печник

                *Рассказ
 Шел 1960 год. Село начало прихорашиваться и обновляться. Вместо старых скособочившихся хат с перегнившей соломой на крыше  стали расти новые, удобные дома. Село  окрепло после войны. У людей завелись деньги, чтобы позаботиться о своем уюте.

Втянулась в трудное, рискованное и такое изматывающее строительство и наша семья. Все лето с самой ранней весны горбатились так, что кости ломило от не проходящей усталости. Сначала из земли почти на метр вырос каменный фундамент. Потом с раннего утра и до наступления темноты нанятый приезжий мастер клал кирпичные стены. Свои местные плотники поставили верх и накрыли шифером крышу.

В то время готовых  досок для полов и потолков  не было.  А в семье как–то довольно быстро растратились деньги. Нанимать хорошего специалиста  настилать полы  и потолки оказалось не за что. Решили попробовать сами. Чем черт ни шутит. Может, получится. Как только взялись за это дело, сразу поняли, что тут нужны наработанные навыки. С большим старанием и с неуклюжей неловкостью каждую доску строгали и фуговали. Дело двигалось крайне медленно из–за нашей неумелости и старания, чтобы все  было как у людей.

Не успели оглянуться– уже ранняя осень на дворе. Надо побыстрее класть в новом доме печь–зимовать–то семье было негде. Как только старую хату разломали, семья перебралась в дворовую постройку, в которой хранилось зерно и разная хозяйственная утварь. Тут поставили кровать, чтобы спать. В углу оборудовали место для керосинки, чтобы готовить поесть.

Так что, кровь из носу, но в новый дом надо было к зиме обязательно войти. А печников на селе наперечет. И все они просто нарасхват. Можно было бы решить дело попроще. В те годы  свои хаты и новые дома почти все отапливали углем. А посему люди помоложе отказывались от стародавних громоздких русских печей. Вместо них в новых своих домах клали аккуратненькие, с хорошим обогревом печки. В нашем селе их почему–то звали грубами  или грубками.

Но наша мама на такой вариант никак не соглашалась. Ей подавай исконную печь. Чтобы зимой ей, болезненной, было где погреть свои старые кости.

Наконец с большим трудом, при хлопотах и старании других людей удалось нанять нужного, по мнению матери, печника. Все в селе уважительно звали его Василием Васильевичем. Он слыл хорошим мастером. Хотя по характеру человек был очень сложный и капризный. Поэтому хлопотавшие за нас люди  дали много наставлений, как  нам себя держать в общении с печником, пока он у нас будет работать.

В основном они относились ко мне. Я, хоть, по мнению матери, и был никудышным, но в семье единственным мужчиной. И именно мне больше и чаще всех остальных в течение дня предстояло общаться с Василием Васильевичем. Я должен был без всякого промедления несмотря ни на какие обстоятельства подавать печнику грязь. Так он именовал раствор из песка и глины. Я  должен подавать без всякой задержки кирпич, его половинку, четвертушку, или просто обломок кирпича в зависимости от потребности мастера. Если заданный печником ритм работы не выдерживался, он мог спокойно, не говоря ни слова, уйти. А потом после такого скандала поди найди другого мастера.

Но самая редкая удивительность печника заключалась вовсе не в этом. Василий Васильевич по обыкновению начинал свой рабочий день с завтрака в том доме, где в это время работал. Завтрак должен быть обстоятельным и непременно с мясным блюдом.  И непременно с непочатой, не откупоренной бутылкой водки. Выпивал Василий Васильевич, перед тем как приступить к трапезе, стопятидесятиграммовый стакан. Очень желательно, чтобы такую же дозу принял и сам хозяин. Оставшуюся в бутылке водку надо было обязательно заткнуть пробкой и оставить на столе.

После завтрака Василий Васильевич выкуривал папиросу "Север" и тут же в своем запаленном темпе приступал к работе. То и дело раздавались команды: "Грязь", "Кирпич", "В грязь добавь с полведра глины", "Четвертушку". "Ты что, на глаз не можешь определить половинку?"

И так до самого обеда. Ни тебе покурить, ни просто перевести дух. Сам печник ухитрялся прикуривать свою папиросу, не прерывая работы. Потом гонял ее из однога уголка рта в другой. Уже попрохладнело с началом осени, а с тебя весь день пот ручьями.

 В обед снова сытная еда и непочатая бутылка водки. Снова по стопятьдесят, а остаток– на край стола. После обеда быстрый перекур и беспрерывная работа под постоянные команды до самого захода солнца.

На ужин непременная непочатая бутылка и допивание всего, что за день осталось. Доза большая. Но ранним утром на другой день печник, как ни в чем ни бывало, вновь жил и работал в прежнем ритме и по раз и навсегда заведенному правилу.

Дело у нас продвигалось без всяких осложнений до тех самых пор, пока Василий Васильевич не стал крепить деревянные дуги, чтобы начинать  выкладывать свод печи. Тут наша мать забеспокоилась:

–Василь Васильч!  Не малы ли дуги? Сколько же чугунов я в печь поставлю?

Печник мать не удостоил ответом. Памятуя о данных мне наставлениях, я постарался выдворить мать из дому и строжайше наказал ей больше не возникать со своими претензиями. Сам с печником поговорю в деликатной форме.
Но мне деликатничать не пришлось. Василию Васильевичу к таким ситуациям было не привыкать:

–Ты не переживай. Это самые большие дуги. Больше не бывает. Печка не погреб.

–Что же ты матери не сказал?

–Я с бабами стараюсь не связываться. Не особенно я уважаю это племя. Если бы в жизни можно было без баб обходиться, я бы так всю жизнь и прожил неженатым.

В этот день печника как–то потянуло на откровенность. Он неожиданно разговорился.

–Я с одной бабой с хутора Ковыльного  даже шутку сотворил. Настырная была баба. Все–то она в нашем деле разбиралась. Все, по ее понятиям, я
делал не так. Ну и устроил я ей козью морду. Сложил печь честь по чести.  Хоть бабу и терпел с трудом.

– Грязь!

Я тут же подал полное ведро с раствором.

–Хутор от нас далеко. Но до меня быстро дошли слухи: у бабы с печью неладно. Выть стало в трубе по ночам, когда дует ветер. Тогда, как и теперь, дело было осенью. Непогода. А, значит, и всякая нечисть. Вот баба и решила, что кто–то на ее хату порчу наслал. Сходила к попу. Приплатилась. Поп, как и полагается, отслужил в хате  молебен. Освятил ее.

–Четвертушку!

Я немедленно подал четверть кирпича.
–Только пользы от его молитв... Баба извелась вся. Как ночь ветреная – так дикий вой в трубе. Старые люди посоветовали бабе обратиться к колдуну. Есть у нас такие, кто справляет эту хлебную обязанность. Тот на хутор  сходить не пожелал. Сказал: мой заговор и отсюда крепкий.

–Добавь поболе целого кирпича!

–Баба и колдуну, как положено, заплатила. Только сон ее от этого не наладился. Как только ночь ветреная–бабе спать невозможно. Страхи у нее от воя несказанные. Говорили, баба с лица почернела вся.

–Половинку!

Половинка немедленно была подана мастеру.

–Во всем хуторе только один умный дед и нашелся. Понаблюдал он за мытарствами бабы. Позабавлялся бабьей  дурью, а потом велел ее  позвать к себе. Та тут же пришла. Дед посоветовал ей взять в магазине бутылку водки и идти на поклон ко мне. От печника, мол, все твои беды. Небось, что–нибудь устряпал.

–Грязь!

–Баба сама ко мне приходить побоялась. Послала своего кума. Выпили мы с ним, как  полагается, ту бутылку. Сложились на другую. А потом я ему сказал, что мне тащиться на хутор не за чем. Он и сам устранит вой в трубе. Дело–то в малом пустячке. Я ей в лежень пустую бутылку пристроил. Она  в ветреные ночи и завывала на разные голоса. Шутка давняя.
 
Лежнем в наших местах называли боровок в  печной трубе на чердаке. Тоже. кстати, важная деталь для хорошей топки и обогрева дома.  Неумело, без расчета сложенный лежень может стать причиной того, что печка будет при топке дымить.

 В тот день Василий Васильевич был необычно словоохотлив. А посему я дерзнул попросить его  самого рассказать ходившую о нем байку по селу. И печник снизошел до рассказа:

–А все было так, как люди  говорят. Клал я  печь у Ефима Голева. Меня об этом сам председатель колхоза попросил. Он Ефиму дядей доводится. Работаю, как и у тебя, другой день. Как на грех кончились папиросы. Говорю  Ефиму: надо послать в магазин за куревом. Он сказал, мол, сейчас. Работаю дальше. Вижу: на мою просьбу ноль внимания. Я слез с помоста. Пошел в сортир. А потом огородами и прямо на улицу. Иду по дороге, а навстречу сам председатель на своей машине:

–Ну что, закончил?

–Ага. Закончил.

–Как протопили? Не дымит?

–Не–а.

–Давай я тебя домой отвезу.

–Ага. Отвези.

Потом председатель заехал к племяннику.

–В грязь  долей полведра воды и помешай!

–Спрашивает, значит, председатель у Ефима:

–Ну как печка?

Ефим помялся и со смущением ответил:

–Никак. Печник пропал. Пошел в уборную. И куда делся – ума не приложу.

–И не надо прикладывать. Домой я его отвез. Только что.

Печь Ефиму завершал уже другой печник. Василий Васильевич с него за  работу ни копейки не взял. И ни с кем тот случай не  обсуждал. Обиду свою нигде не высказывал. Словно никакого казуса с Ефимом у него и не случилось.

После второго дня работы в нашем доме Василий Васильевич снизошел до разговора со мной на равных. По моему мнению, возымели свое действие мои предупредительность и покладистость.

Третий и последний день работы был самым сложным и тяжелым и для меня и для мастера. По тем временам, мы строили большой дом. Простой крестьянской печью его никак не  обогреть. Для отопления углем такая громадина совершенно не пригодна. Русская печь создавалась исключительно для дров, кизяка и соломы. Углем топят печки, которые у нас принято называть грубкой.  В нашем доме печнику предстояло соорудить необычное. Русскую печь предполагалось опоясать двумя грубками. Одна должна была обогревать зал и спальню,  другая– прихожую и через дверь–кухню.

Сами грубки забот Василию Васильевичу не создавали. На своем веку он клал их бесчисленное число раз. Все отработано и проверено до мелочей. А вот как  сложить дымоходы, чтобы такая сложная печь все обогревала и не дымила... В этом была вся заморочка.

В этот день мастер сбавил темп работы. Он часто останавливался и сосредоточенно думал, опустив голову. Что–то у него не складывалось, не вырисовывалось, не обретало ясности и четкости.
–Петро, найди–ка мне лист бумаги и карандаш,– попросил меня наконец мастер.
В нашем бедламе выполнить быстро такую пустячную просьбу было делом нелегким. Но я  нашел, что требовалось. Василий Васильевич рисовал в найденной мной тетради. Нарисованное ему не подходило. Он вырывал страницу и продолжал что–то проектировать.

–Ну вот так будет,  как надо,– заключил печник и мы впряглись в свое дело.
К обеду мать расстаралась. Она сварила зарубленного  накануне индюка.
Увидев индюшатину на столе в неимоверном обилии, Василий Васильевич
выразил удивление:

–Ого! Умник Ногайцев в таком деле говорил: кто мясо есть не будет, тому борщ не дадим.

О мужике, которого на селе когда–то звали Умником Ногайцевым я слышал еще в детстве. Что такое Ногайцев я  усвоил еще с давних пор. Семейство Ногайцевых жило и живет в селе. У них другая фамилия. Но как у нас издавна водится, почти всех поголовно звали не по фамилиям. а по уличным кличкам. Были Сибиряковы. Один из предков этого рода в годы столыпинских реформ отважился переселиться в Сибирь. Там у  него что–то не получилось и он возвратился на родину. Были Мирошниковы. В этом роду были мельники на водяных мельницах.  Одна семья не называлась иначе как Овчинкины. Мужики этой семьи выделывали овечьи кожи.

Кто–то из Ногайцевых ездил до революции на заработки в кавказские края. Так что тут было все вполне понятно. Но почему умник? Об этом за обедом после принятых ста пятидесяти граммов и обильной закуски я и спросил Василия Васильевича.

–Он что действительно был умным человеком?         

Василий Васильевич засмеялся моей наивности:

–Да нет, обычный человек. Среди других умом особо не выделялся. Привычка у него была заметная. Жену свою звал Умницей. Как что о ней рассказывал, обязательно– моя Умница. Вот его за это Умником и прозвали.
Веселый был человек, так это точно. Когда у них кизяки делали,(Тогда на эту тяжелейшую работу всех родных и соседей собирали) он за столом и отмачивал: кто мясо есть не будет, тому борщ не дадим. И сам заливался смехом. Считал, что здорово придумал.

В этот день мы работали с Василием Васильевичем до кромешной темноты. По пояс вымылись лишь после того, как пробно протопили печь и обе грубки. Ужинали обильно. На столе было вдоволь и еды и выпивки. Еще с обеда  во мне загорелось желание расспросить печника об одном крайне щекотливом случае из его жизни. Василий Васильевич был интересным человеком не только по своеобразию его характера. И в сугубо личной жизни у  него случилось не так, как у всех. В жены себе он умыкнул замужнюю женщину, на руках у которой был годовалый ребенок. Любовь у нее к печнику с завихрениями возникла такова, что она вынуждена была оставить у мужа сына. Ребенка ей при уходе из семьи не отдали. С большой долей сомнения и неуверенности я приступил к печнику после третьего стакана водки.

–Василь Васильч, вот вы в обед об Умнике рассказывали. А как вы у его племенника бабу увели? Вы уж извиняйте меня, если  мое любопытство вам не по душе. Можно и замять для ясности.

–Да нет, чего уж. Дело–то обычное. Молодое. Я у них печь клал. Ну и глянулись мы друг другу. Я ведь тогда водки куда меньше пил. А ее  муж и по молодости почти не просыхал. Вот и случилось. Я позвал ее ко мне жить. Она согласилась. А когда мы объявились в своем намерении, был большой у них скандал. Сказали, ребенка не отдадут нипочем. Ну мы и ушли, как были.  Вот до сих пор и живем.

–И на такое решилась?

–Понравился,  значит.

Напились мы в ту  ночь с печником до чертиков. Но домой он все–таки как–то ушел. На утро у него была работа в другом доме. Люди тогда многие строились.И откуда в человеке только сила бралась. Был Василий Васильевич человеком тщедушным. Руки его мало походили на крестьянские. Но были они быстры, точны и необыкновенно мастеровиты.  Поистине неиссякаемая энергия была в слабом с виду теле.   Слава о Василии Васильевиче ходила громкая. Заметным мастером числился.

И умер Василий Васильевич не от водки. Хотя пил он непомерно много. Его скосил рак легких. Совсем нередкая  болезнь у сельских печников и кузнецов..
Знаменитого на селе печника я на всю свою жизнь запомнил.
Шел 1960 год. Село начало прихорашиваться и обновляться. Вместо старых скособочившихся хат с перегнившей соломой на крыше  стали расти новые, удобные дома. Село  окрепло после войны. У людей завелись деньги, чтобы позаботиться о своем уюте.

Втянулась в трудное, рискованное и такое изматывающее строительство и наша семья. Все лето с самой ранней весны горбатились так, что кости ломило от не проходящей усталости. Сначала из земли почти на метр вырос каменный фундамент. Потом с раннего утра и до наступления темноты нанятый приезжий мастер клал кирпичные стены. Свои местные плотники поставили верх и накрыли шифером крышу.

В то время готовых  досок для полов и потолков  не было.  А в семье как–то довольно быстро растратились деньги. Нанимать хорошего специалиста  настилать полы  и потолки оказалось не за что. Решили попробовать сами. Чем черт ни шутит. Может, получится. Как только взялись за это дело, сразу поняли, что тут нужны наработанные навыки. С большим старанием и с неуклюжей неловкостью каждую доску строгали и фуговали. Дело двигалось крайне медленно из–за нашей неумелости и старания, чтобы все  было как у людей.

Не успели оглянуться– уже ранняя осень на дворе. Надо побыстрее класть в новом доме печь–зимовать–то семье было негде. Как только старую хату разломали, семья перебралась в дворовую постройку, в которой хранилось зерно и разная хозяйственная утварь. Тут поставили кровать, чтобы спать. В углу оборудовали место для керосинки, чтобы готовить поесть. Так что, кровь из носу, но в новый дом надо было к зиме обязательно войти. А печников на селе наперечет. И все они просто нарасхват. Можно было бы решить дело попроще. В те годы  свои хаты и новые дома почти все отапливали углем. А посему люди помоложе отказывались от стародавних громоздких русских печей. Вместо них в новых своих домах клали аккуратненькие, с хорошим обогревом печки. В нашем селе их почему–то звали грубами  или грубками.

Но наша мама на такой вариант никак не соглашалась. Ей подавай исконную печь. Чтобы зимой ей, болезненной, было где погреть свои старые кости.

Наконец с большим трудом, при хлопотах и старании других людей удалось нанять нужного, по мнению матери, печника. Все в селе уважительно звали его Василием Васильевичем. Он слыл хорошим мастером. Хотя по характеру человек был очень сложный и капризный. Поэтому хлопотавшие за нас люди  дали много наставлений, как  нам себя держать в общении с печником, пока он у нас будет работать.
В основном они относились ко мне. Я, хоть, по мнению матери, и был никудышным, но в семье единственным мужчиной. И именно мне больше и чаще всех остальных в течение дня предстояло общаться с Василием Васильевичем. Я должен был без всякого промедления несмотря ни на какие обстоятельства подавать печнику грязь. Так он именовал раствор из песка и глины. Я  должен подавать без всякой задержки кирпич, его половинку, четвертушку, или просто обломок кирпича в зависимости от потребности мастера. Если заданный печником ритм работы не выдерживался, он мог спокойно, не говоря ни слова, уйти. А потом после такого скандала поди найди другого мастера.

Но самая редкая удивительность печника заключалась вовсе не в этом. Василий Васильевич по обыкновению начинал свой рабочий день с завтрака в том доме, где в это время работал. Завтрак должен быть обстоятельным и непременно с мясным блюдом.  И непременно с непочатой, не откупоренной бутылкой водки. Выпивал Василий Васильевич, перед тем как приступить к трапезе, стопятидесятиграммовый стакан. Очень желательно, чтобы такую же дозу принял и сам хозяин. Оставшуюся в бутылке водку надо было обязательно заткнуть пробкой и оставить на столе.

После завтрака Василий Васильевич выкуривал папиросу "Север" и тут же в своем запаленном темпе приступал к работе. То и дело раздавались команды: "Грязь", "Кирпич", "В грязь добавь с полведра глины", "Четвертушку". "Ты что, на глаз не можешь определить половинку?"

И так до самого обеда. Ни тебе покурить, ни просто перевести дух. Сам печник ухитрялся прикуривать свою папиросу, не прерывая работы. Потом гонял ее из однога уголка рта в другой. Уже попрохладнело с началом осени, а с тебя весь день пот ручьями.

 В обед снова сытная еда и непочатая бутылка водки. Снова по стопятьдесят, а остаток– на край стола. После обеда быстрый перекур и беспрерывная работа под постоянные команды до самого захода солнца.

На ужин непременная непочатая бутылка и допивание всего, что за день осталось. Доза большая. Но ранним утром на другой день печник, как ни в чем ни бывало, вновь жил и работал в прежнем ритме и по раз и навсегда заведенному правилу.

Дело у нас продвигалось без всяких осложнений до тех самых пор, пока Василий Васильевич не стал крепить деревянные дуги, чтобы начинать  выкладывать свод печи. Тут наша мать забеспокоилась:

–Василь Васильч!  Не малы ли дуги? Сколько же чугунов я в печь поставлю?

Печник мать не удостоил ответом. Памятуя о данных мне наставлениях, я постарался выдворить мать из дому и строжайше наказал ей больше не возникать со своими претензиями. Сам с печником поговорю в деликатной форме.
Но мне деликатничать не пришлось. Василию Васильевичу к таким ситуациям было не привыкать:

–Ты не переживай. Это самые большие дуги. Больше не бывает. Печка не погреб.

–Что же ты матери не сказал?

–Я с бабами стараюсь не связываться. Не особенно я уважаю это племя. Если бы в жизни можно было без баб обходиться, я бы так всю жизнь и прожил неженатым.

В этот день печника как–то потянуло на откровенность. Он неожиданно разговорился.

–Я с одной бабой с хутора Ковыльного  даже шутку сотворил. Настырная была баба. Все–то она в нашем деле разбиралась. Все, по ее понятиям, я
делал не так. Ну и устроил я ей козью морду. Сложил печь честь по чести.  Хоть бабу и терпел с трудом.

– Грязь!

Я тут же подал полное ведро с раствором.

–Хутор от нас далеко. Но до меня быстро дошли слухи: у бабы с печью неладно. Выть стало в трубе по ночам, когда дует ветер. Тогда, как и теперь, дело было осенью. Непогода. А, значит, и всякая нечисть. Вот баба и решила, что кто–то на ее хату порчу наслал. Сходила к попу. Приплатилась. Поп, как и полагается, отслужил в хате  молебен. Освятил ее.

–Четвертушку!

Я немедленно подал четверть кирпича.
–Только пользы от его молитв... Баба извелась вся. Как ночь ветреная – так дикий вой в трубе. Старые люди посоветовали бабе обратиться к колдуну. Есть у нас такие, кто справляет эту хлебную обязанность. Тот на хутор  сходить не пожелал. Сказал: мой заговор и отсюда крепкий.

–Добавь поболе целого кирпича!

–Баба и колдуну, как положено, заплатила. Только сон ее от этого не наладился. Как только ночь ветреная–бабе спать невозможно. Страхи у нее от воя несказанные. Говорили, баба с лица почернела вся.

–Половинку!

Половинка немедленно была подана мастеру.

–Во всем хуторе только один умный дед и нашелся. Понаблюдал он за мытарствами бабы. Позабавлялся бабьей  дурью, а потом велел ее  позвать к себе. Та тут же пришла. Дед посоветовал ей взять в магазине бутылку водки и идти на поклон ко мне. От печника, мол, все твои беды. Небось, что–нибудь устряпал.

–Грязь!

–Баба сама ко мне приходить побоялась. Послала своего кума. Выпили мы с ним, как  полагается, ту бутылку. Сложились на другую. А потом я ему сказал, что мне тащиться на хутор не за чем. Он и сам устранит вой в трубе. Дело–то в малом пустячке. Я ей в лежень пустую бутылку пристроил. Она  в ветреные ночи и завывала на разные голоса. Шутка давняя.
 
Лежнем в наших местах называли боровок в  печной трубе на чердаке. Тоже. кстати, важная деталь для хорошей топки и обогрева дома.  Неумело, без расчета сложенный лежень может стать причиной того, что печка будет при топке дымить.

 В тот день Василий Васильевич был необычно словоохотлив. А посему я дерзнул попросить его  самого рассказать ходившую о нем байку по селу. И печник снизошел до рассказа:

–А все было так, как люди  говорят. Клал я  печь у Ефима Голева. Меня об этом сам председатель колхоза попросил. Он Ефиму дядей доводится. Работаю, как и у тебя, другой день. Как на грех кончились папиросы. Говорю  Ефиму: надо послать в магазин за куревом. Он сказал, мол, сейчас. Работаю дальше. Вижу: на мою просьбу ноль внимания. Я слез с помоста. Пошел в сортир. А потом огородами и прямо на улицу. Иду по дороге, а навстречу сам председатель на своей машине:

–Ну что, закончил?

–Ага. Закончил.

–Как протопили? Не дымит?

–Не–а.

–Давай я тебя домой отвезу.

–Ага. Отвези.

Потом председатель заехал к племяннику.

–В грязь  долей полведра воды и помешай!

–Спрашивает, значит, председатель у Ефима:

–Ну как печка?

Ефим помялся и со смущением ответил:

–Никак. Печник пропал. Пошел в уборную. И куда делся – ума не приложу.

–И не надо прикладывать. Домой я его отвез. Только что.

Печь Ефиму завершал уже другой печник. Василий Васильевич с него за  работу ни копейки не взял. И ни с кем тот случай не  обсуждал. Обиду свою нигде не высказывал. Словно никакого казуса с Ефимом у него и не случилось.

После второго дня работы в нашем доме Василий Васильевич снизошел до разговора со мной на равных. По моему мнению, возымели свое действие мои предупредительность и покладистость.

Третий и последний день работы был самым сложным и тяжелым и для меня и для мастера. По тем временам, мы строили большой дом. Простой крестьянской печью его никак не  обогреть. Для отопления углем такая громадина совершенно не пригодна. Русская печь создавалась исключительно для дров, кизяка и соломы. Углем топят печки, которые у нас принято называть грубкой.  В нашем доме печнику предстояло соорудить необычное. Русскую печь предполагалось опоясать двумя грубками. Одна должна была обогревать зал и спальню,  другая– прихожую и через дверь–кухню.

Сами грубки забот Василию Васильевичу не создавали. На своем веку он клал их бесчисленное число раз. Все отработано и проверено до мелочей. А вот как  сложить дымоходы, чтобы такая сложная печь все обогревала и не дымила... В этом была вся заморочка.

В этот день мастер сбавил темп работы. Он часто останавливался и сосредоточенно думал, опустив голову. Что–то у него не складывалось, не вырисовывалось, не обретало ясности и четкости.
–Петро, найди–ка мне лист бумаги и карандаш,– попросил меня наконец мастер.
В нашем бедламе выполнить быстро такую пустячную просьбу было делом нелегким. Но я  нашел, что требовалось. Василий Васильевич рисовал в найденной мной тетради. Нарисованное ему не подходило. Он вырывал страницу и продолжал что–то проектировать.

–Ну вот так будет,  как надо,– заключил печник и мы впряглись в свое дело.
К обеду мать расстаралась. Она сварила зарубленного  накануне индюка.
Увидев индюшатину на столе в неимоверном обилии, Василий Васильевич
выразил удивление:

–Ого! Умник Ногайцев в таком деле говорил: кто мясо есть не будет, тому борщ не дадим.

О мужике, которого на селе когда–то звали Умником Ногайцевым я слышал еще в детстве. Что такое Ногайцев я  усвоил еще с давних пор. Семейство Ногайцевых жило и живет в селе. У них другая фамилия. Но как у нас издавна водится, почти всех поголовно звали не по фамилиям. а по уличным кличкам. Были Сибиряковы. Один из предков этого рода в годы столыпинских реформ отважился переселиться в Сибирь. Там у  него что–то не получилось и он возвратился на родину. Были Мирошниковы. В этом роду были мельники на водяных мельницах.  Одна семья не называлась иначе как Овчинкины. Мужики этой семьи выделывали овечьи кожи.

Кто–то из Ногайцевых ездил до революции на заработки в кавказские края. Так что тут было все вполне понятно. Но почему умник? Об этом за обедом после принятых ста пятидесяти граммов и обильной закуски я и спросил Василия Васильевича.

–Он что действительно был умным человеком?         

Василий Васильевич засмеялся моей наивности:

–Да нет, обычный человек. Среди других умом особо не выделялся. Привычка у него была заметная. Жену свою звал Умницей. Как что о ней рассказывал, обязательно– моя Умница. Вот его за это Умником и прозвали.
Веселый был человек, так это точно. Когда у них кизяки делали,(Тогда на эту тяжелейшую работу всех родных и соседей собирали) он за столом и отмачивал: кто мясо есть не будет, тому борщ не дадим. И сам заливался смехом. Считал, что здорово придумал.

В этот день мы работали с Василием Васильевичем до кромешной темноты. По пояс вымылись лишь после того, как пробно протопили печь и обе грубки. Ужинали обильно. На столе было вдоволь и еды и выпивки. Еще с обеда  во мне загорелось желание расспросить печника об одном крайне щекотливом случае из его жизни. Василий Васильевич был интересным человеком не только по своеобразию его характера. И в сугубо личной жизни у  него случилось не так, как у всех. В жены себе он умыкнул замужнюю женщину, на руках у которой был годовалый ребенок. Любовь у нее к печнику с завихрениями возникла такова, что она вынуждена была оставить у мужа сына. Ребенка ей при уходе из семьи не отдали. С большой долей сомнения и неуверенности я приступил к печнику после третьего стакана водки.

–Василь Васильч, вот вы в обед об Умнике рассказывали. А как вы у его племенника бабу увели? Вы уж извиняйте меня, если  мое любопытство вам не по душе. Можно и замять для ясности.

–Да нет, чего уж. Дело–то обычное. Молодое. Я у них печь клал. Ну и глянулись мы друг другу. Я ведь тогда водки куда меньше пил. А ее  муж и по молодости почти не просыхал. Вот и случилось. Я позвал ее ко мне жить. Она согласилась. А когда мы объявились в своем намерении, был большой у них скандал. Сказали, ребенка не отдадут нипочем. Ну мы и ушли, как были.  Вот до сих пор и живем.

–И на такое решилась?

–Понравился,  значит.

Напились мы в ту  ночь с печником до чертиков. Но домой он все–таки как–то ушел. На утро у него была работа в другом доме. Люди тогда многие строились.И откуда в человеке только сила бралась. Был Василий Васильевич человеком тщедушным. Руки его мало походили на крестьянские. Но были они быстры, точны и необыкновенно мастеровиты.  Поистине неиссякаемая энергия была в слабом с виду теле.   Слава о Василии Васильевиче ходила громкая. Заметным мастером числился.

И умер Василий Васильевич не от водки. Хотя пил он непомерно много. Его скосил рак легких. Совсем нередкая  болезнь у сельских печников и кузнецов..
Знаменитого на селе печника я на всю свою жизнь запомнил.