Омен

                Омен. 


Глаза,  глаза.
Боже  мой,  какие  глаза,  заворожено  и  неотрывно  смотрел  в  эти  глаза,  и  всё  тело  захолодело.  Тёмно-зелёные  омуты  закручивали  и  втягивали  в  себя,  и  я  в  прямом  смысле  ощущал,  это  засасывающее  действие.
Время  остановилось,  или  наоборот  стремительно  неслось  вперед.  Прошлое  и  будущее  перемешалось  и  я  не  понимал  где  настоящее,  а  где  вымысел. 

Пахло  морем,  немного  мазутом,  я  с  пирса  ловлю  крабов  на  привязанную  голову  ставриды.  Мне  одиннадцать  лет,  вместо  занятий  в  художественной  школе  стою  здесь  на  пирсе  и  выпендриваюсь  перед  приезжими  зеваками.  Чувствую  себя  героем,  когда,  выдёргивая  на  пирс  огромного  краба  под  ноги  визжащих  от  страха  туристок,  хватаю  его  ладонью  за  панцирь.  Краб  размахивает  огромными  клешнями.  И  меня, - с  испугом, - молоденькие  туристки  просят  краба  показать  поближе.
Наверное,  это  и  есть  счастье,  вот  такое  простое  незатейливое,  с  солоноватым  вкусом  и  запахом  Чёрного  моря.

Обалдеть,  я  смотрю  в  глубину  этих  глаз  и  вижу  калейдоскоп  прошлого. 

Мальчишкой  пятнадцати  лет,  мне  шёл  шестнадцатый,  работал  грузчиком  на  табачной  фабрике.  Огромные  тюки  прессованных  листьев  табака,  поступали  в  город  из  разных  стран  мира.  И  мы,  бригада  из  пяти  грузчиков,  разгружали  табак,  который  привозили  к  арендованным  складам  табачной  фабрики. 

Было  время  обеда,  мы  гурьбой  устремились  за  длинный  склад-эллинг,  куда  сгружали  табак,  в  сторону  небольшой  рощицы  из  эвкалиптов. 
Сидели  в  тени  и  ели  то,  что  с  собой  принесли.  Зашёл  разговор  о  жизни,  футболе.  Не  помню,  каким  образом  мы  перешли  на  тему  тореадоров.  Наверное,  смотрели  испанский  фильм,  накануне  прошедший  по  экранам  кинотеатров.  Мы  восхищались  их  смелостью.  Огромный  бык  и  хрупкий  тореадор. 
И  вот  в  самый  разгар  нашего  разговора  из-за  эллинга  выскочил  огромный  бык  с  кольцом  в  носу,  он  так  несся,  что  на  крутом  повороте  в  нашу  сторону,  его  пронесло  по  инерции  несколько  метров,  и  он  своими  копытами  вспахал  землю.  Бык  с  пеной  у  рта,  налившимися  кровью  глазами  смотрел  на  нас.  Он  ринулся  к  нам,  но  мы  уже  с  невероятной  прытью  взлетели  на  эвкалипты  до  первых  ветвей  в  метрах  пяти,  шести  от  земли.

Взобраться  на  гладкий  скользящий  ствол  эвкалипта  проблема.  У  эвкалипта  в  народе  есть  прозвище – бесстыдница.  Это  связано  с  тем,  что  дерево  сбрасывает  с  себя  кору,  и  она  висит  пластами  на  стволах.  И  вот  по  этой  сползающей  коре,  мы  пятеро  разновозрастных  парней  взлетели,  как  птицы. 

Бык  пронёсся  мимо,  и  мы  увидели,  как  из-за  эллинга  выскочил  мальчик - аджарец  с  кизиловым  прутом  в  руках,  и  на  чём  свет  стоит,  материл  убегающего  быка.
Я  до  сих  пор  помню,  как  истерично  мы  гоготали,  катаясь  по  траве  под  эвкалиптами.

Меня  всё  сильнее  затягивало  в  эти  зелёные  омуты.  Странные  звуки  завораживали,  манили.  Было  так  тревожно,  сердце  учащённо  билось.

Мария,  Мария  ты  где.  Матка  бозка,  ченста  ховска - где  ты  паршивка.  Неси  тесто. 
Я, торопливо  пряча  красивые  фантики  от  конфет,  подоткнув  длинную  юбку  до  пола,  чтобы  она  мне  не  мешала,  схватив  деревянную  кадку,  с  поднявшимся  тестом  для  пончиков,  устремилась  к  маме,  боясь  получить  нагоняй.  У  дверей  стояла  мама  в  переднике,  вся  в  муке,  получила  всё  же  обидный  подзатыльник.  Слёзы  навернулись  на  глазах. 

В  маленькой  комнатушке  было  жарко  и  душно,  от  печи  и  казана,  в  котором  кипело  масло.  Я  скручивала  восьмёркой  жгуты  теста,  кладя  их  на  большую  фанерку,  припорошенную  мукой.  Мама,  разрываясь - в  духовку,  клала  заготовки  калачей  и  успевала  бросать  в  кипящее  масло  скрученные  пончики.  Вкусно  пахло,  готовыми  калачами,  вошёл  отец  за  готовой  продукцией.  Мать  обратилась  к  нему.
-Как  торговля  Франц?

-Давай  Мария,  не  отвлекайся,  сейчас  будет  наплыв  покупателей.
Наша  маленькая  кондитерская  в  Кракове  больше  приносила  проблем,  чем  прибыли.  Скоро  придёт  ксендз  Ежи  Ярузельский,  я  знала,  он  наверняка  мне  принесёт  необычный  фантик  от  конфеты,  и  я  его  потом  тщательно  разглажу,  и  он  займёт  место  в  моей  коллекции.

Я  оглушённый  смотрел  в  эти  завораживающие  глаза,  понимая,  только  что  побывал  в  прошлом  моей  бабушки.  Господи,  да,  как  же  так,  я  не  просто  вспомнил,  я  и  был  в  теле  моей  бабушки.  Ощущал  запахи,  видел  своего  прадеда,  о  котором  только  и  знал,  что  его  звали  Францем.  Ощутил  обидный  подзатыльник. 


Что,  что  это  там?
Откуда  ни  возьмись  со  всех  сторон;  снизу,  сверху,  с  боков  стал  клубиться  багровый  туман.  Странный  и  пугающий,  местами  чёрный  с  белыми  подпалинами  и  эти  жуткие  багровые  всполохи.
Боже  мой,  там  что-то  шевелиться.

Наш  взвод  высыпал  на  улицу,  и  мы  зашли  за  спальный  корпус  нашей  девятой  роты.  Стояла  неестественная  тишина,  были  слышны  вздохи,  сипы,  даже  урчание  животов. 
Мы  все  стояли  и  смотрели  в  небо,  почти  не  задирая  головы,  низко  над  землёй  весела  огромная,  ужасающая  Луна.  Я  ещё  никогда  не  видел  такой  Луны.  Желтовато-тыквенного  цвета  с  багровым  оттенком.  Она  будоражила  и  одновременно  нагоняла  такую  тревогу,  мы  все  боялись  пошевелиться.  Кто-то  тихо  произнёс - это  к  войне - есть  такое  поверье. 

Прошло  полмесяца,  и  начались  события  у  острова  Даманский.  Конфликт  с  Китаем  мог  перерасти  в  полномасштабную  войну.  Уже  были  первые  жертвы,  несколько  десятков  изувеченных  солдат,  в  том  числе  и  из  нашего  полка,  лежали  в  гробах,  в  нашем  армейском  Доме  Культуры. 
Наш  танковый  учебный  полк,  дислоцировавшийся  в  Камень-Рыболове,  бросили  в  район  Барабаш-Левады  строить  укрепрайон  возможного  прорыва  танковой  бригады  когда-то  нам  дружественного  Китая. 

Та  нервозность  и  моральный  психоз  нас  всех  поставил  перед  неизбежным.  Война  с  Китаем  дело  незначительного  времени. 
Я  скопил  почти  девяносто  рублей  себе  на  костюм.  Понимая,  в  костюме  мне  ходить,  не  светит,  накупил  прессованные  пятидесятиграммовые  кубики  какао  с  сахаром  и  порошковым  молоком.  Всю  неделю,  что  мы  были  в  этом  глухом  уголке  Уссурийского  края,  мы  всем  взводом  ели  эти  кубики.  И  я  запомнил  вкус  и  аромат,  как  самое  сладостное  и  приятное.

Туман  набухал  и  уплотнялся,  превращаясь  в  страшную  тучу  и  то,  что  там  шевелилось,  было  ужасных  размеров.  Я  был  пигмеем  и  видел  себя  рядом  с  этой  тучей  в  этих  зелёных  неправдоподобных  огромных  глазах.  Диссонансом  раздалась  нежная  рулада  малиновки,  и  я  испугался  так,  что  начал  дрожать.

Сидел  на  носу  лодки  с  багром  в  руке.  Мы  с  Мишкой  Фёдоровым  ловили  лес  в  устье  Енисея,  плывущий  вместе  с  ледоходом.  Он  направлял  лодку  сидя  за  подвесным  двадцати  сильным  «Вихрем»,  а  я  забагривал  шестиметровые  бревна  сосны  или  лиственницы,  подтягивая  к  лодке,  вбивал  металлическую  скобу  и  привязывал  к  буксировочному  тросу. 

Проблема  была  в  том,  как  бы  не  напороться  на  топляк  или  льдины,  иногда  по  два  метра  толщиной.  Рядом  с  нами  на  другой  лодке  плыли  наши  друзья.  Неожиданно  мы  услышали  крик  и  обернувшись,  увидели,  как  от  удара  носа  лодки  об  топляк,  Юрка  Бибин  взлетел  воздух  и  ушёл  под  воду.  Недолго  думая,  скинул  с  себя  охотничьи  сапоги,  ватник  бросился  в  воду.  Ледяная  вода  перехватила  дыхание,  нас  разделяло  метров  десять.  Течение  было  сильное,  мы  были  на  быстрине. 

Я  успел  в  самую  последнюю  минуту,  перехватив  Юру  за  воротник  ватника.  А  другой  рукой  ухватился  за  проплывающее  мимо  бревно.  Миша  уже  подошёл  лодкой  к  нам,  бросив  управление,  забагрил  бревно,  подтягивая  к  себе.
Как  странно,  кажется,  прошла  вся  жизнь,  а  на  всё  про  всё  ушло  восемь  минут.  И  самое  интересное  ни  я,  ни  Юра  даже  не  чихнули,  не  то  чтобы  заболеть.

Глаза  давили,  раздирали  меня  на  части,  я  уже  ощущал  эту  страшную  тучу,  которая,  подкравшись,  объяла  меня  за  ноги.  Туча  клубилась  и  при  этом  раздавалась  нежная  мелодия,  обрываясь,  переходя  в  скрежет  и  визг,  аж  сводило  зубы.  Ноги  заломило  ледяным  холодом  и  что-то  гадостное,  склизкое  терлось  об  ноги.  Липкий  удушающий  страх,  сдавил  горло,  сознание.  Ни  крикнуть,  не  шевельнуться.

Было  восемь  вечера,  провожал  Свету  до  дома.  Сентябрь  ещё  не  холодно,  мы  стояли  в  небольшом  парке  у  огромного  разлапистого  платана.  Её  губы  манили - яркие,  пухлые,  глаза  в  глаза  и  мы  оба  утонули  в  сладострастии.  Пересохшие  губы  встретились,  боже,  как  мы  целовались.  Её  длинные  пальцы  обхватили  моё  лицо,  юркий  язычок  проник  в  меня  в  жгучем,  долгом,  как  жизнь  засосе - мы  забыли  о  времени,  о  своих  семьях,  обо  всём  на  свете.  Мои  ладони  нашли  её  упругие  груди.
-Света,  Светочка,  как  мне  сладко.
Я  ощущал  её  горячие  губы,  и  запах  наступившей  осени.

Меня  всего  колошматило,  боже  ты  мой,  меня  колбасило,  словно  это  произошло  только  что.  А  прошла  целая  жизнь.  Я  успел  развестись,  во  второй  раз  жениться  и  вновь  развестись.  А  чувства  во  мне  вспыхнули,  как  тогда. 

По  моим  ногам  ползала,  извиваясь  неизвестная  мне  тварь. И  даже  эти  клубы  жуткой  тучи  не  могли  закрыть  глаз.  Они  были,  везде  закрывая  небосвод.
Мне  было  невыносимо  плохо  и  тоскливо,  вся  моя  жизнь  воочию  прошла  мимо  меня,  и  я  уже  в  зрелом  возрасте  увидел  свою  жизнь  без  прикрас. 
Совесть,  это  была  моя  совесть,  извивающаяся  между  моих  ног,  она  тут  же  раздулась,  осознав  моё  понимание  её  значения.

Я  потянулся - стоя  на  верху  лестницы - кисточкой  покрасить  самое  верхнее  бревно.  Лестница  резко  ушла  вправо,  и  я  с  высоты  трёх  метров  рухнул  на  недостроенное  крыльцо.  Дикая  ошеломляющая  боль  пронзило  грудину,  услышал  хруст  ребра.
Мгновение  растянулось  вечностью,  и  кусок  ребра  острием  вошёл  в  моё  сердце.  Совесть  довольно  заурчала,  и  я  почувствовал,  как  багровые  всполохи  взвинтились  в  небо  неземной  какофонией.  И  огромная,  жуткая  совесть  раскрыв  свою  пасть  медленно,  как  анаконда,  налезала  на  мою  голову,  прижимая  руки  к  телу. 

В  последний  раз  увидел,  эти  невероятно  зелёные  глаза,  которые  смотрели,  закрыв  весь  небосвод  на  мою  наступающую  смерть.  В  них  промелькнуло  торжество  и  насмешка.  Последнее,  что  я  увидел,  как  старуха,  с  поразительно  зелёными  глазами  ворожившая  меня  от  сглаза  и  порчи  души,  на  моих  глазах  заливаясь  молодым  задорным  смехом,  превращалась  в  молодую  красавицу.
Последняя  дикая  боль  в  серд… 

Я  вновь,  вновь  обрела  молодость. 
Этот  пожилой  дурак  пришёл  ко  мне  обрести  душевную  молодость,  покой. 
Накануне  мне  было  предзнаменование,  (мне  больше  нравилось  латинское  название -  омен)  я  видела  огромного  червя.  Чья-та  совесть  съедала  душу  изнутри,  как  червь  яблоко.

Я  не  обманулась,  он  пришёл,  за  омоложением  своей  души,  а  омолодил  меня.  Подарив  мне  как  минимум  пятьдесят  лет  молодой  жизни,  а  там  я  ещё  кого  найду.  Совестливых  так  много.
Его  тело  найдут,  поставят  диагноз – разрыв  сердца.  Никто  и  не  заметит  отсутствие  его  души.  А  она  во  мне,  как  десятки  других  душ.

4  апреля  2011