Пилсудский и дети

Три произведения из разных номеров польского довоенного журнала для детей и молодежи "Пломык", объединеные общей темой: ПИЛСУДСКИЙ И ДЕТИ


Ф. Славой-Складковский

БОЛЬНАЯ ДЕВОЧКА ИЗ ДЕРЕВНИ МОСТКИ

Случилось это в мае 1915 года. Уже третий день гнали мы москалей, которые, воспользовавшись темнотой ночи, бежали из своих окопов за рекой Нида. Нелегко оказалось их догонять, ибо, отдадим им должное, драпали они будь здоров, а мы за полгода позиционной войны отвыкли от долгих маршей. К тому же, жара стояла страшная, а воды на всём нашем пути не хватало. Мы шли пыльными песчаными дорогами через редко разбросанные деревни, нигде не встречая крупной реки. Колодцы в деревнях, как правило, были уже опустошены опередившими нас на марше подразделениями. Потому что Бригада наша была теперь уже великая сила: три полка пехоты, артиллерия, пулемёты и обозы — то есть, огромное количество людей и лошадей. В некоторых деревнях население, видя, что мы не «германцы» (немцы) и слыша польскую речь, выносило на дорогу воду в бидонах и вёдрах. Солдаты, задерживаясь только на минуту, зачерпывали воду в котелки, после чего бегом догоняли свою колонну. Но, большей частью, однако, воды уже повсеместно не хватало и несчастные ребята на марше звякали своими пустыми армейскими котелками. Шли мы размеренно, в густом облаке пыли, нависшем над колонной, согбенные под грузом наших заплечных мешков, в расстёгнутых нараспашку мундирах, жаждая хоть каплей воды увлажнить пересохшие глотки. В некоторых колодцах мы находили едва пару вёдер мутной, насыщенной глиной, воды, которая и так была нарасхват. Так было в течение двух дней. На третий день мы достигли долины реки Чарна и здесь немного перевели дух. Пески были такие же глубокие и сыпучие, но вдоль реки веял освежающий ветерок, остужавший наши расгорячённые лица. В деревнях уже было больше колодцев и вдоволь воды. Каждый пил, сколько ему влезет.

Мост через реку Чарна был настолько узок, что мы переходили его колонной по двое — и это значительно задержало наш марш на восток.

Наконец, мы дошли до расположенной в долине этой реки деревни Мостки. Молодые солдаты без конца спрашивают деревенских далеко ли москали. Ответ всегда один и тот же: «Уже два дня как ушли!»

— Один чёрт мы их догоним! — задорно кричат наши бойкие ребята.

Задерживаемся в деревне на продолжительный отдых, в ожидании обеда из полевых кухонь. Вот уже солдаты, поставив винтовки в козлы, бегут с котелками к кухням, окружённым ароматным паром, поднимающимся от горячего супа. Полусонная деревня наполнилась шумом голосов, пением, криками и звяканьем котелков. Командование полка расквартировалось в маленькой хатке на краю деревни. Входим туда, измученные голодом и жаждой после шестичасового марша, ожидая, в лучшем случае, хлеба с повидлом и чая, и с порога видим на столе кусок окорока!! Не думайте, будто я шучу: это был настоящий, свежий окорок. Не слишком толстый, но и не тонкий кусок, как раз в самую меру. Окорок, которого мы не видели уже добрых несколько месяцев — пожалуй, что с Пасхи!!

Оказывается, что пару фунтов окорока удалось купить нашему интендантскому офицеру в городке Сташов, расположенном в стороне от нашей дороги. Радостно режем хлеб и кладём на него ломтики окорока, которого, к сожалению, не так уж и много. Только начали есть, в избу врывается денщик с благим матом: — Встречайте Командующего!

Срываемся из-за стола.

— Пригласим Командующего отведать окорока! — восклицает гражданин майор Трояновский.

И вот мы уже на дороге. Действительно, по песчаной деревенской улице неспешно едет верхом Гражданин Командующий, поглядывая на солдат, обедающих у полевых кухонь. Такой же запылённый и усталый, как мы все.

Майор Трояновский подбегает к Командующему и приглашает его в нашу хату, сообщая ему, что у нас есть окорок.

— Окорок — это замечательно, — отвечает Гражданин Командующий, слезая с коня.

Шумно и весело возвращаемся в хату, где ординарцы уже поставили на стол для Командующего его оловянную тарелку и жестяную кружку с горячим чаем. Хозяйка хаты поминутно выбегает во двор за охапками сухих сосновых сучьев, которые она подбрасывает в растопленную печь, чтобы как можно скорей приготовить чай.

Только мы принялись за еду, одновременно слушая как Гражданин Командующий рассказывает майору о стычках с москалями вырвавшегося далеко вперёд авангарда Белины, как вдруг из-за простыни, которой была прикрыта одна из кроватей, раздался кашель, а затем хриплый детский голос: — Мама!!

Оглядываемся — на кровати сидит маленькая заспанная девочка лет, может быть, восьми — вся бледная, тощая, кашляет и зовёт маму, бедняжка.

— Стихни, — отозвалась хозяйка, подкладывая ветки в печь, — щас согрею те борщика!

— А, так ты маленькая хозяюшка, — сказал Гражданин Командующий, поднявшись из-за стола, чтобы погладить по головке растрёпанную девчушку. — А чего она такая бледная? — спросил он у хозяйки хаты.

— Бог знат, отцево она хворая — испужалась в нацале войны как за рыкою с пушек палили. Нашые дохтора армейские тут были, молвили: слабинькая она, надобно ей ись хорошо. А откель хорошо ись, коли война? — добавила хозяйка с бессилием в голосе.

— А может, окорока покушаешь, детка? — спросил Командующий, стоя у кровати с тарелкой в руке.

Смущённая девочка ничего не отвечала, только смотрела на Командующего своими огромными глазами.

— Заради Бога, пан начальник, токмо бы дать, — воскликнула вместо неё мать.

Командующий снял ломтик окорока со своего хлеба и подал девочке — она схватила окорок худой ручонкой и сразу начала есть.

— Скажи спасибочки пану начальнику! — сделала ей замечание мать в то время, когда её крошка без единого слова флегматично жевала свой окорок. Та никак не прореагировала на её слова.

Едва Гражданин Командующий уселся за стол, чтобы закончить своё чаепитие, как в горницу ввалился, бренча шпорами и цепляясь карабином за узкий дверной косяк, высокий запылённый улан — «белинец». Щёлкнул каблуками и передал Гражданину Командующему пакет. Спустя минуту после прочтения донесения от Белины, Гражданин Командующий уже выходил из хаты, намериваясь ехать на передовую, где москали, наконец, окопались и оказали сопротивление нашей кавалерии. В последнее мгновение, вероятно, вспомнив о больной девочке, Гражданин Командующий обратился ко мне: — Доктор, а вы обследуйте ребёнка и помогите, чем можно.

— Слушаюсь, — ответил я. Мы вышли на улицу. Через минуту Командующий уселся верхом на свою Каштанку и поскакал вместе с «белинцами» навстречу москалям.
.
Я обследовал больную девочку, которая оказалась сильно истощена и оставил хозяйке порошки от кашля, рассказав как их следует принимать.

Сама весть, что москали окопались неподалёку и мы будем биться с ними, явно воодушевила наших солдат. В дальнейший поход собирались при звуках песни:

«Наш Командующий с нами,
Будем драться с москалями!»

Многие из солдат в знак радости и оптимизма вложили в стволы своих винтовок ветки цветущей сирени. Все были веселы и взволнованы перспективой скорого сражения и завершения долгого утомительного марша по сыпучим пускам. Мы уселись на коней; колонна пехоты также тронулась в путь по деревенской улице. В окне «нашей» хаты показалась хозяйка, державшая на руках завернутую в простыню маленькую слабую девочку, с которой Гражданин Командующий поделился ломтиком окорока.


Опубликовано: P;omyk: tygodnik dla dzieci i m;odzie;y. Rok 19. Tom III. Nr. 28. Warszawa, 18 marca 1935 roku. - S. 47-49.

--------------------------------------


М. Чубальский

КУРЬЕР

С самого утра российская артиллерия огнём из тяжёлых орудий с бешенством обстреливала позиции подразделений Первой Бригады. Русские снаряды один за другим с воем проносились над головами наших солдат и, детонируя с невыносимым для слуха грохотом, оставляли в земле гигантские воронки.

Ендрек Вихер, юный фельдкурьер батальона, сидел в окопе вместе с прочими стрельцами и с тоской ожидал момента — когда, наконец, прекратится эта адская канонада. Минул час, другой — а вражеский огонь не утихал.

Около полудня командир отряда вызвал Ендрека к себе:

— Гражданин Вихер! Я поручаю вам добраться до расположения нашего командования! Телефонная связь оборвана и нет иной возможности предупредить Командующего, что неприятель готовится к серьёзной атаке на нашем участке... Вам необходимо доставить это донесение!

— Слушаюсь, гражданин капитан, — отдал честь Ендрек чуть дрожащей от волнения рукой.

Беспредельная гордость наполнила сердце мальчика. Ведь он ещё так молод, всего пятнадцатилетний — и, несмотря на это, командир постоянно поручает ему трудные задания, уверенный, что они будут исполнены наилучшим образом. Ендрек мысленно благодарил капитана за то, что он именно ему приказал передать донесение. Он понимал, как трудно будет преодолеть обстреливаемое пространство, осознавал как легко при этом может быть ранен или убит — тем не менее, без колебания решился доставить донесение во что бы то ни стало.

Сразу за окопами начинался лес. Ендрек пересёк его в считанные минуты. Далее находилось открытое пространство: изрытое беспрерывными взрывами снарядов поле. По спине Ендрека невольно пробежали мурашки. Бессильный подавить нахлынувшее чувство ужаса, мальчик, тем не менее, бросился вперёд. В ту же минуту рядом ударил снаряд. Столб пыли и осколков металла взметнулся ввысь и разбрызгался во все стороны... Ендрека опрокинуло наземь; из его груди невольно вырвался крик. Спустя пару секунд, пошевелившись и не почувствовав никакой боли, мальчик убедился, что, скорее всего, не ранен. Впечатление, однако, было настолько сильным, что юный курьер резво отступил на опушку леса. Присев там за одним из толстых стволов, он стал размышлять, что делать дальше. Пересечь поле, не попав под взрыв снаряда, казалось ему невозможным. Он уже было надумал отказаться от своего намерения, но вспомнил о приказе доставить донесение в штаб. Ведь был приказ! К тому же, донесение ждёт сам Командующий. Ендрек взял себя в руки; минута сомнения миновала. Теперь он был твёрдо убеждён, что Командующий получит это донесение... Ведь невозможно даже подумать о том, чтобы подвести его доверие?

И он решился. Кажущиеся бесконечными минуты бежал он через обстреливаемое поле — спотыкаясь, падая и вновь подымаясь на ноги. Теперь он уже не думал об опасности. В его голове крутилась только одна мысль, что сам Командующий ждёт его донесения...

Наконец он достиг места, куда не долетали снаряды. Вздохнул с облегчением и мгновенно сориентировался, что группа людей, стоящая на близлежащем пригорке, и есть тот самый штаб Бригады. Рванул туда что есть сил, не обращая внимания на невыносимую ещё минуту назад тяжесть винтовки и слишком просторные для его ног сапоги.

Командующий сидел на пне с разложенной на коленях картой. Когда задыхающийся, вспотевший и измазанный землёй Ендрек встал перед ним по стойке смирно и громко доложил о своем прибытии, Командующий принял из его рук донесение и внимательно прочитал его. Только потом он приподнял голову и взглянул на курьера из-под своих кустистых бровей. Увидев ещё совсем детскую физиономию, глаза юноши, полные обожания и преданности, Командующий улыбнулся:

— Подойдите поближе, гражданин. Как вас зовут?

— Вихер, Гражданин Командующий!

Командующий, приподняв за подбородок голову Ендрека, долго и сурово всматривался в его лицо.

— Гражданин Вихер, — сказал он наконец, — вы ещё так молоды, а всё же сумели выполнить столь трудное поручение. Вы — образцовый солдат. Мне бы очень хотелось, чтобы все мои стрельцы были похожи на вас... Я горжусь вами, гражданин Вихер!

Ендрек ничего не ответил. От волнения ему перехватило дыхание, а глаза наполнились слезами радости...


Опубликовано: P;omyk: tygodnik dla dzieci i m;odzie;y. Rok 22. Tom II. Nr. 35. Warszawa, 12 maja 1938 roku. - S. 1080-1082.


-------------------------------------------------


G. C. B.

ЛУЧШИЕ ИМЕНИНЫ ЮЗЕФА ПИЛСУДСКОГО


(Начальная страница рассказа с его названием и незначительной частью текста в журнале с оригинальным произведением отсутствует. Исходя из сюжета и идеи рассказа переводчик предложил собственное его название)


...было неслыханно трудно. Несмотря на это, польские школы работали с огромным энтузиазмом. Освобождённое от российской узды учительство не могло нарадоваться возможности при каждом удобном случае поговорить с учениками о вновь обретённой польской независимости.

И потому, когда в 9 часов утра директриссе школы доставили распоряжение тогдашнего инспектора Стыпиньского, чтобы по случаю именин Главы Государства организовать в школе беседу о его деятельности, она взялась за это дело со всем воодушевлением.

Сегодня, по прошествии 16 лет, когда празднование именин Юзефа Пилсудского стало ежегодным обычаем, когда в каждом классе самой богом забытой деревни висит портрет нашего Маршала, когда о его жизни и подвигах вещает радио, пишутся десятки брошюр и книжек, когда в день 19 марта вы едва ли не в любой газете всегда найдёте актуальный материал о нём, — просто невозможно себе представить, как трудно было в те времена сымпровизировать подобное торжество.

К счастью нашёлся, кажется в «Курьере Поранном», один портретик главнокомандующего в профиль, с взъерошенными строгими бровями. Отыскали также стихотворение Слоньского — то, что со строками «Он опоясан не поясом слуцким... в серую куртку одет полководец Пилсудский...». Остальное взялась рассказать своими словами, по памяти, директрисса.

* * *

Скромный маленький портрет, обрамлённый зелёными веточками, прикрепили к стоящей на кафедре чёрной дощечке, откуда он хорошо был виден. Не обошлось и без красно-белых флажков, обязательного атрибута любого национального торжества. Пани директрисса начала разговор с детьми с предложения внимательно присмотреться к лицу Главнокомандующего. Разумеется, характерные усы и брови не остались без внимания учеников, особенно мальчишечьей половины.

— А может, кто-нибудь из вас видел Главу Государства на улице? — спросила лекторша.

— Ну, я-то каждый день Его вижу! — отозвалась малышка Дулдер, — потому что мой папа работает кучером в Бельведере и ежедневно возит Его на таких белых конях.

— А кто ещё знает, где находится Бельведер? — подхватила тему директрисса.

Оказалось, что дворца, расположенного на расстоянии каких-то 3 минут пешего хода от школы, большинство учеников ещё не видали. Заинтересовав детей, директрисса решила сводить их к Бельведеру сегодня же.

— А вдруг Пилсудский как раз будет выходить или выезжать оттуда — тогда мы могли бы Его увидеть!..

— Живого?! — с недоверием спросила одна из девочек, привыкшая, что знаменитые люди, о которых говорят на уроках, обычно бывают достопочтенными покойниками.

— Самого что ни на есть живого, — подтвердила преподавательница, излучая весёлую уверенность.

— И он будет в серой стрелецкой куртке, в фуражке и с взправдашней саблей? — спрашивали мальчишки, заинтересованные деталями обмундирования, продолжая разглядывать маленький портрет Главнокомандующего.

— Вот кабы я оказался в том самом Бельведере, то я бы, пани директрисса, тому надзирателю (?) выбил бы все его 100 или шесть зубов, а потом выпустил бы Пилсудского из каталажки. А когда б он выпорхнул оттуда, то поди ищи его... — прервал вдруг рассказ о судьбе Главнокомандующего какой-то первоклассник, у которого в семилетней головёнке Бельведер смешался с магдебургской крепостью.

— И у моего брата, который был в легионе Пилсудского, — объявил невпопад другой семилетка, — тоже есть такая фуражка с орлом...

— Пани директрисса, — неожиданно проинформировал какой-то четвероклассник, — мой брат, гимназист, говорил, что их школа написала поздравление Пилсудскому.

— И девочки из пансиона тоже! — добавила Крыся Чернецкая.

— Пусть тогда и наша школа тоже напишет! — предложил Стефек Добровольский.

— Да, это было бы очень замечательно! — согласилась директрисса, — но сегодня уже некогда!

— Чтобы обдумать, что написать Главе Государства (а вы должны понимать, что писать Ему нужно старательно и интересно), требуется много времени, а тогда мы не успеем на экскурсию.

— Но поскольку мы отправимся после полдника, примерно через час, — пусть каждый придумает поздравление от своего имени, напишет его, а я проверю и лучшее из них, пусть с опозданием, отправлю «Дедушке» от вашего имени.

— Моё будет лучшим! — с убеждением решила для себя 8-летняя второклассница Сабинка Зых, дочка подёнщика. — Я вчера уже писала поздравление моему папочке, а его также зовут Юзефом.

* * *

Малыши с энтузиазмом схватились за сочинение поздравлений, но с наибольшим воодушевлением принялась за дело Сабинка. На вырванной из общей тетради в клеточку странице она цветными пастельными карандашами нарисовала и жирно раскрасила: вверху — 2 красивых коричневых нарцисса с синими (с красными прожилками) листьями; а внизу — гирлянду из цветов, невиданных в мире очертаний. Но так как и величайшие шедевры не творятся без исправлений, то и Сабинка правила ластиком свой рисунок с таким энтузиазмом, что бумага в некоторых местах просвечивала едва не до дыр. С полной отдачей сил, тяжело дыша и шмыгая носом, который она кончиком языка без конца со смаком избавляла от избытка влаги, сочащейся из правой ноздри, девочка каллиграфировала на поздравительном письме какой-то ей одной известный рифмованный текст.


После порции горячего картофельного супа (от Комитета дополнительного питания детей) вся школа высыпала на улицу. Только там, в сиянии уже наполовину весеннего солнца, во всей яркости стала очевидной суровая послевоенная бедность, проявлявшая себя как в серо-зеленоватых лицах невероятно истощённых за годы войны детей, так и в их нищенской на вид, неопределенно грязного цвета одежде. Вышагивала, однако, проворно эта сотня маленьких оборванцев в забавных беретах и картузах различнейшей формы и расцветок, с преобладанием легионерских фуражек или рогатывок с польским орлом. Наиболее диковинно выглядели тогдашние ботинки из некрашеной жёлтой толстой кожи, с деревянными подошвами и необычайно широкими носками, зашнурованные чаще всего, из-за отсутствия фабричных шнурков, цветным шпагатом. Встречались и просто деревянные подошвы с парой ремённых полос вместо прошвы.

Несмотря на неустанные усилия учительниц, которые часто собственноручно отшоркивали с глиняным мылом маленьких грязнуль, оправдывавших своё нежелание мыться холодом в родительском доме — под яркими лучами солнца неприятно серо-землистыми и грязными выглядели лица измождённых длительным недоеданием малышей. Это заставляло нервничать воспитательниц обшарпанной толпы. Более всего, однако, огорчена видом своих учеников была сама директрисса, организовавшая незапланированный смотр своей школы.

— Мадемуазель Ванда! — желчно сообщала она одной из наставниц. — У Марчевской опять нет носового платка, а у неё из носа течёт!...

— Цендровский весь рукав оборвал под пазухой и из дыры на локте вата торчит...

— Сабина сегодня только на лицо побрызгала, а на шее синяя полоса грязи!..

— Пани Хелена! Пожалуйста, посмотрите на Юзека Мирсковского!.. У него на пальтишке с полмиски присохшей горошницы!.. А эти чёрные когти метровой длины на немытых неделю лапах!.. О, Боже! Я сгорю со стыда, если кто-нибудь увидит эту нашу замызганную академию!..

— Вся эта инспекция туалетов и смотр чистоты на улице, по меньшей мере, запоздавшее мероприятие, — едко пробурчала пани Дзялковская, наставница весьма амбициозная, выведенная из равновесия дурным настроением руководительницы.

— Впрочем, — добавила она со злостью, — даже вырядись мы все в атлас и парчу, и так нас на именины в Бельведер не пригласят!..

— Кто знает?! — сдерживая раздражение отрезала директрисса.

— Попрошу внимания дам! — чей-то голос внезапно прервал неприятный разговор...

В тот же миг за спинами спорящих послышался ритмичный металлический стук множества конских копыт по деревянной мостовой, и откуда-то, будто бы сверху, развесёлым и частым кавалерийским маршем ворвалась в Уяздовские Аллеи несложная мелодия оркестра уланского отряда.

«Уланы, уланы, уланы идут!...»

Этого было более чем достаточно, чтобы вывести из равновесия доселе относительно спокойно шагаювшую детвору. Длинный ровный строй идущих парами учеников в миг сломался и рассыпался сразу в нескольких местах.

Мальчишеская половина, подобно тройке, взбодрённой свистом кнута кучера, рванула с места в сторону музыки и лошадей.

Незамедлительные грозные окрики учительниц: «Всем стоять! Марш на место!» — вернули шалопаев в строй, но о том, чтобы лишить детей удовольствия поглазеть на войско и речи не шло.

Почему бы и нет, в конце концов?

* * *

Суровый, для наблюдателя со стороны, запрет был обусловлен исключительно желанием сохранить порядок в рядах опекаемых малышей, ведь и у самих взрослых наставниц сердца бились не менее радостно при виде этих первых уланчиков — взаправдашнего, собственного, польского войска...

Воспеваемые в их собственном детстве только в запрещённых песнях и лишь на гравюрах в старых книгах изображаемые «разукрашенные ребята — уланы» ехали теперь, как ни в чём ни бывало, верхом по Уяздовским Аллеям, ритмично подскакивая на спинах сивых и буланых фыркающих лошадок; флажки, укреплённые на концах уланских пик, смешно хлопали на ветру, а толстощёкие трубачи выдували в открытое, залитое солнцем, пространство аллей песенку «Пилсудский едет впереди...».

Голоса блещущих серебром труб радостно рвались к Бельведеру, но тёплый южный ветер, летящий навстречу песне с черняковских лугов, ласково перехватывал её и спихивал с оси улицы в направлении обоих тротуаров, по которым, счастливые и гордые, гуляли в этот день варшавяне.

Радостная суматоха, вместе разноцветным отрядом улан, в этот момент достигли поворота на Агриколу, и сивки и буланки, щеря зубы, с громким фырканьем и ржанием, вышколенным чётким шагом направили свои холёные копыта вдоль последней улицы в сторону казарм. Уланы, их музыка и конский топот разом исчезли, как ни бывали, с пространства широкого, спускающегося под гору проспекта, а на их место в аллеи вторглись задержанные проходом войска автомобили и экипажи..

Послышались рёв, кудахтанье и нервный лай сигнальных рожков автомобилей, нетерпеливые динь! динь! задержанных трамваев, которые всё это время недовольно жужжали на рельсах. Толпа на тротуарах вздрогнула, тронулась с места — и вся людская волна, включая экскурсионную группу из сотни детей, медленно поплыла к Бельведерскому дворцу.

Все направлялись туда без приглашения, взаимной договорённости, сами по себе, ведомые одним общим чувством: ликованием от прихода первой свободной польской весны на независимой Отчизне. И ещё инстинктивно хотелось поделиться на публике радостью, что есть уже Некто свой, собственный, любимый, единогласно избранный Хозяин этой земли.

Ведь сегодня и Его праздник!.. «Да будет во всём Ему радость, удача и счастье! Да множится всё у него многократно и часто! Сноп к снопу! Копна к копне! — Растёт пусть богатство Его на Земле! А сам Он хозяином копен бы был, как Месяц средь множества звёзд господин!»

* * *

Группы людей встали на четырёх углах тротуаров в конце улицы Багатели, улыбаясь друг другу приветливо, по-братски, с почтением и радостью наблюдая за подъезжающими к бельведерскому дворцу именитыми гостями.

С величайшей, хоть и внешне не выражаемой, надменностью смотрели варшавяне на плюмажи, ленты, треуголки и аксельбанты первых иностранных послов и делегатов.

— Вот этот тут такой-то; а тот, другой — отсюда, этот — оттуда, а тот, следующий — так он вообще из... Ого! Ого-го!

— И посмотрите все с каким уважением и почтением они поздравляют. И ведь не абы кого! Польского, настоящего нашего собственного Главу Государства!

Казалось, даже воробьи на безлистных каштанах сходят с ума от радости, чирикая на всю округу: «Смотрите! чик-чирик! наш народ! Жива Польша, жива! жива! Чик, чик, чирик...».

И хоть все присутствующие верили, что так и есть, каждый из них время от времени задавал себе в душе вопрос - не сон ли всё происходящее, не галлюцинация ли?.. Но на перекрёстке четырёх улиц стоял «самый настоящий» польский полицейский, который с невероятным воодушевлением и достоинством регулировал движение подъезжавших экипажей и надувал грозно усатое лицо, выглядывавшее из-под козырька сильно полинявшей тёмно-синей фуражки из плохого послевоенного сукна.

Воодушевление и юношеское усердие демонстрировал и стоявший в воротах Бельведера караул из курсантов, впускающий во дворец первые, в эти первые именины, делегации — после скрупулёзного доклада о них старшему из охранников.

* * *

Школьная беднота дошла строем до места назначения и встала гурьбой возле караульного помещения напротив Бельведера. С этой точки хорошо видать было сквозь железную фигурную решётку фронтон и оба крыла старинной резиденции князя с калмыцкой физиономией...

Вот через эти застеклённые двери памятной ночью ворвались во дворец подхорунжии с криками «Смерть тирану!». А там — в тех исторических покоях — дрожал за свою жизнь спрятавшийся среди женщин плосконосый полуазит Константин!

Ох! Как же его ненавидели, как презирали этого труса простые чистосердечные дети, слушавшие рассказы своих учительниц...

— Попробуем подойти к самому ограждению! — предложила вдруг директрисса. — Оттуда вы лучше увидите всё, что вам интересно... — Более полусотни пар поспешно пересекли улицу. Маленькие любопытные головки тут же просунулись между железных прутьев решётки, юркие носики припечатались к холодному железу, но пани начальница, бдительно следившая за равнением строя, сразу откомандировала любопытных «на шаг назад»...

— Прошу прощения! Вы тоже школьная делегация? — услужливо поинтересовался у директриссы словно по воздуху перенёсшийся от ворот курсант-охранник, кивая на установленных в аккуратную шеренгу шалопаев.

— Ну, разумеется! Делегация с поздравлениями! — пошутила директрисса.

— Тогда прошу вас сразу во двор... здесь останавливаться не положено, а то на тротуаре образуется толчея!.. Ага! Вот видите, ещё какая-то школа подходит! — добавил курсант, оправдывая необходимость своей служебной суровости.

И правда — к дворцовым воротам бодрым шагом направлялись ученицы женской гимназии госпожи Шахтмайер.

— Равнение в шеренге! За мной парами шагом марш! — раздалась неожиданная команда и пани директрисса, радуясь милому недоразумению, отважно повела за собой на бельведерский двор первые пары учеников. Остальные решительно стали протискиваться вслед за своей проводницей, игнорируя прочих возмущённых и поражённых всем этим наставниц.

— Пожалуйста, дамы! Идём дальше!... Держите равнение, дети! Раз! два! Раз! два!

— Это уже ни на что не похоже, такой скандальный фокус, — возмущённо шепнула на ходу воспитательница Дзялковская другой своей коллеге.

Но ободранная, чумазая самозваная «делегация» уже громко, радостно и энергично хрустела деревянными подошвами на посыпанном мелким гравием дворе и по команде: «На месте... Стой!.. Раз-два!» — двумястами этими подошвами отбила, точно эхом, «раз-два» и... замерла в ожидании...

— Ну и что будем делать дальше? — поинтересовалась тактичная, не любящая неясных ситуаций пани Хелена, преподавательница четвёртого класса.

— А ничего! — с легкомысленной отвагой ответила директрисса. — Вы постойте тут с детьми, а я пройду во дворец и обращусь там к кому-нибудь, чтобы попросил «Дедушку» выйти на крыльцо к детям. Думаю, он за это на нас не обидится?

Словно прочитав мысли пани директриссы, в этот момент на дворцовое крыльцо вывалился франтовато наряженный адъютант. Вид ободранной бедной группы явно поверг его в изумление.

— Пан поручик! — достаточно неуверенным голосом обратилась к нему провожатая, — наши дети очень хотели бы увидеть Главу Государства, не мог бы он... хотя бы... показаться... в окне, — на ходу сократила она свою просьбу.

— Это будет очень непросто! Главнокомандующий простужен и уже несколько дней не выходит на воздух...

В этот момент с сильным грохотом распахнулись дворцовые двери.

Симпатичный элегантный молоденький офицерик в два скачка оказался перед пани начальницей и щёлкнув преподавательницам каблуками, а затем едва заметно поклонившись, рапортовал:

— «Дедушка» приглашает пани с детьми к себе!

Оба офицера почтительно встали по обеим сторонам входа, а восторженная детвора с радостным визгом, не дожидаясь команды, бросилась к дверям.

* * *

Руководительница похода в тот момент сама пожалела о своей храбрости, с некоторой робостью представив себе положение импровизированной делегации, но, к великому её сожалению, отступать было уже поздно, и все последствия того поступка теперь следовало брать на свои плечи.

С помощью коллег она принялась сдерживать беспорядочную лавину протискивавшихся в двери шалопаев, а затем медленно, парами, вводить их в вестибюль.

Только здесь она осознала всю легкомысленность своего поступка и предыдущее состояние робости сменилось почти что ужасом при виде грозных физиономий камердинеров.

— По такому натёртому паркету такими грязными обутками да ещё сколькими! — недовольно буркнул коллеге джентльмен в ливрее.

— В конюшню дворцовую — и то стоило бы подумать — можно ли впускать такую банду, не то что в залы! — читалось на враждебных лицах лакеев, которым визит этой орды сулил последующую работу по приведению паркета в порядок.

Зато виновники тех жалобных лакейских размышлений ни на мгновение не теряли доброго расположения духа.

Как бы в подтверждение обидной пословицы «чем глупее, тем смелее», они отважно и уверенно вваливались попарно в великокняжеские апартаменты, следуя за господами адъютантами.


* * *

Затем их спешно построили в голубом зале аудиенций, где в два и даже в три ряда стояли блестящие генералы, послы иностранных государств в красной и золотистой одежде, а также какие-то изысканные дамы в чёрном и, несколько в стороне — элегантная стройная пани с хорошенькой дочуркой лет 6-ти, держащей в руках огромный букет жёлтых роз...

Взрослое общество оценивало взглядами потрёпанную компанию в обуви на деревянных подошвах: одни — доброжелательно, а другие — с ироничной усмешкой.

Не успели самозваные бельведерские гости толком выстроиться, а пани директрисса придумать как детям поздороваться с Главнокомандующим, как из каких-то дверей вновь неожиданно выскочил симпатичный адъютант и торжественно объявил:

— Глава Государства идёт!

Все собравшиеся невольно выпрямились и направили взгляды к дверям, в которых в ту самую минуту показался бледный, несколько сутулый и сильно исхудавший после магдебургской тюрьмы Пилсудский.

Легко кивнув головой своим гостям, он... неожиданно резко повернулся к стоявшей почти у самых дверей директриссе с явным вопросом в глазах.

— От имени... от имени... (чего или кого — спросила себя в мыслях неделегированная делегатка). — От имени всех (?!!!) варшавских школ, — с отвагой обречённого выдавила она из себя, — мы желаем вам всего наилучшего, высокоуважаемый господин Глава Государства! Да здравствует Главнокомандующий! — с этими словами она подняла вверх руку с испачканным чернилами пальцами.

— Да здравствует...!! — не раздумывая, с энтузиазмом подхватили клич 100 звонких детских голосов.

— Сердечно благодарю! — с улыбкой пожал руку директриссе Руководитель Государства.

И сразу обратился непосредственно к детям:

— Ну, а вы, что мне скажете, малыши?

— Эй, Юзек! Смотри какие у «Дедушки» брови! — громким шёпотом поделился наблюдением с ближайшим соседом 8-летний Стасек.

— Угу! — серьёзно подтвердил Юзек, — прямо как на картинке.

— Но «погонов» на нём никаких нет, — дополнил свои наблюдения Юзек.

Пилсудский рассмеялся от всей души. Его позабавило это бесцеремонное сличение сходства оригинала с низкокачественной копией, которую мальчишки разглядывали на уроке какой-то час назад.

— А ты не боишься меня?! — строго сморщил брови Главнокомандующий.

— Я Вас не боюсь, потому что Вы «Дедушка» всей Польши, — бойко ответил мальчуган, одновременно ощупывая рукой подол серой куртки будущего Маршала. А изучив материал в пальцах, доложил Стасеку: — Ух ты, а пальтишко взаправду совсем солдатское — точно, как пани директор говорила!

Тут во второй раз рассмеялся Дедушка» всей Польши. Затем, потрепав бледно-жёлтыми пальцами черную шевелюру ребёнка, приголубил его по-родственному.

Тогда осмелевшие ближние к Главнокомандующему мальчишки тоже принялись трогать одежду «Дедушки», жалея вслух, что у него нет при себе ни «леворьвера», ни взаправдашней сабли, а то бы он, может быть, позволил какому-нибудь «счастливчику» подержать их.

* * *

— А как имя этой барышни? — Глава Государства кивнул в сторону 8-летней черноглазой и круглолицой Сабинки из 2-го класса.

— Сабинка! — самостоятельно сообщила малышка.

— А ты что хочешь сказать мне, крошка?

— Поздравление! — смело объявила в ответ девочка.

— Ага! Я слушаю, слушаю! — добродушно поощрил её Почтенный Виновник Торжества.

Малютка вышла из строя на полшага, вынула из кармашка заплатанного фартучка пресловутое, собственноручной работы «поздравительное письмо», выполненное на листке в клетку, выдранном из обшей тетради, и продекламировала:

«Любящему Йюзефу Пилсуцкому
пасдравление на Йеменины
зошло Уж солнышко
Звёзды погасли
Вас пасдравить должен
кашдый.
я вам жылаю сщастия
кортоны l)
долгого Жития
в Небе Короны
любимая Сабинка».

* * *

«Любящий» Юзеф еще секунду смотрел на «любимую» Сабинку с серьёзным выражением лица, затем, слегка откинув назад голову и воздев руки вверх, неожиданно разразился громким, добродушным, неудержимым смехом.

— Спасибо, малышка! Ты очень хорошо написала! Покажи-ка мне это поздравление!

Главнокомандующий взял в руки протёртый до дыр тетрадный листок с симпатичнейшими коричневыми нарциссами и голубыми листочками. Текст, желающий ему «кортоны» и короны в небе, ещё раз был зачитан самим именинником, после чего поздравление было вручено адъютанту на вечное хранение.

Затем Главнокомандующий привычным отцовским движением наклонился к крошке и, желая её расцеловать, приподнял на руки, а она с детской доверчивостью также протянула свои ручки, чтобы обнять «дедушку всей Польши».

Вспомнив, однако, о часто случающихся с её вредным носиком катастрофах, она, не задумываясь, устроила ему превентивную цензуру — прямо в серый рукав Главы Государства... После этой процедуры она, храбро встав на цыпочки, крепко, горячо обняла склонившегося Главнокомандующего, с громким чмоканьем облобызала обе щеки наиболее достопочтеннейшего в Польше виновника торжества.


В голубом зале воцарилась тишина. Даже у мужчин слезы стояли в глазах, а какая-то важная дама изо всех сил прикусила губу, чтобы удержаться от рыдания во весь голос.

Растроганный Главнокомандующий, в свою очередь, сердечно расцеловал малютку, поставил её на пол и, чтобы скрыть охватившее его волнение, обернулся к хорошенькой, одетой в белое, девчушке, нескольких лет от роду.

* * *
Она стояла здесь вместе с матерью, какой-то элегантной дамой из Восточных Кресов, и держала в одной руке букет из бледно-жёлтых роз.

— А это что ещё за барышня? — ласково улыбнулся Глава Государства.

Маленькая красавица изящно сделала реверанс и, несмело вручив благоухающий букет, шёпотом объявила:
— Стася!

Одновременно из-за спины золотоволосой Стаси показалась её левая ручка с какой-то баночкой, которую она робко протянула Пилсудскому.

— А это что такое? — с весёлым удивлением осмотрел Главнокомандующий подарок. — Варенье?! Ха-ха-ха! Превосходно! Какое же?

— Малиновое! — облизывая пальчик, объяснила девочка.

— Мне это наверняка понравится. Ведь именно малиновое я больше всего обожаю. Но почему ты сама его не съела и откуда оно у тебя?

— Потому что я хотела что-нибудь подарить пану Начальнику Государства и спросила бабулю что бы такого можно, а бабуля сказала, что Пилсудскому каждое польское дитя должно подарить самое лучшее, что у него есть. Вот я и подарила это варенье... которое мне привезла бабушка...

Во второй раз умиление и искренняя радость озарили лицо Главнокомандующего.

Баночка с вареньем и жёлтый букет, вслед за засаленным поздравительным письмом Сабинки, были вручены адъютанту, принимающему подарки для виновника торжества.

* * *

Десятки и десятки особ пожимали руку Пилсудского в этот день первых его, Главы Государства, именин. Сотни торжественных и чистосердечных пожеланий услышали тогда бельведерские стены. Много интересных сцен, исторически более значимых, видали позднейшие гости Маршала Пилсудского, но ни одна из них, наверняка, не потрясла так сердец присутствующих, как та, когда бедная, в заплатанном фартучке, с чуть влажным от волнения носиком, Сабинка так сердечно обнималась с первым Главой возрождённой Польши.


---------------------------

1) кортоны — вместо: фортуны.


Опубликовано в:

Plomyk: tygodnik dla dzieci i mlodziezy. Rok 19. Tom III. Nr. 28. Warszawa, 18 marca 1935 roku. - S. 31-38. (1-5).