Простить

- Я проклята!.. Как ты не поймешь?! Меня прокляли!- слабый голос моей смертельно больной тети звучит в ушах до сих пор,- Мама.. Папка...
Находясь в сознании до последнего дня, она отчаянно сопротивлялась боли -  пронизывающей, и словно режущей все тело на куски.

Послевоенные годы... Уральский городок живёт в неспешном ритме заводских гудков и очередей в магазины. Стучат по рельсам веселые трамваи, из открытых окон доносится голос неподражаемой Клавдии Шульженко:

- Где б ты ни плавал,
Всюду к тебе, мой милый,
Я прилечу
Голубкою сизокрылой...

Репродуктор сочным басом рассказывает об увеличении объема надоев молока и о задачах по восстановлению разрушенного войной народного хозяйства...

- Тамарка - невеста, тили-тили - тесто! - выкрикивал, дразнясь и строя рожицы, конопатый рыжий мальчишка.
- А, ну, брысь!.. - прикрикнула девушка на братишку. Она заплела в косы длинные каштановые волосы и уложила косы венком вокруг головы. Потом изогнулась перед зеркалом и попыталась увидеть себя со спины. Новое крепдешиновое платье, пошитое мамой по той моде - широкая юбка-солнце, подчеркнутая талия, зауженный недлинный рукав - всё ладно сидело на стройной девичьей фигурке.  Девушка послюнявила палец и пригладила брови, потом взяла тоненький ломтик свежей свеклы и  чуть-чуть мазнула по щекам, осторожно растирая багровый румянец.

- Ой, Томка! Больно уж ты хороша... Боюсь я за тебя! - откуда- то появилась мама.
Густые темно-рыжие с проседью волосы выбивались из сплетенной и свободно висящей за спиной косы.. Мамины руки были в муке.
- Не задерживайся! Пироги настряпаю - ребята съедят! Сама знаешь!

Мама стряпала часто. Пироги  с морковкой, луком, картошкой, витые ватрушки, и невероятное лакомство - паренки! Паренки - это запечёная и томлёная в русской печке свёкла.

- Мам, мы с девчатами потанцуем немного, и - все! Сегодня баянист будет в клубе! -  девушка поцеловала маму.
- Про арестантов не забывай, поздно не ходите! - крикнула вслед мать и глаза ее затуманились.

Дочка махнула рукой у калитки. Парни заглядывались на ее Тамарку,  да только девушка  слыла строгой и неприступной.
"Гордячка"- шептались соседки, с  завистью поглядывая на капризно изломанные  брови, яркие очерченные губы, и невероятно красивые длинные косы.

Поселок - ряд деревянных домов с раскидистыми в огородах пунцовыми рябинами - был небольшой. Все друг друга знали, и через дом жили сваты, крестные, и кумовья... Девушка легко бежала по тропинке между домами, а вслед ей колыхались в окнах занавески, за которыми прятались любопытные взгляды местных кумушек.

Возле клуба ждали две подружки. Они жили на противоположном конце поселка.
Танцы уже начались, и девушки, держась под руки, вошли в гудящий множеством голосов и шаркающих ног, зал.  Тамара сразу увидела баяниста и на сердце потеплело. Ей нравился этот мальчишка с темным чубом волос. Он сидел, склонив голову набок,  и бойко перебирал пальцами кнопки баяна.  В клубе в этот раз было много незнакомых парней.  Они бесцеремонно разглядывали девчат и громко хохотали...

- Гля.. Кра-а-ля!.. - прозвучал над ухом Тамары скрипучий прокуренный голос. Высокий худой парень в сдвинутой набекрень кепке, с папиросой, заткнутой за ухо, смотрел на девушку злыми узкими глазами. Безобразная ухмылка искажала и  без того отвратительную физиономию. Тамара вспомнила материны слова: "Арестанты..."  и вздрогнула. Послевоенная амнистия! Как же она забыла... На свободе бывшие уголовники. Даже в их тихом поселке, после слухов об амнистии, стали твориться странные вещи. То, несушка пропадет, то, белье после стирки с веревок исчезнет, а у отцовой тетки и вовсе - коровы не стало: пастух уснул, а когда открыл глаза, то Чернушки не было. Все места близ выпаса истоптали - как в воду канула коровушка!..

Девчата кружились в танце. Баянист улыбался, и  чуб вздрагивал  в такт выводимой мелодии...
- Тома, пойдем домой, уже темнеет...  - позвали подружки. Девушка оглянулась на баяниста. Усталый, прикрыв глаза, он выводил:

- На крылечке твоем
Каждый вечер вдвоем
Мы подолгу стоим и расстаться не можем на миг.
«До свиданья», — скажу,
Возвращусь и хожу,
До рассвета хожу мимо милых окошек твоих...

Вздохнув, что время так быстро пролетело, она пошла к выходу, тоскуя уже заранее по влажным,  с поволокой, глазам мальчишки с баяном.

На улице девчата, взявшись за руки, затянули, как обычно свои любимые песни. Потом подружки расстались:  Тамаре надо было в другую сторону - через пустынный лог. Она часто бегала через этот лог, знала там каждый кустик и сумерки ее не страшили: бояться было некого...

За спиной раздался треск ветки, хрустнувшей под чьими-то ногами. Девушка оглянулась: на нее надвигалась огромная темная фигура...
- Кра- -а - ля...  - послышался хриплый шепот. Сильная рука сдавила ей плечо, другая жесткая рука легла на рот.

В предутренних сумерках в дверь поскреблись. Мать, простоволосая, с выплаканными за ночь глазами, вскочила со скамьи.  Осунувшийся за бессонную ночь отец дал ей понять, чтобы сидела: сам откроет.
На крыльце стояла дочь, еле держась на ногах.

Как она добрела, как доползла до дома - неизвестно. Великолепные пышные волосы висели спутанными прядями, скрывая лицо, а разодранное платье клочьями свисало, обнажая белое тело, покрытое ссадинами...
- А-а... -  повалилась мама, зажимая себе рот, чтобы не разбудить криком спящую в доме ребятню. Отец схватил дочь за руку и, втащив ее с силой в дом, запер дверь.
- Ш-ш-алав-ва... опозорить нас надумала?!  - он ударил ее наотмашь по лицу, потом достал откуда - то ремень и стал в ярости наносить беспорядочные удары.
Мама металась вокруг них с глухими рыданиями.
"Проклята, будь ты проклята..." - витало в воздухе.
Малышня проснулась и наблюдала со страхом и любопытством за страшной сценой.

Как ни хотели мать с отцом скрыть все от соседей - не вышло. Конопатый братишка радостно рассказал соседям, что " Шалаву - Тамарку побил папка...".
Поселок зашумел -  его залихорадило от такой новости: "Гордячка-то, слышали?!.."
А однажды утром, выходя на улицу за калитку, мать отдернула резко  руку: деготь!.. Половина их забора была вымазана вонючим дегтем.

Тамара не выходила из дома. Никто ее не видел. Спустя месяц у дома заметили людей в белых халатах. Поползли слухи: "Травилась!"

Врач, уходя, говорил растерянной матери: "Желудок  мы ей промыли, пусть отдыхает, а насчет беременности - имейте ввиду..." Ссутулившийся и поникший от горя отец плакал, склонившись над столом.
Вскоре местными кумушками была замечена возле их дома бабка-повитуха из соседнего поселка. Через день после ухода повитухи,  обвешанной узлами со всякой снедью, - вероятно, в знак благодарности за грубую и  бесчеловечно - изуверскую работу - вновь появились люди в белых халатах. Тамару, истерзанную безграмотной  бабкой, истекающую кровью, и потерявшую сознание, отправляли в больницу.

После больницы - бледная, без кровиночки в лице, худенькая и поникшая - она молча стояла перед матерью...
- Томочка, родная, прости нас.. - плакала мама, - не уберегли тебя...
Поодаль стоял незнакомый солидный мужчина. Это был жених из города - посторонний для Тамары человек. Его нашли отец с матерью, чтобы выдать непутевую дочь замуж, и отправить подальше, спасая, таким образом, дочь от позора.

Тамара не смогла жить с нелюбимым человеком. Она ушла от него к тому, кого по-настоящему полюбила. У ее новой Любви был темный кудрявый чуб, спадающий на лоб, и черные,  с поволокой, глаза...

Всю жизнь прожили супруги душа в душу. Судьба,  помучав Тамару в  самом начале жизненного пути, вероятно, сжалилась, предоставив ей возможность тихого семейного счастья в достатке и благополучии. Детей у них не было, да и не могло их быть после перенесенного девушкой обширного перитонита.

- Вы встретитесь... И мама, и папка! Они любят и ждут!  Прости всех, тетечка  Тамара... - шептала я, сжимая слабеющую руку.