Мое студенчество. Второй семестр

Итак, в середине февраля начался второй семестр моей студенческой жизни. Почти сразу встал вопрос о переезде на другую квартиру. На это были две причины: наглое узурпаторское поведение хозяйки и приглашение одногруппника Саши Севастьянова. У них образовалась вакансия на квартире, по ул. Залесской, 27, где они жили, и он сообщил мне об этом, пообещав поговорить со своей хозяйкой. Когда я пришел на Залесскую, меня встретила пожилая женщина, показавшаяся мне бабушкой, с чудным именем Матильда Севериновна Куликова, которую постояльцы величали Марьей Сергеевной. Учитывая мой переезд посередине учебного года, мои друзья советовали мне ни в коем случае не говорить, что у меня были конфликты с прежней хозяйкой, и я на расспросы Марьи Сергеевны сослался на плохие бытовые условия моей прежней квартиры. Видит бог, я здесь не врал: холодина по утрам при печном отоплении и "щедрости" Фантомаса, да грязь, лужи и колдобины Сухумской улицы были вполне достаточными основаниями искать лучшей доли, в смысле квартиры. Сошлись на том, что я доживу оставшиеся до конца месяца дни по старому адресу, а с первого марта уже перееду на Залесскую. Так и вышло, Саня и Вилли помогли перетащить вещи, со старой хозяйкой я расстался молча, не вдаваясь в объяснения, и началась моя новая жизнь под крышей одноэтажного дома, где в большой комнате – зале мне выделили раскладушку, как и двум другим постояльцам из четырех уже живущих там студентов. Эта моя раскладушка располагалась возле батареи центрального отопления, в доме был газ и котел, так что я по достоинству оценил тепло и уют моего нового жилища.

Марья Сергеевна жила в доме с дочерью, Людой, её мужем, Володей и внучком, Тарасиком. Всего было три комнаты и кухня-веранда. Одну из комнат занимали Люда с Володей, в другой располагались бабушка с внучком, а третью – самую большую – сдавали студентам. Это было неплохим подспорьем в финансовом плане. Жил с нами еще сын старшей дочери, Валера, так что всего нас в зале располагалось пятеро. Там были две кровати и три раскладушки. Одну кровать по праву родственника занимал Валера. Другая досталась самому первому жильцу, взятому еще с августа, Сереже Коляде, у которого кличка была "Директор". Отец Сережи был большим начальником на судостроительном заводе в Херсоне, он часто бывал в загранкомандировках, и у Сережи почти все вещи были импортными. Да и сам он выглядел, в сравнении с нами, как-то солидно, будучи всегда одет в "фирму". Может, отсюда и прозвище его пошло. Ну а на раскладушках спали Саня Севастьянов, мой одногруппник, я и Саня Мельников, он учился на факультете Электроники.

Директор, я и Саня Севастьянов были однокурсниками на конструкторском факультете КР, и во втором семестре у нас одним из основных курсов было черчение. На квартире имелась большая чертежная доска, доставшаяся в наследство от живших когда-то тут до нас студентов. От них же были кое-какие учебники и большие керамические кружки химического происхождения, с отбитыми ручками, очень похожие на клистирные колбы, мы из них пили чай. Хозяйка позволяла нам кипятить чайник и даже иногда давала заварку, ну а уж сахар был нашей заботой. Хотя и покупали мы его со стипендии, но кончался сахар очень быстро, как мед у Винни Пуха. Вообще, касаясь бытовых условий, надо сказать, что самым хозяйственным оказался Сашка Мельников. Он как-то умел и завести запасы, и сохранить что-то на "черный день". Да и с деньгами обращался аккуратно. Самым безалаберным был Директор: он даже белье не стирал, а возил домой целыми чемоданами. У него был огромный импортный чемодан, куда он складывал грязные носки, рубахи, постельное белье и потом раз в месяц отвозил домой на стирку.

На пользование чертежной доской мы устанавливали очередь: по два часа, начиная с восьми вечера. Если выпадала третья смена – с двенадцати до двух, можно было даже до двенадцати вздремнуть. Марья Сергеевна свет не экономила, за позднее бдение не ругалась, друзей приводить позволяла, единственным ее требованием было не шуметь, чтобы не разбудить Тарасика. Но зато, когда Тарасик не спал, у нас что называется "дым стоял коромыслом". Магнитофоны были у всех: у меня и у Валеры – "Айдас-9м", у Мельникова – "Весна-306", у Севастьянова – "Комета-206", а у Директора вообще японское чудо "Нивико". Мы часто устраивали перезапись, а когда я привез студийный микрофон МД-30, увлеклись записями вживую, накладывали звуки. Севастьянов неплохо играл на семиструнке, Вилли, бывший у нас частым гостем, виртуозно владел классической шестистрункой, оба хорошо пели, я в этой группе также старался горланить, а еще отбивал ритм на детском барабане и подушке. Мы проводили сессии записи, изобретая по ходу разные трюки. Наличие качественного микрофона позволяло экспериментировать с записью слабых звуков от удаленных объектов, для этого использовали самодельный рупор из листа ватмана. Было очень интересно подслушивать разговоры людей, находившихся на приличном расстоянии.

Все же, при всем при этом, основным занятием было черчение. Для перерисовки чертежей мы пользовали "дралоскоп" – большой стеклянный лист, который устанавливался на две стопки из книг, под низ ставили настольную лампу, а сверху чертеж и чистый лист. Включали лампу и на просвет копировали изображение. Для достоверности прокалывали иглой те места, где должен был использоваться циркуль или измеритель. Был еще способ сплошного перекалывания, когда на чистый лист, подложенный под чертеж, прокалывались все значимые изгибы линий, и потом оставалось только соединить эти точки карандашом. Такое копирование преподаватель распознавал, просматривая чертеж на просвет. Если было слишком много дырочек или их вообще не было – следовала "двойка" и переделка всего листа ватмана с чертежом. Поэтому, при пользовании дралоскопом надо было имитировать работу над чертежом, подтирая линии резинкой в нужных местах, как будто ты сначала наносил тонкие волосяные линии, делал построения, а потом уж обводил все мягким карандашом. Это целое искусство – перекопировка чертежа.

Директор изобрел приспособление для быстрого стирания линий: он надевал круглый ластик на вал микромоторчика, подключал его к батарейке и проводя этим устройством по бумаге, быстро и ровно стирал даже толстые линии. Другим его "ноу-хау" была установка пропеллера, изготовленного из жестяной консервной крышки и надетого опять же на микромоторчик, в форточку на резиновых растяжках. Этот микровентилятор обладал невероятным свойством быстро проветривать комнату, когда становилось душно. Однажды его оставили на ночь, так к утру он выдул почти все тепло из помещения, и мы основательно замерзли. Директор привез с собой большую коробку с радиодеталями, и это открывало для нас путь к радиотворчеству. Так, для нашего воображаемого ВИА (вокально инструментального ансамбля) как мы величали нашу группу из двух гитар и барабана, мы сделали усилитель и самодельную колонку, благо в Харькове был магазин "Юный техник" с обилием дешевых некондиционных деталей со множества харьковских радиозаводов.

Но это было уж потом, а пока что я находился в эйфории от улучшившихся бытовых условий, от совместных занятий с коллегами по студенческой скамье, от свободы поведения и выражения себя. Началась весна, а с нею и таяние снега, и капель, и грязь, и лужи. Улица Залесская выгодно отличалась от соседних наличием поблизости поликлиники, куда был настелен асфальт, так что грязным был лишь небольшой участок от дома до перекрестка. Это позволяло почти сразу переходить на весеннюю обувь, в то время как жители других улиц еще долго в весеннюю распутицу ходили в сапогах или зимних ботинках.

В конце марта я осуществил авантюрный план по поездке в Пятигорск на весенние каникулы моей девушки, Анюты, заканчивавшей десятый класс. Мы уже ранее собирались с ее классом на осенних каникулах в ноябре, а теперь возникла идея поехать этой же компанией в Домбай, с ночевкой. Я в эту поездку выпросил у Севастьянова его компактную "Комету-206", тогда это был стильный и модный магнитофончик. Из всей команды один я был уже студентом, а так – все школьники. Им родители надавали с собой гору продуктов: тушенки, жареных кур, пирожков и сгущенного молока. Я, уже познавший прелесть жизни на студенческих харчах, был в восторге от всех этих вкусностей. В Домбай мы ехали автобусом, я крутил новые записи на своем портативном магнитофончике, а как только батарейки стали садиться, подсоединил его к аккумулятору автобуса. Когда собрались уезжать, оказалось, что аккумулятор сильно разряжен, и шофер с трудом завел мотор. В Домбае было снежно, туманно и красиво. Жили в вагончиках, отопление – электрическое, при помощи "козлов" – толстой нихромовой проволоки, намотанной на асбестовые трубы. От этих обогревателей ночью шел яркий красный свет, а вблизи было даже жарко.

Возвращался в Харьков я 31 марта, впервые на Ан-24. В Минводах затеяли ремонт полосы, и большие самолеты не принимали и не отправляли, так что почти все рейсы "пересадили" на Ан-24 и Як-40, а большие отправлялись и принимались в Нальчике. Полет на Ан-24 запомнился неторопливостью и натужным гулом двигателей. До Харькова это чудо авиации тянулось два с половиной часа, в то время как Ту-124 справлялся за час с небольшим.

Из дома я, по примеру моих украинских сокурсников, привез продукты: сало, яички, лук. Яички упаковывались каждое в газету, потом в картонный ящик или пластиковое ведерко, это позволяло довезти их в сохранности. Местные ребята привозили яйца в семечках, иногда даже отправляя так их почтой в посылочных ящиках. У нас такого счастья как халявные семечки не было, так что пользовали газетки. Все продукты мы под руководством нашего завхоза Мельникова складировали в большом чемодане под кроватью. Часто бывало так, что, если неохота идти в столовку, откроешь этот волшебный чемодан, отрежешь сала, а то и яичницу поджаришь, да с луком и черным хлебом – идёт за милую душу. Однажды я решил таким способом поджарить "студенческую" яичницу, это когда яиц идет с десяток на сковороду. Нарезал ломтями сала, бросил на сковородку, любезно одолженную у Марьи Сергеевны, вбил штук восемь яиц, поджарил, и уже было собрался нести это кулинарное сокровище к себе в комнату, а тут неосторожно поддержал сковороду, она вывернулась и дном вверх упала на пол. Яичница моя ровным слоем распласталась по полу. Было обидно и досадно, но пришлось жарить все заново и уже быть трижды аккуратным, снимая сковородку с плиты. А чтобы собрать с пола остатки моего кулинарного шедевра, я привлек хозяйскую собаку, большого добродушного пса Джульбарса, или как мы его называли, Жульку. Жуля не заставил просить себя дважды и аккуратно выбрал с пола все яство, вылизав даже линолеум. Оставалось только пройтись влажной тряпкой.

Жизнь у Джульбарса была полосатой, т.е. черно-белой. Белой она бывала, когда дома находился Володя, зять Марии Сергеевны. Жуля сидел подле хозяина, и ему перепадали косточки и даже целые куски мяса из Володиной тарелки. Когда же Володя уезжал в командировку, а это случалось частенько, наступали черные дни. Мясо из меню исчезало, и Жулю с кухни выпроваживали веником. В его миску Марья Сергеевна наливала борща, крошила туда куски хлеба и подавала ему этот деликатес, от которого Жуля воротил морду и обиженный уходил в будку. Еда остывала, а то и замерзала нетронутой, тогда ее хозяйка разогревала и ставила снова перед будкой Джульбарса. Пес подходил, нюхал угощение, печально смотрел на хозяйку, а потом брезгливо, одними зубами, обнажив десна, брал куски раскисшего хлеба и ел. Иногда это происходило даже не на второй, а на третий день, когда уже перспектив более вкусной еды не оставалось совсем. В такие дни Жуля с тоской и надеждой смотрел на нас, а что мы могли ему предложить, когда у самих есть было нечего.

Занимаясь допоздна, мы часто по вечерам, а то и ночью рыскали по дому в поисках съестного. Иногда в нашем продуктовом чемоданчике был только лук. Настоящим открытием для нас стало сообщение кого-то из студентов, живших по соседству, о наличии в нашей округе ночной столовой при депо трамвайно-троллейбусного управления – ХТТУ. Сделав как-то пробную ходку в эту столовку, мы были приятно удивлены ассортиментом и ценами на блюда. Главное, гарнира на второе клали целую гору - каши, там, или картофельного пюре. Набьем пузо, и жизнь кажется веселее, и ночные кошмары нам нипочем. Так и пристрастились мы к ночному питанию, и уже редкий день обходились без него. Однажды, однако, произошла неувязка. Пришли в ночную столовку, а она закрыта. То ли учет, то ли еще какая глупость, но не работает наша кормилица. Идем домой злые, животы уже привыкли к ночному приему пищи, урчат. А тут возле булочной стоит машина, и выгружают свежий хлеб. На всю улицу пахнет выпечкой, у нас вообще животы начало сводить. Подошли к грузчикам: "Продайте нам хлебушка". Старший из них спросил: "Вы что, студенты?" И выдал нам по буханке черного теплого хлеба, денег не взял. Идем домой, а терпежу нет, откусываем по кусочку, а хлеб такой вкусный! Пришли домой, открыли наш продчемодан, достали лук и смолотили остатки буханок хлеба с луком, запивая водой вместо чая. Вот, наверное, запах стоял у нас в комнате знатный!

Занятия в институте шли своим чередом. Мы уже втянулись в студенческий ритм, научились выделять главные предметы и подстраиваться под требования преподавателей. Высшую математику у нас читал пожилой лысоватый доцент, Суплин Михаил Львович, по прозвищу "дедушка". Он был весьма улыбчив и казался добрым. Иногда, объясняя сложный момент, задавал аудитории вопрос на догадку, и, выслушивая твой ответ, улыбался, вроде как ты правильно ответил, а потом давал верное решение, и ты понимал, что ляпнул совсем невпопад. Так что с "дедушкой" надо было держать ухо востро. Материал он давал доходчиво, больше полагаясь на смекалку и сообразительность студентов, а не на запоминание. Здесь применимо было известное выражение, что "Студент — это не бочка, которую надо заливать знаниями, а факел, который надо разжечь".

Физику читала женщина с армянской фамилией Мадикян Ремира Александровна, для нас "Манукянша", смуглая, полноватая и весьма эмоциональная дама. Иногда, сетуя на тупость отдельных студиозов, она крошила мел, пытаясь на доске изобразить изучаемый процесс или формулу и подчеркивая их и ставя кучу восклицательных знаков. Участь попавших в её немилость была незавидной, Манукянша не стеснялась ставить им двойки на экзаменах.

Историю КПСС вел ст.пр. (в просторечии "старпер") Шумаров Василий Трофимович, отличавшийся тем, что мог, цитируя классиков, громко и как бы по складам произнести: "Ле-нин, том 5-й страница 34!" и у него получалось что-то вроде "Л-ле-нин" и далее. Общественные науки в институте пользовались негласным приоритетом. Кафедры их располагалась на втором этаже, занимая лучшее крыло, рядом с ректорскими апартаментами. Из преподавателей кафедр часто рекрутировались разного рода партийные функционеры: инструкторы райкомов, третьи, а то и вторые секретари и прочие работники непыльной сферы. Научных работ кафедры почти не выпускали, разве что методические разработки, получить здесь научную степень было весьма сложно. Все достойные труды теоретиков марксизма-ленинизма были изучены вдоль и поперек, предложить что-то новое, свое, было трудно, а зачастую и опасно: неизвестно как к этому отнесутся там – "наверху". Можно и карьеру подпортить. Наш Шумаров был старшим преподавателем, хотя по возрасту тянул уже как минимум на доцента. История КПСС была из тех наук, которые заливали в "бочку" студента массу нужных и не очень сведений: даты съездов, высказывания классиков марксизма-ленинизма, решения и контрольные цифры, ну и вечную борьбу партии за что-то или с чем-то, где и борьбы зачастую не должно было бы быть. Мне из всего материала нравились последние главы отдельных тем, где приводилась критика буржуазных теорий. Читаешь эти теории и думаешь: "а что-то в них есть". Иногда они выглядели логичнее и понятнее, чем их критика нашей партийной наукой. В конце марта проходил очередной XXIV съезд КПСС, и все говорили, что на экзамене по истории КПСС эта тема уж точно будет основной. Моложавый тогда еще Леонид Ильич Брежнев отчитал доклад, достижения за пятилетку 1965-1970 годов были впечатляющими, контрольные цифры развития на следующие пять лет еще более завораживающими, ничто не предвещало "застоя", объявленного впоследствии Горбачевым. А, может, его и не было?

Особой статьей в изучении Истории КПСС были конспекты первоисточников. Ну какой студент станет сидеть часами в читалке за толстенными книгами и многостраничными статьями, выуживая зерна истины для конспекта? Я сам пытался как-то конспектировать "Детскую болезнь левизны" Ленина, и все мне казалось в этой работе важным, и то нужно выделить и другое. Исписал несколько листов, а прошел всего-то одну или две главы. То ли дело "сдуть" готовый конспект у кого-то из старшекурсников или аккуратисток отличниц из своей группы! Там та же статья умещалась в полстранички мелким почерком. Если конспект оказывался длинным, его сокращали, таким образом, через два-три переписывания объем текста уменьшался в разы. Учитывая то, что на экзамене обязательно требовали конспекты первоисточников, мы передирали их друг у друга, часто не взирая на куцые объемы и сомнительное содержание. Главным было показать преподавателю толстую тетрадь с конспектами, а уж будет ли он что-то читать из этой тетради – дело пятое. В большинстве случаев никто внутрь тетради не заглядывал – максимум просматривали заголовки.

Был у нас еще один предмет, своеобразная "вводная" в специальность – "Конструкционные материалы и их обработка". Читал эту премудрость доцент Крутиков, которого студенты называли не иначе как "очень тупой доцент". Это как в миниатюре Райкина про студента по имени Авас. А прицепилось это прозвище к достойному доценту кафедры радиоматериалов Анатолию Федоровичу Крутикову отчасти из-за его манеры долго и монотонно объяснять, стоя на кафедре, различия понятий "Аустенит", "Ледебурит", "Перлит" в диаграмме фазовых состояний при плавке железоуглеродистых сплавов. При этом доцент Крутиков частенько бывал похож на лектора из "Карнавальной ночи" или "Неподдающихся". Светлым пятном в изучении этого предмета была практика, где мы, облачившись в защитную спецодежду, учились разным видам сварки в специально оборудованной лаборатории. Там была сварка дугой, конденсаторная машина, газосварка, электросварка, сварка под слоем флюса и в аргонной среде. Ну и, при прохождении темы пайки оловом, те из нас, кто увлекался радиолюбительством, показали "класс" этим девчонкам – зубрилкам, ни разу не державшим в руках паяльника, виртуозно спаяв "сеточку" из десяти проводков с шагом в один сантиметр.

Курс Механики у нас вёл доцент Гербст Валентин Абрамович, весьма пожилой человек, заведовавший факультетом промышленного транспорта еще во времена Горного института. Удивительным было то, что многие из формул, которые применялись в расчетах механических узлов, были эмпирическими. Как правило, доцент Гербст комментировал это так: "Вот формула для расчета, только не спрашивайте, откуда взялись эти поправочные коэффициенты". Однажды он удивил нас тем, что, задав вопрос аудитории: "Почему шкивы для плоских ремней делают округлыми?" и не получив ответа, сказал: "Потому что плоские ремни имеют свойство набегать на больший диаметр, и с округлого шкива ремень никогда не соскочит". И добавил уже свое любимое: "Только не спрашивайте меня, почему!" Как и многие преподаватели в возрасте, В.А. Гербст никогда не пользовался конспектами, читая лекции по памяти. На последующих курсах мы еще познакомимся с другими замечательными лекторами, но это будет позднее.

Пока что дело шло к маю, лужи и колдобины постепенно высохли, в воздухе пахло цветущими деревьями, распускалась сирень. Я твердо решил поехать на майские в Пятигорск, уже скучал по дому и по Анюте. В прошлый приезд в конце марта мне удалось сделать фото Анюты, когда мы ходили в лес в день моего отлета. И теперь я был полон решимости добавить еще несколько кадров, чтобы проявить пленку и напечатать фотокарточки. Вообще, тема фотографий была для меня тогда какой-то болезненной. Я все выпрашивал у Анюты ее фото, и чтобы с надписью. В конце концов, я получил целых два ее фото, одно по почте, а другое – когда приезжал на праздники. Ну и сам сходил в фотостудию, запечатлеть свою физиономию, даже выпросил для этого стильный галстук у Саши киевлянина, одного из сожителей по Сухумской. Итак, майские в Пятигорске.

Первого числа мы приняли участие в праздничной демонстрации, конечно, в колонне шла Анюта со школой, а я поджидал ее в скверике у кинотеатра Космос, у бюста Гагарина. После парада мы пошли в курортную зону и далее к Провалу. Там я сделал одну из фоток, которая стала потом моей любимой. И хотя кадр получился немного пересвеченный и неравномерно экспонированный, но я "вытянул" его при печати, и получилось вроде бы неплохо. Еще пару удачных кадров удалось сделать второго мая, когда мы поехали в лес. На фотографиях видно, что лес у нас искусственный, деревца тоненькие, хотя их много. Найти здесь толстый старый дуб – большая редкость. Когда эту местность осваивали русские поселенцы – казаки, то специально выделялись отряды для посадки деревьев на лысых, до этого, холмах предгорья.

После майских праздников я стал понемногу готовиться к летней сессии. Опыт завалов первой, зимней, сессии научил более серьезно относиться к экзаменам. Когда вывесили расписание, оказалось, что последний экзамен – Механику – поставили на 28 июня. Это никак не входило в мои планы – приехать на свой день рождения 27 июня в Пятигорск. Разузнав о досрочной сдаче экзаменов, я явился 2-го июня на кафедру Механики, оформив "хвостовку" – так студенты называли индивидуальную зачетную ведомость, по которой допускалось пересдавать "хвосты", т.е. двойки. Ну и такая же бумага выдавалась на досрочную сдачу. Разница была в том, что на ней не ставили красных полос, как при пересдаче двоек. А так – идешь на кафедру, договариваешься с преподавателем, когда он сможет принять у тебя экзамен, потом в деканат за "хвостовкой", подписываешь у декана, сдаешь экзамен и потом возвращаешь бумагу обратно.

Когда я пришел на кафедру механики, наш лектор, В.А. Гербст, отнесся к моей инициативе положительно. Я сбегал в деканат, оформил хвостовку и стал ждать Гербста. Оказалось, что он ушел на лекцию и перепоручил принять у меня экзамен ассистентке, Вернигоре Наталье Николаевне, а он потом вернется и завершит процесс. Наталья Николаевна дала мне три вопроса, и я сел готовиться. Один из вопросов: "Биения при колебательном процессе" был мне незнаком, и я стал думать, как выкрутиться. На моё счастье на кафедре сидели еще двое студентов с другого факультета, я спросил у них, не знают ли они этот вопрос, и один из студентов передал мне "бомбу", написанный заранее листок, где была формула в виде диффуравнения со второй производной. Ассистентка ничего не заподозрила, а тут и пришел Гербст. Он стал меня спрашивать, а я не успел переписать "бомбу", и когда дело дошло до третьего вопроса, преподаватель просто взял у меня этот листок-подсказку, повертел его, даже не обратив внимания на разницу в почерке, сказал, что тут есть небольшая неточность, но это, видимо из-за того, что я не успел написать развернутый ответ. Сказал, что я заслуживаю твердой четверки, но учитывая, что досрочникам, как правило, ставили на один балл выше, поставил в зачетку и в хвостовку "отл". Слава богу, он не стал выяснять ничего дальше по вопросу о биениях, иначе я бы засыпался.

Перед экзаменом по математике наш "дедушка", Михаил Львович Суплин, проводил консультацию и очень подробно остановился на решении диффуравнений методом "изоклин". Я сидел на первом ряду и внимательно все слушал и записывал. Когда на следующий день этот вопрос попался мне в билете, я возблагодарил судьбу. Вспоминая консультацию, я как можно точнее изобразил решение, применительно к условиям билета. Позднее я узнал, что вопрос по изоклинам – один из любимых вопросов "дедушки". Когда я сел отвечать, преподаватель оживился при виде вопроса об изоклине. Он даже отложил два других вопроса в сторону, лишь бегло просмотрев мои листки. Я отвечал, стараясь ничего не упустить, "дедушка" улыбался, а я не знал, что и думать – ведь его улыбка могла просто сбить с толку. Но тут он был действительно доволен и собрался уже ставить мне "отл", но потом взглянул в свой кондуит, а там моя тройка предыдущей сессии, и он сказал, что ставит мне четыре, а если я хочу пятерку, то он задаст еще один вопрос. Я решил не испытывать судьбу и согласился на "четыре".

Честно говоря, математика отняла много сил, и, сдав этот экзамен, я уже вздохнул с облегчением. Но успокаиваться было рано.

Сдать на "отлично" физику у Манукянши не получилось, опять сыграла роль тройка за первый семестр. Боже, сколько глупостей я совершил в свою первую сессию! Сейчас всё вроде шло нормально: и билет попался легкий, и задачу я решил, и отвечал уверенно, и даже на дополнительный вопрос почти угадал ответ. Физичка явно колебалась между "отлично" и "хорошо". Тут она открывает зачетку, а там "трояк" за первый семестр. Это автоматически склонило чашу весов в пользу оценки "хорошо".

Готовясь к Истории КПСС, я хорошенько проштудировал Материалы XXIV съезда, справедливо полагая, что этот вопрос обязательно попадется либо в числе основных, либо будет задан как дополнительный. А учить эти материалы было легко: по всему городу висели плакаты с показателями достижений и задач на пятилетку. До сих пор помню, что СССР должен был вырабатывать к 1975 году 1050 млрд.квт.час электроэнергии, вместо 750 за год в предыдущей пятилетке. Ну и, конечно, конспекты первоисточников, заготовленные заранее и сведенные в две общие тетради по 96 листов – стандартные студенческие тетради для конспектов. Все это, а плюс еще четверка за первый семестр, которая не позволила преподавателю, Василию Трофимовичу Шумарову, колебаться, вывело меня на отличную оценку. Сыграло роль и то, что я пошел отвечать одним из первых. Эта тактика впоследствии не раз меня выручала. Идешь среди первых – значит – хорошо знаешь предмет, а если и собьешься, преподаватель отнесет это на счет экзаменационного волнения.

Экзамен по Конструкционным материалам был, пожалуй, одним из самых приятных. Преподаватель заранее объявил, что те, кто отлично пройдет технологическую практику, могут рассчитывать на "автомат", ну, в крайнем случае, на один-два контрольных вопроса. Получалось так, что тот самый "тупой" доцент Анатолий Федорович Крутиков оказался самым передовым преподавателем. Вот и весь наш насмешливый юмор! Получив по этому предмету заслуженную пятерку и сдав его досрочно, я стал подбивать бабки: из пяти предметов – две четверки. Если бы не тяжелое наследие первой сессии, можно было бы замахнуться на повышенную стипендию. Да и общежитие замаячило на горизонте, ведь его распределяли с учетом успеваемости.

Досрочная сдача механики и Конструкционных материалов высвободила мне лишнюю неделю каникул, и я уже 18 июня полетел домой на летний отдых. С хозяйкой договорился, что она подержит мне место до сентября. Конечно, я мечтал уйти в общежитие. Рассказы о похождениях студентов и вообще о жизни в общаге сильно меня волновали. Я как будто не успевал получить от студенчества чего-то важного. Большим плюсом было то, что общежития с первого по третье располагались рядом с институтом, и не было проблем с транспортом. Да и платить надо было всего два пятьдесят в месяц, не то что мои 15 рублей за квартиру. Некоторые, например, Вилли с Запорожцем, жили в благоустроенной квартире на Павловом Поле и платили уже по 20 рублей. У них была и ванная с горячей водой, и цивильный туалет. Не то, что наши условия: хотя и центральное отопление, но вода – в колонке, а туалет – в конце огорода.

Итак, впереди были почти три месяца безудержного отдыха. Правда, в деканате намекнули, что надо поучаствовать в трудовом семестре, и даже назначили дату – начало августа, но я пропустил это мимо ушей, понадеявшись, что как-нибудь все уладится.

27-го июня мне исполнялось 18 лет, и я пригласил на свой день рождения всех родственников. В разговорах я старался производить впечатление совсем взрослого человека, даже тон брал неторопливый и рассудительный. Среди прочего, мне надарили изрядную сумму денег, которые я решил использовать для приведения в порядок мопеда "В-902". За время моего отсутствия он пришел в запустение, и я его отремонтировал. Утро, как правило, у меня начиналось с поездки по магазинам на мопеде, это было быстрее и удобнее, чем ходить пешком. Другим важным делом стало обновление дерматинового корпуса магнитофона "Айдас-9М". Я "содрал" с него старое покрытие, подпорченное в период моего романтического увлечения молотковой краской, обнажив деревянный корпус. Далее, разведя столярный клей и разогрев его, я "на горячо" натянул свежий дерматин, закрепив по краям сапожными гвоздиками. В конце обрезал лишнее и заправил декоративными полосками. Получилось очень даже ничего, магнитофон стал почти как новый. В это же лето я провел модернизацию освещения мопеда, приладив лампочку с питанием от магнето, что давало возможность освещать дорогу даже при стоячем мопеде. На "Маяке" появилась передача "Запишите на ваши магнитофоны" с характерным баском Виктора Татарского и модными записями. Передача шла в воскресенье, в 14-05 и повторялась в понедельник в 22-30. Хорошее качество звучания на УКВ позволяло записывать песни прямо с эфира, что я и делал. Ну и главное, каждый вечер мы встречались с Анютой, ходили в курортную зону, в парк, на танцы в кемпинг, и просто по городу.

Я наслаждался каникулами как мог, как вдруг пришло сердитое письмо из Харькова. Меня срочно вызывали на летнюю отработку, грозя исключением из института. Конечно, в таком виде показывать это письмо родителям было нельзя. Я попросил Анюту написать другой текст своей рукой, смягчив формулировки, так как ехать все равно было необходимо, и скрыть это от родителей не было возможности. Итак, 12 августа я полетел в Харьков. Остановился на той же квартире на Залесской, 27, она стала мне как будто домом. Явился в деканат, ну а там – летние отпуска, расслабуха, никому из преподавателей не было дела до моей отработки. Оказалось, что инициативу проявил комитет комсомола. Вот уж рассадник досужих идиотов! Ну, поскольку я прибыл, мне дали поручение – ходить по дворам и составлять списки адресов, где хозяева могли взять на постой студентов. Такими списками я уже пользовался в прошлом году, когда искал жилище, и достоверность их была весьма далека от совершенства. А тут я понял и кухню процесса составления этих списков. Когда я в первый день, обойдя окрестности института, принес штук пять адресов, в деканате выразили неудовольствие, а старшие товарищи подняли на смех: "Ты что, не знаешь, как надо это делать?". И пояснили, что для получения хорошего списка вовсе не обязательно обивать пороги частного сектора. Берешь улицу, и наугад пишешь адреса хозяев и количество предполагаемых квартирантов. Все равно, почти все в частном секторе сдают комнаты и углы, ну ошибешься, так кто же тебя осудит? Поди потом проверь эти списки! То, что этими фиктивными адресами будут пользоваться реальные студенты, в основном первокурсники, и так потерянные и зашуганные – совсем никого не волновало. Ну, я и стал бороздить частные кварталы, выборочно стучась в калитки или просто заводя разговор со встречными жителями. А по бумагам выходило, будто я весь день ходил по району, выискивая будущее съемное жильё для студентов. Такая почти непыльная работа продолжалась неделю, после чего я тихо от неё слинял, пользуясь тем, что мои работодатели отправились куда-то на море. У меня была смутная тревога, как это все скажется на моей дальнейшей студенческой судьбе, но я отдался на волю случая и 19 августа полетел в Пятигорск, догуливать каникулы, тем более, что 21 числа намечался день рождения Анюты.

Постепенно надвигался конец лета, впереди маячило 1 сентября – начало нового, третьего семестра моего студенчества.