Пули в её голове

   С Аней я познакомилась на одной из пешеходных экскурсий. В центре сквера на Сухаревской уже собирались люди, но, как это обычно бывает в начале экскурсии, каждый был сам по себе - все  держались поодаль. Чтобы сделать сторонящихся друг друга людей единой группой, нужна была некая центробежная сила - солнце, вокруг которого бы выстроились планеты. И солнце не заставило себя ждать. Ровно без десяти двенадцать оно вышло из дверей станции метро Сухаревская  и мягкой легкой походкой направилось в  центр сквера.
   На Ане была длинная шёлковая юбка кофейного цвета и коротенькая джинсовая курточка, уютные замшевые балетки, сумка через плечо и яркий разноцветный шарф. Волнистые темно-русые волосы едва доходили до плеч.  Ничего особенного. Но как только она появилась, будто и вправду стало светлее.
   Остановившись ровно в центре аллеи, она улыбнулась лишь уголками губ.  Но в глазах её, я увидела это даже на расстоянии, весело плясали маленькие озорные искорки.  Такие искорки вы всегда найдете в глазах очень увлеченных своим делом людей.
   Аня была нашим экскурсоводом. Но все потянулись к ней еще раньше, чем она достала из сумки табличку с названием экскурсии.  Несмотря на всю свою простоту, эта женщина производила какое-то удивительное впечатление. На вид ей было не больше тридцати пяти. Но, когда мы познакомились ближе, я узнала, что ей  сорок три.
   Это была одна из лучших моих экскурсий по Москве. Дома, ограды и даже камни на мостовой – всё, на что бросала свой взгляд Аня, оживало невероятными увлекательными историями.  Прошлое и будущее будто сошлись в одной точке – здесь и сейчас. Мне так понравилось, что через две недели я записалась на другую Анину экскурсию.  И она тоже оказалась великолепной.
   После экскурсии я договорилась встретиться с подругой, но та опаздывала.  Начинался дождь.  Я зашла в «Волконский» на Маросейке, взяла кофе, однако, как и следовало ожидать в воскресный вечер, свободных столиков не было. Размышляя, где бы мне присесть, я увидела в самом углу у окна Аню. Я уверенно направилась к ней и села рядом.  Мы разговорились. Узнав, что я психолог, Аня оживилась, стала расспрашивать меня  про особенности  поведения подростков. Её сыновьям  было десять и пятнадцать. Она спрашивала, правильно ли поступает в тех или иных ситуациях, не сильно ли давит на них. Но из всего, что она мне рассказала, я поняла, что у нее чудесные отношения с детьми.
   Я пообещала прислать ей несколько статей по психологии. А она взамен, пообещала показать мне два необычных места в Москве, которые пока еще не вошли в экскурсии их бюро. Одним словом, мы подружились. Время от времени встречались, чтобы погулять вместе, или посидеть за чашкой кофе. Кроме психологии и искусства нашлось еще много общих тем и увлекательных историй. Но самой интересной показалась мне история самой Ани, которую она рассказала много месяцев спустя, когда мы гуляли тёплым майским вечером в Коломенском.
   Обсуждая последнюю книгу Ялома, мы заговорили о страхе смерти. Аня слушала мои рассуждения по этому поводу, а потом вдруг сказала:
- Ты думаешь, что умирать страшно? – она усмехнулась в свойственной ей дружелюбной манере и ответила сама: - Совсем нет. Страшно жить, когда тебя нет в этом мире. – Её взгляд скользнул вдаль, над рекой, в бездонную гладь неба.
- Что ты имеешь в виду?
- Я уже умирала. Четыре года назад мне поставили опухоль мозга.
   Я изумленно посмотрела на Аню, пытаясь разглядеть в ее здоровой жизнерадостной фигуре хотя бы тень страшной болезни.
- Её больше нет, - поймав мой взгляд, она поспешила меня успокоить, - я абсолютно здорова.
- Прооперировали? – облегченно выдохнула я.
- Нет. Опухоль исчезла сама собой. Ты знаешь, я не сильна в медицине, да и в психологии тоже не сильна, но я точно знаю, что я умерла еще до того, как у меня обнаружили опухоль. В том смысле, что я умерла душой. Ну, или почти умерла.
   Я снова изумленно посмотрела на Аню.
- Я была замужем тогда. Я очень долго была замужем. Мы познакомились с Игорем, когда мне было 19. Я училась на втором курсе института – мечтала стать искусствоведом. Я даже рисовала чуть-чуть! У меня были грандиозные планы – я хотела путешествовать, своими глазами увидеть мировые шедевры живописи и архитектуры. Меня увлекала история искусства.  Я очень много читала и могла рассуждать об этом часами. Игорь тоже много читал. Мы и познакомились-то с ним в книжном магазине. Но он читал современную художественную литературу и книги о политике. С ним было интересно. А потом оказалось, что наши отцы учились в одном классе и хорошо друг друга знают. Тут уж совсем мы сблизились.
   Игорь окончил институт, мы поженились. Он остался работать на кафедре, занимался своей научной работой, что-то там про свойства железной руды – это всегда было сложно для моего понимания. Его научный проект предполагал выезд в места залегания этих руд, то есть нужно было какое-то время жить в горном Алтае, делать какие-то пробы, замеры. Игорь был вдохновлен переездом туда. Уехать нужно было на пару лет. А я была вдохновлена Игорем и нашим браком. Естественно, я сказала, что еду с ним. Мои родители были категорически против. Они убеждали меня, что я должна учиться и окончить институт, они говорили, что я могу уезжать к нему на каникулы. Но я не могла представить себе такое раздельное проживание.  Теперь семья была моим самым главным увлечением. Я перевелась на заочное отделение и, как жена декабриста, легко и радостно уехала с Игорем в алтайскую горную глушь. И мне там даже понравилось. Природа, виды великолепные!  Жизнь там текла медленно-медленно. Чтобы занять себя чем-то, я рисовала. Муж, правда, к этому относился  достаточно скептически, постоянно критиковал мои рисунки.
   Аня замолчала на несколько мгновений. Будто переместилась на много лет назад, чтобы получше вспомнить ту часть своей жизни.
-  Там было непросто…. Но я не жаловалась. Искала во всем положительную сторону. Скуку использовала для работы над дипломом. Родители присылали мне из Москвы очень много книг – я читала. Вот только диплом я так и не защитила. За неделю до моего отъезда на защиту Игорь соскользнул в расщелину в горах, в тот день был сильный ливень. Сломал ногу и кисть правой руки. Я хотела увезти его в Москву, но он наотрез отказался. Оставить его одного в таком беспомощном состоянии на костылях и со сломанной рукой я тоже не могла. Конечно, я выбрала мужа. Долго не могла дозвониться в институт, предупредить о своей ситуации, попросила маму, чтобы она туда поехала и всё объяснила. Мама пообещала что-нибудь сделать. Я осталась. Перелом ноги  был сложный и плохо срастался. Игорь бесился от собственной беспомощности.  Я его утешала, старалась развлечь. Лето выдалось холодным. Я ужасно простудилась. Но думала только про мужа,  не лечилась толком. Одним словом, когда ему сняли гипс, я слегла с тяжелым воспалением лёгких. Перепуганная мама приехала и забрала меня из местной поселковой больницы в Москву. А Игорь остался. Я долго не могла восстановиться, и родители запретили мне даже думать об отъезде. Мой лечащий врач их полностью поддерживал. Игорь звонил раз в неделю, жаловался, говорил, что ему очень плохо без меня, что сидит полуголодный на одних макаронах, так как готовить некому. Я тоже по нему очень скучала.
   Когда немного отошла, сразу поехала в институт, но оказалось, что я отчислена. Руководство сменилось, заявление о моих обстоятельствах, которое написала мама, было утеряно, мой научный руководитель уволен – всё, как в дурном кино. Увидев, что я не отступаю, мне предложили защититься, но… за деньги. И сумма была не маленькой. Услышав об этом, Игорь ужасно разозлился. Он сказал, что моя сомнительная специальность не стоит таких денег.
- Забудь, - сказал он мне по телефону, -  это никому не нужно. Проживешь и без диплома.
   У родителей тоже не было такой суммы. Я расстроилась ужасно. Но никто меня не поддержал. Мама лишь ворчала, что я сама выбрала ехать на Алтай, вместо того, чтобы учиться, вот теперь, вроде как, и получила по заслугам. Игорь просто закрыл эту тему и любые попытки вернуться к ней жестко и цинично пресекал.
   Я смирилась. Тем более, что ситуация усложнилась. Кафедру Игоря внезапно расформировали, проект, в котором он работал, закрыли. Ему пришлось вернуться. Время тогда было такое… хаос. Он как-то потерялся. Не знал, чем заняться. Устроиться по его специальности куда-либо было невозможно. Денег хватало только на самое необходимое.
   Так прошло несколько лет. Все эти годы я очень хотела ребенка, но, после Алтая моё здоровье было подорвано. Врачи разводили руками – мол, что ж вы все так запустили. Когда же спустя несколько лет я, наконец, забеременела, моему счастью не было предела.  Я вмиг забыла обо всех трудностях и невзгодах. Летала на крыльях. Игорь, к счастью, тоже занялся делом. Со своим сокурсником они начали перепродавать какие-то запчасти для геологоразведовательных приборов, наладился небольшой бизнес. Едва подрос Андрюшка, Игорь отправил меня на курсы бухгалтеров.  Бизнес требовал отчетности, а брать лишних людей он не хотел -  чужим нужно было платить зарплату. Поэтому и за диспетчера и за бухгалтера была я.
   Честно говоря, я скучала по искусству. Втайне ходила с маленьким Андрюшкой по музеям и выставкам - немного переводила дух после своих бухгалтерских бумаг. Они меня утомляли безумно.
   Но когда родился Никита, про музеи и выставки пришлось забыть. Крутилась, как белка в колесе между мужем, детьми и работой. А когда меня накрывала тоска, я напоминала себе, что очень счастлива, ведь у меня была семья – муж и два чудесных сыночка. И я вкладывала в свою семью всю душу.
   Знаешь, есть мужчины, которые всеми силами пытаются удержать своих жен дома, но Игорь, наоборот, хотел, чтобы я работала. Он постоянно говорил о том, что ему тяжело одному, и что он хотел бы  быть уверен, что если что вдруг сучится с ним, я смогу обеспечить себя и детей. Особенно  настойчиво стала звучать эта мысль после того, как от инфаркта умер его отец. Практически за руку он отвел меня в офис своего приятеля, которому требовался бухгалтер. Игорь меня очень хвалил тогда, говорил, что я держу его дела в идеальном порядке.  Порядок, действительно, был его пунктиком, и мне стоило неимоверных усилий следовать всем его правилам. Ведь я человек творческий, эмоциональный. Я ужасно не хотела выходить еще на одну работу бухгалтером, но… поддалась уговорам. Видела, что и вправду тяжело ему. И хоть моя зарплата была очень даже обычной, Игоря это грело.
   Как-то незаметно появилось в моей жизни раздражение. Неясное такое, но нудное. Смотрю фильм какой-нибудь или передачу - и злюсь. Раздражает всё это до головной боли. Телевизор вообще смотреть перестала со временем, да и книги читать тоже. Подруг как-то не осталось – Игорь не любил шум, и поэтому я давно перестала приглашать домой гостей, а самой выходить было просто некогда, да и не прилично было как-то одной без мужа.  А муж был занят, или хотел дома отдохнуть…
   Ты знаешь, мы могли часами сидеть в одной комнате и друг другу слова не сказать. Или пойдем с детьми в парк погулять: дети бегают, смеются, мы  с ними разговариваем, а друг с другом нет…  Мы не ссорились. Просто как-то не о чем нам стало с Игорем разговаривать. Его шутки мне глупыми стали казаться, злыми, а интересы его - такими далекими. А то, что было мне интересно, он всерьез не воспринимал.  Насмехался над этим. Вот я и перестала делиться с ним, особенно тем, что действительно, глубоко меня трогало.
   Одним словом, в какой-то момент я вдруг почувствовала, что в этой жизни у меня вообще никого нет кроме детей.  Какое-то глубинное одиночество накрыло меня. Такое странное ощущение – как будто я отдельно, а весь мир отдельно. Сижу на работе – коллеги обсуждают что-то, строят планы на выходные, на лето. А у меня все дни одинаковые. И никаких планов нет. Смотрю на них как на инопланетян. Вот, правда, не поверишь! Смотрю, как они одеты, как смеются, как выбирают на какой фильм в кино сходить, как день рожденья свой отметить хотят – и удивляюсь: откуда в них столько жизни? И почему у меня в семье все по-другому? Почему я так не могу? Прихожу домой – у меня тишина гробовая: муж фильм смотрит какой-нибудь мрачный (он комедии и легкие позитивные фильмы на дух не переносил). Дети тихонько-тихонько сидят в своей комнате, чтобы папе не мешать, иначе он будет ругаться. Вдохну этот воздух и чувствую, как начинает болеть голова, нудно так, до тошноты.
   Просыпаться по утрам стало тяжело, слабость какая-то появилась. Дел, как обычно, невпроворот, а я чуть живая:  в глазах темно, в ушах шум. С работы прихожу и падаю, стоять не могу - так мне плохо, все кружится перед глазами. А еще нужно ужин готовить, уроки с Андрюшкой делать. Игорь  ворчит: «Да что с тобой, не пойму! Если болеешь – к врачу иди, чего лежать-то?!» Он вообще не любил, когда я болела.  Не понимал, видимо, что нужно делать в этот момент. Ходит, психует, а мне от этого еще хуже, чувство вины какое-то появляется, да и просто обидно, что ни капли жалости и тепла не даёт мне, когда я в этом так нуждаюсь, будто наказывает меня своей холодностью….
   Ну, вот и пошла я к врачу.  Анализы сдала, прошла обследование. Врач  все это время только головой кивала: «Вот это еще сделайте, и вот это». Пришла я в очередной раз и спрашиваю:
- У меня опухоль в голове?  Прямо говорите, я же вижу по вашему выражению лица.
- Да, - говорит она, - но вы не волнуйтесь, опухоль небольшая, и нужно  пройти дополнительное обследование, чтобы понять злокачественная она или нет.
   Ты знаешь, а я сижу и понимаю, что я не то чтобы не волнуюсь - я радуюсь.  Я еле улыбку сдержала. Спрашиваю её, как-то весело так спрашиваю:
- Я умру?
   Она от прямоты вопроса  или от тона моего голоса (уж и не знаю) глаза широко раскрыла и не нашлась сразу, что ответить. Потом начала что-то про своевременность лечения говорить и выписывать  дополнительные направления.  А напоследок  мне говорит:
- Я вам честно скажу, риск летального исхода существует.  Вам нужно срочно пройти дополнительное обследование и оперироваться при любом результате. Взрыв может произойти в любой момент.
   Вышла я из кабинета в легком шоке. Но не от диагноза. А от своей реакции на него. Иду по коридору,  вижу, как женщина рыдает, а рядом мужчина, муж видимо, в растерянности, не знает, что сказать ей. Она причитает: «Я же не умру, скажи мне, я же не умру?»
   И тут меня торкнуло. Все эти люди жить хотят. А я - нет! Я радуюсь, что мне осталось не долго. Ты понимаешь?!  Я иду и радуюсь, что могу умереть! Дикое чувство такое, будто я в тюрьме сидела пожизненно и мне вдруг сказали, что скоро я выйду на свободу!
   Аня замолчала.  Находясь под впечатлением, я пыталась как-то осмыслить её последние слова.  Я много читала о людях с онкологическими заболеваниями. И в силу своей профессии много изучала проблему страха смерти. Мне приходилось также  иметь дело с людьми, которые готовы были покончить с собой из-за, как им казалось, неразрешимых проблем.  Но мысли о смерти всегда были связаны с тяжелыми горестными переживаниями, эти мысли скорее были следствием отчаянья. Радости в этом не было.
- Ань, я правильно поняла тебя, ты обрадовалась тому, что скоро можешь умереть?
- В этом всё и дело, - взволновано ответила Аня. -  Ты правильно всё услышала – я обрадовалась.  Так, как будто смерть была свободой. Я поняла вдруг, что ждала её. Давно ждала.  Всё встало на свои места в моей голове. Все последние годы я не жила будто, а срок отбывала. На других людей смотрела с легкой завистью и раздражением – будто через тюремную решетку. А потом и раздражение прошло. Смирилась.
- Аня, поясни, пожалуйста, я все же не очень понимаю, ты ведь говорила, что была счастлива иметь детей, семью.
-  Да. – Аня надолго замолчала. Лицо её было сосредоточенным и напряженным, я никогда не видела её такой.
-  Это странно так. Я растворилась в своей семье. Именно растворилась.  Без остатка…. Интересы семьи были так важны, что никаких других не могло и быть. Мне казалось это таким естественным. В какой-то момент я поняла, что вот так я и будут жить до самого конца, до старости. Ведь это - мои близкие, и самое главное, чтобы им было хорошо. И им хорошо. Значит и мне должно быть хорошо. Я умело и аргументировано убеждала себя в том, что мне очень хорошо. Я верила в это. Ровно до того момента, пока не поняла, что хочу поскорее умереть. Я чувствовала себя закованной в кандалы, замурованной в стену. Только кандалами были мои любимые люди, и против них я пойти не могла. А потому оставалось лишь смириться и ждать. Ждать, когда я выполню этот свой долг. Когда отживу отмеренные мне годы…. Будущего не было. Моего будущего. Было будущее моих детей, моего мужа, а моего – не было.  Как на больничном мониторе:  линия весело скачет зигзагом – то вверх, то вниз – а потом амплитуда становится все меньше, меньше, и вот уже вместо зигзагов тонкая прямая, идущая ровно в бесконечность, вникуда.
- Какой сильный образ. Это ты поняла в тот самый день, когда была у врача?
- Да. Я поехала домой, но на Театральной  вышла из метро. Я так делала иногда, когда мне нужно было подумать. Я люблю очень центр Москвы, и мне там как-то по-особенному дышится. И вот я пошла.  Своим обычным маршрутом – до Тверской, а потом по Тверской в сторону Патриарших.  В центре всегда очень много людей. Таких разных! И все они полны жизни. Кто-то спешит, кто-то восхищается красотами улиц, кто-то ругается. Кто-то что-то продает. Кто-то просто сидит на скамейке, поймав своё чудное мгновение. Машины несутся, сигналят. Голуби целой стаей слетели с карниза, дерутся за кусочки  оброненной кем-то булки. Всё движется, всё живет. А я среди всего этого – как тень. Что есть я, что нет меня. И не грустно мне вовсе. Просто никак. Нет чувств никаких. Кроме одного – удивления. Удивления от того, что я могу скоро умереть. Как это умереть? Ведь меня уже нет.
   Я села на скамейку у фонтана и стала рассматривать здание мэрии на противоположной стороне Тверской. Чудесный памятник русского классицизма. Мне знакомы были все детали: узорчатые капители, карнизы, горельефы. Сколько времени я посвятила изучению всего этого! Я стала вспоминать свои студенческие годы. И свои мечты. И что-то больно так заныло внутри. И вдруг запахло жизнью! Так явно я ощутила этот запах, будто запах шоколада из кофейни за углом. Я ведь искусствоведом мечтала стать…. Я столько книг прочитала об этом!  Но вместо произведений искусств изучаю цифры и перебираю бумаги. Мечтала путешествовать и посетить все известные музеи мира. Но со своими мальчишками за последнее 5-6 лет не выбралась даже в Кремль и Третьяковку. Я всегда была переполнена чувствами, эмоциями. А теперь я пуста и безжизненна как пластиковая бутылка, валяющаяся на тротуаре. Вот она попала кому-то под ноги, потом кому-то другому и улетела на проезжую часть. И тут же была раздавлена  в потоке автомобилей. Исчезла из виду. И также исчезну я. Уже совсем скоро. Мой муж расстроится, потому что ему станет еще тяжелее. Он будет мрачен и суров. Бабушки будут охать над моими осиротевшими детьми. Придут коллеги помянуть меня и скажут о том, каким хорошим я была бухгалтером. Потом забудут и это. Всё.
   В тот же момент я встала и пошла. Спустилась в метро на ближайшей  станции, кажется, это была Пушкинская, доехала до Третьяковской и – да! Я пошла туда, в Третьяковскую галерею! Это были незабываемые два часа. Как мало иногда нужно человеку, чтобы почувствовать себя на ТАКОЙ высоте!
   Домой я летела на крыльях. Но стоило только войти в квартиру, как крылья мои стали крошечными. Карета превратилась в тыкву, а бальное платье в лохмотья. Пока накрывала на стол – ужасно разболелась голова. Посадила всех ужинать и без сил легла на кровать. Мальчишки как всегда о чём-то спорили, Игорь, как всегда ворчал, потом  дети ушли в свою комнату, Игорь переместился на диван и включил новости. Я лежала в спальне в полном одиночестве. Одна. Никто не вошел и не спросил, почему я лежу. Никто не поинтересовался тем, что мне сказал врач. Никто в течение всего вечера. У меня была семья: муж, два сына, но я была абсолютно одинока в этой семье. Или меня в ней просто не было?
   Я вспомнила про свою опухоль. Я представила, как я буду с каждым днем чувствовать себя все хуже и хуже и буду вот так, как сейчас, лежать одна, и никто не будет ко мне заходить, будто никого у меня нет на свете.  А потом, наверное, меня положат в больницу, и ко мне никто не будет приезжать. Только мама будет тихонько плакать в коридоре от безысходности. А Игорь будет все время занят. Ведь из-за моей болезни спутаются все его планы.
   Как немое кино перед глазами мелькали кадры из прошлого. Когда я рожала Никитку, потеряла много крови и сил. Я старалась не раскисать, радовалась, что, не смотря ни на что, с сыночком все в порядке. Лежала  после родов совсем слабая, и, видимо от бессилия, ужасно хотела сладкого. Я позвонила Игорю, чтобы сказать, что у нас родился еще один сын, он еще не знал, и, заодно, попросила, чтобы вместе с моими вещами он привез мне пачку обычного песочного печенья. Но он не привез. Он вообще не приехал. Вернее приехал только на следующий день вечером. Вещи мои привез, а когда я спросила, почему он так долго не приезжал и почему не привез печенье – Игорь разозлился, мол, у него и так проблем много, и Андрюшка теперь на нем, а тут я еще со своими капризами….  Не поверишь, это печенье я много лет забыть не могла.
   Вот и представила я, как буду болеть теперь, умирать даже, а он будет злиться, что все это не вовремя. И мне стало так тошно! Уж лучше глотнуть яду и сразу умереть, чем терпеть такое отношение. Но ведь  всю жизнь терпела. Почему я терпела? Эта мысль меня просто ошарашила.  Раньше я не видела никаких других вариантов – ведь у нас семья!  А сейчас я вдруг ясно увидела, что моя семья – это дети, а с Игорем – мы два чужих и очень разных человека.  Возможно, когда-то между нами что-то и было, но теперь – каждый сам по себе. Вроде семья у нас – а я живу так, будто одна-одинешенька. Может и он также? Он не дает мне ничего из того, что я хотела бы получать от своего мужа, но, может быть, и я ничего не даю ему? Как, когда это могло случиться?
   С этими тяжелыми переживаниями я уложила детей спать, с ними же и сама уснула. Ночью мне приснился удивительный сон. Я стояла в узком темном пространстве между стен двух высотных домов. Рядом были какие-то женщины, кажется моя мама и свекровь, но я не видела их, просто чувствовала, что мы стоим здесь все вместе. Кто-то из них сказал мне:
- У тебя в голове пули. Неразорвавшиеся пули.  Они могут взорваться в любой момент. Стой и не шевелись, пока мы не придумаем, что с этим делать.  Но что делать и как – пока не понятно. Самое главное – не шевелись.
   Я покорно кивнула. Посмотрела вверх – там было ясное голубое небо в расщелине домов. И солнце – как в колодце. Я засмотрелась и сделала несколько шагов ему навстречу.
- Куда ты?! Не шевелись! – услышала я голоса позади.
- Странное дело – думала я. -  Неразорвавшиеся пули. Даже если я не буду шевелиться – чем мне могут помочь? Ведь достать их нельзя. А если достать их нельзя, то зачем тогда мне ждать?  Какой смыл стоять и не шевелиться, если любая из этих пуль  может разорваться в любой момент. Интересно, как это? – Во сне мне тоже не было страшно. Я просто рассуждала без особых эмоций и чувств. Солнце надо мной двигалось куда-то в сторону, и вот-вот готово было исчезнуть из виду, я потихоньку стала идти за ним, не спуская с него глаз. Позади слышались все те же окрики. Но меня это не волновало. Солнце было прекрасным. Осторожными маленькими шажками я вышла из узкого пространства между домами и оказалась где-то за городом. Великолепная  открытая местность – склоны, деревья, голубое небо уходит в бесконечность. Теплая золотая осень. Солнце светит так ласково. И не слепит глаза, можно спокойно на него смотреть. И я смотрю. И иду за ним. Теперь какой-то мужской голос закричал мне вслед: «Стой! Тебе же нельзя шевелиться! Ты умрешь! Куда ты?! Остановись!»
   «Что толку стоять? – продолжаю я рассуждать, не обращая внимания на возгласы, и они постепенно исчезают. -  Пули могут  взорваться в любой момент.  Даже если разорвется всего одна пуля -  я сразу умру. Я даже не почувствую взрыва. Меня просто больше не будет. Нигде. Никогда. И никто не может на это повлиять. Сделать ничего нельзя. Но солнце – оно такое ласковое, и мне так хорошо идти за ним!» Ты знаешь, прямо во сне я физически ощутила такую необыкновенную легкость! Я так не чувствовала себя уже много месяцев.  Будто крылья выросли за спиной, и я вот-вот готова была взлететь над этой великолепной природой прямо к солнцу. Я почувствовала счастье. Настоящее. Оно заполнило всю меня. Я тихонько начала кружиться. Я была легкой, воздушной, счастливой… И свободной. Я была свободной от всего.
- Удивительный сон, - сказала я.
- Да. Такие сны не забываются. Он перевернул мою жизнь. Я проснулась другой. Я подумала – чего мне ждать? Я все равно умру. Может завтра, может через месяц или несколько лет, а может, проживу еще лет пятнадцать – какая, в сущности, разница? Зачем ждать этого и бояться пошевелиться? Я ведь и на самом деле живу в узком пространстве колодца, запертая в рамки каких-то норм, правил, представлений  о том, какой должна быть хорошая мать и жена. Я забыла все свои мечты. Я забыла, что мне нравится, а что нет. Мне, не мужу, ни детям – мне самой! Я жду смерти как избавления. Я обрадовалась её скорому приближению, потому что она разрушит всё, и мою жизнь, вот такую, нелепую, неинтересную, бессмысленную, в которой нет меня настоящей, в которой как в склепе похоронена моя сущность. Я духовно умерла в этой жизни. Поэтому физическая смерть не пугает меня, Самое страшное уже случилось – исчезла я сама.
- Аня, - осторожно спросила я, когда возникла пауза, - а дети? Неужели ты совсем не думала о них, когда хотела умереть?
- Я знаю, это звучит дико, но я была уверена, что почти ничего не даю своим детям, кроме примера смиренного уныния. Мне было очень жаль с ними расставаться, но я думала, что Игорь и его мать смогут  воспитать их и без меня. Они умные, образованные, они очень любят Андрюшку и Никиту, они не бросят их, не оставят без внимания.
- Это звучит так грустно.
- Грустно. Было грустно до того самого момента, пока мне не приснился этот сон. Тем субботним утром, окинув взглядом свое испуганно-мрачное царство, я буквально вытряхнула из постели сыновей.
- Быстро завтракайте и поедем в центр. Я покажу вам такую Москву, которую вы еще никогда не видели!
- Это еще зачем? – проворчал Игорь, - я вообще-то планировал сегодня отоспаться.
- Ну и пожалуйста, - на удивление легко ответила ему я, - спи на здоровье! Едет только тот, кто хочет.
- Я хочу!
- И я! – Никитка даже подпрыгнул от радости.
   Мы провели изумительный день. Гуляли, смеялись, бегали наперегонки, ели мороженное, но главное, беспрерывно разговаривали. Я показала мальчишкам Москву своего детства. Будто снова оказалась там – весёлая, счастливая, с ворохом желаний, чувств и планов на будущее. И никаких страхов. Никаких рамок. Никаких условностей.
   Уже возвращаясь  домой, я поняла, что всё изменилось. Мысли понеслись  с огромной скоростью. То, что еще вчера не могло мне и в голову прийти, сегодня туда влетало, врывалось, заполняло всё моё существо, разворачивалось мельчайшими деталями и подробностями.
   Я продала маленькую квартирку на Патриарших, которая мне досталась от бабушки (до этого мы с Игорем её сдавали) и купила взамен более просторную в одном из спальных районов. Оставшуюся сумму положила на счет под проценты. Переехала с мальчишками в новую квартиру и подала на развод.
-  Аня, неужели ты подала на развод в тот самый момент, когда  у тебя обнаружили опухоль?! Ты ведь знала, что можешь умереть! Обычно в такой ситуации люди наоборот ищут опору, ищут тех, кто мог бы помочь им, поддержать. И это обычно члены семьи. Я не понимаю…. Как же так?! Что тобою двигало?
- Жизнь. – Сказала, как отрезала Аня и посмотрела мне прямо в глаза. –  Весело шагая с моими мальчишками по Никольской улице, я вдруг поняла, что живу. Я выбрала жизнь. Понимаешь? И чтобы выжить, мне нужны были силы – моральные и физические. Но Игорь не мог мне их дать. Наоборот – он забирал у меня последнее, настойчиво пытаясь сделать из меня то, чем на самом деле я не была.
- Но ведь ты могла поговорить с ним, объяснить ситуацию, рассказать, чего на самом деле ты хочешь.
- Если бы я была здорова, наверное, так и нужно было сделать. Ведь глупо винить во всем Игоря –  в конце концов, я сама позволила так к себе относиться. Но я была обессилена. Во всех смыслах. Буквально. Я поняла, что не смогу сопротивляться, что у меня нет сил бороться еще и с ним. Я поняла, что у меня не хватит сил спасти наши отношения. В тот момент мне нужно было спасать саму себя. Это как в самолете: "…если вы путешествуете с ребенком, наденьте кислородную маску сначала на себя, потом на ребенка". Ребенок, в нашем случае - это наши отношения.  Если бы я не спасла себя, то эти отношения просто не с кем было бы уже строить. Игорь был моим главным раздражителем на тот момент. Он давил на меня, не давал дышать, окружив своими правила и принципами. А мне нужна была свобода. Полная свобода, чтобы найти свои скрытые резервы, включить волю, вернуть уверенность в себе. Я не могла ждать, когда он найдет время, чтобы уделить мне вынимание. У меня была опухоль. И не было больше времени. Одним словом, я ушла от него, чтобы выжить.
   Я долго молчала. В голове звучали Анины слова. Я представляла, что она чувствовала, и каково ей было тогда. И всё-таки не могла понять.
-  Тебе было плохо - это так. Тебе нужны были резервы, я понимаю. Но развод? Аня, разве развод – этот так просто? Развод выматывает даже здоровых людей, это одно из труднейших испытаний.
- Я знаю, что слово «развод» отзывается у тебя самыми разными очень болезненными историями, с которыми ты сталкивалась. Но меня сам факт развода не пугал. Людям больно, потому, что для них развод - это крах. А для меня  развод крахом не был, он был спасением. 18 лет совместной жизни и двое прекрасных сыновей - это отличный результат, решила я, результат, которым мы оба можем гордиться. Между тем, мы  с Игорем стали очень разные, мы выросли друг из друга и, возможно, стали тормозить друг друга, мешать друг другу развиваться. Так почему нам нельзя было просто друг друга отпустить? Почему не перестать друг друга мучить? Почему нельзя было договориться спокойно, по-взрослому? Почему не отнестись  друг к другу с уважением? Я, наверняка, тоже его чем-то не устраивала больше, обижала его своей закрытостью или еще чем...
   Мне было очень больно до тех пор, пока я все еще сомневаюсь. всё еще надеялась... Надеялась на то, что я не безразлична ему, что он тоже начнет что-то делать для нас, для меня. Но как только я приняла решение – все изменилось. Я почувствовала себя совсем иначе.  Я четко осознала, что ничего не теряю. Моя семья – это сыновья. И они же – семья Игоря.  Но ни я, ни Игорь не обязаны быть друг другу семьей. Мы ничего друг другу не должны.
- И он так просто тебя отпустил?
- Нет не просто. Всё было – и упрёки, и оскорбления. «Да кому ты такая нужна?!», «Да ты посмотри на себя, ты ведь и дня без меня не проживешь!». «У тебя с возрастом совсем стало плохо с головой». И много еще чего. Так похоже на возгласы в моем сне, правда? Его мужское самолюбие было уязвлено. Я не реагировала на его выпады. Мне было его жалко.  Но моя жизнь была мне дороже. По сути, у него не было выбора. Моё решение было твердым. И продуманным. Я обозначила свою позицию, свои условия и четко следовала намеченному плану.
- Ты сказала ему про опухоль?
- Нет. Я испугалась, что это может стать поводом забрать у меня детей. Я рассказала только одной своей подруге, чтобы в случае чего, она могла мне помочь с детьми.  Но это не потребовалось. Всё закружилось как-то:  бракоразводный процесс, налаживание нового быта, постоянное общение с детьми (я старалась сделать все, чтобы они не чувствовали себя брошенными),  работа, которой стало больше, ведь теперь я сама содержала себя и детей. Потом мне предложили лекции читать по истории искусства в одном из исторических клубов, я, с радостью взялась за это. Так прошел год. Моя бывшая сокурсница, помня, что я увлекалась Москвой, пригласила меня в свое экскурсионное бюро. В этот момент я окончательно рассталась с бухгалтерией. Работала экскурсоводом,  причем появилась возможность выезжать в Европу – сбылась моя мечта – своими глазами увидела многие мировые шедевры. И вот однажды возвращаясь из Рима, я поняла, что моя жизнь полна и прекрасна. И я тогда только (можешь себе представить?!) вспомнила, что прошло уже много времени, а я так и не прошла дополнительное обследование, так и не начала никакого лечения. Я решила во что бы то ни стало избавиться от своей опухоли. Я снова пошла к врачу, трижды прошла обследование, но опухоли не было. Никаких следов. Я была абсолютно здорова.
   Она замолчала. Воцарилась тишина. Я не знала, что сказать.
   Что сказать человеку, который услышав слово «смерть» осознал, что он уже умер, а осознав это, нашел в себе мужество признать, что сам убил себя? Что сказать человеку, который оказался по ту, другую сторону, и посмотрев на свою жизнь оттуда, из вечной тишины и безмолвия , нашел в себе силы воскреснуть, будто птица Феникс, восстал из пепла, неся в мир удивительное тепло и любовь? Я не знала, что можно сказать.
   Я снова и снова прокручивала в голове эту историю, а Аня сидела рядом на скамейке, смотрела куда-то вдаль и улыбалась. Улыбалась так тепло и уютно – реке, что была перед нами, и уткам, что плавали у самого берега реки, чайкам, что кружили над водой, и вечернему солнцу, такому золотому и ласковому.
- Аня, - наконец, сказала я, - может это и не так, но… мне кажется, что твоя опухоль была одним из вариантов самоубийства. Я знаю, что это странно звучит, но всё, что ты описала: твои чувства, твоя безысходность, безбудущность какая-то, бесконечное одиночество – всё это характерно для людей, близких к суициду. Только ты не могла решиться на суицид – ты была слишком правильной, в твоей системе координат самоубийству не было места.  –  Я повернулась к Ане , она смотрела на меня с любопытством.
- И ты стала убивать свое тело другим способом, таким, который мог вызвать  недоумение, жалость, но не осуждение – продолжала я. - Ты будто за каким-то важным делом забралась на самый высокий карниз, встала на него, посмотрела на мир вокруг тебя и… в последний момент выбрала жизнь.
- Может ты и права.
- А как ты думаешь – пули в твоей голове – это опухоль?
- Думаю, нет. Пули – это мои скрытые замурованные чувства и эмоции. Это мои мечты, про которые я забыла. Но я выпустила их на свободу. Я приняла их. И взрываться больше нечему. Свобода! Сейчас я полна счастьем. Это правда.