Жених

   Дожди, зарядившие с середины августа, создавали ощущение, что за окном, по меньшей мере, октябрь: хмуро, невероятно сыро, пахнет плесенью и мокрой шерстью, деревья грустно опустили набухшие водой ветви к земле. Как тоскливо! Как тяжело на душе и от этой картины, не меняющейся много дней,  и от мыслей. И если от дождя можно спрятаться, то от мыслей…

    Настя уныло смотрела в окно, выходящее на главную улицу деревни. В общем-то, в деревне одна эта улица и была, длинная, широкая, изрытая  колеями и ухабами, которые в такую погоду, как сейчас,  до краев наполнялись  водой, и надо было быть  очень сноровистым, чтобы исхитриться и, где,  цепляясь за забор, а где и скачками перебираясь с кочки на кочку,  перейти на другую сторону или добраться до другого ее конца. В такие ненастные дни деревня замирала, выходили лишь те, кому на работу, срочно в магазин или на почту. Да школьники. Их в деревне было четверо. Ох, и доставалось им от погоды! Школа была в соседнем селе, и они, уже перемазавшись  на своей улице, понуро  брели под дождем и мокрым ветром три километра, сначала по щебенке, а потом сворачивали на такую же, как и своя, дорогу.
 
   Представив себе этот путь,она зябко передернула плечами, плотнее укуталась в старую мамину кофту и опять замерла. Она сидела, уставившись на одну и ту же картину, одеревенев от неподвижности, но мысли ее были так далеки от окружающего ее, что Настя ничего не замечала. Она не отрывала взгляда от дома наискосок, где жил Витька.

    Витька Смирнов был старше Насти. В этом году он вернулся из армии и сейчас работал с отцом. «Работал»  круто сказано, совхоз почти развалился, и делать там особо нечего. Но отец Витьки, дядя Степан,  мужик работящий, не сильно пьющий, машины знал и любил, и его старались не потерять ни при  старом, ни при новом руководстве. А Витька, не определившись  пока на будущее,  ходил с ним то на ферму, то на мехпарк, благо, что к  машинам у него пристрастие было с детства. Отец это поощрял, и парень вырос не белоручкой, всегда готовый часами копаться в моторах, с удовольствием помогал любому, что звал.

   Настя помнила каждый денек с того вторника, когда к дому Смирновых подъехала машина, и из нее выскочил, широко улыбаясь спешившей ему навстречу тете Любе, Витька. Какой он был красивый! Сколько в нем было силы, ловкости, как упруго и уверенно ступали его ноги! Она тогда чуть не задохнулась от восторга. Витька приехал, Витька!

   Прошло полгода. Настя старалась  не пропустить случая, чтобы как будто случайно оказаться рядом, игриво стрельнуть глазами. Он добродушно улыбался, иногда подтрунивал. А она все ждала хоть знака, самого малюсенького, что ее заметили всерьез.

      Девушка не обманывала себя:  Витя нравился ей не только потому, что был красивый.  С ним у нее было связано представление о другой жизни, в которую так хотелось войти, остаться там! Смирновы жили в сегодняшнее, бедственное для деревни время; неплохо. Их половина двухквартирного типового дома заметно отличалась от соседних. Двор, обнесенный хорошим штакетником, был всегда чисто убран, под окнами тетя Люба по весне высаживала много цветов, разных, незнакомых. Рядом с домом стоял гараж, а чуть дальше – хозяйские постройки. В них хрюкало, мычало, кудахтало. А  за всем этим богатством, отделенный яблонями, раскинулся огород. Что в нем только ни росло! Хлопотливая тетя Люба с февраля выставляла на окнах ящики с рассадой. Много ящиков.

     Она судорожно вздохнула. Затекшие ноги больно закололо. С трудом разогнулась, и только сейчас заметила,  что на улице стемнело, а дома холодно. Но делать какие-то движения не хотелось и, поерзав на стуле, размяв тело, она вновь уставилась в окно.

   У Смирновых вспыхнул свет. Он зажегся в кухне, и Настя хорошо разглядела силуэт тети Любы, что-то делавшей на столе у окна. Но вот занавеску задернули, и  осталось догадываться,  чем занята хозяйка. Неожиданно распахнулась входная дверь,  на пороге веранды стоял дядя Степан  с ведром – значит, кормить скотину  идут. И правда, следом вышла, что-то весело и громко говоря, тетя Люба. Она всегда такая – веселая, незлобивая. Даже когда у Настиной мамы с ней вышел неприятный разговор, и мама, по привычке,  наговорила той кучу гадостей, при встрече с Настей соседка мягко и как-то жалостливо улыбалась ей. Насте было стыдно за маму, но что сделаешь, если у той такой характер?

   На улице послышалось хлюпанье, чавканье – кто-то шел. У Насти гулко застучало сердце: Витька.  И правда, вдоль забора, цепляясь за штакетник, чтобы не упасть в грязь, пробирался Виктор. «Опять у Сашки сидел,- подумала Настя. – Странные они с Сашкой: вечерами мастерят что-то в сарае или дома у Сашки. А на танцы в клуб придут - самогонку с ребятами не пьют, в драках не участвуют. Совсем на деревенских не похожи». А еще помнила Настя вечер,  когда он заступился за нее  перед Васькой-Шпаной. С Васькой никто из  деревенских не  связывается, да и если кто из соседней деревни приедет на танцы, тоже старается обойти его стороной. А Витька не побоялся.

   В тот вечер  Шпана был в ударе – выпивший. Вот и начал строить из себя неизвестно кого: одного подтолкнет, другому нахамит. Настя с подругой оказались рядом с ним, и Шпана не замедлил отреагировать. Он нагло обхватил Настю за талию и, притворяясь пьным, покачиваясь, потащил ее в круг. Девушка  стала отбиваться.  Вокруг засмеялись. Кто такая Настя, чтобы о ней болела голова? Пусть выпутывается сама. Настя привыкла к такому отношению, хотя и старалась, как умела и понимала, выказывать свою независимость и гордость. Но в жизни у каждого свое место, это она давно уяснила, вот только свыкаться с таким положением не хотела. И потому, когда рядом услышала Витькин голос, внутри все оборвалось. «Отпусти девчонку»,- сказал он тихо и спокойно, и неизвестно почему Шпана так же спокойно и тихо разомкнул руки. Как ей хотелось потом сказать Витьке много-много хороших слов, чтобы он понял, что она совсем не плохая, и что  внешний  ее вид еще ничего не значит. Но закончились танцы, а потом наступил другой день, и пятый, и десятый, а она так с ним и не заговорила. Почему? Наверно потому, что в глубине души понимала,  что все это напрасно.

   Витя добрался до калитки, крикнул что-то псу и скрылся в доме. Через ми нуту вспыхнул свет в зале, затем в его комнате. По занавеске заметалась тень. Настя с тоской смотрела на чужие окна. Как хотелось тепла и уюта, покоя и внимания. Она вернулась к мыслям о своем внешнем виде: да, надо что-то придумать, а что? Где взять туфли? Пусть не новые, но где? И куртки нет. И кофточка так себе. Господи, когда все это кончится? Она опять подумала о Витьке: случилось бы чудо – влюбился бы он в нее и женился. Да-да! Ну почему нет? Ведь бывают случаи, когда Золушки превращаются в Прекрасных дам!

   За окном стало совсем темно. Настя встала, прошла через комнату, нажала  на  выключатель. Лампочка, свисающая с потолка на гнутом шнуре,  осветила почти пустую комнату с давно некрашеными, затоптанными полами, грязными, то здесь. То там висящими  клоками обоями. Серый потолок. В углу кровать, на которой грудой навалены подушка, одеяло, старое пальто, чтобы не так холодно было в сырую погоду. Девушка прислушалась: из соседней комнаты доносился придушенный храп отца да тяжелое сопение матери. Опять пьяные. Очень хотелось есть, но Настя подошла к кровати, подняла пальто, одеяло и, не раздеваясь, залезла под них. Свернувшись калачиком, она крепко сцепила руки на животе, чтобы не  бурчал так сильно, и зажмурила глаза. Сейчас бы хлебушка, горбушечку…  Горькие слезы обожгли щеки: да разве она, такая, нужна Витьке? Разве он посмотрит в ее сторону? Ну и что, что заступился? Это так, по доброте его, а симпатия здесь ни при чем. А кому она вообще нужна сегодня или  будет нужна завтра? Настя плакала от обиды, безысходности. Ведь живут же люди! А мы, кто мы? Почему не можем как Смирновы?

    За окном шумел дождь. Спрятавшись с головой под одеяло, плакала пятнадцатилетняя Настя.  За стеной тяжелым пьяным сном спали родители.