Конверсия

Конверсия- в психологии защитный механизм психики, проявляющийся в тенденции переживать соматический дистресс в ответ на психологический стресс


-Даже на шахте, на хорошем участке, если повезет, за пять лет ты машину не купишь. А тут, пять лет за границей, приезжаем, у нас по Волге! Если дело пойдет – останемся, нет -  перейдем в народное хозяйство. Или еще куда.
  Так друг уговаривал  остаться служить  в армии, поехать в загранку, непременно в Венгрию, там лучше всего. И уговорил. Тяги у него, лохматая лапа, как тогда пели:
Кого люблю? Люблю я тётю. Простую тётю из ЦК.
Простую тётю из ЦК.  Она везде своя рука.
И у него была своя рука. Но, может,  скучно было одному ехать, или еще чего, уговорил и меня.
Ну, ладно, Венгрия так Венгрия. Перспектива оказаться через пять лет  за рулем Волги дразнила воображение.
  Все прошли. Осталось  пройти стажировку в войсках, получить погоны лейтенанта, и вот она, Венгрия, страна Эльдорадо.
   Накануне выпили на последние. Чего их беречь?  Утром, примерно семь сот таких же  искателей удачи, погрузили в Икарусы и отправили в дивизию. В дороге всех мутило, и на всех было одно желание – быстрее доехать.
  Прибыли. За посадкой гудели танки. Перед нами чистое поле. За полем лес, в нем нам предстояло прожить три месяца. Дорога, прогулка на свежем воздухе, вернула большинству хорошее настроение. Вдобавок, за лесом, оказалась  баня. Правда, она отличалась меньшим комфортом от городских бань с пивком и веником, но  раз надо, так надо. Разделись наголо, прошли сквозь  баню, и оказались на лужайке, сплошь усеянной  стопками военной амуниции. Стопка трусов,  маек,  штанов,  курток,  пилоток,   ремней,  сапог,  портянок,  фляг , и разных чехлов. Удивляло, что  практически всё обмундирование было в ширину больше, чем в длину. Первая беда, найти себе нормальное, не битое, не разное, комплектное , более менее сносное .
Фляги оказывались без пробок, ремни без пряжек, котелки  не вмещали кружек, портянки едва хватало на один оборот. Бывалые принялись бить сапоги кирпичами. Все последовали их примеру. Умягченный таким образом задник, снижал опасность появления  кровавых мозолей.
Хотели  кое-что взять из гражданской одежды – не тут-то было. Баня  оказалась санпропускником системы ниппель. Обратного хода больше не было. С тоской мы провожали груженный нашими вещами грузовик. По его облезлым бортам было видно, что наш бронепоезд хоть и стоит на запасном пути, но без угля, еды, боеприпасов…
   С большим  воодушевлением приняли команду следовать на прием пищи. Три полевых котла стояли в ряд. К ним можно было попасть только через поднятую над землей бочку, из которой спускалась  труба,  пробитая во многих местах, и  представлявшая импровизированный душ для мытья посуды. Все сразу заподозрили бочку в укрывательстве витамина Нестоина.  Но пройти мимо, не замочив котелка,  было невозможно. Прошмыгнувшие, как с голодного края, толпились у первого котла. Повар с застывшим лицом, глядя поверх голов куда-то вдаль, мерно черпал какую-то гущу и вываливал за борт. Требовалась особая сноровка, принять порцию котелком, а не формой. Но, и поймав килокалории, сразу обжигала ручка, мгновенно нагреваясь до температуры сине-серой булькающей жижи. Дальше чай в кружку ловишь тем же методом, идешь, балансируя обеими руками  за стол. Стол из снарядных ящиков, поставленный на свежеспиленные пни сосен. Рядом лавки, из не струганной доски, сплошь покрытые смолой.
   Жижа оказалась гранулированной картошкой, урожая пятидесятых годов, синеватые осклизлые комочки, размером с  чечевичное семя.
  Пока приглядывались, пока пытались есть или пить раскаленную еду, появился сержант, скомандовавший «Становись!».  Возмутившись, пытались качать права, но не тут-то было – армия! Наскоро похватав со стола хлеб, рассовав по карманам, строились.
-Медленно! Очень медленно! Разойдись!  Становись! Шагом марш! Песню за-пе-вай!
Какую еще песню? Не жрамши. А … вам, а не песню.
-Отставить! Кру-гом! На месте стой! Дальше у вас по расписанию личное время. Но, поскольку петь не умеем, будем в личное время учиться петь. Взвод! Кругом! С песней, строевым шагом, марш!
  Вот они, тяготы и лишения. Почему нельзя по уму  покормить? Зачем этот цирк с песней?
-Отставить! На исходную шагом марш!
  -Давайте споем уже что-нибудь. Олежка, запевай!
-Я слов  не знаю!
-Давай, что-нибудь, тут только один куплет до поворота поместится!
Так мы применили в первый раз  тактический ход, соединяющий пространство и время, позже мы частенько им пользовались, выполняя приказ копать от забора и до обеда.
  Следующие проходы мы нестройно затягивали  строевые песни, но вскоре с особым энтузиазмом подхватывали  строчки:
Вьется, вьется, в рот оно …
Командиры впереди.
Ночью комары не давали спать. Только  уснули, раздалась команда «Тревога!». Все куда-то побежали. Опухшими от комариных укусов глазами мы силились угадать направление. Что еще за тревога? Куда бежим?
   А бежали мы в бесконечные просторы соснового леса, в котором,  почему-то, нашлись  лопаты, которыми мы принялись копать  бесформенные ямы. Смысл этой процедуры был не понятен, и в виду отсутствия какого-либо освещения, и даже звезд на небе, тёмен. Пустопорожние разговоры о смысле бытия, голодном желудке и песком за воротом плелись  до появления серой зоны на востоке. Командиры объявили отбой тревоги и отвели нас на покой.
Через пару-тройку таких тревог в ночи я научился спать стоя в строю, спать , шагая по дороге, не говоря о том, что все перекуры сливались в один долгий сон.
-Пять минут перекур! Разойтись!
Рука автоматически сдвигает пилотку на затылок, вторая амортизирует приземление, потому, что все происходит уже в падении. Горизонтальное положение принято! Какой-то бред поплыл в голове вместо сна. И тут пинок по сапогу.
-Становись!
-Как, пять минут еще!
-Уже прошли пять минут. Стать в строй!
Между занятиями к строю подходит неизвестный капитан.
-Предъявить личные вещи к осмотру!
А что предъявлять? Платок, иголка с нитками, ложка.
-Хлеб прячьте, быстрей!
Один не успел таки.
-Вас что, армия не кормит? Вы что? Голодаете? Весь советский народ не покладая рук…
Вскоре все семьсот с гаком солдат стояли на солнцепеке в каре и наблюдали за несчастным , который не успел выбросить хлеб. Тикало личное время. Все семьсот камрадов готовы были убить недотепу. А он стоял  посередине поляны, в центре каре. и, глотая слёзы, тянул резину.
-Ешь!
-Я больше не хочу!
-Тебе говорят – ешь! Сержант! Помогите бойцу.
Как же съесть буханку хлеба на виду у всего воинства, когда слезы льются градом, а в голове мысли о том, что в жизни нет счастья, и что такое «не везет» и как с ним бороться. В перспективе неудачника ждали тумаки собратьев, как компенсация за потерянное личное время.
  Попытки перехитрить ситуацию, воспользовавшись опытом предыдущих поколений, ни к чему не привела. В первый же день, вернувшись в лагерь, мы увидели кучу пакетов, кульков, бутылок, которые мы тщательно спрятали  вокруг, зарыв глубоко в песок. Лекция о дизентерии на солнечной стороне лицом к  начальству была бы содержательной, но ее читал наш фельдшер, единственный медик, у которого, как выяснилось позже, было одно на все времена  и от всех поголовно болезней  лекарство – зеленка.
   Инструктаж до слез ничуть не помог. Мы не избегли  поголовной дизентерии. Первые десять заболевших были отправлены в далекий госпиталь. Остальных лечили на месте. Местность у нашего сортира – двух бревен над рвом, огороженных с трех сторон снарядными ящиками - представляла трогательную сцену. Группы по двое-трое вели неспешную беседу, как вдруг кто-то говорил:
-Извините, вынужден отлучиться.
Еще смешнее были учения , когда из трех танков один прекращал движение. Из него выскакивал экипаж и стремительно рвал на себе комбинезон. После завершения процедуры, танк снова готов был выполнять учебное задание, но уже ни во время ,  ни в пространство наступающего подразделения не вписывался никак.
   Всех собрали, построили, один из отцов- командиров, прошел перед строем, показывая какую-то траву. Я стоял в четвертой шеренге и видеть цвет травки никак не мог.
-Что там такое?
-Зверобой.
-И зачем?
-Собирать идем, для лечения.
-А что собирать, я его в жизни не видел.
-Да, желтенький такой.
Надо ли говорить, что все желтенькое было собрано с соответствующим энтузиазмом, заварено, и…
После употребления все, кто еще держался на ногах, присоединился к гуляющим у ватерклозета группам.
По ночам мы по-прежнему копали не мыслимые ямы, добывая белый песок. Из него была образована линейка, длинное надгробие из утрамбованного  песка. Кроме того, у каждой палатки шишками были выложены данные: номер отделения, взвода, роты. Шишки предательски темнели. Их  срывали заново, пока не разжились прекрасной зеленой краской в танковом парке. Ночью какой-то инвалид непременно проходил по утрамбованной линейке, и следующая тревога  была обеспечена.
   В лагере трудились два повара и душегуб. Если с поварами всё было ясно, то роль душегуба долго оставалась за гранью понимания. Наконец, объявили, чтобы по отделено шли на помывку.
Мылись в странном агрегате, который ревел как реактивный двигатель. На два-три человека выдали мыло. Такого я еще никогда не видел. Мыло было прозрачно, как стекло. Но самого главного мы не узнали, пока не намылились. Мыло быстро разъедало грязь и кожу. От нестерпимой боли все ринулись в душ – кусок трубы в окружении брезента. Но вода была в переходном агрегатном состоянии, между  жидкой и газообразной фазой. Покрываясь волдырями, пять-шесть бойцов орали:
- Холодную дай! Сваримся!
Душегуб флегматично перекрывал кран, подавая холодную и через пару секунд из помывочной раздавались следующие вопли:
-Заморозил! Горячей добавь! Душегуб!
Через месяц мы решали эти бытовые проблемы по-другому. На полигоне танки вырыли глубокую колею, в которой поселились лягушки. Вырыли, и по какой-то причине долго не ездили этим маршрутом. На дно колеи была брошена железяка, толи броня, толи кусок бочки. На этой железяке мы и мылись. Неспешно, с удовольствием. Задним умом понимая, что придет и зима с морозами. Но до неё было страшно далеко, а мы привыкли жить короткими промежутками, не длиннее. Чем от завтрака до обеда, от обеда до ужина. Все остальное было уже не важно.
   По неведомой причине, нам разрешали отрабатывать вождение только в ранние часы перед рассветом. А на вождение дали грозные танки второй мировой – ИС-3, или Т-10м. Их предоставлял один из трех полков – тяжелый. А другие – средний и коммунист, дрессировали по другим дисциплинам. Танкам требовалось пройти по формуляру еще 400-700 километров и их перегоняли на китайскую границу, чтобы сделать очередной долговременной точкой. Эти километры нам и требовалось накатать.
  Тут стали вырисовываться разные пикантные подробности, о которых умалчивали наши преподаватели в уютных классах. Оказывается, конструкторы предусмотрели, чтобы вражьи солдаты никоим образом не смогли забраться на танк. На случай близкого контакта с неприятелем. Броня была гладкая и никаких ступенек, скоб, лееров и т.д.не предусматривалось. Однако, гораздо чаще в танк вынужден садиться свой экипаж. И не просто садиться,  а  по команде, на время, по нормативу. И когда на сапогах полпуда грязи, когда лист металла уже сам весь в грязи, от контакта с предыдущими экипажами. Невозможно передать, какой он твердый, на ощупь. Когда на всем бегу, ты его коленями щупаешь. И локтями.
  Но, вот экипаж уже на местах. Жму кнопку МЗН, затем стартер, сквозь шлемофон меня глушит выхлоп двигателя, выведенный без всяких глушителей просто вверх! Очень удобно, бойся, супостат, мы идем! Но, не тут-то было! Рычаг КПП дрожит в руках и отказывается перемещаться по кулисе. Ни энергичные надавливания на педаль сцепления, ни невероятные усилия на ручку ничего не приносят. Рядом с коробкой передач лежит какой-то лом. Втыкаю его в прибор – потом разберемся, какой – и тяну ручку на первую скорость. Ура! Скорость включилась, танк сказал «быр-быр-быр» и поехал. Медленно, но едет. Жму газ до пола, получаю  звуки выше, но на скорость это никак не повлияло. Логично, что пора переходить на более высокую ступень КПП. Пытаюсь повторить манипуляции с ломом, не успеваю, танк останавливается и всё начинается сначала.
   Спустя какое-то время, танк мчится по песчаной дороге. Песок за годы  службы полигона превратился в мелкодисперсную пыль, и летит с гусениц далеко вперед, начисто лишая возможности что-либо разглядеть. Где-то тут есть фара. Ага, вот она. Включаю, серое облако пыли окрасилось в желтый свет. Видимости по-прежнему нет. Высовываю голову из люка и так, ориентируясь по сторонам, продолжаю движение. Как же на них деды воевали? Впереди бугор, довольно крутой скат. Ничего, танк на второй передаче медленно и верно движется вперед.
«Быр-быр-быр»
Пыль уже не так сильно портит жизнь. Я вижу конец бугра, скоро дорога пойдет вниз. В люк я вижу синее рассветное небо. На нем ни облачка, так бы ехать и ехать. А где же земля? Насколько удается видеть вокруг только небо. Вверху, слева, справа. А танк все прет вверх, кажется уже  на последних катках стоит. Вдруг желудок поднялся к горлу, танк полетел вниз. Полет был таким долгим, что невольно приходит в голову мысль:
-Сейчас он со всей дури бахнется о грунт, меня вожмет в кресло, а затем, по инерции выбросит в люк. И я, как волк из «Ну, погоди!»,  помчусь от пятидесятитонной громадины вниз по склону, уворачиваясь от гусениц. Я раскорячился, упершись ногами в броневой лист, и все ждал удара о землю. Долго ждал. Наконец, танк приземлился и стремительно покатился вниз. Вот и конец дороги. Финиш. Он же старт. Смена экипажа. Эх, жаль, нельзя майора задеть, с удовольствием раздавил бы.
-Вы коробочку видели?
-Какую коробочку?
-Ясно. Взять лопаты и пойти отрыть вешки.
  Вешки мы теперь увидели, три. Остальные три были где-то в песке, справа, или слева.  Пока ковырялись, ища двухдюймовые трубы, на вершине показался  очередной танк. Увидев выражение лица водителя, мы поспешили уйти подальше от дороги. Ни тогда, ни потом вешек мы не нашли.
   После обеда повели в танковый парк на обслуживание техники. Здесь, смывая спрессованную пыль с ходовой части вешки и нашлись, они были намотаны на ведущую звездочку и совсем не мешали движению.
  Возвращаясь в лагерь, мы решили срезать, и пошли через средний полк, мимо длиннющих ангаров с техникой. То, что нам открылось, сразило наповал. Машины стояли на подпорках, всюду зияли пустые глазницы фар. Моторы светились  насквозь, капоты открывали девственную пустоту. Кунги танкоремонтных мастерских  были разграблены. На фанере красовались отпечатки украденных станков и станочков. Резина, если и была, то была потресканной от старости.
-Товарищ, майор! А это что за склады?
-Это арсенал, на случай войны. Вон, в том боксе аккумуляторы стоят, остается донести до машин, завести и в бой!
Мы как-то сразу поняли – мы за мир! Избави Бог…
   Наш лагерь назывался по фамилии начальника полковника Клишина Клишинвальдом. Всё живое, завидя его издали, стремилось уйти, укрыться, уползти. Для него копали белый песок, красили шишки, перекрывали нормативы. Как-то стоим на волейбольной площадке – сетка между сосен. Форма одежды номер два – трусы, сапоги, майка.
-Это что? Почему стоим?
-Товарищ полковник! Разрешите доложить, ждем мяч, будем проводить соревнование по волейболу.
-Так, начинайте играть, скоро мяч принесут.
   Это он выдумал, как соединить пространство и время, копая от забора и до обеда,  как найти роторный экскаватор(замена на роту солдат). И если все офицеры ходили перед ним строевым шагом, то нам и подавно, хорошего не жди. Необыкновенный самодур, искалечил жизнь многим ребятам.
  Ротный был лейтенантом. Лет под сорок. По началу, мы издевательски говорили: «такой молодой, а уже лейтенант». На погонах странным образом  темнела еще одна звезда. И отверстие. Был он несколько раз старшим лейтенантом, но встреча с полковником Клишиным была для него роковой. Тянулся из последних сил за званием, получал, и снова терял. Он уже не обращал внимания на отверстие в погонах и принимал удары судьбы стоически. Его могло спасти одно – полковник умрет, его убьют на войне, трагически погибнет в мирное время или…
   Даже перевод полковника в другую часть спас бы его. Перед нами он потерял, а при нас получил обратно звезду старшего лейтенанта. Сколько еще раз происходило подобное, нам неизвестно. Мы старались не подставлять его. Но, он уже попал в прицел начальника и каждый свой визит полковник Клишин начинал с  нашего ротного.
   Хитрые военные сделали  силуэт танка из двухдюймовых труб, обтянули его сеткой с камуфляжем и поставили как мишень для стрельбы ночью. Слабенький фонарик едва подсвечивал его. Танки взвода, целясь в ночной прицел, сходу должны были поразить цель. Пролетая  через сетку, снаряд оставлял в ней отверстие, по которому и ориентировались – попал, не попал. Солдатики потом наскоро штопали сеть и все повторялось.
  Три танка, урча моторами, ушли на директрису. Спустя время было слышно три выстрела. Вернулось два танка.
-Что это у тебя? Танк потерял? Ну, лейтенант, иди, ищи!
   Долго ли, коротко ли, нашелся третий. Стоит себе в поле танковом. Вроде спят все.
Подъехала штабная машина.
-Лейтенант, иди, буди!
    Ротный влез на танк, открыл люк башенным ключом, посмотрел, слез на землю и стал по стойке смирно.
-Доложить, что произошло!
-Не могу знать!
-Куда же тебя еще понижать? В прапорщики?
   Клишин весело зубоскалил. Для полного удовлетворения, он решил разобраться лично. С помощью других офицеров, ибо грузен,   влез на танк, открыл люк. Внимательно посмотрел и с высоты своего положения сказал:
-У тебя, лейтенант, даже люки не открываются! Почему люк забит черт знает чем? Куда ноги совать?
Дело в том, что под люком не было привычной пустоты боевого отделения. Ну, как пустоты, напихано, конечно всякого, ужом залезть можно, руками штурвал нащупать. Сзади вычислитель, спереди прицел, слева оборудование на броне, справа защитный щиток пушки. Залез и сиди, кнопки щупай. А тут, люк открывался, но пустоты не было. Что-то гладкое и серое закрывало пространство боевого отделения.
Полковник нагибается и открывает второй люк. Там,  то же самое. Нет пустоты. И не найдя ничего лучшего, сказал:
-Немедленно навести порядок!- сказал и пошел прочь в сопровождении офицеров.
   А дело было в том, что экипаж танка долго не мог разглядеть мишень. Уже подъехали почти вплотную. Тут командир видит огонек, и, считая это подсветкой цели, жмет на ТКН, пушка поворачивается на цель и, поскольку расстояния уже не оставалось, наводчик открывает огонь. Ничтоже сумяшеся, экипаж прибыл на исходную. А их партнеры, получив по башне бронебойным снарядом, остались в танковом поле, придавленные всем навесным оборудованием. Огонек оказался габаритным огнем соседнего танка. Последний штрих  поставила противорадиационная набивка – толстый слой просвинцованой резины, укрывающий башню изнутри. Упав на экипаж, защитная набивка провернулась и закрыла отверстие люков.
   Как-то мы подсмотрели, что повара прячут в душегубку тушенку. Двух мнений быть не могло. По тихому изъяли банку, но съесть сразу нет возможности. Решили припрятать, до лучших времен. А куда? Вокруг лес, окопы. В них навалено всяких банок пустых, ну и экскрементов разных. Прикопали, навалили заметную кучу сверху, лежи, жди до вечера, после отбоя мы до тебя доберемся.
    Ночью пришли, отыскали самую большую кучу дерьма. Нашли банку, ушли далеко в лес и, глядя в небо на далекие звезды, с аппетитом съели тушенку. Наутро душегуб гонял поваров, швыряя в них топор. Но, лес был густой, а повара вертлявы. В общем, все остались живы.
   Сдача норматива по броскам гранат из танка. На первый взгляд ничего такого. Сиди себе, жди команды. Скажут, к примеру, противник справа, достанешь гранату, откроешь люк, снимешь кольцо и бросишь в сторону противника. Все так, но только немножечко не так. Граната в подсумке под креслом лежит. Кресло подпружинено и  плавает туда, сюда на разные высоты. Ну, это ладно. Шлемофон подсоединен к внутренней системе связи и к рации. По ней приказ придет, куда гранату  швырять. И кабель короткий, наверх не хватает. Его сначала отсоединить надо, потом уже гранату доставать, потом люк открывать, а он тяжелый, потом кольцо и бросок, только так норматив не сдашь. Не уложишься во время. Оттого исхитряются бойцы, каждый на свой манер. Кто шлемофон загодя снимает, кто кольцо вынимает до того как. И случается всякое потом. Тот оторвал кабель, тот люком палец отбил, тот гранату в отделение упустил.
-Отрабатываем упражнение «Взвод в наступлении». Боевой порядок  боевая линия. Вы механик водитель, вы наводчик, вы командир танка. Вы трое – следующий экипаж. Вы – следующий. Позывные «Сокол 1», «Сокол 2», «Сокол 3».   Наступаем в направлении ориентира один. Командир взвода, отдать боевой приказ!
-Товарищ майор, как же без танков наступать?
- Каком кверху! Пеше по конному!
- Как это?
-Очень просто, имитируем  движение танков в составе взвода. Команды подавать громко, расстояние между экипажами 50 метров. Ясно? Занять позицию перед атакой!

   Танкисту необходимо видеть бой и с другой стороны. Поэтому мы штурмуем опорный пункт условного противника в пехотном порядке. И сразу так ясно стало то, что имелось в виду древними. А именно: «Военное дело просто и вполне доступно здравому уму человека. Но воевать сложно». Так немец сказал, Карл Филипп Готтлиб фон  Клаузевиц. Штурмуя первую линию окопов, столкнулись с простой проблемой: АК переложил в левую руку, для правши сложно левой на бегу в подсумке гранату искать, а автомат, ладно, придержит,  правой полез в подсумок за гранатой, вот же передовая линия в тридцати метрах уже, пора кинуть гранатку-то.  И тут ноги попали в МЗП – малозаметное препятствие. Это проволочка такая, тоненькая, в траве не заметная совсем, но прочная. Носом в землю со всего маха хрясь, а в противника полетели не гранаты, а сапоги, как из пращи вылетели, проволока-тетива постаралась, и белая байка портянок была отличным сигналом - повержен! Хорошо, чеку не успел снять, автомат и граната в стороны разлетелись.
   В детстве мы бегали с деревянным оружием и имитировали звуки выстрелов. Это было вполне нормально. Но, когда взрослые люди повторяют подобное…
   Да, в детстве все было по-другому. И погоны хотелось настоящие, и настоящим гильзам завидовали. А, как хотелось настоящий пистолет! У банка, мимо которого мы топали в школу, можно было вдоволь на ружья охраны насмотреться. Военная романтика.  «Падай, ты ранен». И вот, все настоящее, ну, почти. Только как-то уже не хочется, приелась романтика. Всего-то на четвертом месяце. Какая там Венгрия на целых пять лет с таким дурдомом! А, как ротному, звания давать-снимать станут? А, солдатик, какой, палец-руку-ногу отобьет? А, гранатку внутрь танка уронит? А, стрельнёт не туда? Пойдет пеше по конному, да и потеряется, Сусанин? А от дизентерии помрет?  А, Клишинвальд очередной?      
     Провались оно всё! Едва вырвавшись на волю, ни о какой армии речи уже не шло.
Звездочки залили на вокзале шампанским. Водку еще было рано подавать. Выпили и в рассыпную! Пусть служат, кому романтики в детстве не хватило, кому нервов хватит пережить Клишиных, кому в радость атаковать пешем по конному. А мы на производство, попробуем, почем она копеечка.