От сумы и от тюрьмы... Палка колбасы

По-разному складываются человеческие судьбы. Кто-то всю жизнь проводит в достатке и довольстве, кто-то в трудах и заботах, а кто-то попадает за грань нормальной жизни, в своеобразное зазеркалье, за решетку. Причиной бывает проступок, преступление, своеобразный "грех" перед государством или человеческим сообществом. Общество отгораживается от таких личностей, ограничивая их свободу, заставляя отбывать наказание.

Не касаясь причинно-следственных связей преступлений и наказаний, хочу рассказать о собственных впечатлениях от краткого знакомства с миром по ту сторону решетки.

Первый случай произошел, когда я решил посетить СИЗО с целью передать посылку отбывающему там срок брату. Мы выкроили из тощего семейного бюджета некую сумму, поехали на рынок, прикупили с пару кило сала, палку полукопченой колбасы, двадцать пачек "Примы", столько же пачек грузинского чая, по килограмму сахара и карамелек, две пары шерстяных носков, пару тетрадок в клетку, пачку конвертов без марок и штуки три простых карандаша. Купили пару добротных домашних туфель, с войлочной стелькой и кожаной подошвой.

Все это добро я уложил в сумку с завязками, наклеил пол тетрадного листка, на котором написал, кому все это предназначалось, и отправился на окраину города, где и находилось исправительное заведение с романтическим названием "Белый лебедь". Здание и впрямь было белым, с маленькими зарешеченными окошками, закрытыми железными листами, имевшими расширение кверху, так что из камер могло быть видно только небо, и ни в коем случае ни улица, трамвай или речка. Окна в основном выходили во внутренний двор тюрьмы, а снаружи все здание было обнесено высокой стеной с колючей проволокой.

Редкие прохожие ускоряли шаг, проходя мимо этого мрачноватого заведения, казалось, что и трамваи и автомобили проезжают мимо быстрее обычного, как будто стыдясь и не желая иметь с этими стенами ничего общего.

Выйдя из трамвая, я поднялся по скользкой дорожке наверх, к площадке перед зданием. Был декабрь месяц, гололед, но дорожку никто и не думал посыпать песком, и немногочисленные горемычные посетители, осторожно перебирая ногами, тянулись вверх, держась за перила. В основном это были пожилые сгорбленные люди, они шли молча, стараясь смотреть только под ноги.

Внутрь вела массивная железная дверь с глазком и вывеской с расписанием приема передач. Перед дверью толпились человек пять, и вновь приходящие робко спрашивали: "Кто крайний?" Я также поинтересовался этим, но знающие люди объяснили, что нужно написать заявление и подать охраннику, а там он сам вызовет, когда посчитает нужным. Время от времени охранник выходил из дверей, зачитывал фамилии и пропускал по пять человек внутрь. Он же раздавал бланки-заявления и принимал заполненные бумажки. Я выпросил бланк и стал его заполнять. Хорошо, что взял с собой паспорт, оказалось, его надо предъявлять. В графе "статья, по которой осужден" я не написал ничего, просто не знал. Это бывалые, т.е. уже не впервые приезжавшие сюда, запросто указывали и статью, и ее часть, как будто знали кодекс не хуже юристов. Потом я узнал, что каждый заключенный всегда, представляясь, называет, кроме фамилии, имени и отчества, номер статьи, по которой сидит. Эта статья сопровождает его повсюду, даже уже после освобождения, при любом общении с властью.

Здесь власть имела вид упитанного рыжего прапорщика с колючим взглядом маленьких бесцветных глаз на широком лице, не имеющем признаков интеллигентности. Он оценивающе и с некоторым превосходством осматривал просителей, и, не церемонясь, отсылал их, если находил какие-либо изъяны в бумагах. Взглянув на мое заявление, служитель вернул его мне: "А где статья?" и тут же отвернулся к другим посетителям. Я стал вспоминать, по какой же статье сидит брат, ведь он мне вроде бы писал. Кажется 228, а вот часть? Стоявший рядом мужчина, видя мое замешательство, спросил: "Что, первая ходка?" И на мой недоуменный взгляд пояснил: "Если за наркоту, впервые, то 228, часть 1". "Спасибо" – я поблагодарил "бывалого" и дописал "часть 1".

Дождавшись охранника, я подал ему бумагу и паспорт и стал ждать, пока впустят. Среди ожидающих приема передач большинство были женщины, многие, видимо, приезжие, скорее всего из деревень. Это было видно по их одежде и по манере повязывать на голову платки. Городские носят шапки, а то и шляпки, но таковых в очереди не оказалось. Сплошь платки, изредка вязаные шапочки. Чем-то они напоминали русских баб из военной хроники, заснятой немцами на оккупированной территории. Такие же крестьянские бабские платки, такое же понурое выражение лиц.

Мою фамилию охранник выкрикнул в числе последней партии, громко объявив, что на сегодня прием передач окончен. По времени оставался еще час для приема, но слово охранника здесь было важнее и весомее расписания, и распорядок устанавливал вот этот плотный рыжий человечек с красными погонами и нагловатой рожей. Не попавшие на прием тихо роптали, некоторые плакали, никто и не пытался что-либо громко возражать. Все потянулись вниз, в безысходности и надежде на завтрашний день.

Войдя внутрь, я вдохнул специфический казарменный запах спертого воздуха, портянок, сапожной ваксы, залежалой одежды и еще чего-то незнакомого. Это был запах тюрьмы. По стенам были окрашены высокие панели темно-зеленого цвета. Когда-то, получив квартиру с "жэковским" ремонтом, я имел в ванной и кухне такие же панели, которые в шутку называл "тюремными". И вот теперь я увидел настоящие тюремные панели. Окон в помещении не было, только лампочка под потолком в жестяном абажуре. Это был коридор или "предбанник", помещение для посетителей, а внутрь вела запертая дверь с полочкой и окошком, через которое и происходил собственно прием передач.

В "предбаннике" было три покрытых железом стола, на которые положено было вытащить все содержимое передачи. Тут же висел список разрешенных к передаче продуктов и предметов. Оказалось, что сигареты и чай нельзя передавать в пачках, их положено было высыпать навалом в пакеты или другую упаковку. Хорошо, что у меня оказалось несколько полиэтиленовых пакетов, и я занялся переупаковкой. Конфеты также положено было передавать без оберток. Уж чем там не подходили конфетные фантики? Со мной вместе зашли три женщины и пожилой мужичок. Они оказались более сметливыми, и все заранее приготовили. У одной из женщин был большой прозрачный пластиковый мешок с сухарями, на который приемщик, такой же нагловатый сытый прапор, что и впускавший нас охранник, только хмыкнул: "Мамаша, что это такое, куда столько?" Этот прапор деловито копался в пожитках передающих, под видом проверки, как бы оценивая, что тут могло представлять интерес. На мои занятия переупаковкой сигарет и конфет он изрек: "Ну это что еще за безобразие? Надо все готовить заранее! Не управишься, как другие, ничего не приму!" Видя эту ситуацию, одна из женщин, уже покончившая со своим скарбом, стала мне помогать, заискивающе улыбаясь прапору: "Мы сейчас, быстренько, не сердитесь". Вдвоем мы вскоре упаковали сигареты, чай и конфеты, и я водрузил свой "сидор" на полочку приемщика.

Прапорщик нехотя просмотрел мешки с сухарями, другими немудреными продуктами и вещами, и, придвинув мою сумку, заинтересовался салом и колбасой. "Слышь, Петрович, по-моему, здесь больше килограмма. Как думаешь, можно принять?" Откуда-то изнутри донеслось: "Вообще-то не положено, смотри сам".

Женщина, помогавшая мне, запричитала: "Ой, родненькие, возьмите, Христа ради, ведь парнишка неопытный еще". Я подумал: "Ничего себе, парнишка, сорока с лишним лет! А сколько же моей благодетельнице? На вид лет под шестьдесят".

"Что, первая ходка?" – прапорщик взглянул на меня со снисходительной улыбкой – "Ладно, на первый раз приму, но потом – ни-ни!"

Сумка моя вместе с другими отправилась в недра этого мрачного заведения. Только почему-то палка колбасы уже не торчала из нее, может как-то по-другому повернулась?

Мы получили расписки, то есть те же описи, что составляли сами, с отметками, что все принято, и вышли на улицу.

В лицо пахнул свежий ветерок, показавшийся таким приятным после душной и мрачной тюремной обстановки.

Ни говорить, ни смотреть в глаза попутчикам и тем более охранникам не хотелось. Я молча побрел на трамвайную остановку, спрятав бумажку-расписку в нагрудный карман, как какой-то важный документ. Этот листок серой казенной бумаги был своеобразным мостиком в тот, отдаленный, огражденный решетками мир, где царили свои законы, понятия, истины и ценности. Вот только что я побывал на пороге этого неведомого мира, лишь слегка соприкоснувшись с ним, и уже у меня возникло стойкое желание поскорее из этого мира убраться. А каково же тем, кто окунается в ту реальность надолго? Как деформируется их сознание и восприятие, и есть ли это в самом деле исправление и искупление, о чем так печется государство?

Впоследствии я узнал, что посылка моя была уполовинена, о чем поведал брат, заявившийся после "отсидки" к нам домой. Тюрьма деформирует личность, воспитывая приспособленчество и другие дурные привычки, так что соврать, уйти от неудобных вопросов, выкрутиться – это уж как "отче наш". Удобно прикидываться сирым и убогим, вызывая жалость и сострадание, выгадывая какие-либо для себя блага. Так что, была ли раскассирована моя передача и дошла ли та палка колбасы до адресата, большой вопрос. Я склоняюсь к тому, что наглые вороватые охранники не преминули приложить к этому руку. Но говорить, что они отобрали половину из содержимого – я бы поостерегся. Кстати, разговор о краже половинной порции передачи зашел после того, как в ответ на жалобу о том, что никаких передач брат не получал вовсе, я предъявил ту самую серую бумажку с описью. Тут братишка "вспомнил", что да, передача была, но только в половинном размере, без сала, колбасы и чая. Вот так.

Жизнь шла своим чередом. Спустя год-полтора брат снова "загудел" в кутузку, и я поимел счастье вновь столкнуться с потусторонним тюремным миром. На этот раз предстояла поездка в хутор в окрестностях Георгиевска, с необычным названием "Дыдымкин", где находилось еще одно заведение пенитенциарной системы, исправительная колония общего режима "ИК-6". Мы снова собрали передачу, теперь уж тщательно изорвав упаковки сигарет, чая и конфеток, рассыпав и поместив все в полиэтиленовые мешки с завязочками. Положили и сало, и колбасу, пусть ими подавятся сытые охранники, если до этого дойдет.

Поездку я наметил совершить на Москвиче, ставшем к тому времени нашим семейным автомобилем. Плохо зная местность в районе Георгиевска, я решил взять в провожатые Вову, двоюродного брата. Адрес колонии нашли без труда, стоило только заехать на хутор Дыдымкин – там колонию знали все. И почти все там или работали, или служили, или просто как-то этой колонией пользовались. Например, могли устроить нелегальную передачу чего-то запретного или даже свидание.

Но все это я узнал уж потом, а пока, оставив машину на площадке возле здания комендатуры колонии, мы прошли к воротам КПП. Там объяснили, что сейчас по расписанию обед, и никто из начальства нас не примет, надо подождать часа полтора, а потом – известная процедура: заполнение карточки-заявления, опись продуктов и вещей передачи, и ожидание ее приема охраной. Наши сетования, что мы-де прибыли издалека, из другого города, и нам бы обязательно надо нашу посылку передать – служивый пропустил мимо ушей, и уточнив, откуда мы приехали, только присвистнул: "Ну разве это издалека? Ждите!"

Мы вернулись в машину, немного посидели там, потом я вышел прогуляться. Сквозь частокол забора было видно, как между бараками двое заключенных, одетых в черное, покатили большую повозку с бадьями, должно быть, обед. От повозки пахнуло кисловатым духом распаренной пшеницы и черного хлеба. Повозка была тяжелой, видно было, как напрягаются тащившие её зеки. Поодаль я заметил запряженную лошадью телегу, но почему-то никто не удосужился использовать лошадиную силу вместо зековской. Лошадь лениво пережевывала овес из надетой на морду торбы, безразлично взирая на "лошадиный" труд заключенных.

Спустя минут сорок эти же двое зеков потянули в обратную сторону пустую повозку. Время здесь замедлилось до интервалов завтрак-обед-ужин, все остальное было совершенно неважно. Как в армии: "солдат спит – служба идет", так и тут: "зек сидит – срок идет".

Прошло еще минут двадцать, подъехали и подошли еще человек пять желающих передать посылки. Все молча сидели и стояли у входа в КПП, и была в этом молчании какая-то покорность и безысходность.

Но вот лязгнул замок, показалась неторопливая фигура охранника, и началась процедура приема. Когда подошла моя очередь, охранник долго возил толстым пальцем по строкам журнала посетителей, желая, видимо, удостовериться, что мы не пытаемся пройти без очереди или сделать передачу раньше положенного срока. Потом он взял мой паспорт, бумажку-заявление и стал звонить кому-то по телефону, уточняя степень родства, фамилию и статью отсидки. Положив трубку, охранник, как я рассмотрел, в чине прапорщика, коротко изрек: "Ждите!" и выпроводил нас на улицу.

Прошло еще полчаса, дверь снова лязгнула и прапорщик, назвав мою фамилию, пригласил внутрь. Железная дверь с решеткой открылась, и, пропустив меня в узкий длинный коридор, замкнулась за мной. Я оказался отрезанным от внешнего мира толстыми прутами, между которыми была натянула панцирная сетка, как на старых железных кроватях. "Идите прямо!" – последовала команда откуда-то из полумрака, и я проследовал через другую дверь с решетками в небольшую комнату без окон с дежурной лампочкой под потолком в железном абажуре. Здесь также стояли три стола с железным покрытием, и было окошко приема передач с полочкой. Все в точности повторяло "Белый лебедь". На стенах темно-зеленые панели. "Неужели все тюрьмы в России сделаны по одному проекту?" – подумал я.

Замки в дверях работали синхронно: как только входная дверь открывалась, выходная тут же замыкалась, было даже устроено что-то вроде электрической тяги. Находясь за двойным запором, я ощутил некоторое волнение и тревогу, а вдруг по какой-либо случайности двери не откроются, и я останусь здесь навсегда? Такое или подобное ощущение возникает, например, в подземной пещере, в замкнутом бункере или в глубоком штреке шахты. Сейчас стало модным щекотать себе нервы, на время располагаясь в камере какой-либо тюрьмы, за этот аттракцион даже платят немалые деньги. Как будто богатые люди пытаются познать оборотную сторону роскоши, другой, противоположный полюс человеческого бытия.

Из полумрака возникла фигура надсмотрщика, с холеной физиономией и солидным брюшком, выпиравшим сквозь унтер-офицерский мундир прапорщика. "Господи, и тут откормленная рожа! Как будто их отбирают специально. И опять прапорщик!" – подумал я. Охранник мельком взглянул на меня и стал деловито копаться в моих пожитках. "Так, сигареты, чай, конфеты, а это что?" – служивый извлек увесистый шмат соленого сала. Взвесив сало на руке, прапорщик отложил его в сторону. Следом отправилась и палка полукопченой колбасы – видимо их судьба уже была предрешена. "Ведь сказано людям – не больше килограмма! – прапорщик укоризненно покачал головой – так ведь несут излишки. И что мне с этим делать?" На толстом лице охранника изобразилось удивление. "Вот что! Собирайте все свои манатки, а это я передам куда следует!"

Я сгреб принесенную мной передачу в сумку, завязал тесемки и водрузил поклажу на полочку в окошке двери.

"Ждите за дверью!" – приказал мне прапорщик, дверь снова лязгнула электрическим замком, и я оказался опять в коридоре за двумя запорами. Сколько длилось это мое заключение, сказать трудно, мне показалось – долго, но вот замок опять щелкнул, охранник протянул мне опись принятых вещей, и я прошел по коридору к выходу. Там меня придирчиво осмотрел другой охранник, сверяя мое лицо по паспорту. Щелкнул еще один замок, и я оказался в комнате КПП. На выходе меня ждал еще один осмотр, еще одна сверка лица с фото в паспорте, и вот она свобода! – я вышел на улицу.

За время, пока я находился за решеткой, стало смеркаться. "Чего ты так долго? – спросил Вова – я уж заждался. Тут вот парень дал адрес одного из охранников, говорит, что, если надо что-то передать, можно через него. Вроде берет недорого".

Мы сели в машину и отправились по названному адресу. Трудно сказать, зачем мы это делали. Наверное, хотели на будущее застолбить способ халявной передачи посылок в зону. Халява рассеялась, когда мы узнали, что такое "берет недорого". Оказалось, просит служивый всего-то двести рублей за посылку. Ну а если что-то дефицитное, водка, например, то все пятьсот. Мы сказали, что подумаем, с тем и отчалили.

Вернувшись домой, я рассмотрел в выданной мне описи принятых вещей и продуктов напротив сала и колбасы отметки: "передано в полном объеме". Что тут еще добавить?