Таськин сон

Урок математики. Урок грамматики. Таню, Вовку приметила и отпустила с уроков учительница -   приболели. Таську не заметила, и она  отсидела все четыре урока. К концу последнего урока  Таське хотелось остаться в классе, сползти под парту и остаться лежать там, свернувшись калачиком.  После она  плелась к дому бабушки и считала шаги: сейчас пройду по Лазарева, затем  направо - в переулок. Плелась, плелась, и у самого дома долго стояла, обхватив руками фонарный столб, и опять думала, что если сползти по нему в сугроб, обернуться вокруг, то идти и считать каждый шаг больше не придется.  Незамеченная Таська   вошла в дом, сбросила ранец, стащила шапку, скинула пальто. Темно  и неуютно показалось в доме бабушки. Не раздеваясь, Таська уткнулась в подушку, и наступила ночь. Сколько  длилась ночь, и сколько метало Таську по подушке? Сон ли это был?  Таська как будто жила обратно. Она опять ёрзала от нетерпения, как  пять дней назад: поедут ли родители на смотрины, что означают эти смотрины? Поедут, то возьмут ли с собой - не возьмут Таську? Про смотрины и поездку Таська собирала информацию по крупицам. Сама сделала вывод, что дядя Толя теперь будет жить в их с мамой доме. Смотрины нужны, чтобы мама дяди Толи, его братья и сестры узнали про его переезд. Еще на смотрины надо ехать ночным поездом, мама отчего-то волнуется, Таське хотят купить новое платье.  И обидное - Таську могут оставить бабушке Наде на пару-тройку дней, как  вещь, ненужную и бесполезную в дороге. Обидного не случилось. Уже поезд мерно отстукивает: "Дук-дук, дук-дук",и проводница - с чаем, а все мысли Таськи крутятся вокруг дорожной сумки с едой. Сумку маме помогала собирать бабушка Надя. Похоже она была обижена на маму, но обиду высказывала так тихо, что Таська ни слова не расслышала. Она явно сердилась и на Таську, которую следовало оставить дома. Это бабушка укладывала вареную курицу, кусками, яйца, огурцы, несколько кусков хлеба в дорогу, насыпала соль, аккуратно, в конвертик из бумаги  с завернутым уголком, без повода, пригрозила Таське ремнем, если не перестанет ерзать.  В вагоне у Таськи был недолгий торг с мамой за верхнее место. Мама уступила с вопросом: "Не свалишься?". Таська в ответ посмотрела на маму укоризненно, сама, без помощи взрослых забралась на верхнюю полку. Если есть на свете счастье, оно такое - притемненный вагон, верхняя полка  и настырное: "Дук, дук-дук,дук". Сон про поезд был самым долгим. Снова и снова Таську качало и слышалось - дук, дук-дук, дук. Поезд пришел в чужой поселок под утро. Мама, Таська и дядя Толя пришли в чужой дом, в чужую жизнь.  Увидев маму дяди Толи, Таська удивилась: "Это не мама, это бабушка,- сказала она маме громко и не смешно, но взрослые засмеялись.  В отличие от другой родни дяди Толи, мама - бабушка не тянула Таську к себе, не касалась притворно мокрыми губами щеки и губ. Почти с порога сунула сито в руки со словами: "Хлеб печь умеешь? Печь будем хлеб".  К вечеру, стали собираться чужие люди - высокие, рыжие и все  с лицами, как у дяди Толи. Даже женщины, постоянно  перешептывавшиеся  и переглядывавшиеся, лицом, походкой, говором смахивали на дядю Толю.  Потом было застолье, длинный и  богатый стол, молчаливые новые родственники. Краем уха Таська услышала недовольный шепот: "С баластом берет". Может быть поэтому мама весь вечер казалась бледной  и чужой, а Таська много врала в этот вечер своим новым братьям и сестрам. Ей так сказал дядя Толя   про целую ватагу ровесников или почти ровесников. Ложь рождалась и сыпалась сама собой:  улицы в Таськином поселке все покрыты асфальтом, дом у них с мамой большой, в несколько этажей, мимо ходят трамваи, школ в поселке много, не счесть, еще есть большой завод и  проектор, а они с мамой каждый день смотрят   диафильмы. Последнее было почти правдой. Проектор был, но у бабушки. В долгие зимние  вечера большая Таськина семья собиралась в доме бабушки и деда, сначала бабушка вслух читала свежий номер роман-газеты. После, по ковру на стене натягивалась белая простыня, и вся семья от мала до велика, с восторгом и детской наивностью, погружалась в просмотр новых лент. На следующий день что-то случилось с мамой и взрослыми.  Мама была по прежнему бледная и чужая, не замечала Таську вовсе. Она  все время повторяла, что надо ехать домой, что Таську надо передать бабушке Наде. Дядя Толя волновался, бегал на вокзал, менял билеты. Поджав губы, молчали новые родственники. На два дня раньше Таська, дядя Толя и мама возвращались домой тем же ночным поездом. И опять Таська, затаив дыхание, слушала мерное: "Дук, дук-дук, дук". Только в этот раз мама не убеждала Таську занять нижнюю полку. Она сама сразу прилегла на нее и больше не обращала на Таську никакого внимания.  Таська почувствовала свободу. Она повисела почти   на всех  поручнях между полками по вагону, прогулялась до проводницы, поболтала с красноносым дядькой в соседнем купе, сунулась в тамбур, но не решилась пройти дальше: в тамбуре , сизом от табачного дыма, курили незнакомые дядьки. Дядя Толя  в это время ушел к начальнику поезда передавать  какую-то телеграмму.  Не дождавшись общего ужина, Таська сама распотрошила сумку со снедью, которую в последний минуту перед отправкой поезда  сунула в руку дяде Толе мама-бабушка. Закусив кусок домашнего хлеба огурцом и куском отварного мяса,  не спрашивая разрешения, Таська забралась на верхнюю полку, разложила подарки:  3 значка,  синее стекло,  календарик, 4 марки,черно-белые открытки - фотографии  артистов советского кино. Потом Таська долго терла глаза, с желанием не уснуть, сосчитать все столбы в темноте по дороге. "Дук, дук-дук, дук",- и уже дядя Толя трепет Таську за плечо : "Вставай". Таське  хотелось разреветься и остаться на полке - так было  уютно и сонно. Тряпично-ватная сползла она с полки,  отдала себя в руки дяди Толи. Дядя Толя натянул  кофту, нахлобучил шапку, вставил ноги в сапоги, с трудом  впихнул Таську в пальто. Таська  не проснулась до конца, даже когда увидела на перроне машину скорой помощи, людей в белых халатах,  бледное лицо мамы  на носилках. Уже утром из обрывков речи  взрослых, Таська узнала, что маму увезли, оперировать. Еще были недобрые слова: то ли перенит, то ли торинит и кровотечение. И вот она сама тяжелая ночь: Таську разметало по подушке, придавило сверху липким горячим воздухом. Она не спит. Как во сне Таська видит бабушку, слышит как та говорит далеко, приглушенно: "Третьи сутки пошли, как прооперировали, прооперировали сразу, после операции температура держится и,говорят, не проснулась после наркоза, врачи плохое говорят, говорят состояние стабильно тяжелое... и Таська свалилась. В поезде застудили что ли? Врач был, говорит - реакция на стресс. Какой стресс? Случись что, Люся мне Таську не простит". Таська больше не различает слов. Они сливаются с ровным:"Дук, дук-дук, дук", - и мама, наклонилась, прижалась холодной щекой к раскаленному лбу и шепчет: "Тасечка, я проснулась. Доча, я скоро буду дома. Я скоро-скоро  вернусь. Просыпайся и ты, Тасечка". Поезд дважды дернулся и остановился, воздух над подушкой замер и опустился прохладой - Таська проснулась, посидела в недоумении, свесив ноги с постели, позвала тихо: "Мама?". В комнате горит ночник, напротив,  в кресле спит дядя Толя. Покачиваясь от слабости, Таська прошла на кухню. Зачерпнула  ковшом воды из бочки и жадно выпила.  Потом прошла в комнату бабушки. Бабушка не спит, укуталась в  шаль, качается в темноте, увидела Таську и запричитала: "Тасенька, деточка, босиком-то пошто...". "Бабуль, ты не плачь, мама мне сказала, что её  выпишут скоро, она только минуточку  назад проснулась и скоро-скоро вернется".