Макариада. Глава III. Солдатики

Вас утомили странноватые умозаключения моего друга? Забудьте о них! Они пригодятся будущему биографу Макара Краскова, более кропотливому и целеустремленному, чем ваш покорный слуга, если биограф сей задастся вопросом, ответ на который мне не дался: кем был этот непохожий на нас человек? Моя скромная задача – собирать факты, мифы и – Господи, помилуй! – идеи. Самую замысловатую идею я изложил. Из сердца вон! Прочие доступнее и ближе. Надеюсь, их редкие вкрапления в эти записки не нагонят на читателя скуку и не заставят поминать имя автора всуе.

Львиную долю рассуждений мы оставим на потом. Я без зазрения совести миную литературные скитания Макара и перейду к другой составляющей его биографии – к играм.

– Игра хороша своей абсурдностью, – утверждал Макар. – Житель планеты Земля не прекрасен и не отвратителен. Я понял это, наблюдая за ним и за собой в его роли. Он смешон. Игра учит смеяться, не придавая значения вещам, обожествленным человеческим разумом, – красоте, свободе, цивилизации. Ты обращал внимание на играющих детей? Мне всегда казалось, что они смеются над взрослыми. Взрослые не простили им легкомыслия и изобрели развивающие игры – игры, ускоряющие взросление.

– О несерьезности игры писал Хейзинга.

– Хейзинга пленился мудростью детей. Но в угоду гуманизму унизил игру, приписав ей функции, якобы способствующие формированию культуры. Он с высокопарностью говорит о подлинной человечности, вскормленной рыцарством. Но правоведение ничего общего с психологией рыцаря не имеет. Рыцарские войны и распри – это детская игра. Противника закалывают, шутя, он умирает с улыбкой на губах. Там, где расхваливают международное право, царствуют взрослые с присущей им серьезностью. Война превращается из игры в бойню не из-за жестокости и нечестности – и дети жестоки и нечестны, – а оттого что беспечность подменяют заботой о коллективном благе на уровне государства и о благе личном на уровне индивида. Собственно на войне играет лишь тот, кто не дорожит жизнью – ни своей, ни врага. Я разумею философа, а не героя. Если люди боятся убивать, по всей вероятности, убийств будет много.

– Ты ошибаешься, Макар. Фанатик готов убивать и убивает!

– Фанатик сродни пацифисту. Оба человеколюбивы. Фанатик любит свою страну, свою нацию, пацифист – человечество и себя самого. Оба не замечают, насколько потешны люди. Оба не играют. Скучные взрослые войны развязываются во имя человека…

– Оставим войны. Какова цель игры?

– Вырваться из действительности, посмеяться над ней.

– Но ведь и Хейзинга подчеркивал в игре настроение отрешенности и восторга.

– Он слабо затронул суть игры вне приложения к культуре. И никак не классифицировал игры. Упомянутые им выигрыш, триумф, вознаграждение – свойства взрослой, а не детской игры. Детская игра пародирует взрослый мир. У детей он перевернут с ног на голову.

– Хейзинга исследовал так называемую перебранку или хулу…

– Он и в ней усмотрел начатки обожаемых им договорных отношений. Нет, у детей все иначе. Скажем, нарушитель игры опасен для взрослых, дети же могут плавно включить его в игровой процесс. А могут высмеять блюстителя правил. И сами правила.

– Ну а компьютерные игры? Чем не прорыв в иную реальность?

– Реальность не иная. Она та же. Лишь более насыщенная страстями и воплощающая мечты о славе, власти, богатстве. Ловкий обман! Взрослые игры – компьютер, карты, рулетка, бильярд – дьявольски серьезны. Их участники не смеются. Особенно если игра ведется на деньги.

– Но и в спорте мало смеха.

– Конечно, мало. На кону – шутка сказать! – честь клуба и флага, чувства болельщиков. В старину потешались над солидными, по нынешним меркам, явлениями, а теперь серьезничают по поводу откровенно комических. Я тебя победил, следовательно, я выше, крепче, сильнее и… какие еще оценки выносит наш самолюбивый современник?

– Многие не прочь вернуться в детство.

– Угу. Они прыгают, пляшут, бегают по лесу, уморительно напыщенные в своих потугах…

Среди множества игр, описанных Макаром, первенство отводилось игре в солдатики. Ныне солдатики практически вышли из употребления наряду с игрушечным оружием. Оно сохранилось у великовозрастных болванов, носящихся в камуфляже по пересеченной местности. На моей памяти пафосный отказ мальчишек от оружия и солдатиков вылился в повальное увлечение кровопролитными виртуальными похождениями. По мнению Макара, у истоков замены стояли родители, столкнувшие детей с небес и окунувшие их в мир собственных иллюзий.

Первых солдатиков преподнес Макару дедушка. Это были два набора по десять штук – оловянные пехотинцы и пластмассовые витязи. Пехотинцы имели стандартную униформу и стояли в одинаковой позе – по стойке смирно. У семерых за спиной висели автоматы, двое были снабжены кобурой с портупеей, а десятый держал свернутым знамя. Макар отвел им роль «пушечного мяса» – условное наименование, ведь пушки в бою не участвовали, – и когда впоследствии игрушечная армия увеличилась, пехотинцы гибли первыми. Им недоставало харизмы, чтобы выбиться в герои. Пистолеты в кобуре и направленные в небо дула автоматов боеспособности не прибавляли.

Позже Макару по его просьбе купили второй набор смирных пехотинцев. Теперь он мог устраивать засаду под стулом или за креслом, расставляя ряд за рядом двадцать солдат. На решающей стадии сражения этот маленький полк дружно и сплоченно выдвигался на позиции и столь же дружно и сплоченно валился на пол под огнем пулеметов.

Знаменосцев Макар приучал действовать заостренным древком знамени как штыком. Непослушных он выставлял на открытое место – мол, хотели знамя, получите! – откуда их моментально «снимали» снайперы.

– Нет фигуры важнее знаменосца, – внушал ему дедушка. – Полковое знамя вдохновляет солдат на подвиги, поднимает… э-э… боевой дух. Береги знамя смолоду, а честь… М-да. Новый флаг лучше… В общем, не каша дорога, а… знамя полка!

Как-то раз в ходе баталии Макар не заметил исчезновения одного из знаменосцев. По сценарию разыгрываемой им пьесы должны были погибнуть почти все солдатики. Нетрудно представить негодование режиссера, обозревшего поле битвы, усеянное телами, и обнаружившего марширующего по спинке кресла знаменосца. В начале игры его припрятал Петр Алексеевич. Похлопав по плечу озадаченного режиссера, дедушка возвестил:

– Знамя символизирует победу!

Ну, уж нет! Макар извлек из-под ковра притаившегося там снайпера. Грянул выстрел, и знаменосец, путаясь в знамени, рухнул вниз. Дед обратился с жалобой на произвол внука к супруге, но Лидия Николаевна не пожелала выслушивать о «буржуйских замашках» и «милитаристских наклонностях».

Древнерусские витязи были сделаны из гнущейся пластмассы красного цвета – пять всадников и пять пеших воинов. Три всадника вооружились мечами, но двое прижимали их к груди, а третий со вставшей на дыбы лошадью принципиально не вынимал меча из ножен. От этой троицы было мало проку, равно как от четвертого всадника, вскидывавшего копье, но направлявшего его не в предполагаемого соперника, а в копыто своего коня. Пятый всадник скакал с развернутым знаменем, на чьем полотнище едва различался Спас Нерукотворный. Дедушке не понравилось знамя, а Макар сочувствовал знаменосцу и во время конной атаки прятал его за спины товарищей.

Активность пеших воинов также оставляла желать лучшего. Все они – и стоящие, и бегущие – надежно прикрывались щитами, круглыми и каплевидными, и потерявшиеся на фоне щитов короткие мечи применения не находили. Витязи успешно защищались, но не нападали. Отсутствие в русичах агрессивности объяснялось проповедуемой в СССР оборонительной доктриной.

Потом к этим витязям добавился второй набор из двенадцати штук, включавший ту же конницу – очевидно дизайнеру не хватило фантазии, – но другую пехоту. Среди прочих там были лучник и Кашевар – солдат, державший копье с флажком, принятое Макаром за половник. Лучник занял в войсках привилегированное положение по причине своей скорострельности, а Кашевар – в силу своей оригинальности. «Приятного аппетита!» – вопил он, шныряя по полю и оглушая врагов половником, пока не натыкался на морально устойчивого автоматчика, отправлявшего его на покой. Исподтишка следивший за внуком Петр Алексеевич укоризненно качал головой.

Антагонистами древнерусских витязей выступали немецкие крестоносцы – дефицитная серия из восьми зеленых фигурок. Когда родители вручили вожделенный пакетик сыну, тот обомлел. Из пакетика высыпались настоящие агрессоры! Одного всадника Макар сразу посвятил в фавориты – он мчался с копьем наперевес, грива скакуна и складки плаща развевались. Другой восседал на коне, угрожающе выставив копье. Третий ехал с мечом в руке, мешковатый и неповоротливый. Если русичи были снаряжены за вычетом мелких деталей в соответствии с оригиналом, то внешность тевтонцев была не правдивее истории их ордена в школьном учебнике. Дизайнер обрядил всадников в полный доспех, шлемы с откидным забралом и пышными перьями, недопустимо роскошные для монахов плащи.

Пять пеших воинов являли собой россыпь диковинок. Одного облекли в ракообразную чешую, другому нацепили на макушку кастрюлю, а на ноги – некое подобие кринолина. Третий, целившийся из арбалета, подружился с русским лучником, и они сообща разили неприятеля. Весьма грозен был четвертый, делавший выпад гигантским мечом, отведя назад руку со щитом. Вот уж кто не помышлял об обороне!

И наконец, пятый. Он походил на Них. В кольчужном доспехе, плаще пилигрима и с крестом в руке он обличал служителя Рима, пожирающего младенцев живьем, сжигающего мирных стариков и протыкающего животы беременным женщинам. Отсутствие лица, скрытого раздвоенным шлемом без глазниц, вознесло пятого на недосягаемую высоту. Он располагался на секретере, наблюдая за копошащимися внизу солдатиками. Смельчаки, отваживавшиеся вскарабкаться наверх по гладкой стенке секретера, летели на пол, объятые великим страхом.

Кроме Монаха – так назвал его Макар, не подозревая, что рыцари тоже давали обет, – все крестоносцы утратили лидерство в связи с появлением автоматчиков и пулеметчиков. Опала постигла и фаворита. В бурной потасовке у него отломилась подставка, крепившаяся к ногам коня.

Преимущество новых солдатиков заключалось в умении использовать огнестрельное оружие по прямому назначению, а не для ношения на груди или за плечами. Это были советские бойцы времен Великой Отечественной войны. Иных быть не могло – фашисты в ту пору не изготовлялись. Очередной фаворит – металлический автоматчик в гимнастерке и пилотке со звездой – габаритами превосходил мощнейшего из всадников вкупе с лошадью. Если он и погибал, то лишь под конец сражения посреди груды вражеских трупов, как обычно гибли герои в советском кино.

Макара не восхищали киноленты о войне, но ряд деталей он оттуда позаимствовал. Отрицательные персонажи вроде белогвардейцев и фашистов до умопомрачения красиво падали, настигнутые пулей, и умирали мгновенно. Макар отрепетировал киношные варианты падений и придумал несколько собственных.

Положительные герои умирали скучно. Они не могли толком упасть, опускались на землю медленно и осторожно, а перед смертью напутствовали однополчан. Точно так же погибали автоматчики Макара. Бой продолжался, а они лежали на полу, стонали и бормотали. В коллекции солдатиков имелись три пехотинца-музыканта с трубой, барабаном и литаврами. Этот импровизированный оркестр окружал раненого автоматчика и наигрывал траурный марш до тех пор, пока недруги не добивали говорливого героя, а заодно и расшумевшихся музыкантов.

Будь у Макара санитары, он наладил бы медицинскую помощь. Случалось, в процессе игры смертельно раненые оживали, но в их поведении сквозила ущербность, и Макар с облегчением подставлял ходячих мертвецов под пули. О существовании призраков он тогда не знал.

Пулеметчики на первых порах занимали позиции в окопах. Это обеспечивало результат, только если атаковала пехота, как в фильме «Чапаев». Макар недолюбливал «Чапаева» из-за переизбытка сверкающих очей и безумных взглядов. В особенности его пугал волосатый мужик, донимавший белого офицера каким-то «Митькой». Показанная в фильме психическая атака мальчика не впечатлила. На пулеметы эффективнее бросать конницу. Пулеметчиков мало, а конников много, и часть из них все равно успевала доскакать до окопов. При таком раскладе пулеметчики были обречены, ведь они не умели передвигаться. Нельзя лежать и бежать одновременно! Оберегая пулеметчиков, Макар размещал их на сиденьях стульев и в специально оборудованных точках, доступных лишь винтовкам и пистолетам снайперов.

Регулярно пополнявшаяся конница по числу бойцов значительно превзошла пехоту. К первоначальному контингенту присоединились оловянные витязи, пластмассовые чапаевцы и элегантные серые гусары. Витязи были бестолковы и малоподвижны, чапаевцы легки и стремительны. Но позы чапаевцев не всегда нравились Макару. Они неловко размахивали саблями, норовя задеть собственного коня или рубануть себя по лбу. Гусары же нацеливали пики и сабли на врага. Даже никуда не спешивший генерал в треуголке твердо указывал саблей вперед и при необходимости мог доставить неприятности противнику.

Один из гусаров держал ружье навскидку, но, следуя печальной традиции пехотинцев, целился в небеса. А лучшим из конников считался чапаевец с винтовкой. Он сжимал ее в вытянутой руке и, отстреливаясь, уходил от погони. Ввиду специфики позы до вражеских окопов чапаевец не доезжал. Выстрелив по ним, он покидал поле битвы в направлении, противоположном атаке. Столь разумная тактика позволяла ему уцелеть и в дальнейшем досаждать неприятелю.

В бою всадники действовали сообща. Да и как иначе? Начни они сражаться друг с другом, что останется делать автоматчикам и пулеметчикам? Те запросто перестреляют всю конницу, не разбирая, где свой, где чужой. Перед атакой Макар старательно выстраивал всадников. Стоило упасть кому-то из тех, чья подставка расшаталась, и за ним веером валились остальные. Вообще расстановка войск и возведение фортификаций, о которых речь впереди, отнимали не меньше времени, чем само действо.

Среди немногочисленных по сравнению с конницей пополнений пешего состава выделялась серия из десяти разукрашенных матросов: белые костюмы, розовые лица и руки, черные оружие, обувь, ремни и козырьки фуражек. Выполненные из ломкой пластмассы фигурки быстро лишились различных частей тела и оружия. У автоматов и фаустпатрона отломились дула, но и в укороченном виде их огонь был смертоносен. Гранатометчик утратил метавшую гранату руку и выбыл из строя, как и командир, прежде звавший солдат в атаку с пистолетом в высоко поднятой руке. О потере командира Макар не жалел. Имея пистолет, незачем стрелять в воздух! Так можно попасть в кого не следует. Мальчик с тревогой посматривал на секретер, полагая, что у командира отняли руку в наказание за гордость. Ну а сильнее всех пострадал матрос-пулеметчик. Он потерял голову, венчавшую горизонтально вытянутое тело, но вопреки утверждению Траляля потеря головы не отразилась на судьбе обладателя столь ценного оружия как пулемет.

Избежали поломок бесполезные в бою матросы, наделенные крепкими компактными фигурами: маршировавший офицер с кортиком в ножнах, знаменосец с ярко-красным полотнищем и съежившийся в комок радист с рацией за плечами и микрофоном в руке. Офицера и знаменосца Макар приобщил к смертникам, а радиста определил на кухню помощником Кашевара.

Боевой технике Макар не доверял. Самолеты и танки пролеживали в коробке без дела. Его смущали не размеры – всадники были крупнее самолетов и танков, – а безжизненность. И для военных операций, и для разрабатывавшихся позднее приключенческих сюжетов требовались люди, а не механизмы. Из нормально функционировавшего бронетранспортера он повытаскивал пехотинцев и убрал опустевшую машину в коробку.

В коробку угодила и тачанка из «чапаевского» набора. Пулеметчик и ездовой составляли одно целое с повозкой и упряжкой. Тем самым тачанка обезличивалась. Если убивали кого-то из седоков, каким образом он мог упасть? А если обоих, как они могли упасть вместе? У каждого своя смерть! Позднее Макар шутил по поводу двух тамплиеров, усевшихся на одну лошадь, – мол, выпускайся в СССР тамплиеры, он бы не знал, куда их приткнуть.

Жизнь коня принималась в расчет лишь при «съемном» варианте. Макар одобрил покупку отделявшихся от коней буденовцев, но быстро охладел к ним. Во-первых, широкобедрые кривоногие буденовцы очень уж ненатурально махали сабельками. Во-вторых, хотя они живописно падали на скаку, девать самих коней было некуда. Макар отправлял осиротевших лошадок пастись в «горы» – на бабушкину кровать, на чьей неровной поверхности никто из солдатиков не устоял бы. Там они и лежали, пока бабушка не стряхивала весь табун на пол.

Гораздо симпатичнее буденовцев был одинокий римский легионер. В его воздетую руку дизайнер вставил съемное копье, которым легионер ловко орудовал в бою. Макар долго за ним ухаживал: стаскивал с лошади и укладывал спать на привалах, вынув из руки копье. В итоге оно потерялось, и обезоруженного римлянина разжаловали в пехотинцы.

В двух-трех наборах имелись металлические пушечки. Макар и от них отказался. После гибели артиллеристов пушка оказывалась ненужной. Умереть она не могла. Не пускать же ее пастись с конями?

Революция в игре совпала по времени с приобретением ковбоев и индейцев. Импортные фигурки из гибкой цветной пластмассы скапливались постепенно путем обмена на значки, вкладыши от жвачек, изделия из свинца и прочие безделушки. Отечественные смотрелись попроще – ломкие и одноцветные. Фигурки эти покоряли вовсе не заокеанским обаянием. Рыцари, русские и европейские, какими они представали на книжных иллюстрациях, были и наряднее, и несоизмеримо величественнее. Но только на иллюстрациях. В мире игрушек они проигрывали ковбоям и индейцам с их тонко прорисованными чертами лица и деталями одежды. Психологически углубленный облик жителей прерий привел к дальнейшему развитию сюжетов, не сводившихся отныне к полевым баталиям.

К тому же в полевых условиях ковбои и индейцы выглядели курьезно. При построении в шеренгу получался какой-то сброд, а не армия. Голые торсы и облегающие штаны индейцев унижали их в глазах Макара – таким нечего делать на поле боя. Они выбегали из засады с гиканьем и улюлюканьем, но произведя психическую атаку – вот где был уместен термин из «Чапаева»! – быстро улепетывали, сверкая подошвами мокасин.

Из индейцев, снабженных ружьями, симпатиями хозяина пользовался тот, который прицеливался, уперев приклад в плечо. Дабы уравнять шансы конфликтующих сторон, Макар противопоставил меткого индейца бойцу-великану. Великан пребывал в гуще сражения или под защитой полевых редутов, а индеец укрывался среди вазочек на трюмо или за бахромой ковра. Индейца первым произвели в снайперы, а затем к нему примкнули ковбои с пистолетами. Снайперы, как правило, доживали до финального акта пьесы.

Ковбои одевались куда приличнее индейцев и в бою чувствовали себя увереннее. Позы двух безоружных ковбоев имитировали популярные у мальчишек приемы каратэ. Макар не воспринимал всерьез каратистов – ни актеров, ни спортсменов. Они бьются ногами и головой обо что попало! Поразмыслив, он решил направить энергию ковбоев-драчунов на разрушение бастионов. Когда атакующие испытывали затруднения, являлись эти громилы и раскидывали кубики, составлявшие огневые точки противника.

Одному ковбою применения долго не находилось. Он спокойно шел, неся в левой руке уздечку, а в правой – свернутое кольцом лассо. Наконец Макар придумал, как с ним быть. Миролюбивый ковбой сделался вечным кошмаром автоматчика-великана. Подкравшись сзади, он накидывал лассо на могучую шею автоматчика, и тот вертелся, пытаясь скинуть болтавшегося за спиной ловца, пока не падал с ног обессиленный.

В сообщество «штатских» входили пираты, изготовленные по той же технологии, что и ковбои с индейцами, и папуасы, раскрашенные в яркие сочные цвета. Пираты блестяще владели саблями и пистолетами, а вот громоздкие папуасы, лихо отплясывавшие и барабанившие в тамтамы, никуда не годились. Макар включил их в похоронный оркестр, но потом счел жестоким отравлять последние минуты умирающих и объединил папуасов с «психическими» индейцами. Индейцы, однако, выразили недовольство. Они считали себя элитными войсками. Макар согласился с претензиями индейцев, и зашвырнул папуасов на бабушкину кровать присматривать за пасущимися лошадьми. Когда же Лидия Николаевна упрекнула его за «эксплуатацию населения развивающихся стран», он поменял местами пастухов и стадо. Теперь кони присматривали за папуасами.

На исходе эры солдатиков друзья семьи привезли из-за границы американских и немецких пехотинцев. Маленькие американцы были вооружены до зубов, особенно стрелявший с колена снайпер, а солдаты Бундесвера казались вялыми и безынициативными. В самом слове «Бундесвер» присутствовала бытовая серость – как будто колотят ложкой по сковородке. А вот когда Макар впервые услыхал слово «Вермахт», его ухо резануло пулеметной очередью, а в носу запахло порохом.

Чуть позже к пехотинцам добавились рыцари из книжек – пестро расцвеченные, в эффектных позах, снаряженные не столько для боя, сколько для турнира. Они приняли участие в последних битвах на правах лучших из лучших.

Надо описать и антураж пьес. Их действие редко выходило за пределы бабушкиной комнаты, где размещались секретер, трюмо, бельевой шкаф, кресло, два стула, кровать бабушки и кроватка внука. Такая комбинация образовалась в результате происшедших в квартире перестановок. Отнятого от материнской груди Макара выселили из родительской спальни, загроможденной платяным шкафом и книжными полками, и отдали под надзор Лидии Николаевны. Дедушка переместился в гостиную, поделив ее с дядей Филей. Гостиная была проходной, и Макар остерегался играть там при свидетелях.

Естественными фортификациями служили ножки мебели, поверхность трюмо, стульев и кресла, ободок ковра. Искусственные строились из деревянных и пластмассовых кубиков, упаковочных коробок и книжек-гармошек, в развернутом виде идеально заменявших крепостные стены. Надежные баррикады получались из гигантских игрушечных машинок. Стремясь увлечь сына техникой, отец подарил ему милицейскую «Волгу» с сиреной на крыше, заводившейся посредством рычага, но вскоре с разочарованием обнаружил ее приспособленной под командный пункт. С кузова подавался сигнал об атаке и отступлении.

Рост численности армии потребовал адекватных мер в области фортификаций. В ход пошли ящики из кладовки, кухонные принадлежности, пачки дедушкиных сигарет, мамина парфюмерия. Величайшее достижение инженерного гения Макара – передвижной дзот из бабушкиной вставной челюсти – продержалось недолго. Лидия Николаевна ликвидировала его, обругав засевших внутри ковбоев «бушшуями».

Усложнение сюжетов привело к расширению географии боевых действий, перекинувшихся в гостиную и прихожую. Смахивавшая пыль бабушка отыскивала солдатиков в журнальном столике, под диваном, на телевизоре и в других удобных для маскировки местах. Однажды Макар позабыл индейца-снайпера в отцовском ботинке. На следующий вечер он подслушал разговор родителей. Сергей Владимирович жаловался жене, что у него весь день «стреляло в пояснице». Озаренный догадкой Макар ринулся в прихожую и выудил из ботинка помятого, но не утратившего бодрости духа индейца. Понюхав страдальца, он переквалифицировал его из снайпера в бойца химических войск. В течение недели индеец не имел равных в бою, убивая не пулями, а запахом.

Родители строго ограничили количество солдат, вывозимых на дачу. Все металлические воины, кроме автоматчиков и пулеметчиков, и половина конницы оседали в Кузьминках. Стройматериалов Макар с собой не брал, потому что в них не нуждался. В Мякинине он почти не играл в помещении, а уличные фортификации превосходили квартирные: бескрайние джунгли из трав и цветов, равнины из асфальтовых площадок и раскиданные повсюду лесополосы из проросшего сквозь асфальт пырея. Для высоких натур во главе с Монахом предназначались садовые ограждения и дворовые скамейки. Будничным утром, когда на дворе царил покой, а за калиткой от кромки леса до середины улицы не было ни души, Макар воплощал в жизнь удивительные по сложности проекты. Вследствие избытка укреплений часть армейского состава осталась навеки погребенной в мякининских дебрях.

В городской песочнице Макар играть не любил. Он опасался не собак. В песке возились его соседи по дому и одноклассники. Кто-то мог случайно или сознательно поломать возведенную им крепость, а кто-то втихомолку умыкнуть пару-тройку солдатиков. Макар и сам с трудом одолевал соблазн и останавливал свою руку, тянувшуюся к чужому ковбою или гранатометчику. В Мякинине он просиживал на песочной куче, наваленной Усовыми у земляного вала, пока туда не заявлялись портившие игру мальчишки. Тетя Наташа сетовала на расползшуюся под шкодливыми ногами кучу, а Макар недосчитывался бойцов, сгинувших под толстым слоем песка или в карманах товарищей.

Он не сторонился ребят и охотно участвовал в коллективных играх. Но игра в солдатики к ним не относилась. Мальчишки отбирали себе с десяток выдающихся, с их точки зрения, бойцов, которых таскали по всей комнате или по двору. Избранные ими герои копировали поступки взрослых и вели подслушанные у них же разговоры. Это занятие скоро надоедало, и тогда начинались разрушения.

Макару претили бахвальство и подражательность мальчишек. Он никого не игнорировал, ведь даже в самом никудышном солдате таилась бездна способностей. Рядовой пехотинец, убитый снайпером, затмевал своим падением хваленого ковбоя. А как объяснить ребятам уникальность Монаха или Кашевара? А сюжет! Стоило вмешаться кому-то постороннему, не смыслившему в сюжетных построениях Макара, и пьеса наполнялась банальностями и стереотипами.

Порой и сценария не существовало. Режиссер полагался на вдохновение и, готовясь к игре, не думал о концовке. Периодически его пронзала мысль: «Этот должен умереть!» или «Этому надо сохранить жизнь!» – а ряды элитных войск, шествовавших от победы к победе, начинали вдруг редеть под выстрелами неуловимого героя-одиночки.

Полководческими талантами Макар солдатиков не наделял. Войсками управлял он сам. В эпоху полевых баталий командирами назначались упитанные пехотинцы с биноклями, извлеченные из бронетранспортера. Их подстреливали наравне со знаменосцами, но лишившиеся руководства войска не теряли боевитости.

С пришествием ковбоев и индейцев в солдатиках проснулись чувства. Они не только убивали и умирали, но и радовались, страдали, дружили, ненавидели. Уклоном в психологизм ознаменовалось взросление Макара. В пьесах прибавилось диалогов, перед боем устраивались переговоры и обмены колкостями, а самому конфликту предшествовала какая-нибудь история. Не любовная – кукол женского пола в доме не было, да Макар и постеснялся бы разыгрывать любовь, – но вызывавшая чью-то обиду и гнев. За объявлением войны следовали грабительские походы, мелкие стычки, а затем уже генеральное сражение. Разгромленные в бою подолгу партизанили, а иногда им улыбалась удача.

Полководцев сменили харизматические лидеры. Регулярными войсками командовали автоматчики, а банды возглавляли ковбои или пираты. Макар избегал оценок «добрый», «злой», «хороший», «плохой». Коварство и бессердечие лидера обычно гарантировали ему успех, а честность и сострадательность его оппонента нередко сочетались с тупостью и нерешительностью. Это не означало непременной победы первого и поражения второго. Деспота загоняли в угол, а дальше он увенчивал свой жизненный путь изящным падением или хитроумно ускользал и продолжал плести интриги. Перебежчики из лагеря в лагерь не презирались и не карались «свыше». И конечно, на проигравших не сыпались все шишки, как в войнах взрослых.

В последних постановках Макар вывел в роли третейских судей новых рыцарей. Они выдвигались на авансцену в эпилоге – некая могущественная сила, захватывавшая власть и одарявшая храбрейших и умнейших. Начав познавать окружающий мир, Макар изумлялся, насколько придуманный им финал не соответствует реальности. Он не понимал, что сам финал пропитался земными идеалами, прежде всего мечтой о справедливости.

В конце концов, симпатии Макара к солдатикам угасли. Сначала он с подачи друзей организовал расстрел пластмассовых всадников и пехотинцев ягодами рябины из трубок борщевика. Расставленные в песке солдатики кувыркались и падали, но охваченный азартом стрелок восторгался не их падением, а собственной меткостью. На смену трубкам с ягодами пришли алюминиевые рогатки и пули, оставлявшие на мягкой пластмассе помятости. Потом Макар забыл про солдатиков, и когда Красковы навсегда покинули Мякинино, бросил в сарае две коробки с ними. Остававшиеся в Кузьминках экземпляры он раздал через отца детям его сотрудников, сохранив на память рыцарей и Монаха.

– Разбрелись мои воины, кто куда, – с ностальгией писал Макар. – Давно, поди, гниют на свалках. Наивные, простенькие… Ноне таких монстров продают! Суставы ворочаются, базука светится, голова снимается. Инопланетяне, зверушки, киборги. Горы мышц, уродливых и бездушных. Но есть и рыцари. Ах, как хороши! Только где взять денег на всех? Несколько штук купят, не больше. Да и неинтересны они компьютерным гениям. Ну, подвигать, полюбоваться и быстрее к монитору – там страсти кипят, и кровь льется! Канули в Лету мои солдатики. Спит вечным сном детская армия…