией, и не просто чиновников, но чиновников высокооплачиваемых и, как утверждает пресса, коррумпированных. Хороша же демократия, правда? Народ, тот самый “демос”, который образовал это слово — демократия, никакой властью не обладает и отчужден от собственности. Для бюрократии — это лучшая почва, на ней она и произрастает у нас на глазах, как шампиньоны на навозе. Административно-командная система не только не демонтирована, но укрепляется, к тому же чиновники, дружно сплотившись, вышли из-под контроля народа, а совести у них хватает лишь на то, чтобы время от времени вспоминать слова “демократия” и “реформы”. Естественно, что чиновничество раздражает объявленная (как ему думается, по глупости) свобода слова, свобода предпринимательства и прочие свободы, и, оставаясь их приверженцами лишь на словах, оно выбивает из-под этих свобод всякую возможность реального обеспечения. Крупный личный счет в иностранном банке — вот его высший “демократический” идеал. Для всех остальных на практике это означает свободу от более или менее обеспеченной жизни — свободу от хорошей одежды, здоровой пищи, от права на лечение, от света, от тепла, от образования, от покоя в старости и т.д. — всех наших нынешних бед не перечесть.  Украинские подстрекатели — и крымскотатарские тоже — говорят, что в этих бедах виноваты “москали”, русские говорят, что виноваты “хохлы”. Гибнет язык, кричат подстрекатели разных мастей, хотя говорят они не на родном языке, а как это уже известно, на тюремно-воровском жаргоне. К ним примыкают бездари — потому что на этом поприще, на поприще подстрекательства, легче всего прославиться и приобрести популярность у обманутых соплеменников, а популярность, понятное дело, это самый короткий путь к власти и деньгам.
      Думаю, что именно по этой причине нынче отмечается очень низкий интеллектуальный уровень нашей политической и управленческой номенклатуры, а попросту — ее невежество. Невежество еще и потому преступление, что, не усвоив культуру народа, нашей цивилизации, оно становится врагом этой культуры. Оно еще соглашается принять те ее ответвления, которые раздражают центры сексуальных удовольствий и могут быть включены в бизнес, который тоже воспринимается как источник удовольствий. На всю же прочую культуру невежество плюет с высокой колокольни, тем более, если эта культура требует финансовых жертв.
      Налицо потрясающая фальсификация понятия демократии: народу продают то, что принадлежит этому народу, якобы осуществляющему власть в своей стране и выступающему в роли коллективного собственника земли, ее недр, воды и т.п. За добычу энергоресурсов, угля, нефти, минерального сырья, конечно же, надо платить тому, кто все это добывает, но сами энергоисточники, нефть, уголь, газ, вода, воздух — собственность народа, это дар природы, а не средство наживы для фальсификаторов демократии. Говорят, Международный валютный фонд виноват в том, что повышаются цены на газ, электричество, воду, уголь, бензин и прочее. Там, в МВФ, сидят подстрекатели. Подстрекатели действительно — там, а исполнители, которые наживаются, выполняя приказы подстрекателей, сидят здесь —  это они, наши невежды и негодяи, доморощенные, родные. Это они иногда спохватываются и твердят о многоукладности нашей экономики, исключая при этом всякое упоминание о всенародной собственности, без которой никакой многоукладности нет и не будет.
     Умолчание об истинах истории — один из способов ее фальсификации. Оболгать, извратить, умолчать, изменить акцент, подменить логические посылки и выводы — вот далеко не полный арсенал средств фальсификаторов и подстрекателей истории. Они уже глубоко внедрились в наше общество. Их идеи уже в школьных учебниках, их представители в рядах церковнослужителей, соискателей ученых степеней, журналистов, писателей, политологов, партийных теоретиков и практиков.
      Вот почему, повторяю, история нас ничему и не учит, ничему хорошему, так как мы знаем ее лишь со слов фальсификаторов, а объективная, правдивая история запечатлена в томах, которые лежат на полках невостребованными...
      Культура — это арсенал ценностей, которые созданы, разумеется, не временщиками, невеждами, стяжателями, прохиндеями, откровенными ворами и лжецами. Свобода, справедливость, благо, истина, милосердие, человеколюбие, забота о ближнем, о старом и немощном, любовь к родным очагам, бескорыстие в добрых делах, нестяжательство, терпимость, первенство духа, патриотизм, долг перед отечеством и народом, красота, гармония, интеллект, жертвенность служения, обожествление природы, просвещение, мягкость нравов — все это окажется на свалке, если мы не сохраним нашу культуру. Все это попирается самым бессовестным образом теми, кто уверяет, что ведет нас в рай европейской цивилизации.
     Мы живем в бедном, хрупком, бесцельно дрейфующем мире. Мы либо изначально одиноки в космической бездне, либо брошены на произвол судьбы. Поэтому нам приличествует жить в мире и дружбе, не вырывать друг у друга кусок изо рта,  не толкаться на краю бездны, не наступать друг другу на ноги.  Наш общий, изрядно попорченный нами корабль, — и защитная оболочка продырявлена, и воздух отравлен, и теплообмен нарушен, и вода непригодна для питья, и фауна с флорой подсечены под корень, — этот наш утлый корабль печально плывет в неизвестность, сотрясаемый время от времени изнутри нашими кровавыми драками. На этом корабле предпочтительнее бедное братство, нежели богатое свинство, обремененное всеми смертными грехами, богатое свинство в доме нищеты. Не послушались Маркса, послушайтесь, господа, Христа, или хотя бы своих отцов и матерей, которые всей жизнью выстрадали право на справедливость, достаток и покой; но Ваши СМИ зачастую потешаются над стариками, когда они заявляют о своих правах: дескать, пора на свалку, старые маразматики, придурки, склеротики, мусор истории. Издеваются над стариками, над избранниками народа, которые сохранили совесть и пытаются хоть как-то выполнить свои предвыборные обещания, над здравым смыслом, над просвещенным духом, над истиной и, стало быть, над Христом, который сказал: “Я есмь истина”.
     Народ отчужден не только от собственности и власти, он отстранен от участия в социальном творчестве. Программу обустройства собственной жизни, как и прежде, диктует не он. Да и не о ней речь, а об устройстве жизни разбухшего до неимоверных размеров государственного аппарата. Вместо “светлого будущего” народу нынче настойчиво указывают на радости загробной жизни, которые, кажется, сегодня столь же достижимы, как и радости ”светлого будущего”.
     Как говорится, приехали, дальше некуда. Значит, опять придется долгие год искать ответ на вопрос “что делать?” ?  Нет. Вопрос нынче стоит иной: “Чего не надо делать?”. А вот и ответ на него: не надо грабить, не надо лгать, не надо плевать в отеческие колодцы, не надо попирать народные святыни, не надо лизоблюдстовать в доме сильных мира сего, не надо смотреть в рот отечественным и зарубежным подстрекателям, не надо примерять на себя ветхие обноски с чужого плеча, идет ли речь о государственном, общественном устройстве или о так называемых общечеловеческих ценностях, за которыми часто, как за маской, скрывается рожа хитрого и наглого упыря. Стратег Перикл, чье время правления мы называем “золотым веком демократии”, гордился тем, что общественный строй, утвердившийся при нем в Афинах, не был заимствован у какого-либо соседнего народа. Афиняне сами сотворили свое государство, свой строй, который древние греки почитали как “школу всей Эллады”.
      У нашего народа есть свои прекрасные представления о том, как должна быть построена жизнь в нашем государстве. Эти представления о наилучшем государственном устройстве он уже не раз пытался реализовать в ходе своей истории. Очистите их от грязи, в которой они вываляны фасильфикаторами,  спросите у живых людей, каковы их нужды, поднимите знамя истины и света, брошенное нынче под ноги, а вернее под копытца освинячившихся от долгой безнаказанности лже-вождей, и мы получим общую, объединяющую всех цель, проложим надежный и ободряющий всех курс нашего корабля.
     Если хотите, то именно этому и учит нас истинная история. Но мы, кажется, плохие ученики. Впрочем, это уже другая проблема, которая, к сожалению, выросла из нашей лени, из нашего молчания, из нашей  природной способности терпеть до последнего, упиваться собственным страданием и лить слезы там, где надо кричать во весь голос, из нашей доверчивости и незлобивости.
      Но мы станем хорошими учениками. Мы научимся слушать нашего настоящего учителя — правдивую историю нашего народа.

 г. Симферополь.               
12.05.01

***

Анатолий ДОМБРОВСКИЙ

ЧУМАЦКИЙ ШЛЯХ

Очерк

Младенец Геракл так сильно проголодался, что, при¬пав к груди Геры, причинил ей нестерпимую боль. Гера оторвала его от груди, и молоко брызнуло на небесный свод — так возник Млечный путь, который сверкает мириадами звезд на нашем ночном небе. Теперь мы, разумеется, знаем, что Млечный путь — это ребро нашей гигантской галактической линзы, несущейся Бог весть откуда и куда в беспредельном космическом пространстве.
Мы редко смотрим на небо и еще реже вспоминаем миф о происхождении Млечного пути, скованные ежечасно и ежеминутно земными заботами. Земных забот, надо думать, было предостаточно и у чумаков. Само их занятие, соляной извоз, было вызвано этими заботами. Оно и поня¬тно: мы и теперь без соли ни на шаг. И не только потому, что соль сохраняет от порчи многие продукты. Наш организм включает в себя соль как необходимый элемент жизнедеятельности. Да и просто без соли многое из того, что мы едим, невкусно, а то и вовсе несъедобно. Чумаки доставляли из Крыма самосадочную соль в северные губернии, везли ее возами, везли долго по широкому Чумацкому шляху, погоняя неторопливых волов и батога¬ми, и песнями. Это была работа. Но, как и во всякой работе, бывали в чумацкой жизни часы покоя, часы от¬дыха, когда они выпрягали волов, отпуская их пастись на придорожные травы, варили на кострах свой традицион¬ный кулеш и вели долгие беседы о житье-бытье, да о том, что творится на земле и в небесах. Крепкие, прошедшие огонь и воду мужики, добрые хлопцы, умеющие и воз сладить, и подставить крутые плечи под многопудовый груз, и песню спеть, и рассказать байку. Должно быть, в такие часы покоя и отдыха у ночных костров и родилось сказание про небесный Чумацкий шлях, про звездного брата земного пути, проложенного через привольные таврические степи, сказание о том, что и там, на небесах, тоже есть  трудяги-чумаки, что и они возят соль  из поднебесного  Крыма на  ридну нэньку Украину,  что и за их возами-мажарами стелется просыпанная по балкам и косогорам сверкающая кристаллами соль, обозначая звездным сиянием заоблачный Чумацкий шлях. Широкой душе нужны не только земные заботы, но и небесные, не только земной путь, но и небесный. И вообще такова природа всех наших земных дел — быть отраженными на небесах, — без чего они и не завершены, и малого стоят. Словом, назвали чумаки Млечный путь Чумацким шляхом. И так это хорошо, значимо, ибо земное возведено в ранг небесного, реальное — в ранг сказочного, тяжкий труд и пот — в ранг звездного и песенного.  Не из гордыни возведено, а из осознания сопричастности че¬ловеческого труда промыслу Всевышнего. Добро ведь едино, оно творится и нашими стараниями.
А теперь окунемся в историю и посмотрим, откуда есть пошла доля чумацкая. История очаровывает своей древ¬ностью. И чары ее испытали на себе многие — и ученые, и сказители, и поэты. Она вошла в предания и культуру народов россыпью блистательных самоцветов, связала воедино века и тысячелетия, укрепила душу и мысль откровением, возвышающим нас над обыденностью и суе¬той: мы — люди, унаследовавшие трудолюбие и друже¬любие наших предков, а не прах на ветру сиеминутности. У нас у всех соленая кровь...
Соль в Крыму добывали давно — самосадочную, из озер. Человеческие поселения у крымских соленых озер археологами датируются V–III тысячелетиями до нашей эры. Чем ближе к нам, тем больше становится таких поселений на Перекопском перешейке, близ нынешней Евпатории и на Керченском полуострове. Письменные источники свидетельствуют о том, что в X веке нашей эры крымской солью пользовалась Византия. Греки засали¬вали рыбу в Пантикапее, Херсонесе, Керкинитиде. А в XIV веке за солью в Крым приезжали купцы со всей Руси, а также купцы польские и литовские, о чем с крымскими ханами заключались соответствующие договоры, напри¬мер, с Иоанном III, Сигизмундом-Августом.
Чумаки — профессиональные возчики соли и рыбы из Крыма — появились в XVI веке. Почти два века усердно трудились они, обеспечивая солью не только южные губернии России, но и Московскую, Нижегородскую, Минс¬кую, Белорусскую, Литовскую. Чумацкие обозы или ватаги состояли, как правило, из десятков возов, запряженных парою, четвернею, а то и десятком волов. Были даже такие гигантские возы, в которые впрягали по пятнадцать-шестна¬дцать пар волов. Но тогда и грузили на такой воз не 100 пудов соли, как на обычный, а 700 пудов! Народу в таких ватагах или караванах набиралось много, потому что и дел было много: хозяин воза, погонщик быков, грузчики, кузнецы, плотники (возы в дороге, случалось, ломались и их надо было чинить), торговцы и владельцы товаров (обозы в Крым отправлялись не порожняком — сюда везли кожу, оружие, металл, хлеб, полотно, украшения, мед и всякую всячину, которая пользовалась спросом на Армянском Базаре — так называли тогда нынешний Армянск). Кроме того, кому-то надо было готовить для ватажан пищу, выпасать на стоянках волов, следить за порядком в ватагах, обеспечивать их безопасность. Более всего ценились, конеч¬но, сильные и работящие парни: ведь соль на озерах чумаки добывали сами, сами грузили ее в телеги, сами взвешивали на весах у Перекопских ворот. Кстати, взвешивание возов было делом довольно трудоемким: телегу ставили на одну площадку весов, а на другую чумаки собственноручно таскали двухпудовые гири. Сколько весил воз с солью, столько надо было и гирь перетаскать. Здесь же, у Перекопс¬ких ворот, взималась с чумаков пошлина. Для определения величины этой пошлины возы и взвешивались. Велика ли была эта пошлина? Давайте вчитаемся в послание Перекопс¬кого каймакана (уездного начальника) к кошевому Войска запорожского. Каймакана, подписавшего это письмо, звали Аблам-Муртаза-Ага, кошевого — Филипп Федоров. Письмо датировано 1764 годом. Вот оно: «Всем проезжающим в Крым великорусским и малороссийским купцам и ватажанам (караванщикам), а особливо Войска запорожского казакам через сие объявляется: по общему в Коше Войска запорожского приговору на той стороне Днепра, на турецкой стороне, на речке Белозерке мост, который прежде сего был в Лясах, вновь к безнужному всем проезжающим через оной проходу построить и получать с оного приход на войско определенно. Для собрания которого шафарем казак куреня Каневского Петро Носенко выбран и определен, который со всех проходящих через этот мост (кроме турецких людей) имеет взимать платеж по нижеописанному, а именно: от ватажских караванских возов по 10, от соли с запорожских казаков с четверни по 8, а с паровицы по 4, от порожних: с четверни по 3, а с парового по 2 копейки. С малороссийских ватажанских возов с солью: от четверни по 10, а с паровицы по 6, порожних возов от четверки по 5, а с паровицы по 3 копейки. Ежели же кто в провозе соли не иметиметь ко уплате денег, то как с запорожских казаков, так и с малорос¬сиян от четверного воза с солью по пол-пуда соли, а с па¬ровозного  1/4 часть пуда. 24 августа 1764 года». Эти пошлины взимались, как сказано в послании, у моста на Белозерке. При переезде же через Перекоп бралась своя пошлина — по 70 копеек с любого воза (эта пошлина называлась «баштовой» и бралась дважды — при въезде в Крым и при выезде из Крыма). Кроме того, чумаки платили за самое соль — 4 рубля за воз весом в 112 пудов плюс 1 рубль у Перекопских ворот. Продавалась же соль по цене от 70 до 90 копеек за пуд. Словом, «навар» был вполне приличным — на одном среднем возу чумак зарабатывал до 90 рублей. Только на перевозке соли. Но если учесть, что в Крым доставлялись товары для продажи, о которых уже говорилось выше, то заработок чумака по тем временам был не хуже, чем у людей других профессий. Правда, работа эта была весьма своеобразной — долгое время в дороге, на возу, а во время ночных стоянок — у костров, в степи. Сами готовили себе пищу, сами организовывали свой досуг. Поэтому очень ценились повара, певцы, рассказчики. Умели и любили петь почти все, а вот рассказчиков всегда не хватало, их искали, брали в ватагу только за одно умение рассказывать всякие истории, были и небылицы. Часто с чумацкими караванами путешествовали кобзари.
В поход чумаки собирались загодя, готовили возы, волов, упряжь, вели обстоятельные и бесконечные переговоры с другими ватажанами, выбирали своих вожаков, запасались продуктами и одеждой, приобретали товары для продажи на Армянском Базаре или подряжались у заводчиков и купцов. А до выхода каравана вели обычную крестьянскую жизнь — пахали, сеяли, жали, молоти¬ли. Чумаковать отправлялись раз в году, под осень, когда в соленых крымских озерах созревала соль. Не всегда урожай соли бывал хорошим. Случались годы, когда ее и вовсе не бывало на озерах — из-за холодного и дождливого лета. Поэтому и ждали каждый год с нетерпением известий из Крыма, послание от каймакана.
В год, о котором мы уже упоминали (1764) от Перекопского каймакана в конце июня пришло такое волнующее известие: «Благодарение Аллаху, Его святым произволением, сего году, уже выстояние свое сделав, соль произошла обильно противу прошедшего году: как обычай, села хорошо. Да и притом же воды и травы в Крыму, также и на пути везде обильно, так что очень спокойно ныне для чумаков, а для скота кормов достанет... Причём прошу в незамедлении чумаков присылать за солью».
И тогда по всему чумацкому пути прошел как бы один голос: «Грузиться! В дорогу!»
Грузили на возы товары для продажи и продукты для себя — сало, крупу, муку. Прощались с женами и детьми — на месяцы расставались, уходили в чужие края, молились в церквях угодникам, ставили им свечи, просили о подмоге, и трогались в путь до зари, по холодку.
Соль ждала чумаков в трех местах: в озере Геляль-Гель (озеро Старое севернее Красноперекопска), в девяти озе¬рах близ Гезлева (Евпатории) и в озерах Шейх-Эли и Кояш на Керченском полуострове.
Сентябрь в Крыму — время жаркое, сухое. У соляных же озер и степь раскалена, и соль, что сверкает огромным розоватым зеркалом на месте выпарившейся воды. Соль эту ломают кирками, сгребают мотыгами и лопатами, свозят на тачках в бурты, а уж потом подгоняют к этим буртам возы. Ослепительное солнце, жара, соль, постоянная жажда. Но и праздник — вот она, соль, чистая, сухая, приносящая если не богатство, то достаток...
Возы нагружены, волы тронулись, напрягая спины. Теперь надо следить за колесами, смазывать оси и ступицы дегтем (ведь груз-то ого какой!), да хорошо поить и кормить волов — не дай Бог захворают, ослабеют... Ватаги за Перекопом снова собираются в караваны, будто журавлиные клинья на перелете, идет перекличка, ведутся новые переговоры — кто куда повезет соль, в какие дальние края, за какую цену. С Крымом расстаются без печали, хотя и спасибо ему, этому дивному Крыму, этой странной земле, что родит из себя не хлеб, не буряки да капусту, а соль — есть ее ложкой нельзя, но и без нее любая ложка покажется невкусной.
Поехали! Цоб — цобэ, цоб-цобэ, поехали! Эх, добро тому, хто в дорози — спыть соби на вози...
В прошлом веке из Крыма ежегодно вывозились десятки миллионов пудов соли. Богатели купцы, чиновники, казна. И не только за счет Сиваша и солнца, хотя именно они являются главными создателями соли. Богател торговый и чиновный люд за счет тех сотен трудяг, рабочих соляных промыслов или ломщиков соли, которые в июле толпами стекались в Армянск, чтобы наняться здесь на работу. Еще их называли тафетчиками. Каждая копейка доставалась тафетчику изнурительным трудом Рабочий день ломщиков соли длился, как правило, 16–17 часов. Тому, кто хочет узнать поподробнее о жизни рабочих соляных промыслов, советую прочесть рассказ Максима Горького «На соли» — это в первом томе его собрания сочинений. Рассказ написан не только  очевидцем, но и  настоящим ломщиком соли, которым был в свое время писатель. Я же лишь коротко скажу о том, что рабочие соляных промыслов Крыма часто спали под открытым небом, иногда в шалашах. Только в нашем веке на соляных промыслах Евпатории и Керченского полуострова стали строить для рабочих бараки, где уставшие за день люди спали на нарах, на голых досках, где не было ни умывальников, ни баков для кипячения воды, ни кухонь, ни туалетов — словом ничего, кроме крыши над головой. Рабочие говорили: «Потому и соль горька, что работа тяжка».
Ежегодно Крыму требовалось до трех тысяч ломщиков соли. В основ¬ном ими становились крестьяне из соседних с соляными озерами степных сел. Ломка и выволочка соли начиналась в июле и заканчивалась в октябре, порою даже в ноябре. Иными словами, соль брали до осенних дождей. На этой работе крестьяне зарабатывали больше, чем на своей земле, потому и соглашались на заведомо каторж¬ную жизнь. Тафетчики тоже знали эту поговорку: «Добро тому, хто в дорози — спыть соби на вози». Но вкладывали в нее свой смысл: спали они в тесных и душных бараках или в шалашах, спали мало, а трудились от зари до зари, часто стоя по колено в воде и беспрерывно работая бешпармаком — пятипалыми вилами с железными наконечниками, которыми срывали со дна соляной пласт, или гоняя безостановочно к берегу по доскам настила пятипудовые тачки, — так свозилась в бурты соль.
В июле, августе, да и в сентябре над солеными озерами стоял сорокаградусный зной. В небе ни облачка, кругом горячая соленая вода, пот льется ручьями, рапа разъедает руки и ноги, отчего образуются незаживающие и болезненные язвы. Докторов поблизости нет, нет специальной одежды — у большинства рабочих руки и ноги обернуты тря¬пьем. Проклятая жизнь... Зато крепость Перекоп веселится, для нее с началом вывоза соли наступали золотые дни — чумацкие гроши целое лето со звоном сыпались в чиновничьи широкие карманы. В крепости что ни день, то балы, обеды, прогулки с музыкой и песнями, богатые пиры, о которых молва разносилась по всей России. Чумаки и разносили ту молву. Гуляли летом и в Армянске — торговцы гуляли, посредники по найму рабочей силы, а в праздничные дни — и сами тафетчики спускали свои тяжким трудом заработанные рубли в кабаках и игор¬ных притонах...
Теперь несколько слов о том, как вырастает соль, скажем, в Сиваше. Приезжающие в Крым через Чонгар так часто видят его, этот Сиваш, видят градирни, видят соль, но не всегда знают, как же она появляется. А происходит это так: разгораживают акваторию Сиваша невысокими плотинами на клетки или градирни, запускают в них во время высокой воды рапу, потом эти градирни запирают и дают рапе выпариться под жарким летним солнцем. Если лето очень жаркое и рапа выпаривается быстро, шлюзы открывают и добавляют в градирни новую порцию соленой воды. В середине лета из рапы на дно Сиваша начинает осаживаться соль. Сначала рапа как бы густеет, в ней образуются комки студня, который называют «са¬лом», потом это сало твердеет и отлагается на дне слоем в виде мелких кристаллов. Когда слой соли становится достаточно толстым, воду спускают. Чаще же ей дают выпариться совсем. Но можно ломать бешбармаком соль и под водой, что и делалось на озерах, на которых градирни не строились. Первый признак того, что соль в озере пошла хорошо — покраснение воды. Богатая солью рапа, из которой начала выпадать соль, приобрета¬ет розоватую окраску. Это самый торжественный момент для соледобытчиков, как обильное цветение сада для садоводов. Толщина выпавшей в осадок соли бывает разной, иногда она доходила до двух вершков.
Почти во всех крымских соленых озерах можно добы¬вать соль. Но самой лучшей, самой качественной считается соль из Старого озера, а после него — из Красного. Местные жители говорят, что если для засолки обычной солью необходимо полтора пуда, то красной или старой соли для такой же засолки понадобится меньше пуда. Они называют соль из Старого и Красного озер крепкой и вкусной, а всю прочую — слабой и аптечной.
А вообще-то соленых озер в Крыму много. Их общая площадь в начале нашего века составляла 60 тысяч десятин. Большая часть их расположена в южной части Пере¬копского перешейка в прибрежной полосе: Красное, Старое, Карлеутское, Киятское, Круглое... Они образовались из обмелевших морских заливов. Мели и наносы отделили их от моря, но и теперь в сильный шторм волны перекаты¬ваются через пересыпи и наполняют озера.
Отлогие берега Сиваша и соленых озер в летнюю пору покрываются широкой полосой соли, которая проламыва¬ется и хрустит под ногами, как снежный наст. Прибрежные солончаковые земли пустынны, на них растет полынь, а поближе к воде — зеленый и красный солерос или солянки, мясистые и солоноватые на вкус растения, которыми, говорят, любят лакомиться верблюды. Кое-где по берегам попадаются островки камышовых зарослей. В та¬ких местах под почвой всегда можно обнаружить пресную воду или, как говорят местные жители, сладкую воду. На самом деле, обычная пресная вода в сравнении с рапой кажется сладкой. Чабаны выкапывают в камышах копанки, чтобы поить из них скот, или криницы. К этим криницам по вечерам прилетают кулички, утки, журавли...
В полуденную пору в районах соленых озер можно увидеть мираж. Чаще всего это вода, деревья, неведомые селения, дивные замки. Но это только мираж, потому что степи безжизненны и пустынны...
Так все это было. И кончилось, когда пошли по Азовскому и Черному морям корабли, а по земле протяну¬лись железные дороги. Пришла цивилизация, а с нею и конец чумацкому промыслу, чумацким ватагам. Зарос травой-бурьяном Чумацкий шлях, но только земной. А тот, небесный, Чумацкий шлях продолжает сиять тысячами и тысячами звезд.
«Таврические ведомости»,
№ 36, сентябрь 1993.

***

Анатолий ДОМБРОВСКИЙ

О СВОБОДНОМ ФУНКЦИОНИРОВАНИИ СВОБОДНЫХ ЯЗЫКОВ

Язык для писателя в его профессиональной деятельности выступает прежде всего как средство производства, как первичный материал, из которого создается художественное произведение. Для живописца таким материалом являются краски, для композитора — звуки, для скульптора — мрамор, глина, бронза, дерево и т.д. Ни краски, ни звуки, ни мрамор, ни глина не являются национальными по происхождению, и поэтому при создании этнократического государства никому не приходит в голову их запрещать или отменять, скажем, объявить государственными только желтую и синюю краски, а красную, белую и голубую — запретить. Другое дело — язык. Этот материал, как он выступает для писателя, в каждом своем элементе является национальным. Отнять у писателя его язык — значит, отнять у него национальность, — что, впрочем, роднит писателя с любым другим человеком, — и, кроме того, лишить его средства производства.
Таким образом, чиновники вторгаются в сферу собственности, в сферу частной собственности, которая в нынешнем нашем обществе объявлена священной, то есть рубят сук, на котором сидят, попирают главный принцип экономической организации общества. В такой роли, с точки зрения русского писателя, предстает любой чиновник, выступающий с абсурдными прожектами, касающимися русского языка и русской литературы на Украине, и, следовательно, забывающий, какое госу¬дарство он строит, либо чего-то не понимает.
Язык — это, конечно же, носитель информации, средство коммуникации и так далее. И в этом плане он легко заменяется любым другим носителем информации, средством коммуникации — любым другим языком. Если кто-то не понимает, когда ему говорят: «доброе утро», а только «доброго ранку», —дело легко поправить. Но писатель, господа, заменить свой родной язык иным не может, потому что язык — не только носитель деловой, бытовой, государственной и прочей информации, в нем есть нечто такое, что выступает для писателя главным и что дает ему возможность при помощи родного языка создавать художественное произведение. Не трактат, не доклад, не справку для вышестоящего лица, не интеллектуальное исследование какого-либо предмета, не логическую конструкцию, а художественное произведение, предмет искусства. Информационная функция языка при этом, конечно, сохраняется, но выступают с необычайной силой другие функции — скажем, музыкальный строй, эмоциональная окраска слова, сложные ассоциативные связи слов. Это верно как для украинского, так и для русского,  для любого языка. Чиновничье же вторжение в эту сферу не только противоречит золотым принципам истинной демократии, потому что является насилием над гражданином, — но и золотым принципам гуманизма вообще.
Да, можно перевести художественное произведение с одного языка на другой. Но даже в таком случае, если перевод осуществил великий мастер, произведение многое, очень многое теряет или становится просто другим, новым произведением, где, скажем, вместо итальянской мандолины играет русская балалайка и т.п., то есть становится произведением другого народа.
Расул Гамзатов, переведенный на русский язык, это в общем-то совсем другой Гамзатов, которого зовут, как мы знаем, Яков Козловский.
Звучание слова очень многое значит и особенно важно при создании эмоционального образа, а художественный образ только и может быть таким — эмоциональным. Звучание и созвучие слов талант постигает только в родном языке, чужой — ломит ухо.
Ассоциативный ряд, ассоциативные связи, где открываются тысячи градаций эмоционального воздействия, постигаются лишь в культуре, истории и жизненном укладе родного народа. Загадки ритма дыхания, биения сердца, стимуляции воображения, открытия каналов памяти кроются в родном языке — в его ритме, в его образной силе, в его эмоционально-содержательном ядре.
Слова замена, подмена, измена имеют один корень — «мен», от которого образуется глагол менять. Так вот, попытка насильственно менять что-либо в свободном функционировании свободных языков возбуждает в писательском мозгу весь этот однокоренной ряд: замена, подмена, измена. Измена чему? Думаю, что измена здравому смыслу, измена истине.
Да здравствует свободное функционирование свободных языков, господа. А что касается чиновников, которых мы наняли для управления делами нашего государства и которые знают язык только одно¬го народа в нашем многонациональном государстве, пусть они поднатужатся и усвоят другие прекрасные языки для общения с людьми. Впрочем, во все времена, говорил Цицерон, с чиновниками было трудно общаться на любом языке.
Январь, 2001.

***

ВЫСТУПЛЕНИЕ - речь
к 10-летию со дня основания Союза русских, украинских и белорусских писателей АРК и журнала «Брега Тавриды»

(Набросок)

Декабрь и январь для членов Союза русских, украинских и белорусских писателей АРК — месяцы юбилейные: в декабре 1990 года состоялся учредительный съезд писательской организации, а в январе 1991 она была официально зарегистрирована в Министерстве юстиции Крыма. Один из главных уставных принципов этой независимой писательской организации — пропаганда единства истории, государственности и культуры трех великих братских народов — русских, украинцев и белорусов. Разумеется, пропаганда средствами художественной литературы, силами писателей, которые знают действительную историю народов, действительную историю их культуры и государственности, а не ту, которую нам пытаются навязать доморощенные и забугорные фальсификаторы.
Уже тогда, накануне развала, мы видели, что он состоится — националистический ор уже был слышен по всей стране. Мы пытались этот развал предотвратить или хотя бы назвать то, что происходило, как говорится, своими словами. Для того и собрались в Ялте десять лет назад писатели России, Украины и Белоруссии и учредили новый Союз, который тогда назвали Содружеством (до возникновения СНГ).
Как нам теперь всем известно, наши худшие ожидания вскоре оправдались — Великое государство было разрушено, оболгано, разграблено и растоптано. Государство — которое наши славные предки собирали столетиями. Содружество русских, украинских и белорусских писателей при этом, хоть и с большими потерями, все же устояло, главным образом, за счет крымских писателей, интернационализм которых является если и не прирожденным, то впитанным с молоком матери — таковы особенности нашей земли, нашего полуострова, нашей Республики. А чтобы упрочить наши писательские интернациональные позиции, Союз русских, украинских и белорусских писателей выступил в качестве учредителя Международного Сообщества писательских союзов, которое удалось создать на развалинах бывшего Союза писателей СССР, сохранив братские связи между писателями России, Казахстана, Туркменистана, Киргизии, Азербайджана и других отныне независимых государств. МСПС — Международное Сообщество писательских союзов — существует и теперь, его возглавляет Сергей Владимирович Михалков. Украина, к сожалению, не входит в Сообщество — национальные амбиции руководства Национального Союза писателей Украины столь специфичны, что не позволяют им сотрудничать с недавними братьями по перу. А крымчане сотрудничают, так как верят, что время братства придет. Созданный нами литературный журнал «Брега Тавриды» — тому подтверждение, в нем публикуются не только крымские писатели, чуждые националистических настроений, но и москвичи, и киевляне, и минчане, и все, кому дороги наши непреходящие ценности — братство и единство народов. Так нам удалось сохранить достоинство и честь писателей, верных идеалам славянства, которое издревле является синонимом исторической и культурной неразделенности русских, украинцев и белорусов, всегда готовых жить в дружбе со всеми, кто приходит к нам с миром. Так нам удалось сохранить честь и достоинство тех, кто не может сотрудничать с организациями, где слова единство, братство, интернационализм считаются бранными, где писатели предпочитают созерцать свой национальный пуп и не думать о страданиях разобщенных народов и о бедах, которые несет эта разобщенность, доходящая с помощью национал-радикалов до открытой вражды.
Все мы также являемся членами МСПС, которое занимается возрождением творческих связей с писателями других республик и государств, возрождением духа взаимопомощи и творческого соперничества, которое, как известно, обогащает всех, избавляет от провинциализма, от местечковости. В «Доме Ростовых» на Поварской, 52 мы снова как в родном доме.
В июле исполнилось 10 лет также нашему писательскому журналу «Брега Тавриды», который один только и не дал заглохнуть писательскому слову на нашем полуострове и преждевременно творчески умереть нашим талантливым писателям, давно полюбившимся крымчанам, и не только крымчанам. В нынешнем, юбилейном году читатели «Брегов Тавриды» снова найдут на его страницах новые произведения Станислава Славича, Владислава Бахревского, Владимира Терехова, Вячеслава Егиазарова, Геннадия Шалюгина, Анатолия Домбровского и других.
 Стихи и рассказы молодых наших писателей не сходят со страниц журнала никогда и в этом залог того, что писательская организация делает нужное и важное дело, что Союз русских, украинских и белорусских писателей будет жить долго, что его идеи упадут на плодородную почву и дадут дружные всходы — таково, думается, веление времени и горячее желание крымчан, на гербе которых написаны пророческие слова: «Процветание в единстве».
Члены нашей организации могут быть одновременно членами и других писательских союзов, организаций и ассоциаций — устав это не запрещает. Он дает лишь возможность писателям, которые не могут состоять в других организациях по идейным и творческим мотивам, найти достойное пристанище в нашей организации, обретя ее защиту и поддержку и не теряя статуса члена Союза писателей.
Мы сохранили также помещение союза, его хоть и небогатое имущество и сложившиеся десятилетиями традиции писательского общения.
Национальный Союз писателей Украины, по меньшей мере, странное сочетание, ибо слово «национальный» в этом случае должно означать либо «государственный» — как, скажем, Национальный Таврический университет, а творческая писательская организация государственной быть не может, она общественная; либо это слово означает в таком сочетании — что Союз писателей Украины является союзом писателей-украинцев и, значит, в нем не место русским, евреям, грекам, татарам и др. национальностям. В зависимости от конъюнктуры это слово «национальный» переводят для практики и так, и эдак, а то и одновременно в двух смыслах.
 Мы знаем, что Национальный Союз писателей Украины ни разу не выступил в защиту русской литературы на Украине, в защиту русского языка, прав русских на Украине, а между тем только в этом и могла состоять истинно писательская позиция союза. Не в том ведь причина, наверное, что в Союзе не знают, как переводится слово «цивилизованный». Оно переводится словом «гражданский». Цивилизация — это гражданское общество, в цивилизованной стране главная озабоченность — соблюдение гражданских прав населения. И тех организаций, которые к нему тяготеют или принадлежат... ...........................

2001

***

Анатолий ДОМБРОВСКИЙ

КРЫМСКАЯ ПРОЗА
В ДРЕЙФУЮЩЕМ МИРЕ


Литературные традиции в Крыму уходят своими корнями в далекое прошлое. На литературной карте Крыма десятки имен писателей — прозаиков и поэтов, чье творчество неразрывно связано с нашим полуостровом и составляет его славу. Александр Пушкин открыл здесь источник высокого вдохновения и разжег его в сердцах поэтов-крымчан. Лев Толстой и Антон Чехов вложили писательское перо в руки целой плеяды прозаиков. Крым как тема присутствует в произведениях многих выдающихся русских и украинских писателей. Великие творцы, осветившие своими именами нашу землю, — надежная точка отсчета для истории крымской литературы, образец, вершина и цель мастерства. Я говорю о поэтах и прозаиках, которые в разные времена посетили Крым и, очарованные его красотой и богатой историей, полюбили его. Куприн, Бунин, Горький, Маяковский, Грин, Волошин... А до них — Бобров, Батюшков, Вяземский, Алексей Толстой, Яков Полонский, Афанасий Фет... Всех не перечесть, но когда-нибудь, надеюсь, все имена поэтов и прозаиков, прославивших Крым своим творчеством, засияют золотом на мемориальной стеле нашего полуострова.
Послевоенная писательская организация в Крыму, существующая и доныне, возникла в 1946 году. Ее созданием мы обязаны П. Павленко, С. Сергееву-Ценскому и К. Треневу. Это они собрали вокруг себя плеяду прозаиков и поэтов, молодых офицеров, верну¬шихся с фронтов только что отгремевшей войны. Среди них — Александр Лесин, Николай Тарасенко, Алексей Малин, Владимир Дубровский, многие другие. В Старом Крыму, где витал дух великого романтика Александра Грина, поселился Григорий Петников, в Ялте — Николай Бирюков.
Духовным пристанищем писателей стал литературный альманах «Крым», основанный в 50-е годы. На его страницах увидели свет лучшие произведения той поры. Первые строки были, конечно же, о войне, потому что в недалеком прошлом многие писатели были военными журналистами, летчиками, моряками, танкистами, разведчиками, партизанами. Военная поэзия в Крыму представлена такими славными поэтами, как Афанасий Красовский, Николай Криванчиков, Владимир Карпеко, Анатолий Милявский, Борис Серман, Григорий Пятков. Романы Анатолия Никаноркина, Дмитрия Холендро, Владимира Дубровского, Александра Чуксина, Георгия Северского — золотые страницы военной прозы. И не только военной — они писали о мире, о возрождающейся из пепла стране, о поисках духовного совершенства — и тоже блестяще.
Мир крымских писательниц — главным образом подрастающее поколение, мир становления человека. Мария Глушко, Елена Криштоф, Валентина Фролова, Вера Михайлова, Маргарита Мигунова — педагоги по образованию и по призванию, хотя диапазон их творчества гораздо шире. Последний замечательный роман Елены Криштоф — о Пушкине, Валентины Фроловой — об Анне Ахматовой, о Колчаке, Маргариты Мигуновой — о проблемах современной жизни.
Станислав Славич, Василий Маковецкий, Владимир Терехов, Иван Тучков, Наум Славин, Леонард Кондрашенко, Валерий Субботенко, Леонид Панасенко, Юрий Иваниченко, Светлана Ягупова, Геннадий Шалюгин, Вячеслав Егиазаров и др., к сожалению, покойные уже Вла¬димир Орлов, Владимир Савен¬ков, Михаил Казаков, Алексей Озеров — последующее поколение русских прозаиков и поэтов. А следом за ними уже накатывается с шумом на крымский литературный берег новая волна, на гребне которой заблистали новые имена. И конца им не будет — литературное море постоянно штормит: это прекрасный дух пробивается к жизни в звучном слове.
Крымская литература жива и, думается, набирает мощь. Сто¬ит читателям раскрыть журнал «Брега Тавриды», издающийся уже почти десять лет, чтобы найти в нем десятки имен прозаиков и поэтов, которые дела¬ют, пусть первые, но уже уверенные шаги в литературе.
Только в этом году на страницах «Брегов Тавриды» выступили около 30 крымских прозаиков и около 50 поэтов. Расширять познания о мире, культуре и творчестве помогали литературоведы, историки, критики, философы, ставшие также активными членами крымского литературного цеха.
Я назвал свое сообщение «Крымская проза в дрейфующем мире». Из этих слов в объяснении нуждается, может быть, лишь понятие «дрейфующий». Итак, почему же «дрейфующий мир»? Да потому, что ветры, несущие наш «корабль» по океану времени, переменчивы, течения неопределенны, а капитаны сменяют друг друга, не имея перед собой ни компаса, ни лоций. Мы живем в бедном, хрупком, дрейфующем мире. И только дух братства, дух равенства и свободы спасает его от разрушения и гибели. Этот дух — маяк мира, который то ярко вспыхивает, то гаснет. Светят в нем, сгорая, лучшие души и лучшие сердца. Искусство — жертвенно. Его призвание, как мне думается, светить, а не морочить людям голову, погружая их во мрак и смрад мистики, насилия и физиологии. Да и смысл жизни, как утверждает весь человеческий опыт, в приумножении сил жизни: то есть здоровья, братства, дружелюбия, просвещения и красоты.
К чести крымской прозы, да и поэзии, нужно сказать, что никогда они в мир вражды, насилия, в мир обскурантизма и грязи читателей своих не звали.
Нужно согласиться, конечно, с тем, что есть развлекательная литература — приключения, детективы, эротика, и есть серьезная литература, которая осваивает мир прекрасного, нравственного и истинного. К сожалению, сегодня, кажется, если судить по книжным при¬лавкам, по издательским планам, — время развлекательной литературы. Коммерция и развлечения, как известно, всегда идут рядом. Человеку в нынешнем мире живется трудно — он стремится забыться за развлекательным «чтивом». Но в подобном «чтиве» всегда присутствует 25-й кадр — кадр зомбирования, который внушает нам, что человек — животное, зверь, игрушка судьбы, запредельного и чертовщины. Поиграть в эту игрушку можно, но не в такой же мере, чтобы на самом деле превратиться в зверя, не развиться в человека. Развиться в человека помогают только подлинное искусство, подлинная литература. Вот о чем надо помнить писателю при любых обстоятельствах.
Если этот мир беден, то, очевидно, предпочтительнее в нем бедное братство, а не роковое разделение на богатых и нищих. Народ лишен нынче права на социальное творчество, тем более следует отстаивать такое право для писателей.
Если мир, в котором мы живем, хрупок, то не следует толкаться, драться, пожирать его потребительски без меры, рубить сучья, на которых сидим.
Если мир этот — мир, дрейфующий без цели, несущийся в бесконечном пространстве и времени без компаса и лоций, нам следует чувствовать, ощущать тепло и доброе плечо друг друга, любить друг друга, не вредить друг другу, помня, что только приумножая силы жизни, мы найдем утешение для своей души.
Иной раз можно услышать слова самонадеянных сочините¬лей, что литература прошлых лет умерла и никому больше не нужна. Спору нет: что-то умирает. Подобно тому, как преждевременно падают гнилые, червивые яблоки. Но здоровые-то висят и зреют! И такое явление — не повод для того, чтобы под корень срубить всю яблоню. Так и с книгами, и с писателями. Так их судьбы меняют не только новая власть, новая идеология, но и время вообще. К этому надо быть готовым и с таких позиций смотреть на своих предшественников. Грехи были у многих. Помните: «Кто не грешен, пусть бросит в меня камень»? Многие ли бросили? Да и никто не принуждает любить за грехи. Любите за красоту, а красота, как известно, является единством блага и истины.
Я полагаю, что останутся жить романы Анатолия Никаноркина, «Сорок дней, сорок ночей» (об Эльтигенском десанте), Владимира Дубровского «Корабли штурмуют бастионы», замеча¬тельные книги Станислава Славича о партизанах и разведчиках, прелестные повести и романы Елены Криштоф, Марии Глушко и Валентины Фроловой, замечательные по исполнению и языку произведения Василия Маковецкого, Наума Славина и многие другие.
И все же сегодня мы ждем серьезных шагов молодой литературы. Пока, как это установлено, литературу по-пре¬жнему делают те, кто прошел в своем творчестве через горнило советского времени. А где романы молодых? Вынашиваются? Не слишком ли долго?
Правда, надо сказать, существует на сей день серьезная проблема — издательская. Издается то, что приносит прибыль. Однако прибыль — далеко не всегда показатель реализуемой ценности. Прибыль (баснословную) приносят и наркотики, и алкогольные напитки, и порнография, и оружие, ра¬личного рода сомнительные услуги. Серьезная литература не приносит коммерческой прибыли. Серьезную литературу читают серьезные люди, озабоченные совершенствованием человека и общества (приумножением сил жизни). И издают ее такие же люди. У нас в Крыму их, кажется, нет, а если и есть, то они бедны и не могут реализовать свои издательские планы. Думаю, что государство, всерьез озабоченное состоянием общества, должно взять на себя заботу о его духовном здоровье, об образовании и т.д.
Писательские союзы с развалом СССР потеряли свои средства и издательские возможности, как, впрочем, и все другие возможности материальной поддержки литературного творчества и жизни писателей. То, что осталось, — ничтожно мало. Союз русских, украинских и белорусских писателей АРК, председателем которого являюсь, сохранил и издает свой литературный журнал «Брега Тавриды», являющийся практически единственной отдушиной для писателей и талантливых литераторов.
Вы спросите: «Что же дальше?». А дальше — как кому повезет: кто-то найдет средства, чтобы издать книжку за свои деньги, кому-то помогут спонсоры (как помог своим литераторам-землякам завод «Титан» в Армянске или феодосийцам — морской порт), кому-то — фонды, кому-то — сами издатели. И будем надеяться: на богатого и серьезного издателя, на разумное богатое государство, на наше писательское братство, на наш несгибаемый дух, который питает, как и во все века, любовь к ближнему, к народу, к истине и красоте.
Писательский труд не приносит нынче средств к существованию, но дает людям средство для преодоления уныния, вражды и чувства безысходности. Это должно утешать нас и оправдывать в наших глазах собственные творческие усилия.

«Крымские известия»,
09.11.2000.