Полёты наяву

  Милая Маша, вижу сегодняшнюю жизнь людей, их амбиции и заносчивость в слабом понимании глобальной своей единосущности, да и нарочитой независимости от кого бы то ни было... и так немного печально, но даже больше этот факт склоняет к улыбке. Жаль, однако, что эта улыбка растворяется и никому уже не принадлежит и только существует вот уже сама по себе... А я стремлюсь упорно улыбаться и уже по другой причине — мне верится, что сейчас вот-вот некая пелена спадёт и не будет всего того кошмара сегодняшней агрессирующей повседневности и можно уже будет вздохнуть спокойно. И не будет всего того примитивно-враждебного и реального ещё сегодня бреда вульгарной обыденности, которая всё ещё лезет и лезет из разных дыр и, ехидно улыбаясь, проповедует своё собственное понимание миру, на самом деле и вовсе не ею придуманное, но продажное и низменное, но такое удобное для осознания причастности себя к обряду Сатана.

 ... А я летала. Летала всегда... и в физическом теле, когда пилотировала какое-то воздушное судно. Каждым летательным аппаратом я управляла с превеликим удовольствием. Это были аппараты, которые летали немыслимо высоко, а бывали и такие, которые лишь чуть приподнимались над землёй и неслись опрометью к заданной цели. Такие судна могли лететь, зачастую, и по мелководью. Гораздо позже мы стали уже создавать мощные катера, летающие на воздушной подушке по руслам рек, но это уже позже, когда цивилизация наша стала уже более разнообразной и люди сплошь заселяли и Евразию, и север Африки, хотя и в виде совсем крошечных локальных мест и городов. Можно сказать, что было время городов-цивилизаций.

 А раньше... Эх!.. Раньше было всё намного проще и комфортабельнее. Вот я садилась за пульт своего движителя, вздрагивала на нём наверх и неслась уже на невиданной скорости к цели. А как-то однажды я слишком высоко «вздрогнула».., ну чуть не рассчитала и чуть не попала в невесомость. Тогда лишь моя мгновенная реакция спасла мне жизнь и я вернулась в установленный режим. А всё потому, что нельзя во время первичного мысленного сигнала калачакре отвлекаться, а мне заодно приспичило посмотреть на свои наручные часы... и вот пожалуйста. А бывало, что и звонила по телефону во время полёта, но это всё же уже тогда, когда нужный режим полёта был установлен, конечно.

 — Маша! Ты меня слышишь? — спросила Великая Субстанция, — а то я, наверное, увлеклась и потеряла с тобой уже связь... алло-алло!

 — Я пишу, Великая. Просто с удовольствием слушаю и записываю.

 — Ну и хорошо, а то я так прониклась воспоминаниями, размечталась о прошлом, а в будущем-то будет ведь лучше, Маша.

 — Даже не верится, Великая. Как же это? Когда же это может быть? О! — Маша закинула куда-то в будущее свою мысль, но не нашла там прикрепления... А... а, скажи, Великая, а куда же тебе всё время нужно было летать, если твой дом был как город огромным и все люди жили в нём? — нашлась что спросить Маша.

 — Маша! Ну как же? Ведь всегда было несколько поселений на Земле с воспитанниками, которых мы учили и образовывали — бывших людей Сатана. Это была наша гуманитарная, узаконенная мною, обязанность. Мы вкладывали уйму сил и вложений на их духовный и культурный подъём. И вот, ещё четыре миллиона лет назад мы изобрели наш печатный станок, печатающий 1000 экземпляров за один раз и мне приходилось тогда поставлять эти издания и поселенцам для их обучения.

  — Прошу, развей сомнения, Великая! А на каком же языке это всё было напечатано, да и что у вас был за шрифт такой?

 — Маша, наш природный язык в разное время несколько видоизменялся. Это в связи с разговорным диалектом людей Корнелиуса. Хоть и он раньше говорил со мной на одном языке, таком всё же, который и сегодня будет понятен русским людям, но потихоньку, раз за разом он приобретал свой диалект, а позже и ещё углублялся в разночтениях и постепенно мы стали говорить ещё во времена Корнелиуса на несколько различных языках, но друг друга понимали ещё всё равно. Его разговорный язык тяготел к ирийскому, а мы говорили по-арамейски... по-русски, то есть, как прежде. Но печать наша была символической в сегодняшнем понимании. Люди её называют клинописью.

 — А как же получилось, что у вас образовалось два языка, если раньше был только один? — проявляла упорство Маша.

 — Ты понимаешь, дорогая, язык видоизменяется в результате особенностей голосовых связок и психических приоритетов... и каких-то ещё сопутствующих обстоятельств. Вот, видимо, если бы не появление на нашей планете Корнелиуса со товарищи, то и никогда не образовался бы сегодняшний латинский язык. У них же была совсем другая структура связочного аппарата, кассиопейская, и только им свойственные ментальные установки жизни. Именно ему нужно отдать должное в таком видоизменении первичного их диалекта в том, что он вот так преобразился. А Корнелиус ещё в свою бытность на Земле делал попытки в изобретении латинского шрифта из моей клинописи.

 — Удивительно это всё, однако, — вставляла своё слово Маша.

 — А в поселениях у меня были друзья. И я часто привозила им ещё и какие-то продукты питания, наши разносолы. У них были холодильники и продукты могли храниться сравнительно долго. Многие из них были ещё и консервированные.

 — А что можно было консервировать? — интересовалась Маша...

  — Да что угодно.., любые готовые блюда, салаты, к примеру. Например, морковь в чесночном соусе пробовала?

 — Вроде, что-то такое, да. Наверное, это вкусно?

 — На любителя, конечно, но я помнится одно время его очень любила.