Лабиринт

Я спешила, хотя и понимала: не успею. Нужно было ещё многое сделать, а времени оставалось чуть больше часа. Завтра мы уезжаем отдыхать в Крым. Завтра начинался отпуск, и билеты на поезд купили заранее. А хуже всего было то, что сегодня последний рабочий день и ещё нужно идти на работу. До работы оставался час. За это время я старалась закончить все неотложные дела: что-то погладить, что-то приготовить, кое-куда сходить.
    Но всего, конечно, сделать не успела и убежала на работу в школу. Работала я воспитателем в продлёнке. Помещение для продлёнки находилось неподалеку от школы, где у детей проходили занятия, в здании бывшей средней общеобразовательной школы, которую превратили в школу рабочей молодёжи. В этой школе на первом этаже размещались районная бухгалтерия, буфет, несколько классных комнат для продлёнки и ещё туалет, просторный, из двух помещений: в первом – умывальники, освещённые яркими лампочками, во втором – собственно туалет с тусклой лампочкой, которая почему-то часто перегорала.  На крючок закрывались обе двери. Без крайней необходимости я старалась детей не оставлять  и в туалет не ходить: на втором этаже занимались вечерники. Это были разного возраста парни и девушки, и я опасалась их общения с детьми: всякое случается. А тут, то ли от спешки, то ли от усталости, накопившейся за прошедшие полдня, зачастила в туалет. Попросила нашего бухгалтера побыть с детьми.  Так вот Тамара Фёдоровна осталась с детьми, а я побежала в туалет.
    Вошла в первую комнату, лампочка ярко горела, закрыла дверь на крючок. В собственно туалете лампочка, как всегда, перегорела, но я всё равно и эту дверь закрыла на крючок, так как света, проникавшего в щели, вполне хватало, чтобы «не промахнуться». Устроилась не очень удобно, ведь туалет общественный, хотя и чистый.
   И вдруг стало темно, темно, что называется «тьма кромешная». Я забеспокоилась: выключить свет в предбаннике никто не мог: включатель находился внутри комнаты, а её я закрыла на крючок.
- Спокойно, - сказала себе, - видимо, не стало электричества.
Принялась на ощупь искать дверь и крючок, ощупала ладонями все четыре стены, но ни двери, ни крючка не обнаружила. Стены со всех четырёх сторон были ровными, гладкими и прохладными.
- Спокойно, без паники,- сказала себе ещё раз, - сейчас подключат свет и увидишь дверь. Однако время шло, глаза к темноте не привыкали и по-прежнему ничего не различали. В голову невольно полезли недобрые мысли:
- А может быть случилось землетрясение или какое-то ещё стихийное бедствие? Но ведь я не почувствовала ни толчков, ни качания, ничего такого. Чем энергичнее я обшаривала стены со всех сторон, тем сильнее нарастало сомнение, что найду дверь и крючок. Было всего четыре стены, но я попала в лабиринт.  Лабиринт из четырёх стен? Это что-то новенькое. Возможно, это мои мозги очутились в загадочном лабиринте и теперь мечутся, как рыба в сети. Сомнение, что найду дверь, превращалось в уверенность, что не найду. От таких мыслей появилась слабость в ногах, но присесть на унитаз не решалась: ведь он был общественным, не решалась и ловила себя на мысли: какое это теперь имеет значение, если отсюда я уже никогда не выйду. Прислонившись спиной к прохладной стене, всё ещё пыталась уговорить себя не паниковать, но кромешная тьма стала вызывать судороги в мышцах. Почему-то не слышно звонка с урока, а он уже давно должен был бы прозвенеть. Что там по ту сторону дверей? Может быть, там такой же мрак? Постепенно мысли от школы перенеслись домой. Муж скоро придёт с работы, заберёт дочку из садика. Что они будут делать? Наверное, дочка станет упаковывать игрушки, которые решила взять в поездку?  Они забеспокоятся, что меня долго нет с работы. Стала вспоминать, что   ещё нужно успеть сделать до поездки.
      Постаралась крепко зажмурить глаза в надежде, что когда их открою, всё встанет на свои места.   Но, увы. Открыла - темень, тишина – ни света, ни звуков. Паника всё неотступнее закрадывалась в душу, заныло сердце, стала болеть голова, и, как при бессоннице, отрывочные мысли, выталкивая одна другую, стали запруживать голову.
   Вспомнилось то лето, когда мы в последний раз встретились. Ясно, как наяву, увидела любимые и любящие глаза, даже померещился голос, тихий и чуть хрипловатый. Боже, зачем мы так издевались над собой? Ведь теперь уже никогда не представится случая попросить прощения, случая встретиться. Я это осознала отчётливо. Почему люди так упрямы и самонадеянны, почему боятся проявить слабость, почему не хотят нарушить привычный ход событий и запутываются в собственных сетях? Почему?
  Мысли перескочили к кошельку, в котором было маловато денег для поездки в Крым. Но решила: не привыкать, как-нибудь обойдёмся. Главное – дочка будет купаться в море и греться на южном солнышке. Представила её со спасательным кругом на поясе, в резиновой шапочке, по колено в воде с восторгом бьющую по воде кулачками. На душе стало легче. Но тут же вспомнила, что я уже никогда не выйду из этого склепа, да и, что с  мужем и дочкой, понятия не имею.
Ещё почему-то припомнился случай из далёкого детства, когда мне было лет семь. Тогда я пережила приблизительно такое же состояние недоумения. Я сидела в ванне, заполненной водой, весело потрескивали дровишки в печурке под колонкой. В руках я вертела расчёску, длинную и большую с большими редкими зубчиками. Эту расчёску из плексигласа сделали специально для моих волос, которые после мытья спутывались так, что их невозможно было разодрать. Процедура эта приносила страшные страдания, но  отрезать косы мне не хотели. Пытались после мытья головы ополаскивать волосы уксусом – не помогало. Вот отец и заказал для меня такую нестандартную расчёску. Сижу я в чистой воде, меня ещё не мыла моя няня Зина. Она, присев на стульчике напротив печурки, разделывалась с большой головой красной рыбины. Косточки и шкурки от рыбы ярко вспыхивали в печурке синими огоньками и озаряли доброе лицо няни. В ванне вода чистая и прозрачная. Я сидела в воде,  играла какими-то игрушками и вертела в руках расчёску, та вдруг выскользнула из моих рук и ушла на дно. Сначала её было видно под водой, но потом, когда Зина вымыла мне голову и стала искать расчёску на дне ванны, её там не оказалось. Зина спустила воду, но расчёски не было. Куда она подевалась?! Зина завернула меня в простыню, вынула из ванны, отнесла в комнату к маме. Мама стала раздирать мои волосы обычной расчёской и ругать за то, что я куда-то подевала папин подарок. Мне казалось, что от злости, она ещё больнее рвала мои непослушные волосы, и я прямо в простыни спряталась от неё под кровать. Но мама пыталась меня оттуда вытащить силой, волосы цеплялись за крючки сетки, рвались, было очень больно. Наверное, я кричала: прибежали Зина и бабушка, успокоили маму и выманили меня из-под кровати. Однако сильнее боли было недоумение: куда подевалась такая большая расчёска?  Ведь я её видела на дне ванны под водой. Не могла же она вместе с водой уйти в сток, так как шире его раза в три. Все последующие дни только и думала о загадочно исчезнувшей расчёске. Расчёска так и не отыскалась. Вот и сейчас почему-то вспомнила о ней. Наверное, случаются вещи, постичь которые нам не дано. 
   Ноги стали затекать, заболела спина. Может, всё-таки присесть на унитаз? – подумала я. Теперь уж всё равно. Я глубоко вздохнула. Воздух в моём склепе был. Попыталась опять отыскать крючок, чтобы открыть дверь. Но снова, обшарив все стены, ничего похожего на дверь или крючок не обнаружила. Как же это так пропала дверь? Куда она подевалась? Все четыре стены по-прежнему оставались ровными и гладкими.  Наступил какой-то паралич чувств, наступило какое-то чувство обречённости. Расправила юбку и села на унитаз. Меня больше не волновало, кто на нём сидел, кто стоял. Мне было всё равно: ноги ныли, спину ломило. Наклонив корпус вперед, стала прощаться с жизнью. Вспоминалось всё: хорошее и плохое, доброе и не очень. А что если это только со мной произошло? Кто отведёт детей в школу из продлёнки? Как муж переживёт моё исчезновение. Ведь когда десять лет назад я попыталась уйти из жизни, мой будущий муж, узнав об этом, потерял сознание, и ему на целых полгода отказали ноги.
 Оставшись живой, я тогда поклялась, что даже если способность двигаться к нему не вернётся, я останусь с ним на всю жизнь. И вот теперь, как он переживёт случившееся? А дочка? Что он скажет ей? Мама ушла на работу и пропала. Милые мои, родные мои, простите, но я не виновата. А может быть, это кара за давнюю выходку и придётся принять смерть в этом мрачном склепе да ещё на унитазе? Подумав так, я невольно улыбнулась, вспомнив про Екатерину: «жила грешно и умерла смешно». Но за мной никаких грехов не было. И тут же подумала: лучше бы были. Ведь я своей безгрешностью мучила его, мучила себя, наверное, мучился и муж, понимая, что люблю я другого. Теперь ничего не изменить, не исправить. А если? Нет, даже если. Ведь я поклялась и буду с мужем до конца наших дней. Ой! Как же он теперь без меня? Но ради дочки должен пережить. Не подумает же он, что я, как тогда три года назад, пока дочка гостила у бабушки, укатила в Ленинград. А вдруг подумает? Но уж лучше пусть думает так, чем узнает, что меня нет на этом свете. Фу, что за мысли лезут в голову? Ведь  Тамара Фёдоровна знает, куда я вышла, да и сумочка моя осталась в классе, и все мои документы – дома, аккуратно собраны в дорогу. А может быть, это конец света не только в моём склепе, а и на всей Земле? Тогда и гадать-то нечего: никому нет дела до меня, да и до себя тоже. Я уронила голову на грудь, зажмурила покрепче глаза и забылась. Сколько прошло времени с момента моего заточения, не могла понять, как не старалась. Время то сжималось в точку, то расползалось концентрическими кругами, как водная гладь от брошенного в неё камня. И, вообще, что такое время? Свет мы или видим или нет, звуки слышим, твёрдое или мягкое чувствуем, а каким органом чувств уловишь время? Где оно прячется, куда? Мы живём в нём, или оно в нас заключено, неясно. Но, точно одно: оно существует независимо от нас, независимо и неуловимо, гораздо неуловимей, чем дым или пар, ведь последнее мы хотя бы видим. 
    Открыв глаза, увидела свет, пробивавшийся из предбанника через щели в двери. Обозначилась дверь прямо напротив унитаза, на котором я сидела. Как же так, ведь сколько раз пришлось ощупывать именно эту стену, но ничего похожего на дверь не находила?
   -  Вот она, вот дверь! - ликовала моя уставшая голова.  Я подошла к ней, откинула крючок, вышла к умывальникам, вымыла руки и пошла к детям. Они также сидели в классной комнате, Тамара Фёдоровна читала им книжку. Я спросила её:
 - Долго пришлось ждать?
 - Не очень,- ответила она, - звонка с урока ещё не было.
 - Спасибо, - поблагодарила я её   и стала продолжать читать детям сказку, которую читала им Тамара Фёдоровна.
  Я читала детям сказку, а сама думала: что действительность, а что мне кажется? Незаметно пыталась ущипнуть себя. Боль чувствую, значит живая. Что это было со мной? Может быть, умирая, мы снова начинаем жить с того момента, когда оборвалась наша жизнь, и мы помним всё, что было до …, и всё продолжается, как и должно было бы продолжаться. Этого никто не знает. Но так или иначе завтра я с семьёй уезжаю на море, а сегодня, вернувшись   домой, рассказывать о том, что произошло со мной  на работе, никому не буду: засмеют.
   Реально и громко прозвенел звонок. Дети собрали свои книги и тетради в ранцы, и я повела их туда, откуда забрала: к их школе. Сама же всю дорогу домой не переставала копаться в лабиринте своих мыслей и ощущений, но так и не выбралась из него, зашла в магазин. В нём всё было знакомым и обыденным, я купила в дорогу консервы, лимонад, печенье и конфеты, что-то ещё и направилась к дому. Ноги шли резво, но голова болела, хотелось лечь и уснуть, только знала: сейчас времени нет, посплю ночью, а утром – в путь…