Мамонтовская контора

    Костер постепенно превратился в горку мерцающих углей. Их тусклый свет скудно освещал заснеженную поляну, на которой мне пришлось устраиваться на ночлег.

   Она мне теперь казалась островком посреди бесконечного океана мглы, тайги, болот, буреломов. Не верилось, решительно невозможно было представить, что где-то живут люди, смотрят телевизор, выпивают, читают газеты, ходят по нарядным улицам.

   Отнюдь, остро ощущалась какая-то тайная, непрерывно меняющаяся, невидимая, другая жизнь, которая почти бесшумно струилась вокруг. В этой непроглядной, мерзлой, колючей мгле она была, она смотрела на меня, она чутко втягивала своими ноздрями воздух, чтобы почувствовать запах, просканировать и решить для себя мое зыбкое положение в своей пищевой цепочке.

   Я чувствовал ее, но, к моему удивлению, она абсолютно не вызывала во мне даже намека на страх.  Не знаю, это, наверное, от того, что все неизбежное неведомо, а стало быть, и не страшно. Либо просто не было сил на страх.
   Глаза слипались, но я старался не спать. Прокручивал в памяти события суматошного дня. Первый вахтовый день на буровой по традиции превращался в попойку. Пили многие, и пили, пока было, что пить.
    Я это не любил и еще с первой своей вахты придумал сказать, что «зашит» и от меня сразу отстали с уговорами по избитой схеме типа «ты че – не мужик…». И чтобы не наблюдать причудливые картины разудалого, хмельного, бездонного кутежа коллег, я отправлялся в тайгу. Там приходило тонкое ощущение свободы от неуклюжих обязательств, смурной рефлексии, необходимости соответствовать и проникаться. Там нужно быть самим собой, просто быть. От этого щемящего, сладостного чувства всегда кружилась голова.
    В этот раз все было как обычно.  Раннее утро морозным туманом, словно тонким, невесомым платком укрыло озябшие вагончики. Я вышел с карабином на плече и рюкзаком за спиной.  Шел медленно в мерзлом мареве к темной стене тайги.  Несколько лаек встали с лежанок у камбуза. С радостным визгом кинулись ко мне. Восторг, первозданное предвкушение скорой охоты переполняли их преданные сердца. Они вот такие  чуткие зверюги – стоит увидеть человека с ружьем, все – инстинкт беспощадно гонит их бежать за ним прочь от тепла и миски с теплым, вкусным варевом.
     Мне нравился Север – большой сильный пес, с мощными лапами, с белым пятнышком на нижней челюсти, будто он только что лакая пролил несколько капель молока. Сколько мы с ним исходили по тайге километров, сколько дичи он мне помог добыть! В прошлую зиму Север погиб, попав под тягач.
     Я махнул собачьей ватаге рукой, оставайтесь, ребята на базе – никто не мог заменить мне Севера.
     Шел уверенно свежий по тайге, тихой, утренней, манящей. Снега выпало еще мало, идти было легко. На белой ткани снежного ковра петляли сотни ниточек следов разной живности. Я старался их понять, разобрать, кто здесь пробегал. Стихли за спиной последние, самые громкие шумы и  звуки буровой и я погрузился в совершенную тишину. Только шаги и дыхание – нереальное ощущение.  Вдруг, впереди, в десяти метрах увидел круглую морду кота! «Бред,- думаю,- откуда здесь кот? Ближайшее человеческое жилье в пяти часах лета на вертушке. Ааа, Соболь – вот кто этот кот!
     Ни разу за все вахты не попадался мне этот зверек, ни разу, а тут совсем близко!  В ту же секунду вскинул карабин и, почти не целясь, выстрелил. Подбежал – никого, на снегу несколько красных пятен и дальше уходящие по снегу струнки следов. Побежал по ним.
      Соболек, не смотря на ранение, бежал очень резво. За полчаса проворного бега я кроме его замысловатых ниточек-следов даже хвоста впереди не увидал. Но догнать подранка необходимо- охотничий  неписаный закон. К полудню небо стало серым и низким, посыпал меленький снежок.
     Следы стали менее четкими, сил тоже поубавилось. Надо же, пробегаю тут пол дня за подранком! Досада усиливалась, пот валил градом. Стоп! А это что еще за новости? Рядом с едва уже заметными под насыпающимся снежком следами зверька, отчетливо пошли следы сапог человека. Кто это тут еще за моим подранком припустил? Думал, а сам, подняв ногу, посмотрел на свою ступню, хотя это было уже лишним, все стало понятно и так. Вот так соболек, мать его,  четыре часа вел меня по кругу радиусом эдак с десять – пятнадцать км и был таков!
    Ну и ладно, стало быть, царапина у него всего то, вон как утек, да и пускай себе. Желания продолжить охоту пропало вовсе, решил идти на базу. От буровой я отошел километров на десять, звуков не слышно. А как же сориентироваться – солнца то совсем не видно? Легкий такой холодок по спине. Прикинув приблизительное, как мне казалось направление - пошел.
     Снежок припустил – следы мои полностью укрыл. Уныло, есть захотелось. День зимний в этих широтах короток – после полудня туда-сюда и к горизонту. Темнее быстро. Понял – иду не туда. Заходил по кедрам огромным, стеной стоят, а тут редколесье какое то пошло и вдруг вообще вышел на необъятное глазом поле – одни кустики да трава сухая под снегом.
    Да только не поле это, а болото, с бездонными трясинами, которое может, тянуться сотни километров. Повернул обратно.
   Иду будто по своим следам, а все вокруг не то совсем, совсем не та тайга, что только прошел! Стали поваленные деревья то тут, то там попадаться, и стоп!    

   Сколько хватает глаз – один бурелом сплошной. Гигантские исполины кедры, сосны в совершенно хаотическом рисунке повалены друг на друга. Что за сила тут прошла, что как спички такие кряжи положила вповалку!  Под стволами пролезть невозможно, там сучья все переплели, да и над ними не пролезть - высоко. Повернул в сторону – другого варианта нет. Иду и физически чувствую взгляд в спину. Обернулся резко – и только кончик хвоста этого, соболиного раз и мелькнул в чернеющей пустоте под буреломом… 

Продолжение следует