Алькина война 8. Часть 2. Королевский олень

                Часть 2.               
                « Все мы родом из детства».
                А. де Сент-Экзюпери 


                11.   Королевский олень.
(Биография папы Гриши, восстановленная Алькой по рассказам и 
           документами и изложенная им же через много лет)
               

                1.

     Герш-Лейб Мовшович Голуб родился пятого мая  1897 году, как было написано в его дипломе об окончании института, то есть в конце 19 века, в день рождения Карла Маркса, о чем ни тот, ни другой, разумеется не подозревали.
     Он родился в белорусском Полесье на реке Припять, в городке Петриков Мозырьского уезда Гомельской губернии и, конечно же, в еврейской семье; где еще могли дать такое гордое и звучное имя мальчику: Герш – олень в переводе с идиш и Лейб – королевский, приближенный к верховной власти. И все это в городке Петриков, насчитывавшем по переписи 1897 года около пятисот дворов, около пяти тысяч населения, пристань, две церкви, один костел, лесопилку, бойню, пивоварню, больницу, смолокурню, две начальных школы и… «много водяных мельниц» (Синагога при этом почему-то не упоминалась). К этому можно добавить, что за время своего почти тысячелетнего существования Петриков переходил поочередно то под власть Киевской Руси, то в Слуцкое княжестве, то в Литовское, то в Московское; то захватывался монголо-татарами, то Богданом Хмельницким и дважды побывал в Речи Посполитой, пока в конце восемнадцатого века не утвердился наконец в Российской империи на правах волости Мозырского уезда Минской губернии.
 Все эти исторические метаморфозы не принесли Петрикову особого развития, и он оставался, как и прежде заштатным местечком с избами, крытыми соломой и дранкой, кривоватыми заборами и грязными улицами.
Отец Герша, Мовша Голуб (упрощение имени Моисей, Мойша, по-белорусски – Медведь Голубь), полу еврей – полу украинец, содержал лошадей для почтовой станции в Петрикове, созданной здесь у паромной переправы через Припять сразу же после победы над Наполеоном. Таким образом Мовша Голуб был не почтмейстером, и даже не станционным смотрителем, а всего лишь техническим обеспечителем почтового процесса  в городке Петриков, где почти четверть населения составляли евреи, и это несомненно сказалось на судьбе маленького Герша. 
С самого младенчества он жил в рабочей суете постоялого двора, конюшни, кузницы, возничих и проезжих, несущих собой в многонациональный Петриков множество разнообразной информации. Здесь проезжали купцы и чиновники, военные и курьеры, мещане, попы, ксендзы, украинские помещики и польская шляхта, белорусы, русские, румыны и галисийцы, и даже татары, жившие здесь уже несколько веков еще со времен Туровского княжества, - все вращалось вокруг маленького Герша многообразием языков и сословий.
По роду профессии отца знали многие в городке и уважали за обязательность и трудолюбие; для своей же семьи он был непререкаемым авторитетом. Позже, разглядывая его фотографию, Алька понял почему: со старого жесткого картона на Альку смотрел еще не старый, крепко сложенный человек в глухом сюртуке с окладистой бородой и густыми волосами, выбивавшимися из-под цилиндрической шапки, - смотрел просто, но при этом так строго и даже сурово, что при встрече с его взглядом сразу отпадала тяга к какому-либо легкомыслию или вольнодумству.               
Маленький Герш рос вместе со старшими братом Иосифом и сестрой Соней, ничем особенно не ограниченный, свободно общавшийся со всем, что было вокруг, удовлетворяя таким образом свою естественную любознательность, но уже твердо усвоивший, что нужно слушать старших и за столом, особенно в присутствии отца, вести себя спокойно и не шалить. Вскоре у него появился младший брат Мирон, затем еще одна сестра Нехама, а позже он узнал о других многочисленных родственниках - отпрысков большой волны еврейских переселенцев, бежавших из Западной Европы в Россию во времена Екатерины 11; деловая Екатерина в пику заносчивому Западу с одной стороны, и на пользу России с другой, мудро разрешила вечно гонимой, но сообразительной нации осваивать новые земли в Белоруссии и Малороссии, издав для этого специальный указ. Так предки Мовши со стороны евреев оказались в Полесье на Припяти, посередине между Брестом и Гомелем, Минском и Киевом, недалеко от старинного городка Мозырь, где в округе до сих пор еще остаются такие названия поселков, как Моисеевичи, Житковичи и даже Давид-городок.

Семья была достаточно традиционна для своей полу крестьянской – полу мещанской среды. Но многовековая, еще со времен Черниговского княжества многонациональность жителей городка накладывала заметный отпечаток на всех живущих в нем, и отец с матерью не столько старались навязать детям мудрости торы, сколько привить им трудолюбие и житейское здравомыслие. К этому же подталкивали и события, происходящие в России: еврейские погромы 1903 года в Кишиневе, проигранная война с Японией и революционные выступления 1905 года, антисемитское дело Дрейфуса во Франции и послереволюционные погромы в Одессе и Киеве.
История и политика вливались в жизнь Герша с раннего детства, но он еще не понимал, что живет на сломе исторических эпох, и поэтому ему больше нравились детские игры, широкие заводи на Припяти, полные рыбы, паромная переправа недалеко от дома и особенно - кузница  в хозяйстве отца, когда вынутый из горна раскаленный до бела металл начинал гнуться и мяться под ударами молота, превращаясь в прочное изделие, которое потом начинало трудиться долго и верно. И еще ему очень нравились сами люди и их рассказы, а позже - книги; они будоражили в нем тягу к новым местам и событиям, гораздо более интересным, чем те, что происходили в самом Петрикове.
Наверное поэтому Герш учился легко, с удовольствием принимая все, что давала школа от закона божьего до математики, был внимателен, любопытен и удивлял родителей любовью к математике и чтению. Весной девятого года нового века, он успешно окончил местную школу с отличием и обрадованный собственными достижениями, рвался учиться дальше, но здесь-то и столкнулся с первыми реальностями жизни.
Во-первых, учиться дальше в Петрикове было просто негде: первая ступень – начальная школа, была в Петрикове и последней. Уехать  куда-нибудь, хотя бы даже в недалекий уездный Мозырь, где были гимназии и какие-то училища, он не мог, так как нарушил бы этим установленную для евреев черту оседлости, ограничивающую передвижение и проживание евреев в городах,  да и попасть сельскому еврею из заштатного местечка в городскую гимназию без связей было почти невозможно. Кроме того отец вовсе не считал, что Гершу нужно продолжать образование. Старший в семье сын Иосиф был призван в армию на пополнение, и отец хотел, чтобы грамотный Герш, а в дальнейшем и младший Мирон оставались дома и вливались в рабочую жизнь семьи.  Именно тогда Гершу уже не в первый раз было объяснено то, что объяснялось детям во многих еврейских семьях с раннего детства: мы – евреи, мы веками живем не на своей родине, а среди других народов, и должны подчиняться их законам, если мы хотим выжить и не навлечь на себя бед.  Нас ущемляют везде, и если ты, еврей, сумел добиться где-то хоть небольшого, но все же благополучия, а не скитаться, как голь перекатная по всему свету, цени это и старайся беречь, а не залетай в радужные облака из желания иметь лучшее. Иначе говоря, родиться евреем везде не очень-то хорошо, и хотя в России к ним относятся не так уж плохо, но сейчас и здесь не спокойно и выпячиваться не стоит.
Герш конечно понимал это и без дополнительных объяснений, тем более, что и денег для продолжения обучения у семьи не было, но он уже «вкусил плоды просвещения». Еврейская молодежь того времени уже не хотела соглашаться со своим полуправным и во многом униженным существованием и видела в образовании единственную возможность выхода из той судьбы ограничений и сословной нищеты, в которой  существовала до сих пор. Происходящее в стране все больше подталкивало к этому: возрастающая диспропорция между бедными и богатыми, несостоявшиеся надежды на свободу после революции, начало бурного роста промышленности и при этом - все возрастающая потребность людей в социальных переменах, - все говорило о том, что жить, как прежде, уже нельзя.
 Герш еще не понимал тогда, что знание и наука несомненно помогают человечеству и повышают общественный статус каждого человека, но вряд ли способны быстро излечить человечество от его извечных биологических недостатков. Но - главное - мозг Герша уже не мог не учиться и не познавать.
Полгода Герш провел дома, помогая по хозяйству отцу и матери, и все эти недели он читал книги, бегал в судоремонтные мастерские на Припяти, говорил с рабочими и мастерами и ломал голову над тем, как добиться осуществления своей мечты. Неожиданно помог случай: часто приезжавший к ним из Одессы старший двоюродный брат обратил внимание на любознательного и начитанного парнишку, который постоянно расспрашивал об Одессе, заводах и учебных заведениях, и сделал свои практические выводы. Уезжая он оставил мальчику денег на дорогу до Одессы и обещал, что если тот сумеет договориться с отцом, то поможет ему продолжить образование. На всю жизнь Герш остался благодарен ему за эту помощь.
Однако отец был тверд в своем решении, и убедить его в обратном было трудно: у него на руках оставались младший сын и две дочери, рабочих рук в семье не хватало. Кроме того отец боялся за судьбу самого Герша с его романтическими настроениями в это неспокойное время. Но революция внутри Герша уже свершилась (все революции, как известно, происходят сначала в сознании людей и только позже вырываются наружу своим практическим проявлением), - и Герш, несмотря на традиционное воспитание и привязанность к семье, решился на свой первый революционный поступок - уехать из дома без согласия отца.
Он долго думал об этом, рассказал о своем решении только старшей сестре Соне, которой доверял с детства, а потом написал письмо с извинениями для родителей и через два дня был уже в Одессе.

      Одесса встретила его гамом извозчиков, грохотом порта и Привоза. Все поражало его воображение после крытого дранкой Петрикова: широкие улицы, красивые здания, одесский говор, молдаване  и греки, солдаты, матросы, знаменитая Потемкинская лестница и рассказы о броненосце «Потемкин», о еврейских и рабочих дружинах в 1905 году, но более всего – та атмосфера распахнутости и свободомыслия, которая всегда отличала Одессу от других городов России. Одесса, почти раздавленная первой революцией, вновь поднимала голову, вовсе не желая лишаться своих традиций.
 Однако все это не решало практической проблемы Герша в желании продолжить образование; куда бы он ни толкался: в гимназии на вторую ступень обучения, в реальные училища, - везде следовал категоричный отказ от зачисления, одетый то в зеленое сукно чиновника с латунными пуговицами, то в потертую шинель казенного швейцара. После революционных выступлений пятого года власть панически боялась еврейской молодежи, составлявшей по данным жандармерии почти половину образованной революционной молодежи России, и старалась не допускать евреев в учебные заведения даже в пределах официальных урезанных норм.
Но в революциях, как известно, не останавливаются. Герш и семья брата понимали это без изучения работ Маркса и Ленина, и, чувствуя свою ответственность за судьбу подростка, на родственном совете в Одессе было решено, что Гершу надо уезжать в Петербург и искать справедливости там.
 Искать ее в Европе после многовековых гонений российскому еврею не пришло бы в голову, в Киеве, еще ранней весной словно повторяя Францию, начал разворачиваться уголовный процесс над евреем Бейлисом, отцом пятерых детей, обвиняемом в ритуальном убийстве православного мальчика, летом антисемитские брожения перекинулись в Одессу. Таким образом, несмотря на дальность расстояния, Петербург был  единственной надеждой добиться желаемого, тем более, что в Петербурге у них тоже были родственники, а значит смогут помочь. Здесь сработало замечательное свойство еврейской нации, выработанное за годы скитаний по чужим народам: помогать своим родственникам в осуществлении их желаний. Так Герш оказался в Петрограде, и хотя красота и величие столицы поразили его еще больше, чем Одесса, практических результатов от этого не было никаких: никто не хотел заниматься делом еврейского простака, возжелавшего продолжать образование в столь неспокойное для империи время.
Герш был почти в отчаянии: оставаться в Петрограде или возвращаться в Одессу, не добившись ничего, было бессмысленно; признать поражение и возвращаться к отцу – в двойне стыдно и даже невозможно, зная характер отца. Но именно это отчаяние подтолкнуло Герша на наивный и довольно опасный поступок. 
В разговоре родственников как-то мелькнуло, что хорошо бы подать прошение на имя какой-нибудь влиятельной особы, но для этого нужно иметь хотя бы какую-нибудь протекцию. Где найти такую протекцию и сколько надо было бы ждать, чтобы такое прошение возымело действие, не знали даже петербургские родственники. Но Герш вспомнил, что во время прогулки по Невскому проспекту, ему как-то показали, как приезжает в Главный штаб великий князь Николая Николаевича, главнокомандующий российской армии и дядя императора Николая 11. Коляска князя в окружении  нескольких конных жандармов  подъезжала к боковому входу здания на углу Невского и Дворцовой площади,  останавливалась, высокий статный старик, выходил из коляски и сразу направлялся к двери, открывавшейся перед ним.  Все было обыденно и просто. И окружающие относились к этому спокойно: каждый день в одно и то же время собиралась небольшая группа людей, желающих посмотреть на великого князя, приезжала коляска с охраной, князь входил в двери, и короткое представление заканчивалось. И Герш придумал.
За ночь он каллиграфически красивым почерком написал прошение на имя великого князя, где рассказал о большой семье, о том что отец всю жизнь верой и правдой служил отечеству и императору на почтовой станции, что единственный его взрослый брат служит сейчас в армии его величества, а его, Герша, окончившего школу с отличием, не принимают ни в одно учебное заведение ни в Одессе, ни в Петербурге.
Утром он уже ждал проезда княжеской коляски напротив углового входа в Главный штаб и, как только проехали первые жандармы, бросился между лошадей к коляске князя с письмом в руке.
 От сабель жандармов его спасли только общая утренняя сонливость и нерасторопность охраны - почти все террористические акты того времени, начиная от взрыва кареты Александра 11 в Петербурге, происходили именно таким образом. К чести сказать и князь, тоже опешивший от стремительно выпада подростка в форменной ученической фуражке, успел  разглядеть в руке мальчишки конверт, а не бомбу, крикнул жандармам, чтобы не трогали его, и, невозмутимо взяв конверт, сошел с коляски и вошел в двери. Ему совсем не нужны были долгие инциденты перед утренней публикой на Невском проспекте.

         И свершилось невероятное: спустя несколько дней  на адрес, указанный Гершем, курьер доставил письмо, определяющее Гершу явиться в Брест-Литовское коммерческое училище для зачисления его (Герша-Лейб…и так далее) на обучение.  «И от Одессы подальше, и пусть уж лучше коммерцией занимаются и воюют за империю, чем бунтовать и агитировать рабочих», - так скорее всего рассуждал князь. И хотя предписал,  но все же не в гимназию, а только в реальное училище, и не в Одессу, а в Брест-Литовск, от революций подальше. А то, смотришь, этот пострел из уездного Петрикова еще и в университет запросится, а там и в Государственную думу… 
 
     Можно представить, какой эффект это событие вызвало в самом Петрикове: Мовшу Голуба зауважал даже полицейский урядник, а петриковские евреи некоторое время пребывали в состоянии восхищенного недоумения: надо же!.. этот мальчишка Герш!.. И самому великому князю!?.. Правда урядник и волостное начальство откровенно чертыхались потом от письменных просьб, обрушившихся на них из еврейской общины, а осторожный Мовша качал головой, не зная повезло ли его семье в данном случае, или наоборот, но отступления назад уже не было. Во всех случаях Гершу теперь, оставалось только «учиться, учиться и учиться», предрекая этим великие слова, еще не известного ему великого человека.

    Утром 1 сентября 1911 года в гимнастерке и форменной фуражке с кокардой Герш переступил порог училища. В этот же день вечером в Киеве в городском театре у оркестровой ямы в присутствии императора и его семьи  агент охранного отделения Багров двумя выстрелами из браунинга смертельно ранил премьер-министра Российской империи Петра Столыпина. История шла за Гершем  попятам, начиная с самого его рождения.

                2.
               
      ...Он учился упорно, обложившись книгами, строго выполняя указания преподавателей и режим училища, недосыпая и голодая порой , - он все же слишком многое претерпел, чтобы добиться образования и никак не хотел его потерять. Преподаватели в Бресте были прекрасные, но финансы не очень увлекали его, гораздо больше – физика и химия, а за ними - математика и природоведение. Истории и словесности ему явно не хватало, хотя для евреев в училище преподавали даже иудаизм, но он восполнял эту недостачу книгами в библиотеке и у друзей. Многое приходилось читать ночами, чтобы успеть прочитать и передать другим. Еще раньше он познакомился с Жулем Верном, Вальтером Скоттом, и Свифтом, теперь он узнавал Джека Лондона, Виктора Гюго, Толстого и Короленко; с ними пришло понимание исторического развития и политической борьбы. (Кропоткин, Бакунин и Плеханов пришли позже.)

       Лето четырнадцатого года  ознаменовалось убийством в Сараево эрцгерцога Фердинанда и нападением Австро-Венгрии на Сербию. В течение нескольких дней все европейские государства оказались втянутыми в междоусобную войну. Патриотизм российского населения и его желание помочь страдающей Сербии был огромен. Рассказы многочисленных беженцев, сообщения газет о массовых убийствах австро-венграми православных сербов и русскоязычных галисийцев будоражили общество. Эшелоны солдат и вооружения, обозы с провиантом и километровые колонны солдат непрерывно шли на фронт через Брест. Город еще никогда не видел такого количества подвод, техники и вооруженных людей, и Герш вместе со многими восхищался этой неведанной им раньше мощью России, двинувшейся защищать своих братьев. Газеты писали о героизме русских, военные оркестры играли марши, солдаты плясали на вокзалах, студенты вступали в добровольческие батальоны, а гимназистки шили себе госпитальные платья и накалывали красные крестики на белые фартуки. Все были за войну и все хотели помогать фронту.

    Осенние компании были для России удачны: русские войска вошли в Галицию на двести километров, были взяты Львов и крепость Перемышль. Но в Восточной Пруссии войска генерала  Самсонова потерпели поражение, и обозы с ранеными уже потянулись на восток. К зиме фронт неожиданно вытянулся в тысячеверстную линию от Балтики до Черного моря, и сообщения о потерях на фронтах стали постепенно отрезвлять общество. Весной пятнадцатого года немцы предприняли большое наступление на  восточном фронте, Россия ждала обещанного наступления  своих союзников на западном фронте, но так и не дождалась. Те были заняты собой и сражениями на подступах к Бельгии, полностью занятой Германией. На русском фронте уже не хватало снарядов, пулеметов и транспорта, вышли из строя целые полки и дивизии, несогласованные действия командования приводили к большим человеческим жертвам, и когда  весной началось отступление из Галиции и Польши многим стало ясно, что ничего хорошего война России не несет. Летом были сданы Варшава, Львов и Тернополь; к осени фронт приблизился к Бресту, все общественные и правительственные учреждения были эвакуированы из Бреста в Мозырь и Могилев, а город был сожжен отступающими войсками. Теперь даже подросткам возраста Герша становились ясны последствия политических и организационных ошибок.
     .
   Училище вместе с реалистами и педагогами тоже было переведено в Мозырь, расположенный недалеко от Петрикова, и хотя родной дом стал ближе, главные события жизни Герша уже  разворачивались в Мозыре. Ставка главнокомандующего была переведена в Могилев, в Мозыре расположилась южная речная флотилия, появились столичные газеты, и вся учащаяся молодежь получила возможность обсуждать новости непосредственно с близкого фронта и из далекой столицы одновременно. Так Герш впервые начал читать Плеханова, Маркса, и большевистские прокламации, так впервые узнал о Ленине, РСДРП и на этой почве очень сблизился с младшим братом Мироном, который буквально с детства увлекся  идеями социального перестроения человеческого общества.
 
      К весне шестнадцатого года война уже зашла в тупик, царское правительство, бездарно ввязавшееся в очередную европейскую драку по разделу сфер влияний, металось в разные стороны, не зная что предпринять, но продолжало упорно бросать войска в бойню неизвестно за чьи интересы. Войска воевали героически, на юге в феврале наголову разбили турецкую армию и взяли порт Трапезунд, в апреле войска генерала Юденича захватили крепость Эрзерум и готовы были идти на Босфор и Дарданеллы, но почему-то были остановлены Ставкой. Предпринятое в июле по всему восточному фронту успешное наступление генерала Брусилова, хотя и было эффектным и героическим, но тоже мало что принесло России из-за несогласованных действий, зато очень помогло итальянцам на севере Италии и французам на Сомме, оттянув на себя войска Германии.
   
     Два года войны нанесли тяжелый удар по всей экономики России: госпиталя и лазареты были заполнены ранеными, не хватало продовольствия лошадей и оружия. Фабрики и заводы не успевали обеспечивать армию боеприпасами, новые армейские соединения набирались в первую очередь из крестьян, и это одновременно ударяло по сельскому хозяйству. Крестьяне, сорванные с земли, наспех прошедшие военную подготовку не могли воевать, как кадровые военные, да и не хотели воевать неизвестно за что. На фабриках начинались забастовки, крестьяне уклонялись от армии, беженцы заполонили прифронтовые районы.
 
      К концу шестнадцатого года положение на фронте стало катастрофическим. Войска и с одной, и с другой стороны закапывались в землю, начинались братания и дезертирство. Газеты писали удивительные вещи, ранее неведомые в провинции: о разгулах высшего общества в столичных ресторанах,  о бандитизме в Петрограде и Москве, о бешеных прибылях фабрикантов на военных заказах и картонных сапогах у солдат. Положение на фронте все более будоражило общество, цены росли скачками, рабочие бунтовали, упорно ходили слухи о Распутине и его связи с царицей, о шпионаже царицы в пользу Германии, о безволии Николая 11 и прямом предательстве министров. Сообщение о том, что военный министр Сухомлинов обвинен в государственной измене и отдан под суд, потрясло всех.  Народ роптал, казна истощалась от прямых грабежей и подложных подрядов для армии, солдаты втыкали штыки в землю и избирали Советы. Беженцы из  приграничных районов и калеки с фронта  наводнили вокзалы, церковные площади и пристани уже в Москве и столице, и когда в марте семнадцатого года пришло известие об отречении царя и революции в Петрограде, настроение было праздничным.

    Однако после первой эйфории обретения свободы быстро наступило разочарование: жандармы и полиция, побегавшие от рабочих и студенчества в марте, навесили красные банты и снова полезли во власть, солдаты тормозили эшелоны на станциях и разоружали офицеров, деньги падали в цене, цены росли, продуктов не хватало, и пределу этому не было видно.  В старинном космополитичном Мозыре, стоявшем на перекрестке дорог из западной Европы в Россию, получившем магдебурское право еще в шестнадцатом веке, теперь постоянно возникали митинги и собрания, появились различные комиссары и эмиссары, противоречивые указы, множество партий и различные Советы вплоть до еврейского Бунда, а вместе с этим – воровство, ночные грабежи и снова - еврейские погромы.

     Герш сильно вырос за эти годы, превратившись из подростка, в стройного молодого человека с пробивающимися усиками и добрыми карими глазами, так что местные гимназистки часто заглядывались на него. Но времени для девушек явно не хватало, и чаще он с младшим братом оказывался на собраниях и митингах, разбираясь то в позиции социал-демократов (эсдеков), то социал-революционеров (эсеров), то в позиции большевиков: мир – народам, земля - крестьянам, фабрики – рабочим, вся власть – Советам. В разночинной образованной среде, в которой вращался  теперь Герш и Мирон, слово «товарищ» стало символом, объединявшим молодежь новой формации, упразднившей национальные, имущественные и даже религиозные различия. Октябрьское восстание они с друзьями встретили с воодушевлением и молодым задором: большевики показали всем что надо делать; Впереди явно было видно светлое будущее, однако до светлого будущего надо было еще дожить.

    В декабре семнадцатого года в Мозыре и Петрикове установилась советская власть, с Советами пережили голодную зиму, а в марте восемнадцатого всю область заняли кайзеровские войска и националисты Петлюры и с успехом грабили и издевались над местным населением до конца осени. Занятия в училище прекратились, приходилось скрываться одновременно и от петлюровцев, и от немцев, голодать и выживать. И только начавшаяся в ноябре революция в Германии поубавила пыл немецких войск, и их вместе с Петлюрой выбили из города части вновь созданной Рабоче-крестьянской армии.

    12 марта девятнадцатого года Герш наконец окончил коммерческое училище; в этот же день была установлена советская власть в Киеве, Одессе, Подолье и на Волыни (чистое совпадение, конечно, но Герша явно подгоняла история). Бывшие друзья России по Антанте и присоединившиеся к ним США, Австралия, Канада, Турция, Германия, Польша, даже Финляндия, даже Болгария организовали интервенцию против республики Советов от Мурманска до Черного моря и на Дальнем востоке. Белоруссию и Украину обступали с юга и запада, и Герш с Мироном, отправились сначала в первую столицу Украины - Харьков, а затем в Киев.

     Гершу исполнилось двадцать два года, его брату – девятнадцать, и для них начиналась совсем иная жизнь, чем они представляли совсем недавно.


                3.


    "По военной дороге шел в борьбе и тревоге боевой восемнадцатый год. Были сборы не долги, от Кубани до Волги мы коней собирали в поход…"

   … Уже вовсю шла Гражданская война. Украина, этот южный котел революции в России бурлила разнообразием национальностей, властей, мнений и методов борьбы за власть. Едва откатились французы на юге и венгры на западе, как их места заняли Центральная рада, добровольческая армия Деникина, немецкие войска и поляки Пилсудского. Серожупанники гетмана Скоропадского, белогвардейцы и гайдамаки, банды атамана Григорьева, прославившиеся убийствами и евреев, и русских, пока еще красные анархисты Махно и большевики сменяли друг друга. Белые, красные, зеленые и  просто группировки всех цветов и самостийности бились каждый за свою правду и свой порядок, напрочь отвергая всех остальных. К середине девятнадцатого года был подавлен мятеж Григорьева и атамана Зеленого, к концу года власть Советов установилась почти по всей Украине, и казалось, можно было бы начинать бороться с разрухой, но в апреле голодного двадцатого года польские войска вместе с гайдамаками Петлюры подошли к Киеву, и Реввоенсовет принял решение оставить город. Для братьев альтернатив не было: Мирон, ставший уже профессиональным революционером, ушел в подполье; Герш записался добровольцем в недавно созданную Первую конную армию и стал агитработником.

      …Дальнейшая жизнь Герша было наполнена  таким напряженным действием, и противоречивыми открытиями, что даже самому себе он не мог впоследствии объяснить многое из того, что узнал в этой борьбе за светлое будущее. Зажигательные выступления Троцкого перед красноармейцами, конные рейды по тылам белополяков и украинским селам, бешеные пулеметные тачанки, озверевшие лица солдат и морды лошадей, расстрелы и издевательства белогвардейцев, столкновения большевиков и анархистов; маузеры и красные галифе, рубка с плеча и с оттяжкой, так что человеческое тело разваливалось от шеи до паха, телеги раненых и трупов, мародерство и грабежи, вопли и стоны жителей разоренных селений, лихорадочные глаза командиров, не знающих, как обуздать распоясавшуюся солдатскую вольницу, и снова - броски, рейды, бои и насилие.

       Был ли и он героем на коне с шашкой в руках в этой всенародной кровавой буче?.. На единственной сохранившейся фотографии того времени, где снята группа агитработников, он стоит среди других в простой солдатской шинели без ремня, и единственное, что отличает его политическую принадлежность – это красная звездочка на фуражке реалиста, сменившая бывшую кокарду училища. Впрочем и остальные на этой фотографии экипированы не лучше: шинели, старые казакины и полушубки, фуражки, буденовки, две папахи, молдаванские шапки,  и только у двоих в центре, видимо командиров, - револьверы на поясах. Голодная бедность была видна и в одежде, и в лицах. Как они воевали эти агитработники восемнадцатых-двадцатых годов?
       
      Из донесения Примакова, начальника 8-ой кавдивизии Червоного казачества 2 октября 1920 года:
       « Доношу, что вчера и сегодня через расположение вверенной мне дивизии проходила 6-я дивизия 1-й Конной армии, которая по пути производит массовые грабежи, убийства и погромы. Вчера убито свыше 30 человек в м. Сальница, убит председатель ревкома и его семья; в м. Любар убито свыше 50 человек. Командный и комиссарский состав не принимает никаких мер… Начдив 6-й дивизии (Апанасенко) вчера сообщил мне, что военком дивизии (Георгий Шепелев) и несколько лиц комсостава несколько дней назад убиты своими солдатами за расстрел бандитов… 6-я дивизия идет в тыл с лозунгами: «Бей жидов и коммунистов и спасай Россию. У солдат на устах имя Махно, как вождя, давшего этот лозунг».

     Командиры и политработники сбивались с ног и срывали голоса сначала в рейдах и тяжелых боях, а затем от неподчинения и произвола солдатской массы; первое, что грабили – винные лавки и склады, потом шли грабежи домов, пьяный разбой, насилие женщин, часы, шубы, белье и… еврейские погромы. «Армия боевая, но антикоммунистическая, барахольство процветает», - сообщал сотрудник политинспекции Юго-Западного фронта Витолин.

       Террор был со всех сторон: белый - со стороны белогвардейцев, сражавшихся за бога, царя и отечество, красный - со стороны Красной армии, отвергшей монархию и бога, и националистический - со стороны петлюровцев, поляков, румын и немцев, - эти убивали, и москалей, и евреев, и рабочих, и большевиков всех национальностей.

      Уже позже, в декабре двадцатого года в Конармии работала Чрезвычайная следственная комиссия РККА, было арестовано и понижено в должности около 400 человек,141 человек, включая 19 человек комсостава были приговорены к расстрелу и, если не все были расстреляны, то «отмывали свою вину кровью» в дальнейших боях под Одессой и в Крыму. Но тогда, летом и осенью двадцатого года, когда освобождали Киев, шли на Львов и гнали поляков к Варшаве, революция и погромы, мародерство и самопожертвование сливались вместе. « Как мы несем свободу, ужасно, - писали очевидцы. - Тут бы самого Маркса повесила на столбе вверх ногами эта мужицкая, пугачевская вольница…». Так Герш узнавал о людях многое из того, что не читал, ни у Маркса, ни у Толстого - разве что из истории французских революций.

      Но история бунтов и революций никогда не была бескровной, а жизнь между лучшим и возможным всегда выбирает только возможное, и оно состоялось. В ноябре двадцатого года войска под командованием Фрунзе взяли Перекоп и вошли в Крым, поляков отбросили до Варшавы, но когда армия Тухачевского оказалась в окружении, пришлось оставить Львов, заключить с поляками тяжелый мир, отдав им часть Белоруссии и Закарпатье и оставив в Польше в плену несколько десятков тысяч своих солдат. Советская власть восстанавливалась в городах, где были сильны рабочие организации и регулярные армейские гарнизоны, но вооруженные банды еще гуляли по разоренной стране, а снаряды и пули не выбирали целей.  Так Герш был ранен в одном из боев, выжил, отправлен в госпиталь, избежал свирепствующего на Украине тифа и долечивался уже в освобожденном Киеве.
 
     В Киеве он разыскал Мирона, занимавшегося партийной работой, братья снова были вместе, но связь с  семьей, бежавшей из Петрикова  от погромов Петлюры и оказавшейся то ли в Венгрии, то ли в Румынии, была потеряна. Только позже разыщется старшая сестра Соня, переехавшая  с мужем в Петроград, и уже совсем позже, в конце пятидесятых , младшая сестра Нехама в Израиле.  С родителями и старшим братом они уже не встретятся никогда.


Продолжение следует 10. На проспекте Спартака