Последний лицеист. Фантазия

Пушкин давно умер.
Он лежал в фамильном склепе, оторванный от родной петербургской стихии, и размышлял.
В том мире, где он теперь находился, стихи не сочиняются, мысли текут скучные и медленные.

Пушкин думал о последнем лицеисте.
Когда-то он в присущей ему своеобразной поэтической манере виртуозно сформулировал таинственный вопрос:
кто будет последним из их буйного братства? Кто проводит всех и останется доживать в одиночестве долгий век?
Пока он лежал, его обступали всё новые и новые тени. Вести под землёй разносятся стремительно.

Шёпот этих двоих он услышал внезапно и явственно, как будто они в какой-то момент склонились над ним.
Пушкина передёрнуло от брезгливости.
Из всего лицейского братства он не любил именно этих двоих.
Неужто они будут последними, кто сопроводит его уставший прах в загробных скитаниях.
Пушкин прислушался.

Говорил Комовский, вечный подлиза и ябеда.
- Ваше Превосходительство, – с почтением обращался он к барону Корфу.
- Ну чего тебе, Лисичка? – снисходительно отвечал Корф.
Тень Комовского изогнулась в глубоком поклоне.
- Он где-то здесь, – прошелестела эта тень.

Корф беспокойно огляделся.
- Неужто и здесь от него не будет покоя?
- Не волнуйтесь, Ваше Превосходительство.
Мёртвый Пушкин нам нестрашен. Он пустота, тлен.
- Так то оно так! – раздумчиво прошамкал беззубым ртом Корф, –
но ведь он непредсказуем. Вызовет на дуэль.
- Не посмеет! – захихикал Комовский. – Да и чего вам бояться?
Вы же в конце жизни отреклись от хулы и публично признали его великим поэтом
и нашей общей гордостью.
- Пришлось, – хмуро ответил Корф, – все вокруг лили елей на его юбилейной дате.
Как будто забыли, что он вертопрах и вольнодумец.
- Вот и я, Ваше Превосходительство, согрешил, – признался Комовский, –
вылил свою долю патоки. А ведь терпеть не мог этого поэтишку. И до сих пор не могу.
- Ну, твой грех нестрашен, ты не в больших чинах, – прошелестел Корф, –
а меня государь Николай Павлович, светлая ему память, может призвать к ответу.
- Плохо, – согласился Комовский, – но ведь как попрёшь против общественного мнения,
когда вокруг кричат:
Пушкин – наша гордость! Пушкин – гений!
- Ужас! – важно проговорил Корф.
И тени прервали беседу.

Пушкин размышлял.
Он давно принял свою посмертную славу и примирился с ней.
Ему лишь было неприятно лицемерие вечных врагов.
- Неужто они последние? – с тоской размышлял Пушкин. – Но нет!
Ведь должен оставаться ещё кто-то. Я чувствую.
Он снова прислушался.

Комовский после паузы произнёс:
- Его теперь никто не развенчает. На земле остался только Канцлер. А Канцлер – его друг.
Он поставит точку в споре о Пушкине, навсегда определив его в великие.
- Бред! – возразил Корф, – Горчаков наш до мозга костей.
Он аристократ и по земному положению, и по духу.

Комовский захихикал.
- Ты что? – нервно насторожился Корф.
- Этот аристократ, – продолжал Комовский с явным удовольствием оттого,
что может сказать очередную  гадость, – этот аристократ таскался с Пушкиным по фрейлинам.
- Тише! – пребил его Корф.

Но Комовского уже понесло:
- Он пил с ним жжёнку в обществе гусарских вольнодумцев,
он каждую минуту ронял честь своей высоты – имени и титула. -
- И он хвалил стихи этого выскочки Пушкина! Боже, какой позор!
- Какой позор! – повторил Комовский.
И оба удручённо замолчали.

Пушкину неожиданно стало светло в склепе.
- Саша Горчаков, – подумал он с нежностью, – вот кто последний. Какое счастье!
И он закрыл давно потухшие глаза.

А на земле Канцлера Горчакова одолевали представители прессы.
- Ваше слово будет решающим, – подобострастно сказал один из них, –
прошу вас высказаться как можно категоричнее.
- Пушкин – гений! – произнёс Горчаков.
И толпа газетчиков ахнула.

Слова последнего лицеиста полетели по миру, как белые голуби.
Тишина!
Тишина!
Вечная тишина – как торжество справедливости!

И я, через бездну лет, голосую за Горчакова.
Никого нет ЕМУ ближе из теней, толпящихся у памятника.

Р.Маргулис
23 июня 2015г.