Как мама воспитывала свекровь!

Галина Храбрая

«КАК МАМА ВОСПИТЫВАЛА СВОЮ СВЕКРОВЬ!»

24 июня… это всегда теперь траурный день для меня…

Прошёл ещё один календарный год и снова настал день памяти моего родного отца
Ганина Николая Александровича, и снова я вспоминаю его, хотя этот рассказ
я услышала от своей родной мамы.

В нём всё есть, и смешное и грустное, и такое родное, за что любой ребёнок
столь искренне любит своих родных, оттого не разделяет их в сердце своём никогда!

А дело было так:

После окончания семилетки, моя мама приехала на Чёрное море из Кировоградского
села. Поступив в Николаевское педучилище, она поселилась у родной сестры.
Страстно полюбив море и решив, что, наконец-то, обрела своё истинное пристанище
в жизни, мама, естественно, надеялась оттуда уже никогда не уезжать.

Тогда и посоветовала ей средняя сестра Татьяна, мол, ты, Валентина,
шибко-то не горюй: выходи замуж за морячка сверхсрочника, как это делают
многие тутошние девчата, и останешься в Николаеве насовсем!

Мама по наивности своей девичьей, помчалась сразу же на танцплощадку: искать себе
того самого морячка, который обеспечит ей безбедное существование на Чёрном море,
но не успела, мой папа «на свою голову», опередил разом всех претендентов на эту
роль, и решительнейшим образом первый подошёл к ней.

Как прилепился с первого взгляда, так и не отлепился больше никогда,
оставшись навеки вечные при ней любящим супругом. Разве знал он тогда,
что как отслужит, женится вовсе не на украинской дiвчiне, а на «чёрте в юбке»!
Так, по крайней мере, знавшие маму, многие люди, говорили о ней в молодости…

Ой, да что там говорить! Она, бывало, напляшется до упада, а папа несёт потом
её весь путь на руках домой, как ценную бандероль, затем лично сдаёт моей тётке
«под расписку» в полной целости и сохранности, словно «по накладной», как дорогой
инвентарь, взятый на прокат, во время пользования, который он хранил, словно
бесценную поклажу, не дозволяя никому прикоснуться к краешку её пёстрого платья!

Будто сейчас вижу:

Сняв со своего плеча спящее хрупкое тельце молоденькой хохлушечки, папа,
бережно укладывал его на кровать, в тёткиной съёмной комнатушке, тут же
направлялся пёхом обратно на место прохождения военно-морской службы!

Тётка рассказывала мне, что мама не понимала истинной красоты отца,
у неё были совсем иные ценности, она не оценила по молодости лет
ни его изысканной внешности, ни благородства чувств, ни изящного нрава
ни литературных манер, исходящих из духовного начала его восточного происхождения,
ни яркой, степенной наружности, ни глубины ума, наполняющего дыханием мудрости
мужественное сердце русского полуиндуса.

Конечно, где ей было знать, что её будущие родственники – свёкор со свекровью
всю ВОВ пропели на клиросе, молясь неистово «ЗА ПОБЕДУ» в своём родовом
Подмосковном храме Покрова ПР-БЦЫ, где рядом неподалёку в местечке «Власиха»
была ставка Главнокомандующего фронтом Маршала Жукова, и что её будущий муж,
будучи восьми лет отроду, бегал туда с пацанами посмотреть на военачальника.

А в тринадцать лет, он с теми же парнями, запрыгнув на проходящий мимо станции
«Здравница», товарняк, доехал до Белорусского вокзала, чтобы посмотреть
Легендарный Парад Победы на Красной Площади, который состоялся 24 июня 1945 года…

По злому стечению рока, эта дата стала трагической отметкой в биографии отца,
остановив часы его жизни навсегда: 24 июня 1972 года – день окончания его
земного пути, когда он, не дожив, полгода до своих сорока лет, геройски погиб
при устранении страшной аварии, но это будет после, а теперь…

Мамочка ещё, как стрекоза, порхающая над водой, радовалась жизни,
тогда как папа мой уже смертельно успел полюбить её!

Тётя Таня, как сейчас помню, рассказывала о нём с жаром души, прикрыв очи
от подобострастия, в день нашего венчания с первым моим мужем Сергеем:

— Мне очень жаль, что не дожили до вашего венчания ваши родные отцы,
вот бы они оба порадовались за вас, особенно, Николай Александрович – отец твой,
Галина, — немного театрально заголосила на чисто русском диалекте моя тётушка
из Кривого Рога, пытаясь отвлечь внимание гостей, дабы те не гоготали…   

— Он, как только вступил к нам на порог, и я впервые на него взглянула,
сердце моё опрокинул навзничь, — тётя явно переигрывала, но что конкретно
она этим хотела добиться, никто из нас пока не понимал, меж тем, она продолжала:

— Оно рванулось к нему само, и чуть было не выпрыгнуло у меня из груди, — взахлёб
тараторила Татьяна Порфирьевна, будто сразу после дружеской тирады хохляцких
новостей, отец мой непременно встанет из могилы, и её тотчас засватают за него…

— Затем оно едва не упало в мой, вечно голодный, по-студенчески желудок!
Меня одновременно огнём обожгло и окатило ледяной водой, потом снова кипятком
ошпарило! Я таких красивых парней за всю свою жизнь отродясь больше не встречала.

— А что в нём было, такого особенного, тётя? — спросила я с удивлением,
никогда ранее ни от кого, не слыша подобной похвалы в сторону своего, рано
умершего родителя. Мама спешила всегда выразить лишь своё недовольство им,
оттого я даже не интересовалась подробностями их жизни, не желая нервировать её. 

Меж тем тётя продолжала, закрыв глаза от удовольствия, рассказывать:

— Чтобы так всё в одном парне сочеталось – большая редкость! Он не казался, он
был, в самом деле, очень умный парень, начитанный, вежливый, интеллектуальный,
супер грамотный. Я сказала бы даже – сверходарённый и благородный, выдержанный,
а уж раскрасавец, какой породистый, с ума сойти! Тут и манеры, и само обхождение!
А силища, какая! А юмор! А задор! Ух-х! Прямо упасть, не встать! Только для
капризной нашей Валентины всё это было без разницы:

— Хм, мне-то, что с того? — отвечала твоя будущая мамаша и моя шалопутная сестра,
— все эти качества, что ты так нахваливаешь, при нём так и останутся, они не мои!
Мне нужно только одно Чёрное море! Весь этот столичный лоск и шарм применим лишь
в Москве, мне же туда дорога закрыта, по ряду межнациональных распрей…

Своё обещание «выйти замуж за отца» мама так и не сдержала. Честно говоря, она
вообще не хотела, так рано выходить ни за кого – ей нравилось крутить парням усы,
наблюдая, как те сохли по ней, сгорая от пламенной любви.

Папа, в свою очередь, упорно продолжал её ждать, и как отслужил, вернулся
в родное село Перхушково: на сверхурочный срок ртец не остался, хотя очень хотел,
хотя командование одобряло, да и мама в последствие, надеялась выскочить замуж
за морячка! Она никак не ожидала, что отец вернётся домой в родное Подмосковье,
став «на гражданке» простым заводским работягой.

Оказывается, у него было ещё два непутёвых брата – старший Витька и младший Юрка,
папа никак не мог их бросить: первый неудачно женился, но вскоре развёлся, жена
его тут же выскочила замуж за другого, и теперь их малолетнего сынишку воспитывал
чужой, сомнительный наружности, бородатый дядька, которого мальчик почему-то
называл «папкой». Вот тогда Витька и запил с горя.

Второй брат начал с ним выпивать «за компанию». Наплакавшись вдоволь, по убитой,
затем съеденной соседским котом канарейке, младшенький Юрочка сам взял с полки
старинного буфета гранёный стакан, и подсел решительно к старшему братцу.

Он до того уже два года просидел в седьмом классе, голодное детство давало о себе
знать, так вот, папе надо было ехать, срочно помогать родителям, доглядывать и
«ставить на ноги» обоих братьёв, те же по долгу службы всё время находились
в Покровском храме, им было ни до них…

Отец уехал из Николаева навсегда, заявив решительно, что ждёт маму в Москве.
На что капризная мама, надув губки, словно Гоголевская Оксана, сильно возмутилась,
известно, она хотела остаться в Николаеве и жить только на Чёрном море,
поэтому сбежала в село к своим родителям, спрятавшись от столичного жениха…

Тогда мой русский дед – Александр Иванович Ганин, на время оставив дорогой сердцу
церковный приход, где много лет был старостой, регентом хора, завхозом, и т п.,
купив на скорый поезд билет до Кривого Рога, поехал в Украину. Он, не раздумывая,
рванул вслед за долгожданной невесткой, помня поучительную Гоголевскую историю
с царскими черевичками!

Всё одно, рассуждал он под стук колёс, лёжа в общем вагоне на верхней полке,
Витька с Юркой сопьются и Кольку за собой потянут, привлекут, так сказать
к рюмочке с бутылочкой, а так, хоть «сноха боевая» ими займётся, нам-то
с бабушкой некогда, мы приход свой до самой смерти не оставим…

Дед мой, оснащённый Духом Святым, точно был православным провозвестником,
раз он, «как в воду глядел»: мама приехала и впрямь всем «дала жару»!

По прибытию, русский дед обстоятельно и доходчиво объяснил сложившуюся ситуацию
моему украинскому деду. Тот внимательно выслушал длинный рассказ «про Колькину
армейскую любовь», и сразу обратился к маме – любимой доченьке своей, да ни
с язвительной улыбочкой, как это водится у русских, а громогласным приказом
ярых до разбок хохлов:

— Валентина! Доця моя! А ну, зараз йды сюды, до батьки и отвечай:
ты шо это, парню молодому голову морочишь, га?

— Я, папа, в Москву ехать не хочу, мне на Чёрном море хочется жить! В Николаеве!

— О! Ты дывы, яка цаца! Життя твое будэ там, дэ твiй чоловiк будэ житы!
Зразумила, кажи мэнi зараз, чi да, чи нi, а не то, зараз забью насмерть,
як на войнi?

И тут же, не долго, думая, дед Захар перепоясал маму батогом, та ще и цепа
добавил вдоль хребтины, тем самым, поставив жирную точку на транспортировке её
в Город-Герой Москву:

— Собирай, бабуня, приданое! Валя наша — третья наша дочка замiж выходыть будэ
у Московию! Решено! Ныхай там жэвэ. Тут ей нi сподручно будэ… ты бачь, яка вона
ерэпэниста уродилась у нас! Ну, ничёго!

И потом дед Захар добавил для остроты ума на чисто русском языке, потрясывая
цепом и одновременно батогом, крепко держа орудия вразумления в обеих руках:

— Недаром Русские войну выиграли, знать, и дочь нашу, мать, как надо оснастят,
иначе мы с ней не справимся!

Так и свершилось!

Дед Сашка домой вернулся со снохой, а та — с двумя чемоданами, двумя подушками
и пуховой периной под мышкой! Папа мой взглянул на неё, и обомлел: мама одета
была легко-легко, совсем не по московским зимам:

— Собирайся, Валюнчик, я как раз деньги получил на заводе, завтра поедем с тобой
в ГУМ–ЦУМ-ПАССАЖ пальто тебе зимнее справлять с лисьим воротником, да ещё
на цигейковом меху кожаные полусапожки, шапочку придачу на голову: барышни наши
в платках не ходят, не то…
— Не то, что?
— До свадьбы не доживёшь, вот что! Замёрзнешь, как «Швед под Полтавой».
Сама посуди: свадьба наша назначена на февраль, а он, такой злющий у нас,
словом, сама скоро узнаешь, недаром хохлы его не иначе, как «лютэнь» кличут!

Вот, теперь и посмотрите, господа-хорошие: родители мои в феврале свадьбу
сыграли, а я родилась у них в ноябре! Всё чётко по расписанию!

Посчитайте сами: свадьба была 2-го февраля, а я родилась 5-го ноября.
Ровно через 9 месяцев, с весом в четыре кило, словом, точно всё, как в аптеке,
и сделана была строго по научным чертежам Самого Создателя!

Мама – та ещё хохолка у меня! Поглядела она, как русские живут, и ужаснулась:
посты православные, а их аж четыре, все, как один, соблюдают, щи пустые хлебают
и одной картошкой в мундире их заедают без постного масла, лишь бы живот набить!

Братья отцовы прямо из казана, что весь день на холодной печи стоит, таскают
по одной картошине. Руки, о себя вытирая, лезут в банку за жменей соли, если
солёных огурцов нет, когда крупная картошка заканчивается – они мелкую целиком
с кожурой пихают в рот, и смокчут до посинения рта, потом сплёвывают возле печки.

Сначала дедушка с бабушкой распеваются на дому, потом идут в храм – на Всенощную.
Пенсию свою, как получат, торжественно, каждый в отдельности, честно относят
в храм. Почтальонша знала, что деньги свои старческие они в руках подержат всего
пять минут, то для них святое, и никакой кубышки, упаси, Боже, как у хохлов,
тем паче, манеры гроши «оставлять на чёрный день», Боже Ты мой, Праведный! 

Как они жили – теперь уж никто не расскажет, помнится, на Праздники Православные
Кланечка – бабушка по отцу, Клавдия Михайловна Ганина – плюшки пекла, по вкусу
равных, которым не было во всём селе! Вот мама моя их только и запомнила…

Старики постоянно отсутствовали, находясь в родном церковном приходе,
что отстроили их далёкие предки – не могли они его оставить без догляда,
потому и сверкал их приход, как крашеное яичко в Пасхальный день.

В доме же полы нескоблёные стояли, братья бывало ходят по ним обутые,
а всё из-за холода, фундамента ведь не было, его на зиму землёй засыпали,
а весной откапывали. Курят пацаны и мужики тоже в доме, опять же из-за
стойкого мороза, плюют прямо на пол, ногой растирая, чтобы доска поскорей
впитала, пепел стряхивают повсюду, куда ни попадя!

В храме себя так не вели! Отсюда и разница была у русичей меж избой и Церковью
Христовой, только хохлам этого не втемяшить, у них храм везде должен быть!

Не выдержала мама. Засучила рукава по локоть, и давай «генералить» в доме Ганиных
с раннего утра, покамест свёкор со свекровью были на Божественной Литургии.

Бабушка, только на порог ступила, в раз обомлела, да как запричитает, мол, дома
своего не узнаю! Спасайте, люди добрые! Иконы «золотом горят»! Это что же такое,
делается, копоть с них, куды подевалась:

— Это что же, а? Завтрева у нас «конец света» настанет, что ли? Ты, сноха,
почто умудрилась, да наши иконы сдуру начистила, словно собрались мы все разом
перед Богом на Страшном Суде предстать до срока?
— Так ведь они у вас закоптились – на них Божьего Лика не видать!
Чернота сплошная! Стыдно вам должно быть, так засераться!

— Что, повтори, как ты сказала? Бога надо чувствовать, а ни смотреть на Него!
Дура бестолковая! Господь БОГ тебе что, витрина продмага? Смотреть надо в пол,
стоя на коленях, когда молишься! Да уголком платка слезу вытирать, потихоньку,
не ропща, а то ишь, прыткая, какая тут выискалась! И не копоть это вовсе,
ты не путай, то от неугасимой лампады Богородничной – святой нагар! Тебе что тут
«сельпо», али «аптека», где всё должно блестеть, как на «Сорочинской ярмарке»?
Ты края не попутала часом? Иконы сто лет тут висят на стене, нам их не продавать,
лоханка ты кобылья! Уйди с глаз моих долой, и задницей своей тощей впереди икон
никогда не стой… у нас не положено этого делать!

Пошумела баба Кланя да остыла, но копоти в её доме больше не было, так до самой
своей кончины грязи она больше в доме не увидела. Тем не менее, не понравились ей
невестушкины порядки! Русские люди не привыкли чужими руками рай себе добывать,
да жар загребать! Помощники им в этом деле не требуются! Такую помощь они считали
проявлением слабости духа, а это не в их характере, уж поверьте мне на слово!

Не долго думая, решила мама от столь неблагодарной родни отделяться! Жить так,
как они, в грязи она попросту не могла, вот и уговорила свёкра перегородку
сделать – по третье крайнее окошечко, чтобы печку там сладить. Дверь входную
прорубить с другой стороны, как у людей в селе, где столько семей, сколько новых
дверей с террасками пристроено, можно, не трудясь, всех по одному пересчитать,
что я и делала в детстве, когда со школы возвращалась… и в каждом горел свет!

Не могла мама больше кушать кацапские кислые щи, её от них рвало. Ну, и напрасно,
конечно, щи эти из квашеной капусты очень даже полезные, да и рвота вызвана была,
пардон, обычным женским токсикозом из-за ранней беременности, знамо дело,
мужнина жена!

Но упрямая хохлушка захотела щегольнуть и мужу своему Николаю борщи наваристые
на печи готовить. И вообще, подсадить своей стряпнёй папу, на сальцо, медок,
пирожок и творожок. Да на варэнычки з вышнямы и на пирогы з сыром, та на маслице
коровье, на сметанку, дэ в нэй ложка сама колом стоить, на сырнычки пiджарыстi,
прокипячениi в молочцi з сахарьком, та на всэ такэ, дуже смачное, а то брюки
с него начали спадать: ремень свой, чуть ли ни под самую шею он стал затягивать –
ближе к галстуку!

Худо-бедно, но отвоевала. Отгородила семиметровку и отделилась от свекрови
со свёкром и их двух непутёвых сыночков лоботрясов-пьяньчужек! Бросила прямо
на голые доски свою роскошную пуховую перину, растопила печь, борща украинского
с зажарочкой наварила, насыпала себе в мисочку под самый ободочек…

Сидит, за обе щёки уплетает, и, знай себе, в окошечко поглядывает, 
смотрит, как пурга метёт, снегом всю округу засыпает:

— Та ныхай вона сказыться, така погода у цей вашей Москвi! Тьфу на тэбэ, будь ты
неладна! Як тут люды живуть у тей России? Страшнэ дiло! Шо за страна така? Наче
с пэрэляку всi бiгуть кудысь! Друг дружку сшибая и ни здоровкаясь! Её нi француз,
нi даже лютый нiмець не смог одолiть, сам тут поки нi околиiв…

Вот такие дела… встала мама с перины, открыла дверцу печки, подложив полено,
и подсыпала себе ещё порцию борща в тарелку…

А скоро уже и мой папа с завода подъедет, как с электрички сойдёт, так и будет,
бежать в галоп до самого дома, не останавливаясь и не озираясь по сторонам,
так быстро, что «кой чего в брюках у него станет позвякивать от мороза»!
Так, посмеиваясь, образно шутила моя мама. Ну, да это ничего! Самое главное,
ты, держись, папка: «сюрпризик» ожидает тебя дома, да ещё, какой! Мама моя
отгородилась-таки от твоих родителей и тебе предстоит, совершить свой выбор! 

Подошёл отец к дому и видит: стоит его дом, но, почему-то у того стало две двери,
не только с правой стороны, как раньше, но и с левого края – вторая новая дверь
появилась, словно окно в Европпу!

Поглядел папа, туда-сюда, пораскинул мозгами и пошёл налево, не задумываясь,
туда, где ошалело пахло наваристым украинским борщом с жареными шкварками:
знал отец наверняка, кто там ждёт, дожидается — молодая любимая его жена Валя!

Вскоре пришла весна, и мама стала испытывать острую нужду порыться в огороде,
захотелось ей цветов насажать, причём, срочно! Естественно, очень трудно прожить
без цветов молодой красивой женщине! Но, где найти чернозём и чистое место для
посадки? Тут его не было…

Смотрит она – вдоль забора стоит аллея чёрных тополей! Сухие все, как один!
Ах, Ты Боже мой, какой сухостой – это не порядок. Пошла к соседу за пилой…
Кто же, такой красавице откажет?

Пока свёкор со свекровью церковную службу отстояли в местном приходе, мама
с двумя соседскими мужиками спилила под корень сухую аллею тополей,
пустив их по-хозяйски на дрова! 

Кланечке — бабушке моей потом вызывали «Скорую помощь», даже депутатша местная
к ней приходила… разбираться! Как же? Ах-ах-ах! Такая, разэдакая! Дальнёвая!
Приехала тут свои порядки устанавливать: «красоту наводить», будто бы мы сами
не с усами!

Понадобилось ей деревья пилить, вот учудила, разве у нас до неё тут всё некрасиво
было? Сами бы разобрались. Не маленькие! Выселить её вон из России! Пусть она
собирается и живо едет к себе в свою Хохляндию, там пусть хозяйничает, кукурузу
сажает, акации пилит, и порядки наводит, да не возвращается пусть больше сюда!
Всё равно не пустим, прогоним, потому как нервы она истрепала нам все, известно,
что они не восстанавливаются: короче, дать ей на сборы 48 часов и выселить вон!
 
Баба Кланя с трудом «пережила» умышленный выпад украинской снохи. Тогда как мой
русский дед Сашка со своей индусской закваской напротив крепко призадумался.

Поначалу он походил по избе то взад, то вперёд, пытаясь, строгим оком поглядеть
со стороны на сложившуюся ситуацию, на всё это мамино вольное самоуправство.

Ходит, знай себе, поглаживая да покусывая длинные усы, потом резко вдруг встанет,
как вкопанный – заулыбается, зажмурится, словно кот на печи, от удовольствия,
пока слезы ни засверкают и ни выкатятся из старческих глаз.

Потом присядет – отдохнёт и снова, походит немного, помотает, потрясёт седой
головой и крякнет, постукивая себя по груди кулаком, выводя громогласно
певческим голосом: «подвиг – не подвиг, а выглядело смело»! Но со временем
Кланечка прибрала его к рукам, стал мой дед Сашка «плясать под её дудку»…

Мама же, как и прежде, не спросив разрешения, делала всё, что считала нужным
на своё усмотрение. Понятно, она своевольничала: «нашла коса на камень»,
хотя, на Руси Великой без родительского благословения ничего не принято делать,
но маму можно было понять, даже оправдать, тем более, простить: в виду своей
молодости, она попросту многого не понимала.

Не обращая ни на кого внимания, стоя на своём, женском, мама, разбив палисадник,
посадила впереди отцовского дома роскошные сортовые тюльпаны, махровые нарциссы
и нежные маргаритки. Затем появились «Анютины глазки» всех расцветок, многолетние
пёстрые гвоздики, настурция, бархатцы, маттиола, душистый табак и петуния!

Всё это высажено было вдоль фундамента! Дом утопал в цветах! Одни сменяли
пышным цветом другие, прямо, как на её любимой родине в Украине милой…

К осени вымахали георгины, да такие огромные! Они зацвели «кепками» прямо возле
увесистых яблонь, усеянных созревающими плодами с красивым названием «Антоновка».
Появились кусты черёмухи и сирени. Вся эта садовая гимнастика её настолько
увлекала, что мама даже ландыши принесла из лесу и посадила под кустами
белые грибы, словно готовилась к Олимпиаде!

— Ну, это уже явный перебор! — ворчали соседи, — ни пройти, ни проехать,
везде одни лютики-цветочки растут у них в садочке, и ничего для закуски!

Действительно, всё как зацвело в одночасье, тут соседи, домочадцы и простые
перхушковчане – в один дружный голос ахнули разом, ага, кто бы их тут ещё,
кроме мамы моей, взял, да примирил! Кланечка тоже ахала да охала, правда,
по другому поводу:

— Ты зачем землю мою распахала, охальница, я сдать её хотела в сельсовет,
нам бы с дедом пенсию за те сотки прибавили!
— Мама, да вы, что, зачем вам столько денег? В гробу карманов нет!

— Непутёвая, ты, я вижу, ничего не смыслишь в богоугодных делах, а раз не знаешь,
так стой и помалкивай: деньги пойдут на ремонт нашей церкви! Всё до копеечки надо
отдавать храму, так исстари заведено, чтобы не было больше войны! Богу сильно
угодить надо «За Победу»! Христа Спаса требуется, как следует отблагодарить!
Поняла, дура непутёвая? Господи, какая же ты бестолковая… сплошная темнота!

Маму эта версия не смутила, недолго думая, украинская золушка смело принялась
возделывать огородные грядки, по-своему решив угодить Господу БОГУ: патиссонами,
огурчиками, помидорчиками, морковкой, редисочкой, капусткой, свёколкой,
петрушечкой, лучком да укропчиком, картошечкой, кабачками и чесночком:

— Всё, хохол! Я сдаюсь! Это не огород, а плантация! Прости, но я не раб! — шутил
папа, — Валюнчик, ты меня не слышишь? Прощу, остановить пахоту, не то околею,
дай передохнуть: мы у тебя пощады просим!
— Кто это, «мы»? Ты тут один, — не сдавалась мама, — так, только царь батюшка
подписывался: «Мы — Николай Второй», а ты, хотя и Николай, но далеко не Царь!

— Меня в честь другого Николая назвали!
— В честь, кого, интересно узнать? Давай-ка, не темни! Говори жене всю правду,
как на духу! — приказала мама строго, погрозив отцу лопатой.

— В честь Николы Зимнего, потому что родился я 12 декабря, если ты не забыла,
окрестили меня 19-го в день памяти святого, потому и назвали в честь Николы
Чудотворца. У нас так принято, понимаешь, где вам – хохлам понять, что есть
на Руси Великой, такой Божий Угодник – заступник бедных людей и скорый помощник,
всех молящих и просящих Христа ради! Уверен, что ты даже не слыхивала про такого?
— А что этот святой, людям только на Руси помогает?

— Так, на Украине отродясь бедных не было и нет! Оттого он на Руси промышляет!
Вы же там у себя в Хохляндии в смальце давно утонули, скажешь, не так?

Но, мама не смутилась ни на грамм и тоже потихоньку прибрала отца к рукам,
а заодно братьёв его припахала по полной программе: нечего этим прыщавым крикунам,
потливым горлодёрам, матершинникам, глумителям и прощалыгам, оболтусам и будущим
пьяницам в домино со взрослыми мужиками резаться целыми днями и ночами напролёт,
да пиво из привозной районной бочки бидонами сандалить:

— Вот вам, господа-удавы, разбирайте, кому лопаты, кому грабли, вилы и пилы, —
предложила строго мама голосом, не терпящим возражения, и громко запела
в назидание: «наш паровоз вперёд летит, в коммуне остановка»…

Затем, отойдя в сторону, дабы не смущать, оторопевший от её бойцовского натиска,
сельской мужской контингент, она тихо и задушевно, стала выводить песню своей,
горячо любимой родины, столь незаслуженно заплёванной, но такой показательно
чистой, красивой и трудолюбивой, никогда не пьющей спиртного во время полевых
и садовых работ:
 
«Ніч яка місячна, ясная, зоряна,
 Видно, хоч голки збирай,
 Вийди, коханая, працею зморена,
 Хоч на хвилиночку в гай!».

Про себя же мама подумала, что всё у неё обязательно сладится, раз тут
сам Святитель Мир Ликийских Николай Чудотворец промышляет, потому её в Россию,
наверно, и прислали для вступления в брак, попросту сказать – замужества, ещё и
мужа Николая дали в придачу для привлечения удачи с именем Святого Угодника!

Таким образом, мама, как умела, успокаивала себя, настраиваясь на дружелюбный тон
и добродушный лад. И всё-то у неё с улыбочкой делалось, с песнями и плясками,
ну, любо-дорого со стороны было поглядеть!

Соседи, расположившиеся в домах на 33 км от Белорусского вокзала, по обе стороны
Можайского шоссе, следили неустанно за тем, как разыгрывается драма у них с отцом
на огороде, как развивается по сценарию трагикомедия со свёкром и со свекровью
в главных ролях у всех на виду, перед глазами сельской общественности!

Цирк шапито, да и только!

Вскоре родители мои до кучи кроликов завели, тогда мама стала посылать отца
в поле «клевер косить», сено на зиму им заготавливать:

— Э, нет, Валя! Ну, уж дудки! Чего хочешь, делай со мной, а я этого не вынесу!
Попросту возьму и не выдержу! Околею! Вот и всё! Сдохну.
— Коля, ты чего шумишь? — тут же влезали в их перебранку соседи.

— А ничего! Всё нормально! Вы приехали ребята! Выходи, «стройся по одному»!
На «раз-два-три» рассчитайсь! — работал «на публику» отец, чем, откровенно
говоря, подзадоривал не только соседей, но и домочадцев, и те едко вторили ему:

— Молодец, Коля! Вот угодил! Привёз хохлушку «на свою голову»!
Ты долго её искал? В селе, что ли не мог, бабу себе попроще найти? 

— Я не бабу искал, а жену! Улавливаешь разницу? — быстро ставил на место
отец старшего брата Виктора, — и впредь попрошу не путать этих понятий!

— Ой! Какие мы гордые стали, да переборчивые! С каких это пор? Неужто с тех самых,
как борща украинского со шкварками поели? — язвительно завершал старший.

— Верно, говоришь, хохлушка тут всех трудоустроила! — вытирая замызганным кулаком,
в старых болячках и новых кровавых ссадинах, вечно текущие из носу зелёные сопли,
подгалдыкивал младший брат, вторя своему безработному старшему брату, — жили без
неё раньше, как-то и сейчас проживём…

— Коля–друг, может, тебе чем помочь?  — заёрничал в свою очередь поддатый сосед,
шатаясь и едва стоя на ногах — ты, говори нам, не стесняйся, если что нужно тебе,
зови, мы придём, пособим, если сдюжим, конечно!

— Ага! Приходите нам помочь – воду в ступе истолочь! Чеши мимо, давай, рот
не разевай, не то мышь заскочит, того гляди, проглотишь её да околеешь. Мышь-то,
небось, травленная! — не нуждаясь ни в чьёй подмоге, отрезал им отец, после чего
балагуры быстро расходились по домам, надолго им интеллекта не хватало…

Кланечка – та всё больше бурчала себе под нос, да соседкам на маму постоянно
жаловалась. Неловко было ей за то, что не успевала она разбить грядки, или
попросту хотя бы обиходить, как следует, да прибрать усадебку свою сезонно.

Сыновьям, тем тоже ни с руки было матери с отцом пособить, то учёба, то армия,
то переженились по два раза оба неудачно, потом вовсе разъехались по заводам
и фабрикам «деньгу шальную зашибать»!

Дети малые народились у них, да вот беда – снохи достались гонористые, вредные,
напористые, спесивые, словно на подбор – злостные скандалистки.

По общагам с детьми мыкаются, а жить с родителями не хотят, угождать старикам,
не в их интересах, почитать да кланяться – они не привыкли, тем более, зарплату
в общий семейный котёл отдавать, им и своя деньга хорошо тратится, зачем с кем-то
ещё делиться? Сколько ни заработали, много ли, мало ли – никому отчёт давать
не надо, что «на капрон», что «на духи» пошло…

Хотя сыновья их разведённые болтались не у дел, без жён вино креплёное, водку
да пиво разливное по месту сельского проживания пили, тем не менее, всё равно,
хохляцкие убойные мамины порядки уж больно саднили богомолку, не давая душе покоя,
лишая подчас её крепкого сна:

— Сноха! Ты, чего Николая — сына моего на помойку с поганым ведром посылаешь? —
кричала Кланечка, наполовину высунувшись из окошечка, — это я к тому веду,
что негоже, позор для русского мужика, так его унижать! У меня хозяин мой,
Александр Иваныч, сроду на помойке не был, за всю жизнь я ни единого разу его
не посылала ни в магазин, ни в аптеку, ни на мусорку! — причитала мамина свекровь.
— Потому у вас, мама, мусорка возле дома и образовалась…

— Это как?
— Да вот, так!

Однажды, мама услышала, что дед Сашка за стенкой, сильно гневается на свою
родственницу, дескать, та фальшиво поёт на «домашних церковных распевках»,
а начинали они всегда с песни «Вечерний звон»…

По пришествии к нему в дом певческой бригады, дедушка выдавал, лично в руки,
каждому на листочках вокальные партии, строго следя за тем, чтобы те их
не перепутали и голоса чётко соответствовали им:

— Манька, изгоню, как француза, отсель напрочь! Ты снова не так «бомкаешь»!
Пошла, вон отсюда! Забыла, для БОГА поёшь, зараза! Опять мороженую капусту
небось трескала, стоя, в сенях из кадушки, али сосульки сбивала с сарая,
да снежки катала для внука, беря их голыми руками?
— Нет, сокол мой ясный, яблочко только одно мочёное посмоктала:
во рту больно сохнет!

— А ты, Маня, самогонки поменьше глохчи!
— Да, как поменьше, милок, коли на дворе больно студёно, озябла вся, а тут
давеча, вообще чуть было, не околела! Плохо мне стало к ночи, думала, помру:
душило так, что прокашляться не могла никак…

— Тогда поближе к печке садись, да не засни, смотри, не ровён час,
захрапишь, али голубка подпустишь, Господи, грех-то какой! Ну, быстро начали…

Тут мама моя не выдержала, взяла и запела вперёд неё! Прямо из-за стенки.
Жаль ей стало хромоногую Манечку. Вдруг, думала она, прогонит её свёкор прямо
на мороз, а та возьмёт, не ровён час, и загнётся!

Дед, как услыхал дивный мамин голос, так и полетел к ней за перегородку:

— Уважь, сноха, старика! Иди к нам в хор! Прости, меня стервеца старого,
ежели чего, я когда не то сморозил, да супротив тебя, слово худое сказал –
беру все бранные слова обратно: голос твой, отмечу, уж больно хорош,
он сразил меня наповал!

Потом дед приумолк, раздумывая, сказать-не сказать и решился-таки:

— Я давно слыхивал, ещё в раннем детстве, какими завораживающими голосами поют
украинцы! Тогда-то они мне притчу про себя рассказали, отчего их так прозвали,
слово Украина – в нём корень украл, значит, как украл, так и запел сразу, чтобы
знак своим подать, предупредить, дескать, в этом доме уже украсть нечего! Хе-хе!

Прости, сноха, оттого мы вас шибко не возлюбили, потому как украсть вам всего
сподручнее у нас, мы из всех народностей пьём шибче остальных, до потери памяти,
спим потом дюже крепко, а проснувшись, забываем, что имели, а что нет – одно
слово только и вяжется у нас в потупившем сознание «пропили». Вот мы и не сладим
сколь веков друг с другом! Это всё, конечно, байки, сноха, ты не верь,
и я не верю, однако пора идти, петь!

Мама встала и пошла за ним, как заговорённая, обув на босые ноги валенки
с галошами, уверенно, широко ступая на основную половину дедовского старого дома,
крепко с грохотом притворив свою дверь, будто и вдруг, придёт настоящий украинец
и стащит её пуховую перину!

Мама-то по бабушке своей унаследовала немецкую кровь – та знатной немкой была,
ещё ло Революции, а по дедушке и того круче – известно, что корни его происходили
с родины самого Ганса Христиана Андерсена, вот отчего я уродилась у них такая
сказочница! Среди украинской родни все так меня и звали, кстати, родного младшего
брата моего Максима Ганина в школе все ребята называли не иначе, как Ганс,
правда, не зная о нём ничего толком, просто по наитию…

Теперь мама стала «первой солисткой» на домашних распевках, как говорят в народе,
«быстро они спелись»! Давно бы так! С этого им надо было начинать! Со святого
Божьего храма! Да с Господа БОГА Иисуса Христа! Спасителя нашего! Господь – Он
всё упорядочит, всех примирит и всеми, как надо, управит!

А мама, что? Она своё дело хорошо знала! Давно у неё руки чесались, помойку
огромную возле дома, что хуже свалки образовалась, убрать на участке, да землю,
не отданную в колхоз, распахать под Чеховский Вишнёвый Сад! У Ганиных прямо возле
порога здоровенная куча «жестянок» была, ещё с довоенного времени осталась!

Вы, мои читатели, надеюсь, поняли, что мама сделала с этой помойкой? Так точно!
Она уничтожила её, как вражеский элемент! «Запрягла» отцовых братьев – тунеядцев,
дебоширов, пропойцев и алкоголиков, а также соседей выпивох и лентяев  в придачу,
лопаты им в руки раздала, носилки-тачки-тележки, и по сантиметру заставила руками
грязь выгребать, разбив объект на отрезки, причём установила слежку за каждым
в отдельности, чтобы те, не филоня, выбирали подчистую всю образовавшуюся «каку».

Где-то пришлось лопатой слежавшийся мусор выкапывать, поддевая ломом! Даже рубить
топором! Слипшиеся пласты и глыбы, покоившиеся на глубине, рука об руку с
не растаявшим снегом и льдами, вовсе не собирались расставаться с отчим домом
и покидать родимую яму, но не тут-то было, раз за дело взялась моя мама!

Всё, что совместно они туда наложили и «нажили непосильным трудом» – грузили
на носилки, и отправляли прочь, долой со двора в специальный овраг под лесом,
что образовался при вражеском налёте неприятеля от взорвавшейся бомбы!

Сколько же там, было ржавых банок, битого стекла и разных железок, не передать –
вот, туда к осколкам военных боевых мин и снарядов – весь домашний мусор наш
и отвезли! 

Весной снова приехал к нам дед Захар с Украины и посадил маме на том самом месте
настоящий Чеховский Вишнёвый Сад, а то же, нэма с чёго будэ доце его варэнички
злеплять!

Садок взял и зацвёл до единого деревца на будущий год. Так и стоит он у меня
в глазах уливной весь да белокипельный:

— Надо же, какой маленький, а такой благодарный, взял и заявил о себе:
глядите, мол, люди добрые, какой я белый, нарядный, цвет пышный выдал,
как печать – на грамоту!

Соседи со слезами на глазах каждый год по очереди, пока папа не умер, приходили
полюбоваться на него! И правильно делали, пыльцу вдыхать крайне полезно, не всё
же самогонным угаром дышать, к тому же цвёл сад всегда на День Победы! Сажал-то
его, кто? Мой боевой легендарный дед Захар Иванович — фронтовик от начала
до конца – рейхстаговец и кавалер-орденоносец!

К тому времени, как идти мне в первый класс, родители мои приладили к старому
дому новую пристройку, получив на неё официальное разрешение в сельсовете.

Её, аккурат, прилепили к той самой комнатёнке с одним окошечком, что мама с боем
вытребовала и отгородила у свёкра со свекровью. Да и саму новую пристройку
пришлось отвоёвывать через письмо в газету «Известия», и пока не приехал к нам
корреспондент, и не взялся со всей серьёзностью за разбирательство, бабушка
с дедушкой категорически не хотели давать согласие по известной причине:
всё своё имущество в последствие передать на храм!

Так оно и вышло! Господь всё устроил!

Только ОН выделил для храма его мне – их внучке, в виде писательского дома
в Верейском лесу, где разместился православный храм, только домашний,
как и было изначально заповедано БОГОМ, а тогда…

Представьте себе, такую картину: всё вокруг старого Перхушковского дома цветёт
и благоухает, а маленький Галчонок, так меня все называли, сидя на стуле, играет
и поёт, ту самую песню про замерзающего в степи ямщика, едва нос торчит из-за
огромного красного аккордеона, который купил ей в подарок за усердие и послушание
украинский дедушка!

А музыкалка-то в Филях! Тридцать минут на электричке. И надо каждый день,
кроме воскресенья, после пяти-шести уроков в сельской школе, толком не попив
и не поев, стремглав, лететь на электричку, наскоро переодевшись во всё супер
столичное. Примерно, так же, как и папе с мамой являться вовремя строго по часам
на свою посменную засекреченную службу в КБ «САЛЮТ», потому что, как сказано
в любимом отечественном кинофильме «В БОЙ ИДУТ ОДНИ СТАРИКИ» устами главного
героя, актёра и режиссёра Леонида Быкова: «Всё преходящее в мире, а Музыка —
вечна»!

Кстати, тот «дедов аккордеон» немецкий Вельтмайстер, хранится в моём доме, и по
сей день, а что с ним станется? И звук у него, надо сказать, сохранился отменный…

 * Х *
Часть Вторая:
http://www.proza.ru/2015/06/29/1312
«КАК ОТЕЦ МОЙ ВОСПИТЫВАЛ МАМУ!»