Два петля

Посвящается Яцкевич Марии Павловне.

ДВА ПЕТЛЯ.
Моя замечательная бабушка больше всего на свете боялась того, что я стану портнихой. Бабушка, надо сказать, боялась многого: боялась, что я буду косоглазая, потому что  я умела видеть даже то, что происходит у меня за спиной- особенность моего любопытства творила чудеса.

Боялась, что меня просквозит, что я сломаю ногу, бегая на десятках в лапте, что меня похитят разбойники. Хотя, я думаю, что они бы меня сразу же вернули и доплатили бы ещё, как у О. Генри.

Но от перспективы портняжного моего будущего её просто кидало в дрожь ! А кругом, как назло, жили одни портнихи! Наша соседка, тётя Маша – портниха. Наверху, над нами - мама моей лучшей подружки Томуси- портниха. 

И целыми днями стрекотание швейной машинки,  шуршание кальки,  крой материи, примерки, полулегальные клиенты, тяжеленный маленький чугунный  портняжный утюг.

 Утюг простаивал на маленьком огоньке  газовой плиты сутки напролёт, в боевой готовности.  Там же, на большой кухне стояла  «тётимашина»  швейная машинка « Подольск», как венец всего этого безобразия.

 Всё это бабушку  могло бы и не удручать вообще, если бы не мой горячий интерес к коробкам с пуговицами, к змейкам и лоскуточкам! О, эти разноцветные лоскутки! Они просто сводили меня с ума!

Когда тётя Маша после долгих стенаний садилась за машинку, я притулялась рядом, забывая обо всём на свете. Я допускалась к таинству. Мне доверено было искать пуговички, подавать маслёнку, ножницы. И я чувствовала себя посвящённой в таинство.

Я смотрела  как тётя Маша пухлой рукой с позавчерашним облупленным маникюром, разглаживает ткань  перед тем, как пустить её под машинку и мне это казалось верхом элегантности.

Бабушка обязательно отзывала меня в комнату, сажала за нудные уроки или, того хуже, уводила в нудные « приличные» гости, где подавали чай с домашним кексом ,и бесплотные девушки долбили по клавишам многострадальных  фортепьян.
Но полностью  изолировать меня от тлетворного влияния портняжничества не удавалось. Жили дружно, скопом!

 И я опять и опять подавала кнопочки из коробочки, складывала портняжные иголочки с жемчужной бусинкой на конце.

Иногда, когда Маша занималась смёткой, а я крутилась рядом, она давала мне лоскуток и разрешала самостоятельно подобрать из заветной коробочки пуговки к материи. Я очень волновалась. Выкладывала на лоскуток несколько разных пуговок  и ждала одобрительного кивка  Машиной кудлатой головы! Значит угодила!
Если Маше не нравился мой выбор, она коротко кидала мне, перекусывая крепкими зубами нитку:
- Брезжит!
Я в полном горе лихорадочно подставляла всё новые и новые пуговки до заветного:
-О! Уже лучше! Не брезжит!

По воскресеньям  к Маше в гости приходила старая Геня с Крещатика. Она была не просто  первым учителем  Маши в портняжном деле! Она была Машиным гуру. Приходила Геня, и начиналось священнодействие.

Маша выволакивала ворох выкроек, вытаскивала материю на какой-нибудь сложный и редкий заказ. К столу, отклячив пышный зад, вставала Геня.

Она упиралась толстыми пальцами, с красными праздничными ногтями в выкройку и стояла над ней в задумчивости, как полководец перед генеральным сражением.
Потом начинался крой, внесение изменений, поправки. 

- А вот здесь - приказывала Геня- пришьёшь два петля!

И я замирала, понимая, что свершилось что-то волшебное.

И вся моя детская жизнь так и прошла в сопровождении лоскутков , ниток, булавок, Маши и  Гени.

Конечно, никакой портнихой я не стала. Никакие Гени с Машой не смогли сломить бабушкину волю к счастью ребёнка.

Я до сих пор не могу объяснить, что такое « брезжит», но когда « брезжит», замечаю это сразу. И будьте спокойны: я всегда знаю, куда приспособить свои два петля!

30 июня.2о15.