Госпожа Фортуна

***
 Виктор резко встал и с грохотом закрыл окно. Всё раздражает! Всё! Какие-то письма упали с подоконника и разлетелись по комнате. Он кое-как собрал их и нечитанные бросил на стол. Да гори оно всё! Что ему осталось? Только пуля в лоб. Нервно стал одеваться. В дверь тихонько постучали:
 - Виктор, я вам чай принесла!
 - Да уходите вы, мне ничего не надо!
 - Витенька, вы два дня ничего не ели!
 - Убирайтесь!
 Сел на стул и обхватив голову руками. Самому от себя противно.
 Катюша, милая Катюша, беспокоится обо мне. А я?
 Выбежал из гостиницы, громко хлопнув дверью.
 Еще один вечер, еще один шанс. В душе он знал, что опять проиграет, но какая-то неведомая сила гнала и гнала его в казино. В это, сто тысяч раз, клятое казино. Пятьдесят четыре рубля и брошь покойной матери – вот всё, что осталось от наследства. Он сжал рубиновую звезду в кармане так сильно, что выступила кровь, но он не обратил на это внимания.
 Вперед! Вперед!
 Ветер резко захлопнул за ним дверь. На лестницах пусто. Зелёное сукно и нервные руки игроков.
 Руки игроков живут своей неведомой жизнью. Сжимаются, закрываются. Стучат пальцами, переливаются камнями, поглаживают. Как дикие животные цепляются за жизнь, за удачу, за госпожу Фортуну.
 Поставил всё на 13. Угораздило же родиться в такой день!
 Выпало 27.
 Конечно, иначе быть не могло.
 Маленькие рубины в брошке блеснули кровавыми каплями последней надежды.
 Опять поставил на 13.
 11.
 Встал. Теперь спешить некуда. Казённые деньги тоже спущены в эту чёрную бездну. Стал смотреть на лица, пытаясь найти хоть одно дружеское лицо. На лицах безразличие и маски. Бывшие друзья. А, друзья есть, когда есть деньги. Как только ты вышел из игры – они уже дружат с другими.
 - Все так и должно быть. Всё так и должно быть, - машинально медленно оделся и спустился вниз.
 Теперь всё кончено. Стал дышать глубоко, будто пытался надышаться промозглым Петербургским воздухом. Осенние, пожухлые листья гонит ветер. В парке неуютно и сыро. Какое низкое серое небо! И этот дождь.
 В комнате холодно, пусто, влажно. Бросился на кровать. Липко, противно. Замелькали картинки его недолгой жизни. Настасья Михайловна, ах, Настасья Михайловна! Белокурая красавица, обещавшая ему сердце. Да, именно тогда началось всё это безумие. Она с таким обожанием смотрела на преуспевающего офицера. Так она смотрела сначала на него, и, пьянея от этого взгляда, он терял голову. А потом…такими же влюбленными глазами стала смотреть на офицера.
 Дуэль бессмысленна. Женская ветреность. Здесь уже ничего не поделаешь.
 Ах, Настасья Михайловна, Настасья Михайловна, сколько горя вы причинили мне своим отказом!
 Конечно, он пил, стараясь заглушить боль, потом пристрастился к игре. Забывался на какое-то время. Стал тупым и безразличным к жизни.
 Но вот, наконец, все кончилось.
 Достал револьвер. Холодная сталь, дрожащие руки, последний вечер. Он вздрогнул и приставил дуло к виску.
 Это не больно. Один выстрел и счеты с жизнью покончены.
 Ведь он давно умер. Не жалко. Кто вздохнет о нем? Кто заплачет, уронив искреннюю слезу о его душа погибшей? Сел за стол и уставился на ворох нечитанных писем. На одном из них – красное яблоко. Кто положил? А да, Катюша. Только она могла. Он всегда был груб с ней. Мерзавец.
 Машинально взял в руки яблоко и письмо, которое под ним.
 От тётки из Рязани. Тетка месяц назад еще, до растраты казенных денег, сообщала ему, что уходит в монастырь и свою усадьбу, и 240 душ крепостных завещает ему, а так же конюшню, где томятся несколько орловских рысаков и сад. Она всё оставляет ему? Яблоневый сад. Яблоневый сад его детства. Там, хрустящая зимняя антоновка хранится на веранде всю зиму. Качели на дубовых ветках скрипят от ветра. А как хорошо гулять в дождь по цветущему клеверу!
 Он не поверил этой улыбке Фортуны – Что это? Шутка? Шутка?
 Выбежал. Стал стучать к Катерине.
 Та вышла, закутавшись в шаль.
 - Прости Христа ради за всё!
 Упал на колени и стал плакать, только теперь, по-настоящему, ощутив лёд стального ствола и тонкую грань между жизнью и смертью.
 - Ну, что вы, Виктор Дмитриевич! Успокойтесь! Вы очень устали.
 Она гладила его, как ребенка по голове, и что–то причитала.
 Потом он был болен. Нервное перенапряжение. Он был очень болен. Спал трое суток. Она не отходила от него и всё жгла свечи, и молилась:
 - Погибшее, забытое, родное,
 Дай Господи обрести нам вновь.
 А найденное, сохранить и преумножить.
 Глубокое горе наше, позор и унижение оберни нам на благо.
 И не отврати лица своего от нас.
 Прости нас, Господи, как и мы, прощаем.
 Безразличие и бездушие наше не вменяй нам в вину.
 Ибо человеки, каемся.
 Рыданье и вопль наш услышь и будь милосерд к нам, и многомилостив.
 Даруй любовь и прощение душам нашим.
 Аминь.