Васанские пилигримы часть 4

 Каждый из нас должен индивидуально решить
 свою судьбу. Каждый должен лично уверовать,
 что Иисус Христос спаситель и Господь.
                Четвёртый духовный закон


                ВАСАНСКИЕ  ПИЛИГРИМЫ

         ЧАСТЬ  ЧЕТВЁРТАЯ

Глава  первая.      Е Л Ь С К И Й     И    В А С А Н С К А Я

   Машина Ельского выехала с просёлочной дороги на трассу, но повернула в противоположную от Приазовска сторону, на восток. Алевтина  осенила  крестным знамением широкую серую ленту асфальта,вырывающуюся из-под колёс чёрного «Джипа », и встревожилась, куда её везут.

-Неужели ты меня боишься?- не оборачиваясь, спросил Ельский и неестественно рассмеялся.- Не беспокойся, в лес, как красную девицу из сказки, тебя не отвезут, к дереву  не привяжут, на съедение волкам не оставят. Ты же такие сказки моей Юльке в детстве рассказывала?!
«Да уж лучше к волку в пасть, чем к тебе в объятия»,- подумала Васанская, а  вслух сказала:
-Вы всегда, Лев Львович, чем-нибудь, да удивите! Странно из уст банкира слышать цитаты из сказок.
-Я  так думаю, что тебе сегодня лучше ничему не удивляться,- загадочно произнёс Ельский,- и принимать всё на веру, как  когда-то Юлька  принимала на веру твои сказки. Сиди молча и лучше молись.

    В Приазовске Алевтина жила практически безвыездно, поэтому  плохо ориентировалась в административно-территориальном делении края. Однако паломничество, совершённое с двумя сёстрами во Христе  истекшим летом, помогло ей сейчас определить, что их путь лежал в Новороссийск. До города они не доехали, свернули в какую-то бухту, где далеко на рейде она увидела судно.
    Ельского ждал на берегу моторный катер, который Лев Львович вызвал по телефону прямо из машины. Садясь в лодку, Алевтина поинтересовалась, что за судно стоит на рейде.
-Тебя интересует порт приписки или чьей собственностью является  этот корабль?
-Лев Львович,- улыбнулась Васанская,- я понимаю, что Вы богатый человек, но ведь не настолько же, чтобы иметь такой корабль? Я хоть и не знакома с кораблестроением, но фильмы документальные смотрю. Это военное судно. Вам оно  принадлежать не может.
-Военным тоже хочется кушать,- мудро изрёк Ельский, поднимаясь на  палубу и приглашая за собой гостью.- Ты не ошиблась. В прошлом это  действительно военный корабль, а сегодня – сугубо мирное судно, на котором, впрочем, имеется оружие. Для защиты.

    Он пригласил её в каюту, обставленную модно, богато и со вкусом, сверкавшую стерильной чистотой, с которой могла соперничать лишь операционная больницы. Медсестра сейчас находилась в святая святых Ельского, куда не ступала нога даже Екатерины Львовны, о чём Ельский ей скажет позже.
    Алевтину шокировала не столько комфортабельность каюты, сколько её обитательницы. Это были четыре молодых женщины. Васанская старалась не смотреть на них, отводя взгляд расширенных от ужаса глаз. Однако в какую бы сторону она ни поворачивала голову, всё время видела изуродованные, не имеющие никакой пропорции,  двугорбные тела, отражающиеся  в  зеркальных стенах каюты.

    Женщины, встревоженные появлением  незнакомки, быстро встали:  кто с дивана, кто с кресла, прикрыв  обнажённые тела кто чем, в первую минуту не сообразив, что их оголённые спины отражаются в зеркале.
    В каюте было жарко и душно. Однако причиной их обнажённости была не высокая температура, а отсутствие у них одежды. Женщины были собственностью Ельского, его вещами, как он пояснил, поэтому своих вещей иметь не могли. Он дарил им в изобилии игрушки – дешёвые драгоценности, которыми они обвешивались с головы до ног, иногда воруя их друг у друга, что всегда влекло за собой драку или ссору между ними и что сильно забавляло Ельского.

    С диадемами в убранных волосах, обвешанные бижутерией, как новогодние ёлки, они выглядели вульгарно и безобразно. Алевтину передёрнуло в нервном тике от всего увиденного.
-Что это значит?- спросила она у Ельского с нотками омерзения в голосе, не смея поднять глаз от пола.
    Тот хмыкнул:
-А это то значит, что они могут посчитать тебя за соперницу. Ты напротив них красавица,- Ельский смерил Алевтину  с ног до головы раздевающим взглядом.- Они же не знают, с какой целью ты здесь объявилась.  Вдруг ты желаешь отбить меня у них? По-русски они не понимают, объяснить  им ты ничего не сможешь. Одну женщину я не успел спасти. Они её изуродовали. Женщина – калека или уродка стыдится обнажать своё тело перед  физически совершенной женщиной. Так мне объяснил  один психолог. Лично мне эти уродки нравятся. Они умеют возбуждать и любить. С ними интереснее, чем с валютными проститутками. Я это говорю тебе как медику.

-Как же Вы с ними общаетесь, если они не понимают языка?
-Для общения с женщиной нужны не слова,- многозначительно сказал Ельский, доставая из бара коньяк и рюмки.
-Я не пью!- опередила Алевтина его действия.
-Я предвидел такой поворот событий,- сказал он голосом человека, знающего себе цену.- «Кагор»! Специально для тебя. Думаю, ты не откажешься. Насколько мне известно, это церковное вино,- последнюю фразу хозяин каюты произнёс вопросительно-утвердительно.
    Алевтина пригубила бокал вина. Это был действительно «Кагор» - холодное терпкое вино. Она сделала несколько глотков. Её мучила жажда, раздражали духота и смесь странных запахов в непроветренной каюте.
-Я думаю, Лев Львович, Вы не тешите себя надеждой, что приобрели в моём лице новую собственность?- слова её прозвучали как приговор.
-Нет, конечно. Ни самаритянки, ни Жанны д*Арк,  как и развитое социалистическое общество меня никогда не интересовали.
    Ельский включил кондиционер, выпил ещё пару рюмок, а потом предложил гостье пройти за шёлковую ширму, отделявшую один угол в каюте. Алевтина не двинулась с места. Она словно застыла, изучающе глядя на собеседника. Ельский видел, что она его не боится, и знал, что если он посягнёт на её целомудрие,  Васанская скорее убьёт себя, чем отдастся ему. А если и будет когда-нибудь принадлежать мужчине, то только после смерти. Таких фанатичек, служащих только Богу, он никогда не понимал.
-Иди!- рявкнул на неё Ельский.- Не заставляй мня покидать каюту раньше времени! Если тебе и  угрожает опасность, то не от меня, а от этих очаровательных уродок.
    Он выпил подряд ещё несколько рюмок коньяка, сосредоточенно размышляя о чём-то, и только потом, уже хмельной, улыбнулся одной из горбуний, приглашая её на широкую тахту:
-Ну, иди ко мне, моя красавица! Я соскучился по твоим ласкам…

    До того, как самая безобразная в своём физическом уродстве женщина приблизилась к Ельскому, Алевтина была уже за перегородкой.
    Угол каюты был оклеен шёлковыми расписными обоями небесно-голубого цвета, обрамлёнными в тяжёлую фигурную металлическую рамку под золото. У стены стояла узкая кровать с металлической спинкой, тоже под золото. Интерьер каюты и мебель были выполнены одним мастером и выдержаны в одном стиле. Всё это Алевтина успела разглядеть позже, когда отвела взгляд от лежавшей на кровати молодой красивой гречанки, такой же двугорбной, как и остальные невольницы, и сжавшейся в комочек при появлении незнакомки.
    Молодая женщина была больна. Алевтина приложила ладонь к её пылающему лбу, чтобы определить температуру, и встретилась с испуганно-страдальческим взглядом, почти детских, чёрных глаз. Как  опытная медсестра Алевтина вдруг догадалась, зачем привёз её Ельский на это судно: осмотреть беременную женщину.
    Мысль, что эта девочка-калека беременна, заставила её содрогнуться. Отказываясь верить  самой себе и гоня прочь дурные помыслы, она достала из маленькой кожаной сумочки набор шариковых ручек и красной пастой  на чистом листе записной книжки начертала знак красного креста. Гречанка поняла, что к ней пришли с медицинской помощью, и позволила себя осмотреть. Опасения Алевтины подтвердились.

    Гречанка знаками попросила у Алевтины лекарство, которое помогло бы ей умереть.  Медсестра отрицательно покачала головой, раскрыв сумочку и показывая её содержимое. Но если бы у неё и было такое лекарство, вряд ли она своими руками дала бы его женщине.
    Гречанка тихо плакала. Окончив осмотр, Алевтина села на краешек небесно-голубой постели, мужественно ожидая, пока за ширмой  не прекратятся восторженно-болезненные крики безобразной горбуньи, издаваемые под аккомпанемент двух скрипок и клавишных: не занятые в сексе горбуньи исполняли незнакомую Алевтине классику и созерцали прелюбодейную сцену, осуждаемую в одной из десяти заповедей Иисуса Христа.
    Из забытья её вывел голос Ельского:
-Ну, что вы здесь притихли?
    Владелец и хозяин судна, потный и красный, хмельной от спиртного и мужского удовлетворения, обнажённый по пояс, предстал перед ними, небрежно обмотавшись небесно-голубой шёлковой простынёй.
-Ельский, у тебя дома, в спальне, простыни какого цвета? Тоже небесно-голубого? Или кроваво - красного?
-Не шипи! Если сильно интересуешься, приходи, вместе посмотрим!- он пьяно выругался.- У меня все постели голубого цвета, поняла?! Цвета глаз моей любимой супруги!
-Ничтожество! Как ты низко пал! Покайся, пока не поздно! Очисти душу свою от скверны! Остановись в грехопадении!

    Ельский от неожиданности протрезвел. Хмель разом слетела, до него дошёл смысл слов Алевтины. В ответ он рассмеялся:
-Не играй грозную Жанну д*Арк на суде перед инквизитором! Тебе больше идёт роль доброй самаритянки.- После паузы зло добавил: - Ты осмотрела эту тварь?
-Осмотрела. Она беременна. Срок пять-шесть недель. Рожать ей нельзя.  Она не разродится. Она умрёт в муках…

-Она не  умрёт в муках,- прервал медсестру Ельский.- Она сдохнет в муках! Я спущу её в трюм на съедение крысам! Или поселю в каюте матросов с круглосуточным графиком! Она любит получать удовольствия. Пусть перед смертью насладится!
-Не будь извергом! Не губи чужую жизнь. Любой человек – это храм Божий. Если кто разрушит этот храм, того Господь покарает. Ибо человек куплен дорогою ценою, так написано в Библии. Будь милостив к ней.
-Здесь не изба – читальня и не храм святой! Не надо меня воспитывать. Эта гречанка досталась мне дёшево. Я её выиграл в «кости», и у меня хватит средств на полк таких гречанок! А насчёт милости… -  Ельский запнулся,- пусть к ней будет милостив тот, кто её оплодотворил. Если это был Святой Дух, то пусть он и помилует её. Как ты думаешь, от кого она понесла?
-От тебя!

    Ельский зло расхохотался, немного удивился, а потом сказал:
-Я два месяца был за границей, а перед этим – месяц в Москве. Я вернулся три недели назад. Так от кого она забеременела в закрытой каюте, куда пищу подают через окно?!
    Он наклонился к Алевтине и сказал доверчиво, почти над ухом:
-Говорят, христианская история тоже знала такой случай? Когда зачатие произошло без мужчины? Тебе такой факт известен?
    Он заглянул ей в глаза, дохнул в лицо перегаром и потом медленно обвёл взглядом всю её, с головы до ног, задержав взгляд на расстёгнутой на груди  блузке.
-Я не плотник Иосиф, я банкир Ельский! У меня своё Евангелие!  Между нами твой Бог положил разномыслие, чтобы открылся искусный. Знай, Я искуснее тебя! Я отдаю своё серебро в рост и не жалею, и не наказан за это! Я не колеблюсь вот уже сорок лет! Я богатею, а ты нищая! Слава моего дома умножается, обо мне знают не только в России, но и за границей! А у тебя и дома–то хорошего нет! Ты одна на этой земле! Одна! Твой Бог не дал тебе ни мужа, ни детей!
    Алевтина хотела что-то возразить  ему, но Ельский не позволил ей и рта открыть.

- Знаю! Знаю, что хочешь сказать! У тебя две дочери?!  Они не твоя плоть! И по духу они тебе не близки. Они не пойдут твоим путём. Все дети – эгоисты! Они родителей забывают, а ты им кто? Мать крёстная?! Да много бы они тебя чтили, если бы материально ты ничего не могла им дать?!  Знаешь ли ты, откуда у тебя «Жигули»? Думаешь, в лотерею выиграла? Знаешь ли ты, что тогда, десять лет назад, на празднике Дня города, мне пришлось купить всю комиссию, которая оказалась ненасытной, и все призы, чтобы градоначальники объявили, что самый крупный выигрыш пал именно на твой билет?! Знаешь ли ты, на какие деньги  построена твоя дача?  Думаешь на те, что выделил тебе профсоюз, приказавший долго жить, учитывая, что у тебя мать парализована, царство ей небесное, и ей нужен свежий воздух?! Вот они тебе выделили!- Ельский скрутил две дули.

    Он был жесток и безжалостен к Васанской:
-Я «купил» главврача и председателя месткома, а они состряпали документ об оказании тебе материальной помощи! И помощь эта была оказана из моего кошелька! А ты всю жизнь гнёшь спину на свою больницу, отрабатываешь деньги, которые они тебе, якобы, выделили! Ты никогда не задумывалась, почему получаешь больше всех медсестёр? Думаешь, специалист высокого класса?! Ха-ха! Потому что главврачу и тебе идёт зарплата  со спецсчёта моего банка. Ты дура! Обвиняешь меня в том, что я скуп?! «Кто скупо сеет, тот скупо жнёт»?! Назови мне человека, кто, по-твоему, щедр?! Назови! Я хочу услышать его имя! Что же ты молчишь? Скажи, кто же был более всего щедр к тебе? Отец Рейна, за которым ты втайне убивалась и о котором молча страдала?!  Да он даже имени твоего не знал! Его глаза никогда не опускались на уровень твоего роста! Ты целомудренна до сегодняшнего дня не потому, что посвятила жизнь Рейну и своему Богу. Наивная! Ты не являешься невестой своего Бога. Ты и женщиной не стала  не потому, что сберегла себя, а потому, что не понадобилась ни одному мужику! Тебя просто никто не захотел иметь как женщину! А если бы предложили, то ты бы не устояла, потому что каждая женщина – самка! Все бабы похотливые! Все! В каждой из вас сидит  мартовская кошка, каждая из вас – нераскаявшаяся Мария Магдалина!  Все грешны, все прелюбодействовали, кто наяву, а кто – как ты – в мыслях! Вон пуговички на платье расстегнула…  Жарко тебе? Да если я сейчас захочу, то ты и платье скинешь! И будешь умолять меня, помочь тебе стать женщиной… Ты просто не была в руках настоящего мужика, такого, как я! Ха-ха!
    Он взял её за плечи и развернул к себе, прикоснувшись к подбородку, поднял её лицо вверх:
-Плачешь? Правильно делаешь. Знаешь, в чём мы сходны? Ты крёстная мать,  а я – крёстный отец. Правда, крестники у нас разные. Твои тебя ни во что не ставят, особенно Юлька. А мои крестники почитают меня как Вседержителя!
-Замолчи! Не смей сравнивать себя со Всевышним! Ты будешь наказан  Им. Правильные слова написаны в Библии: «Ничтожные из сынов человеческих возвысились…». Ты ничтожество! Знай, что когда восходит солнце, то настаёт зной. Зной иссушает траву, цвет её опадает. Так увядает  и богатый. Люди, делающие беззаконие, как трава, скоро будут подкошены, и, как зеленеющий злак, увянут!-  с болью обличала она его. Ты не мне добро делал.  Своим богатством  хотел приручить ко мне Юлию. Напрасно старался! Я смогла бы удержать её возле себя и без твоих денег, одной своей любовью, потому что я сильнее тебя.

    Васанская перекрестилась и продолжала:
-Господь сказал мне: «Довольно для тебя благодати Моей, ибо сила Моя совершается в немощи». Когда человек немощен, тогда он и силён, потому что с ним Господь. А ты одинок в этом мире. Глуп ты, а не я! Всевышний открыл мне истину свою: «Уповай на Господа и делай добро. Утешайся Господом, и Он исполнит желание сердца твоего. Предай Господу путь твой. Делай добро и будешь жить вовек!» Ельский, под тобой горит земля, ты подошёл к краю пропасти, тебе грозит гибель. Остановись перед бездной, оглянись назад. Затуши добрыми делами пламя, которое подкрадывается к тебе и в котором ты можешь сгореть, как иссохшая трава. Внемли страданиям этой бедной гречанки. Путь Марии Магдалины ты ей сам избрал, но она уже раскаивается в нём. Прости её, как я прощаю тебя за всё, что ты тут наговорил, как Господь прощал тебя до сегодняшнего дня и хранил. Отдай мне эту женщину! Бог не простит меня, если я ей не помогу. Ты же видишь её уродство. Она не сможет родить. Я удивляюсь, как она  до сих пор ещё жива. У неё температура под сорок. Она сгорит изнутри…

-Выходит, ты печалишься не столько о ней, сколько о себе?! Боишься,  что  Бог тебя не простит?  Не бойся. Я этот грех возьму на себя.  В больницу  поместить её не могу. Я даже с судна не могу её вывезти, потому что российскую границу она пересекла в чемодане дипломата. Деньги на её лечение я принципиально отказываюсь тратить, ибо семя, которое в ней растёт, не моё. Блудливого кота в своём экипаже наказывать не стану, но я его найду. Он собственноручно упакует эту сучку в чемодан и привяжет к якорю. Это всё, что я тебе обещаю.- Он прошёлся по каюте и продолжил:
-Надеюсь, обо всём увиденном и услышанном ты поведуешь только своему Богу. Я разрешаю поделиться с Ним этой скорбной новостью. Его гнева я не боюсь. А сейчас прощайся с этой тварью, пока я приму  душ и оденусь.  Ты здесь и так задержалась дольше, чем надо. В город тебя отвезут одну. У меня здесь дела.

    Ельский ушёл в ванную комнату, дверь в которую скрывалась за одним из зеркал, и, веселясь напоказ, увёл с собой четырёх своих горбатых наложниц.
    Гречанка тихо плакала, одной рукой прикрывая обнажённую грудь, а второй держась за живот, страдая от боли. Алевтина прикрыла её голубой шёлковой простынью: в каюте стало свежо от работающего кондиционера. Васанскую из жара бросило в холод, начал бить нервный озноб. Она оглядела все углы каюты, ища и, конечно же, не находя ни одной иконы. Вынула из сумочки маленькое серебряное распятие, поставила его на инкрустированный столик и молча помолилась, прося у Господа лёгкой смерти для гречанки, которая временами теряла сознание от боли, но кричать боялась: хозяин запретил.

    Алевтина вспомнила, как недавно в роддоме в голос трое суток выла одна женщина, отказавшаяся от кесарева сечения и пожелавшая родить  самостоятельно, но так и не разродилась, потому что тазовые кости были узки. Плод задохнулся в утробе матери, и мёртвого ребёнка вынимали  по частям, щипцами…

    На прощание Васанская перекрестила гречанку и отдала ей распятие. Это всё, что она могла сделать для неё доброго…  Алевтину продолжало трясти как в лихорадке, зубы стучали мелкой дрожью. Она была близка к обмороку и держалась из последних сил, чтобы не позволить Ельскому дать себя пожалеть. Она хотела его ненавидеть, но не могла. Она страдала от его жестокости, испытывала угрызения совести от собственного бессилия, занималась самоедством, обвиняя себя в том, что не смогла убедить этого человека отказаться от греха.  Продолжая мысленно анализировать, что можно сделать для спасения беременной гречанки, понимала, что абсолютно ничего. Даже если она сообщит обо всём Фёдорову, а тот - вышестоящему начальству, всё  равно ни одна опергруппа, ни один таможенный патруль не поднимется к Ельскому на судно, у которого «всё куплено и всё схвачено», да и само судно  вряд ли кто найдёт…

    Ельский приказал охраннику наградить Алевтину за трудовой визит норковой шубой на атласной  подкладке: на море свежо, да и трясёт её, как в лихорадке. Запретил говорить, что это награда, подозревая, что Алевтина выбросит манто в море и будет по частям выплачивать её стоимость  из своей нищенской зарплаты.
    Провожая её, Ельский сказал:
-Манто вернёшь мне лично, при встрече. Постарайся выполнить две просьбы. Первая: не наделай  глупостей. Сама понимаешь каких.  Вторая: навести Катерину, подежурь около нее. Она нуждается в причастии.

     И Алевтина попросила охрану Ельского отвезти её не домой, а в особняк на Набережной. Кутаясь в дорогую шубу, какую в их городе носила только одна, самая богатая  женщина, она рассудила, что её место сейчас возле Екатерины Львовны. Она размышляла о превратностях судьбы.  Когда-то у постели умирающей подруги Аннушки она поклялась отомстить Фёдорову и Ельской. Она прокляла Екатерину, считая  её виновной в крушении любовных и материнских надежд  Аннушки. Жизнь распорядилась по-своему. Будто в  наказание   именно ей, Алевтине, пришлось спасать жизнь новорождённой дочери Екатерины, взять на себя полностью все заботы о  девочке. И вот теперь именно она, Алевтина, спешит к постели умирающей Екатерины, чтобы вселить в неё силы для дальнейшей жизни, или,  если надо,  подготовить к причастию.
 

Глава вторая.             Ф Ё Д О Р О В   РАСКРЫВАЕТ     ТАЙНУ

    В то время, когда господин Ельский у себя на судне принимал Алевтину Васанскую, Фёдоров  назначил Рейну встречу в фешенебельном ресторане «Под солнцем».

    У Ельского, хозяина ресторана, всё было «схвачено», всё находилось под контролем, и Рейн об этом знал. Участвуя в качестве переводчика на высокопоставленных приёмах, а потом прокручивая запись разговоров, имевших место во время обедов и ужинов,  Рейн понял, что столики прослушиваются, и быстро вычислил, какие именно. Поэтому на встречу с Фёдоровым он пришёл заблаговременно, чтобы  самому выбрать место в зале, так как столик, за которым частенько сиживал начальник милиции и который служил наблюдательным пунктом за кабинетом администратора ресторана  Екатерины Львовны, также прослушивался.
 
    Дмитрий Егорович, зная фамильную пунктуальность  Рейнов, пришёл в точно назначенное время, думая столкнуться с Андреем в дверях, но ошибся. Молодой человек уже ждал его и, судя по окуркам в пепельнице, давно.

    Фёдоров заказал  на двоих спиртное и лёгкий ужин (по времени суток скорее напоминавший детский полдник), поскольку приглашал он, не замечая нервозной реакции официанта, не знавшего, что предпринять: промолчать или предложить  начальнику милиции пройти к своему обычному месту, доложить господину Ельскому о визите Фёдорова или пока воздержаться.

    Беспокойство официанта-охранника заметил Рейн, но не подал вида, торжествуя в душе пусть маленькую, но победу над Ельским. Андрея сейчас занимал предстоящий разговор с Фёдоровым: он догадывался, что речь пойдёт о Ксении. Неужели опять последует запрет на  встречи с ней?
    Сегодняшний допрос одноклассников дочери Фёдоров провёл с блеском, выпотрошив из юнцов  сведения так, как потрошил рыбу и дичь в походе, когда его красивыми, ловкими и точными движениями любовались все. Этот допрос снял с Рейна обвинения процентов на девяносто. Но, тем не менее, Фёдоров не был расположен к молодому человеку, на его лице весь день читалось недовольство.

    Рейн понимал и признавал полностью свою вину. Ему нельзя было втягивать в собственное  расследование несовершеннолетних «юнцов» - слово из лексикона Фёдорова. Но привлёк он их только потому, что положиться было не на кого. Да, ему не надо было играть в «детектив» с Фёдоровым, а просто отдать все фотографии и обо всём рассказать. Однако в   этом случае Фёдоров бы ему не поверил, так как до сих пор продолжает считать  Андрея  «сотрудником»  Ельского…

    Андрей готовился выслушать приговор начальника милиции, каким бы  суровым он ни был, и сегодня же рассказать ему о сложившихся отношениях с Ксенией и попросить её руки. Фёдоров был напористым человеком. Он вызывал уважение и доверие. Мог быть жёстким и непримиримым, терпеливым и мягким, но в любом из этих случаев покорял  собеседника. Одарённый проницательным умом, мог быть и прекрасным слушателем, но в порыве гнева терял самообладание, становился страшен  в своём упрямстве. Наконец, у него был врождённый дар красноречия и неиссякаемый юмор. Всё это вместе импонировало Андрею.
    Ему хотелось завоевать расположение этого человека и, вообще, подружиться с ним. Однако Фёдоров не подпускал его ни к себе, ни к дочери. Обо всём этом и размышлял Андрей, поджидая Дмитрия Егоровича и готовясь к мужскому разговору.
   
    Ужин начался странно. Фёдоров как будто не заметил, что сидит не за своим столиком, хотя чувствовал себя неуютно. Его не отличали обычная энергия и натиск. Над чем-то размышляя, он налил полные стопки водки, не перелив ни капли через край. Выпил залпом, не чокаясь, не произнося тоста, не глядя Рейну в глаза. Не закусывая, налил по второй. Андрею такое начало не понравилось, пить дальше он отказался.      
-Я Вас слушаю, Дмитрий Егорович!

    Фёдоров сам выпил вторую, потом третью, потом закурил. Рейн уже по опыту знал, что если на Кубани начинают пить, то пьют  стаканами  и закусывают после первой  бутылки. Фёдоров вёл себя странно уже потому, что долго молчал. И это насторожило Рейна. Наконец, Дмитрий Егорович, откашлявшись, заговорил.

-Я просил тебя не встречаться с Ксенией. Я думал, слову Рейнов можно верить. Ты нарушил обещание. Дочь сказала, что у вас сегодня свидание.
-Я тоже думал, что слову офицера можно верить. Вы обещали объяснить Ксении, что запреты идут лично от Вас. На самом деле, Вы меня подставили. Представили всё так, будто помимо Ксении я ещё с кем-то встречаюсь.
-А разве нет?- удивился Фёдоров.-  Твою машину  «запеленговали»  возле публичного дома в Новороссийске, где ты провёл свой выходной. Если тебя в течение двух-трёх часов не было в машине, значит, ты был где-то рядом.

    Рейн побагровел. То, что сейчас говорил Фёдоров, было низко, подло, бесчестно.
-Надеюсь, Вы не сказали об этом Ксении, хотя бы потому, что знаете, кто был за рулём моей машины и где в это время находился я.
-Я не знаю, где ты находился в тот поздний час. Не держал перед тобой ни фонаря, ни свечки. А Ксении я рассказал всё.

    Андрей не дал ему договорить,  грубо  схватил его за рубашку и притянул к себе через столик:
-За такое бьют по морде! Но я должен уважать в Вас отца девушки, которую люблю. Поэтому до нашей свадьбы бить не буду, чтобы не испортить Вашей физиономии на свадебной фотографии. Мы сейчас поедем к вам и в моём присутствии Вы сознаетесь в своей лжи!
-Убери руки, юнец! На нас смотрят! Я при исполнении! За рукоприкладство могу упрятать тебя на неопределённый срок,- сказал Фёдоров, садясь вновь на стул и поправляя форму.
-Как Вы сейчас похожи на господина Ельского в своих угрозах, хотя ненавидите его и не желаете признаваться в своей  ненависти.

    В этот момент за ними наблюдали не только посетители, но и официанты-охранники, которые уже поняли, что Рейн не случайно  выбрал столик  в непрослушиваемой части зала, и приняли, наконец, решение, сообщить Хозяину о встрече его любимца с начальником полиции.
    Сообщение Ельский принял в машине по дороге в Новороссийск. Оно ему не понравилось. Лев Львович считал Рейна лавровым листом, используемым для приправы, который никто не ест, но без которого нельзя обойтись, готовя первое блюдо. Он ошибся. Рейн был молодым гвоздём, который влезал в любое дерево, куда бы его ни вбивали, как и его отец когда-то.
    Лев Львович потребовал держать его в курсе всей встречи, потом сесть на хвост обоим, о результатах сообщить. Ельский многое бы сейчас отдал за то, чтобы узнать, о чём разговаривает Фёдоров с сыном своего  когда-то лучшего друга…

    Дмитрий Егорович сменил тактику. Дипломатом он не был, поэтому его лавирования сейчас походили на манёвры огромного лайнера в узком мелководном лимане. Рейн опешил от предложения, которое услышал из уст  Фёдорова:

-Ладно, давай договоримся полюбовно. Дачи у меня нет, но есть машина, почти новая «Волга». Я презентую тебе её, а ты в ответ называешь любую сумму – клянусь, продам всё, что имею и выплачу тебе её до копейки! Оставь, пожалуйста, Ксению. Уезжай, куда угодно! Хоть в Германию, хоть в Швейцарию. Уезжай! Зачем тебе наш  Приазовск? Это город пенсионеров и отдыхающих с детьми. В нашем городе уже нет предприятий крупной промышленности. Наш район сельскохозяйственный, где возделывается лечебная конопля со всеми вытекающими отсюда трудностями и последствиями. Урожайность конопли поднимает не экономику района, а уровень преступности. Зачем тебе жить в таком районе?! Зачем мараться в нашей будничной грязи? Стоило ради этого учиться за границей и заканчивать два вуза? Для тебя здесь перспективы нет и не будет! Должности, которые имеются в рыбных хозяйствах, расписаны на десятки лет вперёд и разделены между братом и сватом. Уезжай! Я оплачу все твои расходы!

-Дмитрий Егорович, я не понял, Вы покупаете мой отъезд или меня?
-Понимай, как хочешь! Я компенсирую все расходы, связанные с отъездом, и оплачу неустойку. Уезжай!
-Я считал Вас честным человеком и честным офицером, не подверженным коррупции по двум этим номеналам. Я ошибся. Вы обычный усреднённый полицейский, которого покупают и продают такие дельцы, как Ельский. И сами Вы, как Ельский, мечтаете кого-то купить. Вы  «куплю-продай», а не представитель закона!
-Это ты сказал, а не я! Пусть эти слова останутся на твоей совести. Я ничего не слышал и не обиделся.  Называй цену и уезжай!
-Можно, я сначала публично набью Вам морду, а потом назову цену?
-Не забывайся! Ты герой дня, а не жизни! Я могу и не торговаться с тобой, а молча упрятать так, что никто не найдёт. Я честно предлагаю тебе сделку!
-У нас разные понятия о чести.
-Ты не увиливай от ответа: да или нет?

-Дмитрий Егорович, за что вы так меня ненавидите? За то, что я сын бывшего заключённого? Боитесь автобиографию подпортить родством со мной?  Или за то, что невоеннообязанный? Так я государственнообязанный! На своём месте защищаю государство, в котором жил, живу и буду жить.  Ни в Германию, ни в Швейцарию я не уеду. Женюсь на Ксении и буду жить на земле, где родилась моя мать  и которую возделывал мой отец!
-Ты не женишься на Ксении!- произнёс Фёдоров как приговор,  уже не споря с Рейном, не прося, а утверждая.

    Он взял чистый фужер, наполнил его до краёв водкой и выпил залпом, как пьют холодную минеральную воду в жаркий день, и тяжело глянул в глаза Рейну. Его большие чёрные глаза, так напоминавшие глаза Ксении, были на удивление трезвы. Юноша взгляд выдержал.
-Видит Бог, я не хотел такой развязки,-  устало сказал Фёдоров.

    Подошёл официант. Принёс ещё бутылку водки, хотя её и не заказывали, заменил грязную посуду у Фёдорова, поправил белоснежную скатерть, проверил  приборы со специями и удалился, так как за столом воцарилось гробовое молчание.
    После его ухода Рейн поспешил взять бутылку,  без слов открыл её, наполнил спиртным маленькие рюмки. Бутылка его больше не интересовала. Он повертел в руках закручивающуюся крышку, заглянул внутрь, ножом поддел бумажную прокладку. Крышка представляла собой миниатюрный микрофончик. Он осторожно взял его двумя пальцами и, размахнувшись,  точным движением бывшего баскетболиста направил его через открытое окно далеко на  Набережную.

    Действия Андрея не ускользнули от внимания официантов-охранников, а  Фёдоров их пропустил, потому что в это время собирался с мыслями. Он уже достаточно выпил, можно было говорить, не испытывая угрызений совести.
    Речь Фёдорова была короткой и убийственной: Андрей и Ксения не могут пожениться, потому что они единокровные брат и сестра. У них один отец и одна мать.

    В первую минуту Андрей растерялся. Он не ожидал такого признания. А потом рассмеялся Фёдорову в лицо, советуя придумать что-нибудь правдоподобнее.
    Однако Фёдоров не шутил. Дальнейшие подробности обескуражили Андрея. Оказывается, Нина Николаевна семнадцать лет назад бросила в больнице новорождённую девочку. Точнее,  оставила на попечение Екатерины Ельской, бывшей своей подруги, которая и своим-то ребёнком не занималась, потому что полгода провалялась в реанимациях. Фёдоров забрал девочку, оформил на своё имя. Позже Нину Николаевну уведомили письменно, что девочка умерла. Впрочем, своей дочерью она особо не интересовалась.

    Фёдоров замолчал, ожидая реакции Рейна. Андрей был потрясён.  Шок продолжался несколько минут: и сердце, и сознание отказывались верить услышанному. Всё его нутро восставало и кричало: «Нет! Это неправда!»  Это не могло быть правдой, потому что Андрея и Ксению связывала брачная ночь, тайная помолвка в церкви, зовущее желание принадлежать друг другу. Всё это вместе называлось любовью.

-Это неправда! Я Вам не верю!- звенящим шёпотом произнёс Андрей.- Ни мать, ни отец никогда не говорили, что у меня была сестра, умершая в младенчестве. Вы лжёте!
-Спроси у матери, зачем она приехала в Приазовск?! Зачем рыщет по городу, а вечерами просиживает в архиве, убеждая всех, что пишет научную работу по истории просвещения района?! Она разыскивает свою дочь!  И это спустя семнадцать лет?! Бедняжка… Она не найдёт ни следов, ни  самой дочери. Я об этом позаботился. Кто же ей отдаст сейчас девочку? Я вырастил и вынянчил Ксению вот этими руками! Я был ей и отцом, и матерью. Она моя дочь! Она носит мою фамилию. Она считает меня своим отцом. И если ты утверждаешь, что безумно любишь Ксению, то не посмеешь рассказать ей всей правды! Ну, а  если проболтаешься,- Фёдоров тяжело опустил на стол  два сжатых кулака,-  во-первых, этот день будет последним в твоей жизни на свободе, а во-вторых, я откажусь от своих слов и скажу, что ты лжёшь.

    Андрей вспомнил Москву, три апельсина, украдкой положенные матерью на стол, её внезапное желание ехать в Приазовск и просьбу:  не задавать никаких вопросов! И слёзы, слёзы, слёзы… Волна ненависти, брезгливости, а потом и бессилия  охватила его:
-Фёдоров, ну ты и подонок! Ты же не человек!? И не смеешь таковым называться! А ещё претендуешь на святую роль отца?! Ты же украл дочь у своего лучшего друга!

     Андрей, перейдя на «ты» не сдержался, выплеснул в лицо начальника милиции содержимое своего фужера и закончил свой приговор:
-Ты мразь! Ты вор и уголовник! Ты посягнул не просто на частную собственность, ты похитил живого человека! Твоё место не в органах внутренних дел, а в зоне!  Какой ты начальник полиции?! Ты не имеешь  морального права занимать эту должность!
    Андрей  быстрым  резким движением один за другим сорвал с парадной  формы Фёдорова погоны.

    Посетители за соседними столиками вскочили с мест, готовые прийти на помощь офицеру полиции и наказать хулигана.  Официанты тоже кинулись помогать Фёдорову, разнимая его с Рейном, которого в данный момент ненавидели сильнее, чем стража порядка. Они кулаками объяснили Рейну своё недовольство по поводу того, что он проделал с микрофоном, заведомо зная, что указание на его установку получено было от Ельского.

    Внезапно в зале ресторана появилась оперативная группа Даниила, кем-то вызванная. Фёдоров от помощи отказался, заявив всем, что он держит ситуацию под контролем. Даниил с оперативниками нехотя покинул зал ресторана, но вся группа осталась на Набережной в машине, поглядывая на ярко освещённые, открытые окна второго этажа, откуда  лилась приятная музыка для солидной  публики и где на балконе танцевали пары отдыхающих.

    Фёдоров и Рейн подняли опрокинутые в драке стулья, заняли прежние места за столиком.  Оба неровно дышали, каждый считал себя правым, каждый не хотел уступать другому.
-Я сделаю вид, что ты не срывал с меня погоны, если тебя завтра же не будет в городе.
-А я сделаю вид, что не слышал твоих угроз, потому что у меня подписка о невыезде. Моё присутствие необходимо для следствия по делу,  зарегестрированному в трёх городах края.

    В висках у Андрея гудело, как в высоковольтных столбах, но не потому только, что получил прямой удар в голову. Он терял способность мыслить, потому что  у него отнимали любовь, а значит, - жизнь. Отнимали утреннюю зарю, значит, лишали радости видеть восход нового дня. Всепрощенческое поведение Фёдорова показалось ему странным, и в его душе  опять зародились сомнения.

-Я не верю ни единому твоему слову! Ксения мне не сестра,- твердил Андрей, глядя в большие чёрные глаза Фёдорова, такие знакомые и такие чужие.- Это всё вымыслы ревнивца-отца. Если не я, то кто-то другой  рано или поздно уведёт у тебя Ксению. Какую сказку ты сочинишь тогда? Я сделаю по-другому. Не буду ждать окончания одиннадцатого класса, я ускорю день свадьбы.

-Не бери  грех на душу! Ты маловерный, а она позора не вынесет.  Да она и известия не перенесёт, что я  ей не отец, что все эти годы лгал ей. Если хочешь трагической развязки, иди, расскажи ей обо всём, что узнал!

-Ты лжёшь!- в ярости воскликнул Рейн, с силой опуская кулаки на крышку стола, по которой, как мячики, запрыгали столовые приборы.- Я не верю ни единому твоему слову! Ты не посмел бы нанести такой удар моему отцу и украсть у него ребёнка! Это удар ниже пояса. Он рассказывал, вы жили, как одна семья.

-То, что я сделал, называется искусственным дыханием, а не запрещённым ударом. Я спас несколько людских жизней. Не буду лукавить, в первую очередь я думал о себе. Я спас тёщу. Её силой не могли удержать двое мужчин во время похорон, когда она несколько раз пыталась  броситься в свежевырытую могилу. Она всё-таки сползла туда и легла на гроб, крича криком, чтобы её засыпали землёй вместе с единственной дочерью.
    Во-вторых, я спас дочь друга. Я не хотел, чтобы дочь Рейнов росла и воспитывалась в семье Ельского, как договорились между собой Нина и Екатерина. Последняя обязывалась вернуть девочку по первому требованию матери. Ты не знаешь до конца Ельского. Я о него все зубы сломал, трёх сотрудников положил, но ничего не смог доказать. Ты даже не догадываешься, что он мог сделать,  зная, что перед ним беззащитный ребёнок Рейна. Ксения в его семье не выжила бы ни одного дня.
    В-третьих, я развязал Нине руки, потому что она всё равно бы уехала за мужем, даже с новорождённой, которая бы не выжила в той землянке, где вы жили первый год, и в итоге бы умерла.
    В-четвёртых, я спас в себе человека. Ксения перестала интересовать Ельского, когда он узнал, что это мой ребёнок. Да, я пошёл на обман, но это была святая ложь. Мне тогда было почти столько же, сколько  сейчас тебе, и ничего другого я придумать не сумел. Я ждал вас. Я был готов в любую минуту вернуть Нине дочь. После пятилетнего срока, когда твоего отца перевели на поселение, у вас была возможность приехать ненадолго. Я написал твоему отцу, я всё устроил. Он даже не ответил. Спустя два года мать Нины вторично парализовало. Я засыпал вас телеграммами. Я продал дачу, выкупил вашу квартиру, конфискованную при аресте отца, отправил все документы. Твои родители могли и обязаны были приехать! Но Нина отделалась письмом на имя матери, твоей бабушки, которое та не могла самостоятельно взять в руки. В течение месяца я ежедневно  читал твоей бабушке, как Нина и все вы крепко её любите. В этом послании не было ни слова для меня.

    Я понял, что вы никогда не вернётесь. И тогда я сказал себе: «Баста! Ксения – моя дочь! Отныне и во веки веков!» Если бы десять лет назад твоя мать приехала ухаживать за своей парализованной матерью, я бы открылся и отдал ей Ксению. Тогда я был готов к этому. Нашёл бы  слова и для тёщи. Ксения долго не знала своей фамилии. Отца зовут Дима, значит, она Димина. Впервые фамилию Фёдорова она услышала, когда пошла в первый класс. Она росла с этой фамилией. Ксения росла во мне, она прорастала в меня своими корнями. Она моя! Она уже семнадцать лет моя! Я не отдам её ни тебе, ни всем Рейнам на свете!

-Фёдоров, ты подлец, а не отец!- сказал Рейн, поднимаясь из-за стола.- Ты подонок! Отец правильно сделал, если возненавидел тебя и не простил. Я плачу тебе отцовской монетой: я тебе не верю!  Расскажи эту сказку на ночь своей тёще!


Глава  третья.           Р Е Й Н   О Б Ъ Я С Н Я Е Т С Я   С   М А Т Е Р Ь Ю

    Покидая  ресторан, Рейн  понимал, что с Ксенией надо немедленно увидеться. Надо  временно прекратить встречи, пока он не выяснит, пока не докажет …  Что? Что «не выяснит» и что «не докажет»? Что и как он должен сказать Ксении? Мысли лихорадочно проносились в голове, в то время как твёрдым и размеренным шагом он направлялся к машине. Но прежде надо непременно объясниться с матерью. Нина Николаевна должна опровергнуть или подтвердить слова Фёдорова.

    Дома он застал мать, оживлённо спорящую с ребятами своего  класса. Юлька, только что явившаяся и до предела взвинченная, обличала  своих друзей  во лжи и предательстве. Андрей с неудовольствием подумал, что со дня приезда в этот город они с матерью отдалились друг от друга. Их задушевные беседы прекратились. Из-за дефицита времени. А редкие часы, свободные от работы, мать дарила не ему, а ученикам. Вернее, ученики отнимали у него мать, бесцеремонно претендуя на общение с ней.
    И Андрей не сдержался. Он сорвался  второй раз за этот вечер. Апельсины, которыми был набит вместительный пакет, он почти швырнул им всем в лицо, как выплёскивают воду из помойного ведра. Цитрусовые, как оранжевые мячи, посыпались на присутствующих, падая на паркетный пол. Несколько апельсинов упало матери на колени.

    Подростки сначала подумали, что их старший друг шутит, начали со смехом  ловить крупные оранжевые плоды, но осеклись, встретившись с взглядом Андрея. Не обронив ни слова, он молча скрылся в своей комнате.
-Ребята, вам пора домой!- безапелляционно заявила Нина Николаевна. Она умела говорить так, что возражать было бесполезно и неуместно.
    Юлька, на удивление,  «вымелась» первой, хотя явилась последней незадолго до прихода Андрея. Она заявила одноклассникам, что отныне им не по пути, и направилась в гости к сёстрам Василевским, которые жили с семьёй Рейн на одной лестничной площадке.

-Что случилось?!- спросила Нина Николаевна, простившись с учениками и с апельсинами в руках входя в комнату сына, недовольная его поведением.- Ты ведёшь себя как восставший плебей в Древнем Риме!

-Я не плебей, но, действительно, восставший! Это я должен спросить у тебя, что случилось?! Объясни мне, и немедленно, причину твоего приезда в этот город! Я хочу знать правду. Тогда в Москве ты умоляла меня ни о чём не спрашивать. Ты плакала. Ты плакала, поэтому я не настаивал. Прошло более месяца. Сегодня ты жизнерадостна  и полна сил, сегодня ты утешаешь других. Помоги мне, своему единственному сыну, и объясни, почему ты внезапно изменила решение и  отменила поездку, к которой готовилась более года? Почему вместо Германии мы оказались здесь, в этой глухомани? В этом приморском «раю», который я искал на географической  карте более трёх часов?

-Это не глухомань,- попыталась отшутиться Нина Николаевна,- но это действительно приморский рай! Почти курорт! Ты же сам говорил, что его выбрали не только мы, но и осетровые, занесённые в Красную книгу!  Они идут на нерест в Азовские лиманы.

-Мама, я не шучу! Мне не до смеха! Я кругом в неприятностях, если не хуже. Мне в пору от них бежать, но оказывается,  бегством не спастись, потому что у меня не только колено уязвимо. Я награждён уязвимой ахиллесовой пятой! Меня заставляют бежать, обещая стрелять мимо, но попадут обязательно в пятку! Почему я не знал, что уязвим?!

-Не говори загадками и не паникуй! Я разговаривала с Ожерельевым. Илья Николаевич заверил, что тебе ничего не грозит. Ты будешь оправдан. А он общается с Высшим Разумом, его словам можно верить. Подумаешь, какой-то Фёдоров предъявил тебе обвинение! Он по долгу службы обязан всех подозревать. Не обращай внимания!- Нина Николаевна села в кресло, потянулась за сигаретами.

    Андрей резко развернул мать к себе лицом, глянул ей в глаза:
-Не уходи от ответа! Ты понимаешь, о чём я спрашиваю.  Зачем мы приехали в этот город? Зачем?!
    Мать выразительно смотрела на сына, не понимая, почему он в таком  отчаянии, почему требует ответа на вопрос, который не должен был задавать. Она молчала. Она не знала, что ответить.

    Андрей с силой встряхнул её за плечи:
-Скажи, зачем? Почему тогда в Москве ты приняла такое решение? Скажи!
-Не кричи! Ещё не конец света!- Нина Николаевна освободилась из его рук, закурила.- Я скажу тебе, но не сегодня, не сейчас. Я не готова ещё к этой беседе. Мне, как минимум, нужна ещё неделя,- подумав, добавила мать. Она говорила властно, как царствующая императрица, и держалась неприступно,  как старорусская крепость.

-Зато у меня, мама, нет этой недели! У меня нет ни одного дня в запасе, ни одного часа!
-Я скажу через неделю. Не раньше.
-Значит, это правда…- Андрей, как подкошенный, опустился в кресло. Правды в ногах действительно не было. В висках опять застучало, будто тысяча молоточков ударила в набат. Второй раз за вечер боль, как стрела, пронзила голову и сердце.

-Что «правда»?- насторожилась Нина Николаевна.
-Правда в том, что у меня  есть младшая сестра, которую ты разыскиваешь.
-Кто тебе сказал?- вырвалось у Нины Николаевны, а потом до её сознания дошёл смысл всего сказанного Андреем, и она почти выкрикнула: -Ты её нашёл?!

    Сын не ответил. Нина Николаевна опустилась перед сыном на колени. Не прошептала, а скорее выдохнула:
-Андрей, ты её нашёл? Скажи мне, не молчи…
    Сын молчал.
    Из груди Нины Николаевны вырвался стон. Она уронила голову на колени сыну и разрыдалась в голос:
-Скажи мне, что ты её нашёл!- с мольбой, отчаянием, надеждой и верой потребовала мать.

    Андрей холодно отстранился от неё и поднялся. Теперь он стал неприступным и недосягаемым, как горная вершина.
-Я ненавижу тебя,- сказал взрослый сын  взрослой матери, сказал тихо и глухо, но она его услышала.- Ты обязана была сказать мне об этом хотя бы по той причине, чтобы я остерегался влюбляться здесь в первых встречных девушек. Я презираю тебя, как женщину. Стыжусь, что ты моя мать. Ты ничтожество, потому что бросила в роддоме  человека, ребёнка моего отца, свою дочь!

    Приговор этот услышала не только окаменевшая Нина Николаевна, но и  Юлька, которая крадучись вернулась в квартиру Рейнов через смежную с Василевскими лоджию и, застыв, подслушивала у полузакрытой стеклянной двери. При последних словах Андрея она распахнула дверь и, вытянув вперёд правую руку, наставя, как пистолет, на Андрея указазательный палец, отчеканила:
-Ты, маловерный, заткнись и молчи! Не смей обвинять мать! Не суди сам и не будешь судим! Не будь скор на расправу! Понял?! Извинись немедленно, или я не отвечаю за себя!

    Нина Николаевна и Андрей были удивлены внезапному Юлькиному появлению, но по-разному. Мать была сражена, сын возмущён. Он попытался выставить Юльку из квартиры. Ему это не удалось. Он получил отпор словесный и физический. Девушка не стеснялась в выражениях и не церемонилась в обращении с ним.

    Нина Николаевна продолжала безмолвствовать, словно окаменевшая статуя. Перепалка между Андреем и Юлькой закончилась тем, что он выставил её из комнаты и закрыл дверь. Юлька забарабанила в деревянную раму двери, требуя впустить её в комнату, осыпая Андрея бранью. Но когда он заговорил, она смолкла, боясь пропустить хотя бы слово.
-Мама, может быть, ты объяснишь, почему эта пройдоха знает о твоей дочери, умершей в младенчестве, а я, твой сын, узнаю это от чужих людей, а не от тебя?! Почему своим горем ты поделилась не со мной, а с этой  хамкой, которая совестит меня, а свою совесть и с миноискателем  не найдёт?! Почему ей ты открылась, а мне нет?! Почему ты считаешь, что я бы тебя не понял?!

-Потому что ты эгоист!- крикнул голос из прихожей.

    Андрей на реплику не ответил, но смягчил тон, разговаривая с матерью. Он сел рядом. Хотел обнять её, но передумал, просто взял за руку. Включил магнитофон, добавил громкость звучания, чтобы музыка заглушала голоса.

-Мама, когда ты узнала, что она жива? В Москве?! Кто тебе сказал? Мама, кто тебе сказал?!  Цыганка?! И ты поверила?! Странно… Ты её нашла здесь? Нет?!  Как ты её ищешь? По документам? Мама, ты можешь её описать? Ты помнишь, как она выглядела, когда родилась? На кого она была похожа? На тебя или на отца? Мама, не качай головой, не плачь, скажи… Ты сможешь её узнать? Нет?!  Какого  цвета были у неё глаза, ты помнишь? Нет?! Ты глаз не видела?! Ты её вообще не видела?!

    Андрей был обескуражен и потрясён ответами матери.
-Мама, ты сердцем можешь её почувствовать? Внутренний голос подскажет тебе, что это она, наша плоть и кровь?
-Не знаю…  Наверное…
-Мама,- осторожно спросил Андрей,- ты сама ничего не хочешь мне сказать?- Он хотел добавить  «в связи с помолвкой», но не решился.- Мама, ты догадываешься, кто она?
    Андрей замер в ожидании ответа.
-Сынок, мне нечего сказать…

    Андрею стало страшно и одиноко. Он почувствовал беспомощность, ощущение прыжка  над пропастью. Вспомнил, как у него из-под ног уплыла почва, когда они вместе с Ксенией стояли перед иконостасом и просили у Господа благословения на помолвку и брак.
    Сдаваться Андрей не хотел и не мог. Он должен быть сильным: ему надо отвечать не только за себя, но и за Ксению, за позор или счастье – за всё, что с ними произошло.

    С тяжёлым чувством, близким к отчаянию, он вышел из комнаты, столкнувшись в дверях с Юлькой. Она пыталась что-нибудь подслушать, но из-за музыки ничего не услышала. Андрей резко отстранился от неё, будто от проказы, словно боясь заразиться.
    Уходя, оглянулся. Через открытую дверь он видел Нину Николаевну. Она сидела на диване, жалкая, подавленная, словно окаменевшая.  Она отрешённо смотрела в пространство, ничего не видя перед собой. Юлька опустилась перед ней на колени со стаканом воды, прося  успокоиться и выпить глоточек. Девушка словно почувствовала на себе его взгляд.
 
-Ну, ты,- сказала новоявленная утешительница диктаторским тоном,- на успокоение нервной системы я даю тебе тридцать минут. Чтобы через полчаса вернулся! Мне тоже надо домой. У меня там мама вторые сутки без сознания, а Нину Николаевну  одну  в таком состоянии я оставить не могу.

-Не переживай за неё. Она как айсберг. Ей даже всемирное потепление не страшно. А ты такая же эгоистка, как она. Ты жалеешь и прощаешь её потому, что в аналогичном случае поступишь так же. У вас одинаково бессердечные натуры. Правда, причины разные. У неё мужа несправедливо осудили, а ты… Ты просто Ельская, и этим всё сказано!

    Юлька подняла с пола апельсины  и швырнула в Андрея. Он не уклонился. Оранжевые плоды поймал на лету. Холодея, подумал:
-А если  это правда,  что Ксения моя сестра? Что тогда?


Глава четвёртая.   «НАМ  НАДО  СДАТЬ  КРОВЬ  НА  АНАЛИЗ…»

    Слежку за собой Андрей заметил сразу, когда вышел из подъезда дома, направляясь к Ксении. Садясь в машину, подумал: «Кто это: люди Ельского или Фёдорова?» Следили открыто, не таясь и не прячась. «Сейчас узнаем»,- решил он, увидев, как в автоматически открытые ворота дома Фёдоровых въехал на служебных «Жигулях» их хозяин. Андрей, не раздумывая, проследовал за ним и увидел встречных преследователей.  «У Фёдорова на хвосте тоже сидят, но не так открыто. Значит, следят по приказу Ельского»,- заключил он.

    Они вместе молча поднялись на крыльцо, вместе вошли в дом. Андрей открыто пригласил Ксению на прогулку. Отец не возразил, ограничился вежливым, но холодным замечанием: «Дорогая, недолго!»  И Ксения сочла, что отец и Андрей помирились. Её лицо осветилось радостью.  Ксения  расцеловала отца, потом бабушку Раису Петровну. Счастливая, она  заняла место в машине рядом с Андреем, утонув в глубоком сиденье. Фёдоров выпил литровую кружку холодного домашнего кваса и тоже сел за руль.
     Преследователи видели, что обе машины, практически не задерживаясь в доме, вновь выехали из ворот одна за другой и разъехались в разные стороны.

     Ксения, как всегда, рассказывала живо о школьных новостях, обходя тему допросов в полиции, о разработанной ею новой модели, сокрушаясь, что приболела Екатерина Львовна, которую она обожает. А Андрей слушал только музыку её слов – красивая была музыка!- и петлял по городу, поглядывая в оба зеркала: боковое и заднего вида, убеждаясь, что его продолжают «пасти». На перекрёстке он решил проскочить на красный свет, пойдя на двойной обгон, и оторвался от преследователей.

    Андрей привёз Ксению на их обычное место, на мыс Влюблённых. Заглушил мотор, повернулся к ней. По привычке хотел обнять, но вовремя остановил себя. Положив обе руки на руль, задумался. От Ксении его замешательство не ускользнуло, но она не придала ему значения, потому что была слишком счастлива: Андрей рядом, он её любит, и они с отцом помирились!
-Андрей, посмотри, какое небо на горизонте! Как в сказе былинном! Разве можно такую красоту отобразить на полотне?!  Такое великолепие подвластно только Великому Творцу! Только Его высочайший ум способен создать это несравненное произведение искусства! Нет, ты только посмотри!

    Андрей посмотрел в указанном направлении. Чудесная картина завораживала взгляд. Небесный свод простирался в бесконечность. Линия горизонта освещалась как бы изнутри не обычными алыми отблесками ушедшего на ночлег солнца, а голубоватыми. Лазурный небосвод не хотел сливаться  с лазурно-бирюзовой гладью моря. Их разделяла широкая светлая полоса, от которой и начиналась дорога в сказочный город, выстроенный из сизых облаков. Это был древнерусский город с церквами и теремами, плотно теснившимися друг к другу с обеих сторон уходящей в небо дороги, с высокими кудрявыми деревами и густыми кустарниками сизо-серого цвета. Над спящим городом клубились сизо-голубые облака…

-Андрей, мне нравится этот дивный город! Хочу туда, хочу идти по этой дороге,- голос Ксении вывел Андрея из забытья, вернул к реальной жизни.- Давай укроемся в нём, спрячемся в каком-нибудь тереме!
-Это красивый город, но мёртвый. Видишь, какой он пустынный и холодный… Нам туда не надо.
-А мне показалось, что ты избегаешь общения, хочешь уединиться. Или мне это показалось?- улыбнулась Ксения, заглядывая ему в глаза.-  Тогда скажи сам, куда нам надо.
-Нам с тобой надо срочно сдать кровь на анализ…

    Андрей ещё не договорил, как улыбка слетела с губ Ксении. Она вдруг погасла вся, застыла и замолчала. По её глазам он понял, о чём подумала девушка: о публичном доме в Новороссийске, о котором ей сегодня рассказал отец, о возможности заражения венерической болезнью. Фёдоров, сам того не подозревая, оказал им обоим медвежью услугу: нанёс их любви смертельную рану, в душе дочери зародил сомнения, а Андрея поставил в положение оправдывающегося человека.  «Если ты оправдываешься, значит, виноват!»- так всегда говорила мама и учительница Нина Николаевна Рейн.

    Ксения попросила отвезти её домой, заявив, что она умрёт, но  сдавать анализы не поедет. Андрей попытался начать уговоры, она молча открыла дверцу, чтобы выйти из машины. Он успел её удержать, схватив за плечо, а потом взял за руку, впервые за вечер. Ксения попыталась вырвать руку, но он опять удержал и получил звонкую пощёчину.

    Андрей привык считать её мягкой и добродушной, а она демонстрировала характер не слабее Юлькиного. Ксения открыто презирала Андрея. Он терял её расположение, мог потерять её любовь. Девушка, действительно, была сильнее его по духу, как она заявила ему однажды вечером и доказала, заставив яблоко двигаться в пространстве.

    И тогда Андрей рассказал правду, почему они должны сдать кровь на анализ:  надо  доказать всем и в первую очередь Фёдорову, что они не брат и сестра. Объяснил, что кровь надо сдать на анализ ДНК. Андрей по слогам произнёс это слово, чтобы она лучше поняла, что такое ДНК: дезоксирибонуклеиновая  кислота.  «Нуклеус» - латинское слово, означает «ядро», или вещество наследственности. Любая живая  клетка возникает в результате деления материнской, при этом дочерние наследуют её свойства. Этот анализ покажет, какую они имеют наследственность: общую или нет, являются они братом и сестрой или нет.

    Андрей догадывался, что слёз и истерики не будет, что Ксения от услышанного в обморок не упадёт, однако не был готов к той шоковой реакции, которая молниеносно последовала в ответ на его слова. Известием, что они кровные брат  и сестра, Андрей убил уже раненую Ксению.

    Так внезапным выстрелом убивают птицу в полёте, стреляя навылет, в грудь. Ещё недавно он  говорил ей ласково: «Ты мой журавль в небе, я там тебя поймал…  Ты моя жар-птица…  Ты меня сжигаешь, но я всегда буду лететь  на твой свет!»  И вот теперь птица сложила крылья и камнем летела вниз. Она всё ждала момента, когда ударится  о землю и разобьётся, а земли всё не было и не было, Андрей всё говорил и говорил, не останавливаясь.

    Он не успел ещё рассказать о доказательствах, приведённых Фёдоровым, и о контрмерах с его стороны, как вдруг понял, что раненая птица не долетит до земли, что ещё в воздухе она умрёт от разрыва сердца, от   ужаса совершённого греха, и замолчал: Ксения поняла всё, что он сказал. Потрясение её было настолько глубоким, насколько глубока бывает сердечная рана влюблённого впервые человека.

    Она задохнулась от ужаса  греховной связи, их соединившей. В отличие от Андрея, она безоговорочно верила отцу, которому безропотно подчинялась всю свою сознательную жизнь. Отец не мог шутить такими вещами. Если он сказал, что они брат и сестра, значит, так оно и есть. На второй план отошёл вопрос «Почему они брат и сестра?». Он был вытеснен мыслями о грехопадении, кровосмешении, прелюбодеянии. Кара Господня её настигла. Его стрелы вонзились в её тело и парализовали его. Душа была посрамлена и выставлена, обнажённая, на всеобщий позор. Работал только мозг, который бил в набат и кричал: «Виновна! Виновна! Виновна!»

    Андрей попытался вывести её из транса, но не сумел: её энергетика оказалась сильнее. Ксения замкнулась. Она не захотела разделить с ним их общую беду и горе, всю вину  за случившееся взяла на себя.
    Андрей не смог с этим согласиться. Они должны либо вместе противостоять смерчу, обрушившемуся на них, либо, как мужчина, он  должен действовать  самостоятельно. Он молча завёл машину, отвёз девушку в больницу, где на втором этаже травматологии их уже ждал доктор Симаков, чтобы взять анализы на ДНК и срочно отвезти их в один из краевых  госпиталей, где военным медиком служил его сокурсник, который за соответствующую плату делал подобные анализы.

    Ксения, слегка поддерживаемая Андреем, двигалась самостоятельно, но как бы по инерции, продолжая пребывать в состоянии транса. Андрей боялся, как бы на почве самообвинения у неё не помрачился рассудок. На лице и в глазах читался застывший ужас этой вины.
    Прощаясь, Андрей слегка встряхнул её за плечи:
-Очнись, Ксения! Ты ни в чём не виновата! Скоро у нас будет анализ крови. Не падай духом! Я не верю, что мы брат и сестра, и ты не верь! Я люблю тебя!

    Он простился с ней тепло,  по-дружески. Улыбнулся, прижавшись лбом к её лбу, но не поцеловал, как обычно. Простился так, как с Юлькой, в редкие часы их перемирия. Подождал, пока она войдёт в дом.  Свет в её окне так и не загорелся, но створки открылись настежь. Андрей уехал.

 
Глава  пятая.   И С Ч Е З Н О В Е Н И Е     К С Е Н И И

    Ночную тишину квартиры Рейнов разорвала трель электрического звонка. Кто-то звонил долго и упрямо, не убирая палец с кнопки.
    Звонок поднял с постели мать и сына, которые весь поздний вечер не разговаривали, а сейчас, каждый в своей комнате делал вид, что спит.
-У кого-то нервы не в порядке,- в сердцах сказала Нина Николаевна, надевая халат на ночную сорочку. Мимоходом глянув в зеркало, пошла к двери.
-Если это опять Юлька, я спущу её с лестницы,- возмутился Андрей, тоже направляясь к двери.

    Мать опередила его. На площадке стоял Фёдоров. Он взглядом метал гром и молнии. Хозяйски переступив порог, он быстро прошёл по всем комнатам, заглянув на кухню, в туалет, в ванную.
-Где она? Где моя дочь?!- срывая голос, вопрошал Фёдоров.

    Не дожидаясь ответа, он тут же метнулся по второму кругу, заглядывая теперь во все стенные шкафы и шифоньеры, проверив лоджию, а в комнате Андрея даже заглянул под диван.
-Ты забыл посмотреть в бачок сливной, что в туалете, и не заглянул в корзину с грязным бельём, что в ванной!- возмутилась Нина Николаевна, складывая в стенной шкаф выброшенные оттуда вещи.- Если это опять обыск, предъяви ордер!

    Фёдоров потребовал ответить, где Ксения, переводя тяжёлый взгляд с матери на сына, не веря обоим.  В комнате Андрея на стене он  заметил большой портрет в красивой раме.
-А это что такое?!- возмутился он, включая верхний свет в комнате.- Кто тебе разрешил…?

    Он хотел спросить, кто позволил Андрею повесить на стену портрет его дочери, но осёкся. Это была репродукция с картины Сергея Зарянко «Портрет молодой женщины». Сходство двух девушек произвело на Фёдорова впечатление: он застыл перед портретом. Ксения, правда, была более юна, чем особа, изображённая художником, да и глаза имела более живые и выразительные. Но сходство потрясало.  Особенно взгляд.

-Зачем вам этот портрет?- спросил Фёдоров будто между прочим, обводя взглядом стены, не задерживая  внимания на других картинах.
    Он явно в чём-то их подозревал. Это не понравилось Нине Николаевне. Стараясь быть хладнокровной, она потребовала объяснить, в чём, собственно, криминал, если картина куплена ещё в Москве. Когда они её приобретали, то ещё не знали дочери Фёдорова и её разительного сходства с изображённой на холсте девушкой. Она обратилась за поддержкой к сыну, чтобы тот подтвердил её слова, но Андрей промолчал.

     В ультимативной форме Фёдоров потребовал, чтобы Нина Николаевна вышла из комнаты, так как у него серьёзный разговор к её сыну.
-Мама, останься!  У меня нет секретов от тебя, как у Дмитрия Егоровича нет секретов от наших соседей. Его сейчас слышат все пять этажей!

    Требование Рейна отрезвило Фёдорова. Он замолчал, присел на диван. Желваки ходили по кругу на скулах. Он попросил прощения у Нины Николаевны за свой срыв и стакан холодной воды. Объяснил свою тревогу.
-В городе опять два обгоревших трупа, ведётся опознание. Две аварии. Одна со смертельным исходом: молодой врач. Говорят, подавал надежды. Здесь был на практике. Ехал в Краснодар, торопился. Наверное, к родителям. Три смерти за один вечер! А тут Ксении нет! Нина, оставь нас одних, пожалуйста.

    Сообщение  Фёдорова  встревожило  и сына, и мать. У Андрея похолодело сердце, когда услышал, что Ксении нет дома. Второй раз ёкнуло, когда узнал об аварии. Значит, выследили. Внешне он оставался невозмутимым, а вот Нина Николаевна разволновалась, обеспокоенная исчезновением Ксении. Она ушла в прихожую, где села перед телефоном, раздумывая, куда и кому звонить в такой поздний час, где и у кого может находиться Ксения.

    Когда Фёдоров один на один остался с Андреем, то вновь стал грозен. Он протянул ему серебряное колечко-оберег со словами:
-Моё кольцо она оставила дома. Ушла с твоим. Где она? Что ты ей сказал?- он говорил с расстановкой,  делая ударение на каждом слове.

    Андрей взял колечко. Ещё недавно оно служило препятствием для их встреч, считалось кольцом разлуки. А сейчас оно как бы соединило их. Надевая кольцо-оберег на мизинец, Андрей подумал: «Дело не в том,  что я ей сказал, а в том, чего я тебе, Фёдоров, не сказал!» Вслух же он произнёс:
-Я отвёз Ксению домой. Мы сдали кровь на анализ ДНК. Если фамилия погибшего врача Симаков, то это он  вёз нашу кровь в Краснодар. При нём должна быть крупная сумма денег. Ксении я объяснил, зачем и почему люди сдают этот анализ.
    Фёдоров схватил Рейна за грудки, пижамная ткань затрещала по швам в сжатых кулаках начальника полиции:

-Подонок! Я с тебя слово взял молчать! Если с ней что-то случится …
-Если с ней что-то случится, я сам не смогу жить! А ты не ругай меня и не хами! Я врать не приучен. Запомни: я человек, а не подонок, и как меня зовут, ты знаешь!
-Да мне бы тебя вовек не знать! Без тебя и твоей матери в городе спокойно было. Приехали на мою голову!

    Рейн понимал, что должен рассказать Фёдорову о своих истинных отношениях с Ксенией, но не мог. Не потому,  что трусил. Он не хотел, чтобы их светлое чувство обросло снежным комом грязи. А грязь со стороны Фёдорова, он чувствовал, будет.

     Фёдоров дерзко пожелал ему спокойной ночи и ушёл, хлопнув дверью и не простившись с Ниной Николаевной, которая всё ещё названивала всем по телефону. Он поехал в отдел, дал указание службам проверить машину погибшего врача Симакова и его вещи, включил компьютер и начал следить за Рейном.  Начальник полиции не ошибся в своих расчетах: Андрей надел на палец кольцо Ксении. Теперь Фёдоров будет знать буквально о каждом шаге Рейна.

    Дмитрий Егорович втайне подозревал, что Андрей знает, где находится Ксения. Однако он ошибся. Дальнейшие действия несостоявшегося жениха показали, что он ищет Ксению вслепую. Компьютер высветил квадрат, в который приехал Рейн. Здесь находилась церковь. В этом храме Фёдоров уже был. Ксения там не появлялась. Затем Рейн поехал к Ожерельевым, где находился минуты три.  Отсюда, уже вместе с Кириллом, вдвоём они поехали на Набережную. К Юльке! Фёдоров выругался, начал мерить кабинет своими сильными ногами, запуская то и дело обе пятерни в голову, теребя чёрные кудри волос, поглядывая на экран компьютера, отсчитывающий секунды и минуты.

-Кирилл нарушил запрет!  Вышел за порог дома!- возмущался Фёдоров.-  Всей пятёрке  друзей приказано отсидеться дома, как в крепости, до особого распоряжения. Если люди Ельского сейчас следят за Рейном,- продолжал рассуждать Фёдоров,- то он  выведет  их на Кирилла.

    А в том, что они следят, Дмитрий Егорович не сомневался. Андрей попал под колпак Ельского, потому что не доложил, что свои отгулы, взятые для земледельческих работ на недавно купленной даче, он проведёт за пределами города и именно в Новороссийске, где в это время находился  сам шеф. То, что Ельский был там в день взрыва, полицией уже доказано. Фёдоров постарался  как можно ярче скомпрометировать Рейна, чтобы привлечь внимание к посещению им публичного дома, доказать, что именно там, в обществе женщин самой древней профессии, он и изучал историю Новороссийска. Об этом знают сейчас все его службы и старший лейтенант Кривозуб, который  «по совместительству» являлся информатором Ельского. Фёдоров умел проигрывать. Он приблизил  Кривозуба к себе, оградив его от общения с группой Даниила, и дал ему ту информацию, которую считал необходимой для Ельского…

    Мысли Фёдорова были прерваны срочными служебными сообщениями. В новороссийском госпитале покушались на жизнь банкира Мангуста. Попытка покушения пресечена. Подозреваемый задержан. Вторая информация его также расстроила. При погибшем докторе Симакове не обнаружено ни денег, ни вещей, ни документов. Обыск машины также ничего не дал.

    Фёдоров оставил у компьютера Даниила следить за  младшим братом Кириллом, введя его кратко в курс дела, а сам поехал на встречу  с московским майором  сообщить о покушении на банкира, чтобы  выработать план совместных действий по задержанию Ельского.  Волею судьбы Фёдоров  был сейчас освобождён от обязательного доклада краевому начальству о предпринимаемых мерах по следственному делу, которое они с майором выделили в отдельное делопроизводство: «Дело несовершеннолетних  № …».



Глава шестая.    КИРИЛЛ   ЖАЖДЕТ   РАСПРАВЫ   НАД   РЕЙНОМ

    Кирилл согласился помочь Рейну, предупредив, что три дня ему приказано сидеть дома, не переступая его порога, что с завтрашнего утра его освободили даже от школы.
-До утра ещё целая ночь,- успокоил Андрей.- Плен начнётся вовремя.
    Кирилл был удивлён, что тихоня Ксения не ночует дома, что её нет даже у мамы Али, куда звонила Нина Николаевна, ни в храме Воскресения, куда Андрей уже съездил.

    Совместные поиски решили начать с посещения Юльки. Кирилл попросил  Андрея притормозить у правления рыболовецкого хозяйства, где был прекрасный розарий. Он пояснил, что заодно заглянет и к Екатерине Львовне, которая тяжело больна, а к ней без цветов идти неудобно…  Кирилл скрылся за оградой Ельских и отсутствовал минут пять, которые  показались Андрею вечностью, потому что он ждал. А ждать всегда тяжелее.

    Ксении в доме не было. Юлька спала в комнате матери. А если Юлька спит, значит, она ничего не знает, поэтому  Кирилл будить её не стал. Он предложил разъединиться и искать девушку врозь. Он не хотел брать Андрея туда, где предполагал найти Ксению, ибо считал, что если девушка уединилась от окружающих, значит, у неё на то были свои причины. Андрей понял и был согласен на все условия, лишь бы Ксения быстрее нашлась.

Договорились встретиться через час-полтора у Рейнов. От предложенного запасного ключа Кирилл отказался, но заверил друга, что в комнату к нему он попадёт.
-Извини, забыл, что все Ожерельевы не подчиняются земным законам физики. Кстати, будь осторожен. Мне показалось, что днём за мной следили  люди Ельского. Я от погони оторвался, но кто знает… Ночь, ничего не видно.
-Тогда отвези меня домой,- моментально среагировал Кирилл.- Если следят, то пусть убедятся, что лично я пошёл спать.

     Он был втайне раздосадован тем, что Рейн поздно предупредил о слежке.  Если у того кто-то до сих пор  «висит на хвосте», то этот кто-то зафиксировал его визит к Ельским и путь, которым он проник в особняк. Из своего дома Кирилл вышел уже потайным ходом, о котором знали только домашние и близкие. Он был не первым, кто нашёл Ксению. Рядом с ней уже суетилась мама Аля, опередившая его минут на десять.

    Девушка была без сознания. Она ничком лежала на холодных бетонных плитах, привезённых для строительства нового храма. Мама Аля не смогла разомкнуть её пальцы, мёртвой хваткой сжимавшие металлические крюки, вмонтированные в бетон, не могла оторвать и поднять её тело, распластанное на камне.  «Почему она пришла сюда, на этот пустырь, где кругом всё  заросло сорняком, где строительный мусор, где гуляет сентябрьский ветер? Зачем пришла в здание  недостроенного храма, строительство которого прекратилось из-за отсутствия финансовых поступлений?»- терялась в догадках мама Аля.

    Кирилл на руках отнёс Ксению в старенькие «Жигули». Отремонтированную машину Васанская нашла  возле дома Ельских, вернувшись из Новороссийска. Женщина решила отвезти девушку к себе, молясь постоянно за её здоровье. Руль она доверила Кириллу, потому что не в состоянии была сама вести машину, вымотанная новороссийскими впечатлениями и убитая болезнью Екатерины Львовны, её умирающим видом, у постели которой раскаялась в содеянном когда-то, и плакала, плакала, пока не явилась Юлька. И вот оно, наплаканное ею горе: Ксения такая же бездыханная, как и Екатерина. Дома они положили её на кровать. Мама Аля, выпроводив Кирилла на кухню заваривать чай на травах, растёрла Ксению медицинским спиртом. Женщина боялась, что Ксения заболеет  воспалением лёгких от переохлаждения организма.
-Какое воспаление?- возмутился Кирилл.- У неё глубокое потрясение.

    Движением рук вокруг головы девушки он привёл её в сознание и тут же пожалел о сделанном. Ксения открыла глаза, медленно обвела взглядом  комнату, остановила свой взор на замерших около неё дорогих ей  людях. Чем осмысленнее становился её взгляд, тем больший испуг и страх поселялся в заплаканных глазах. Когда она поняла, где находится, с ней случилась истерика. Она рыдала в голос, билась в исступлении, заявляла, что не хочет видеть ни Федорова, ни Рейна, что ненавидит их обоих. Умоляла никому не говорить, где находится, что не вернётся домой, что хочет умереть.

     Потом она обвинила маму Алю и Кирилла,  зачем они забрали её с пустыря, ибо её место там, среди мусора и хлама, что она сама как тот сорняк, который надо вырвать с корнем, что она уже попросила Богородицу Деву забрать её к себе на небеса, а оттуда отправить её душу  к падшим ангелам, а мама Аля и Кирилл только помешали…
    Вдруг она рывком поднялась с постели и упала на колени перед иконой:

-Пресвятая Дева! Слышишь ли ты меня? Слышишь ли моё раскаяние? Скажи своему Сыну, чтобы Он  не наказывал меня в своём гневе! Я боюсь  Его гнева! Он уже вонзил в меня свои стрелы! Мне больно. Моя душа изранена и истекает кровью. Мой грех превысил мою голову! Плачу не я, плачет моё бедное сердце. Пресвятая Дева! Ты знаешь стыд мой, знаешь ложь отца моего! Я не нахожу нам обоим оправдания. Помоги мне простить его, но не возвращай меня отцу! Забери к себе! Я искуплю свою вину, замолю её, обещаю! Помоги мне встретиться с моей покойной мамочкой! Голубушка, приди ко мне сегодня. Приди сейчас! Пусть меня, как и Твоего Сына, напоят уксусом! Пресвятая Дева, я боюсь гнева  Твоего Сына. Боюсь…

    Ксении стало хуже. Она путала реальное и вымысел. Мама Аля дала ей выпить сильное успокоительное средство. Думая, что это уксус, путаясь сознанием, принимая маму Алю за Деву Марию, Ксения залпом выпила жидкость из стакана, ожидая от него действия, как от уксуса.

    Кирилл молча наблюдал всю эту сцену со стороны, не вмешиваясь. Наконец, и он не выдержал. Энергетикой рук остановил истерику девушки, повергнув её в сон, потом положил на кровать, поправил длинную сорочку – самую новую и самую лучшую из гардероба мамы Али. Рука его непроизвольно, скорее по привычке, начала двигаться вдоль девического тела – искала очаг болезни. Она долго кружилась над головой, потом поползла  вниз, в районе паха рука затормозила, медленно качнулась, как маятник, и пошла по кругу.

    Кирилл тут же получил затрещину по затылку от мамы Али и возмутился:
-Да я не из любопытства!  Я же лечу?!
-Лечи голову!- строго сказала мама Аля и пошла на кухню, однако в тёмном коридоре остановилась и стала молча наблюдать за действиями Кирилла.

    Он вновь проверил все органы, начиная с головы, кое-где подключая и вторую руку, чтобы поймать границу биополя. Это был неконтактный  осмотр всего тела. Этому его научил отец. В районе паха рука задержалась, Кирилл подключил вторую руку. Он «осмотрел» руками весь живот, половые органы. Вдоль ног руки скользнули быстро, без интереса.
    Юноша аккуратно накрыл девушку одеялом, поправил подушку, погладил вьющиеся волосы, слабо заплетённые в две косы и разметавшиеся по подушке, возложил обе руки над её головой и замер…

    Через несколько минут он вернулся на кухню.  Мама Аля налила ему  настоянный на травах чай и спросила в упор:
-Она беременна?
-Нет. Ещё не беременна, но уже не целомудрена. Её гнетёт именно это. Для меня сие – полная неожиданность,- произнёс с удивлением Кирилл и, помолчав, добавил:
-Мама Аля, у тебя две дочки и обе похотливые, как кошки. Из-за их похоти я должен  объясняться с Рейном. Странно, я думал, на него клюнет Юлька, оказалось – Ксения. Если он на ней не женится, я …

    Кирилл замолчал. Он не знал, что будет в том случае, если Рейн на ней не женится. Чем больше он узнавал Андрея, тем сильнее уважал в нём личность. Почему он поступил с Ксенией, как с девушкой с турбазы? С ней так нельзя! Его друг обидел девушку, которую он считал своей сестрой  и честь которой обязан  защитить.
-Не смей вмешиваться!- строго сказала мама Аля.- Ксения тебя ни о чём не просила. Сначала пусть придёт в себя и расскажет, что произошло. Я уверена,  Рейн здесь ни при чём. Всё дело в Фёдорове.

-Мама Аля, не хочешь ли ты сказать, что Ксения лишена чести своим отцом?!
-Что ты, нет! Я хотела сказать другое…  Не вмешивайся! Ты не поймёшь, ты многого не знаешь.
-Мама Аля, я уже давно знаю, что детей приносят не аисты.
-Извини, я не хотела тебя обидеть.
-Хорошо, вмешиваться я не буду. Просто потребую объяснений. Андрей мне  друг, но истина дороже. Если виноват он, то, как брат, а я чувствую себя братом Ксении, обязан защитить честь сестры.

     Кирилл, полный юношеской решимости разобраться с Андреем и подгоняемый  жаждой справедливости, вернулся в квартиру Рейнов. Андрея ещё не было. В спальне у Нины Николаевны горел свет. Бесшумно, легче дуновения ветра, он вошёл в комнату друга (ещё друга!),  включил свет, огляделся. Он заходил сюда раза два и то ненадолго, потому что они собирались в зале, где находилась домашняя библиотека Рейнов, богатая редкими экземплярами книг.
 Кирилл пробежал глазами по полкам секретера. Здесь стояли книги по экономике и юриспруденции на русском, английском и ещё каких-то языках. В основном, справочники. Он провёл пальцем по полкам, по экрану компьютера, по полировке мебели: пыли не было, как он и предполагал. «Интересно,- подумал Кирилл,- чистоплотность – врождённая черта Рейнов или больше национальная? Как у Андрея обстоит дело с моральной чистоплотностью? Почему он сразу не сказал, какие отношения связывают его и Ксению?»

    В ожидании друга присел на диван, взял со стола книгу, которую, видимо, Андрей читал. Удивился – это был сборник стихов о любви.  «Что же, почитаем о любви,- подумал Кирилл,- не всё же время подвергать себя техническим перегрузкам!»
    Он положил под голову диванную подушку, удобнее лёг, скинув кроссовки и скрестив вытянутые ноги, и обомлел: со стены на него смотрела Ксения. Это был большого размера портрет молодой женщины. Кирилл прочитал и фамилию художника: Сергей Зарянко. Сходство потрясало. У Ксении, правда, в глазах есть лукавинка, но грусть и печаль те же.

    Портрет не был виден входящему в комнату, он не бросался в глаза  и находящемуся в комнате. Зато лежащий на диване мог засыпать и просыпаться, глядя на это очаровательно-милое личико. Это было второе неожиданное открытие, сделанное Кириллом за вечер: Андрей не просто неравнодушен к Ксении, если так истязает себя каждый вечер, держа любимого человека на расстоянии.

    Однако, как он скрытен! Не хочет афишировать свои чувства? Почему? Из-за Фёдорова?  Тот невзлюбил Андрея со дня приезда. Ну, а Ксения? Ти-хо-ня! Когда же они встречались? Да, в общем-то, почти ежедневно. Все встречи проходили прилюдно. Андрей всегда был сдержан, предупредителен, подчёркнуто  вежлив, иногда даже холоден. Его поведение было безупречным. А Ксения? Она не умела скрывать свои чувства. Весь сентябрь вела себя странно. Кирилл понял это только сейчас. С Ксенией, как и со всеми одноклассниками, он встретился после летних каникул. На праздничной линейке первого сентября её глаза были полны нежной грусти. Потом в них поселилось радостно-тревожное ожидание, затем – счастье, позже – ликование, и вот сегодня – ожидание страха смерти и расплата за грех.

    «Я был слеп,- думал Кирилл.- Высший Разум, Ты дал мне глаза, но я перестал ими видеть. Ты дал мне слух, но я оглох от собственных мыслей. Ты дал мне разум, но я обезумел от суеты сует. Прости меня, Высший Разум, я стал эгоистом».

    Кирилл перелистал книгу стихов, выпуская веером из-под большого пальца страницу за страницей, и натолкнулся на фотографию. Юноша не поверил глазам своим. На снимке на фоне белокаменной Москвы  были изображены Андрей и Ксения, а внизу – красивая белая вязь: Москва, 19 августа, Преображение Господне.
    Кирилл от неожиданности даже сел на диване. Значит, они познакомились в Москве?! Выходит, Андрей – это тот самый незнакомец, гид, в которого влюбилась Ксения, по ком втайне страдала. Юлька предложила ей ещё принять обет безбрачия и уйти в монастырь.  Так вот почему Андрей не уехал в Германию!

    Это было третье неожиданное открытие, сделанное Кириллом в этот вечер. Он положил книгу на прежнее место, лёг опять на диван, принял горизонтальное положение и расслабился. В такт дыханию произнёс несколько раз: «А-о-ум!» Сознание отключилось почти тотчас, тело стало невесомым.  Душу свою он  «отпустил» в космос «погулять», пообщаться с другими небесными бесплотными телами. Такой пятиминутный отдых  равнялся по значимости многочасовому сну, полностью восстанавливал физические и душевные силы.

     Разбудил его Рейн лёгким прикосновением к плечу. С момента, когда они расстались, он  трижды подъезжал к дому, смотрел на чёрный квадрат своего окна и вновь уезжал колесить по городу, объезжая многократно все  места, где они с Ксенией бывали, звал её в надежде, что она откликнется, услышит его. Обрадовался, когда увидел свет в своём окне.  Значит, Кирилл вернулся.
    -Где Ксения? Что с ней?- нетерпеливо спросил Андрей, ожидая и одновременно боясь услышать ответ.

    Кирилл явно не спешил открывать тайну  местонахождения девушки.
-Сначала объясни, что произошло между вами, а потом я подумаю, что и как тебе ответить!

    Андрей устало, но с облегчением опустился в кресло напротив, откинулся на спинку и вытянул ноги, поглаживая ноющее правое колено.
-Можешь не говорить.  Если  ты здесь  да ещё и вздремнул в ожидании меня, значит, она жива. Всё остальное не страшно, оно подвластно лишь времени. Я так боялся, что она с собой что-нибудь сделает.

-Ты рано успокаиваешься! Физиологически она жива и будет жить. Глупо от верующего человека ожидать наложения на себя рук, потому что это самый тяжкий грех. Ксения на это не пойдёт. Ей грозит другое. Она на грани помешательства. Причём тихого. Я слышал, это очень опасно. Если ты немедленно не прояснишь мне ситуацию, я набью тебе морду и залезу в твою голову, как ты проникаешь в компьютер, и обо всём узнаю сам.

-Тебе придётся встать в очередь. Первым набить морду мне собирается Фёдоров, если с Ксенией что-то случится.
-А разве с ней ещё ничего не случилось? Или ты считаешь, что после подобных случайностей можно на девушке не жениться?

-Кирилл, сказать, что я её люблю,- это слишком мало и мелко в сравнении с тем чувством, которое я к ней испытываю. Я боготворю её. Я не просто готов взять её в жёны, я готов  забрать её вовнутрь к себе, чтобы она жила во мне и была только моею, и боль, предназначенная ей, сначала  бы уязвила меня, стрела, пущенная в неё, сначала пронзила бы меня.
-Почему же все стрелы полетели в неё?

-Я не отвечу, не спрашивай. Это не моя тайна. Можешь набить мне морду, если тебе после этого  станет легче. Бей! Я не отвечу силой на силу. Я знаю, насколько виноват. Сам себя казню. Но сначала я доберусь до истины. А тебе спасибо за помощь. Я отвезу тебя домой. Скоро начнёт светать.

    Кирилл от услуг Андрея отказался, помня, что за  тем следят. Он  поднялся на пятый этаж, через люк проник на крышу дома, прошёл по ней, обдуваемый бодрящим сентябрьским ветром,  и незамеченным вышел из другого подъезда на соседнюю улицу.

    В отделе полиции в это время Даниил докладывал вернувшемуся Фёдорову о похождениях Кирилла и Рейна: Андрей колесил по городу, трижды подъезжал к своему дому, останавливаясь, но не заходя в него. Кирилл же, покинув свой дом, чётко направился на восток. В квадрате двадцать пять – семнадцать пробыл семь минут. Никаких достопримечательностей или знакомых в квадрате нет, кроме недостроенной  церкви. Оттуда ускоренным темпом – бегом или на машине -  он переместился в квадрат двенадцать – тридцать. Здесь живёт Васанская Алевтина. По этому адресу Кирилл находился  около часа. Позже вернулся в дом Рейна, куда через двенадцать минут прибыл и хозяин квартиры. Разговаривали они минут тридцать. Андрей остался в квартире, а Кирилл четыре минуты назад покинул друга  и направляется домой.

-Ты тоже до утра свободен,- распорядился Фёдоров.- Догони брата. Подвези домой. Скажи родителям, чтобы за порог три дня не выпускали его. Думаю, за этот срок мы закроем  «Дело несовершеннолетних …». Отдыхай. На работу можешь прийти на час позже!-  разрешил снисходительно начальник полиции.

    Даниил догнал Кирилла почти на Набережной, притормозил, открыл дверцу:
-Садись, лунатик! Я не сдам тебя родителям, промолчу, что ты всю ночь болтался под луной, если скажешь, за что твой друг Рейн сегодня в ресторане «Под солнцем» сорвал погоны с моего начальника Фёдорова и тот его не наказал?!
-Спасибо за информацию,- протянул удивлённо Кирилл.- Ты знаешь, сегодня это четвёртое открытие на одну и ту же тему. Я непременно добуду эти погоны и скажу твоей жене, чтобы она пришила их к твоей форме. Ты определённо заслужил повышение.
-Она не такая дура, как ты думаешь.

-Тогда я  скажу Юльке. Эта проныра их найдёт и обязательно пришьёт. Я думаю, мимоходом она узнает, почему они были сорваны. Фёдоров за мной следил?

-За тобой следил я. Извини, что забрал тебя не от  самого подъезда  Рейнов …


Глава седьмая.  ПОДПОЛКОВНИК  ФЁДОРОВ  И  ВАСАНСКАЯ

    Подполковник Фёдорова проанализировал сообщение Даниила о том, что Кирилл в течение часа пребывал в доме Васанской, что после этого оба молодых человека, Андрей и Кирилл, беседовали в продолжение тридцати минут, а затем расстались – каждый пошёл спать, и понял, где Ксения. Дом Васанской находился в квартале от полиции. Фёдоров решил пойти к ней пешком, спеша в мыслях увидеть дочь и страшась минуты встречи.
 
    Как вести себя с Ксенией? Сказать всю правду? Это так страшно. Нет, он не готов к разговору с дочерью. Да и она не готова. Известие, сообщённое ей Рейном, сразило её наповал, как сноп.  «Главное, увидеть её  живую и невредимую, а там будь что будет»,-  решил он для себя, поднимаясь по шатким ступенькам крыльца, и трижды длинно нажал на кнопку звонка. Больше  он не  успел, за дверью тревожно спросили:
-Кто там?
-Алевтина, это я, Фёдоров! Открой, пожалуйста!

    Далее начался затяжной диалог, непредвиденный Федоровым. Алевтина отказалась открыть, ссылаясь на позднее ночное время. Дмитрий Егорович настаивал. Женщина продолжала оставаться непреклонной и категоричной, заявляя, что мужчины по ночам никогда не переступали порог этого дома,  не переступят они и сегодня.
    Фёдоров возмутился, какой он мужчина! Он начальник полиции, он уже давно не мужчина! Алевтина была неумолима. Потом ей надоели переговоры через дверь. Она заявила, что уходит спать, оставшись стоять на месте. Фёдоров затряс дверь так, будто та была соломенная, и оставалось непонятным, почему он до сих пор не сорвал её с петель.
-Алевтина, открывай! - бушевал ночной гость, разбудив своим зычным голосом  всех собак и соседей в округе. – Дьявольщина! – в сердцах  ругался он.

    Алевтина пригрозила вызвать полицию, если Дмитрий Егорович не успокоится. Фёдоров дал слово не переступать порога дома с условием, что Алевтина выйдет и скажет, что Ксения у неё и с ней всё в порядке, и тогда он уйдёт.
    Алевтина не вышла, но через дверь заявила, что Ксении у неё нет и она не знает, где его дочь. За дверью не ответили. Алевтина прислушалась. Было по-странному тихо. Вдруг ей пришло на ум, что Фёдоров решил проникнуть в дом через окно. Она метнулась в комнаты, готовая пожертвовать собой, но преградить ему дорогу, потому что  так хотела Ксения. Под окнами тоже было тихо.
-Да он не пролезет в окно, застрянет! – сообразила женщина. – Эдак ему надо раму выбивать.

Она вернулась к двери, напрягла слух и не поверила услышанному: Фёдоров плакал. Алевтина бесшумно повернула ключ в замке, откинула крючок и приоткрыла дверь.
    Дмитрий Егорович сидел на средней ступеньке крыльца, уронив голову на грудь и обхватив её руками. Плечи его вздрагивали. Он плакал. Алевтина отказывалась верить своим глазам. Фёдоров, большой и сильный, в спину называемый многими жителями  «главным городовым»,- этот Фёдоров плакал, как маленький ребёнок.
    Алевтина осторожно вышла, прикрыв за собой дверь, села рядом, на верхнюю ступеньку. Дмитрий Егорович развернулся и спрятал своё мокрое от слёз лицо  в складках её сорочки, ощущая кожей и мягкий трикотаж, и шерстяной платок, наброшенный на плечи женщины, и руками – худые ключицы.

    Алевтина молчала. Как долго она ждала, как мечтала увидеть слёзы  на лице этого сильного человека, который когда-то переступил через её  подругу, женившись на ней без любви, а та, из-за большой любви добровольно пошла на смерть, решившись рожать. Алевтина мечтала наказать Фёдорова, ранив его в самое сердце. И вот наказала. Он, уязвлённый, плачет у её ног. Он страдает. Ему больно. Но она не испытывает при этом никакой радости, не чувствует победы.

-Господи, прости меня за то, что я обидела этого человека!- Алевтина думала, что произнесла фразу мысленно, но ошиблась. Слова были  сказаны ею вслух. Фёдоров их услышал.
-Алевтина, я должен признаться тебе. На мне большой грех. Я не могу больше молчать. Я хочу снять с совести этот груз. Он давит мне грудь. Как жаба, сжимает сердце. Я ослаб. Я пролился, как вода. Растаял, как воск.

-Ты считаешь, что мне под силу нести твой груз?
-Алевтина, помнишь день, когда скончалась моя жена? Хотя, зачем спрашиваю. Уверен, ты всё помнишь. Знай, она умерла не одна, а с ребёнком, которого ждала. Я тогда обратился к доктору с просьбой. Наивный, думал по молодости, что нашёл слова, способные убедить старого человека. Всё оказалось прозаичнее. Он спасал взрослого сына от скамьи подсудимых, обвиняемого за наркотики. Поэтому пошёл на сделку со мной и со своей совестью.
-Я помню. Вам тогда обоим показалось, что вас подслушивают. Вы прервали разговор, вышли в коридор. Он был безлюден. Вы вернулись. Но вас действительно подслушивали. Только не в коридоре, а в оранжерее цветов. Я сидела за большой кадкой фикуса.

    Фёдоров онемел от изумления. В глазах застыл вопрос. Он всё-таки его произнёс:
-Как?! Ты всё знала? Знала все эти годы и молчала?! Ты знала, что Ксения не дочь Аннушки? И ты любила её?
-Но ведь она и не твоя дочь. И, тем не менее, ты её любишь.

    Фёдоров, удивлённый, пересел на верхнюю ступеньку, оказавшись рядом с Алевтиной, прижал её к себе, стиснув в объятиях. Поцеловал в лоб и гладко зачёсанные волосы, а потом запрокинул её голову, глянул в добрые страдальческие глаза, бывшие немыми свидетелями его тайны, и поцеловал с нежностью эти глаза, а потом и полураскрытые губы. Он безмерно уважал эту женщину, посвятившую свою жизнь Ксении и Юльке. Он преклонялся перед её мужеством и характером. Она была настоящей матерью, хотя и никогда не рожавшей.  Вспомнил, как его мать сказала об Алевтине: «Неплодную вселяет в дом матерью, радующуюся о детях…». И сам удивился фразе, которую вдруг произнёс вслух:
-Алевтина, давай поженимся! Я буду тебе верным мужем. У нас  будет хорошая семья: ты, я  и … наша дочь Ксения.

-Эх, ты, Фёдоров! Такой большой и такой глупый! В основе семьи должен лежать краеугольный камень, как написано в Библии. Имя ему – любовь. Он фундамент дома. Ты уже построил один дом на песке. Его смыло водой. А сейчас на тебя надвигается смерч. Ты до сих пор тайно любишь одну женщину, хотя и не признаёшься в этом самому себе. Ты тоже любим. Я в этом уверена. У тебя будет ещё счастливая семья, поверь мне. Много  лет я прошу Всевышнего только об этом. О Ксении не переживай. Она сейчас не хочет тебя видеть, потому что любит. Пусть поживёт у меня  несколько дней. Пусть отойдёт сердцем, успокоится. Доверь её мне. Доверься сам. Работай спокойно. Всё утрясётся.

    Она проводила его до калитки. Фёдоров только сейчас разглядел на её морщинистом лице большие и выразительные глаза, излучающие тепло, любовь и свет. Как он раньше их не видел? Ночь скрывала морщины, и в предрассветном сумраке она показалась ему прекрасной.
-Алевтина, ты такая красивая!
-Спасибо за доброе слово…

    Часа через два, когда совсем рассвело, у дома Алевтины Васанской затормозил грузовой мотороллер «Муравей». Водитель быстро и  со знанием дела выгрузил несколько ящиков, куда аккуратно были сложены и упакованы фрукты, овощи, полуфабрикаты и   молочные продукты. Всё это он занёс во двор, не обращая внимания на лаявшую собаку.

    А ещё через полчаса сосед Васанской принёс в милицию заявление на  нарушение этой особой  общественного порядка и правил общежития. Такие люди быстро прорываются  к начальству, в очереди они не сидят.
-Дедушка, что у Вас? Присаживайтесь!- пригласил Фёдоров, подписывая документы.
-Милый, заявление у меня. Пятое по счёту. Жду, когда меры примите. Вчера прямо оргия была. Сразу трое мужчин приезжало. А один до утра спать не давал. Всё кричал: «Дьявольщина! Женюсь на тебе!». А я и думаю, какая ж она Дьвольщина, когда её все кличут Алевтина?! У них сегодня сходка намечается. Продукты завезли на неделю…

-Что за дьявольщина!- Фёдоров поднялся во весь рост над столом  и этой фразой выдал себя с головой.- Ты долго будешь надоедать мне кляузами?! Я конфискую у тебя бинокль! Я три раза лично объяснял тебе, что это святая женщина!
    Фёдоров за шиворот выволок деда в дежурную часть и прогремел:
-Чтобы я последний раз видел его в отделе!

    Деда культурно вывели из здания полиции и отпустили на все четыре стороны. Дед поблагодарил за то, что не посадили. Не успел он  оправиться от страха, как к нему подошёл офицер и представился:
-Старший лейтенант Кривозуб! Чем могу помочь?

    И не дожидаясь, пока перепуганный дед ответит ему, заявил, что возмущён поведением своих коллег, что полиция всегда стояла и  будет стоять на страже порядка и законных прав граждан. Предложил пройти с ним в отдел и письменно изложить о случившемся.  По данному вопиющему факту, а именно грубого обращения, будет проведено служебное расследование. Кривозуб провёл «правдоискателя» через служебный ход к себе в кабинет, где через час у него на столе уже лежал готовый компромат на начальника полиции.

-Хороший подарок господину Ельскому ко дню рождения! Бальзам на сердце!- Кривозуб просмотрел ещё раз все листы и спрятал их в сейф. Он был полон желания служить, служить как верный  пёс, своему конкретному начальнику, настоящему хозяину положения дел в районе.


Глава восьмая.   ЮЛЬКУ  НЕ  ПОКИДАЕТ  ЧУВСТВО  ОДИНОЧЕСТВА

    О дне рождения своего отца думала и Юлия Ельская, проснувшись рано утром. Обычно этот день отмечали торжественно на открытой площадке ресторана, приглашали много гостей. Как поступить сегодня? Мать третьи сутки без сознания. Она в глубокой и безнадёжной коме, как сказал семейный доктор. А может, летаргический сон, если вмешался  Ожерельев-отец? Что-то он не появляется и не интересуется.  Выходит, дни матери сочтены? Поздравлять отца она не желает, потому что он убил её мать, но обязана, потому что она его дочь.  «Как поступить?»- вот вопрос, над которым она ломала голову.

     Посоветоваться не с кем. С Фёдоровым  разговаривать она больше не будет. Однако он с утра сам пришёл в школу, поставил в известность Нину Николаевну, что отправил Ксению в Краснодар на трёхдневные курсы какой-то московской знаменитости. Фамилию  художника-модельера он забыл, пока доехал. Мимоходом сказал об этом же и Юльке, чтобы зря не искала подружку. Поинтересовался здоровьем матери, просил звонить в любое время суток  в случае необходимости. Вёл себя так, как будто не было вчерашних оскорблений на допросе. Щёлкнул её по носу и спросил, почему невесела. Она ему объяснила:
-И рада бы нос высморкать, да вот беда: руку протянуть надо!

    Он её не понял и засмеялся:
-Юля, каждая птица своим носом кормится!
-Дмитрий Егорович, Вы как тот  Ванька-встанька, что прыткий на ноги, да слабый на смекалку.
    Он понял её обиду, но был щедр с утра и в хорошем расположении духа. По-отцовски похлопал её по плечу и сказал:
-Не надевай хомут с хвоста, не начинай дела с конца. Я бы поговорил с тобой, да недосуг: работы много в отделе.
-И козлу недосуг: надо лошадей на водопой провожать!- она видела, что последней фразой «достала» Фёдорова. Пусть не умничает. В ком правды нет, в том добра мало. Из неё выбили всю правду, как пыль из ковровой дорожки, а сами-то честные?!

    После второго урока неожиданно появилась в школе и мама Аля. Оправдывалась, что с утра не могла прийти к ним, как обещала. Её направили от военкомата на курсы гражданской обороны. Так что три дня дома точно появляться не будет. Устроилась также подрабатывать ночной сиделкой  к тяжело больной женщине. Поинтересовалась состоянием здоровья матери, которую собиралась навестить,  и именинника.

-Мама  спала всю ночь. Утром не проснулась…- Юлька немного помолчала и недовольно сказала: - Он дома. Вернулся утром. К завтраку не вышел. К матери не зашёл. Он обязан этот день провести скромно.

    Юлия ошиблась в своих рассуждениях. Празднование намечалось грандиозное. Масштабнее, чем всегда, несмотря на близкую смерть жены. Ельский отдавал последние указания распорядителю праздника, когда ему доложили, что к госпоже Екатерине Львовне прошла Монашка. Так называли Васанскую все телохранители. И Лев Львович поспешил в спальню жены, запечатлеть сочувствие одной женщине и радость встречи – второй.

    Он застал Алевтину на коленях перед мертвенно-бледной спящей Екатериной, всю в слезах. Монашка целовала ей руки и просила прощения, что не успела покаяться перед ней. Ельский пожалел, что появился шумно и внезапно, сразу же голосом обнаружив своё присутствие. Иначе бы он услышал, в чём монашка виновата перед Екатериной. Он поднял Алевтину с колен, поцеловал ей руку и пригласил на день рождения. Отказа не принял, заявив, что больная жена не помеха: как говорится, «кесарю – кесарево, а Божие – Богу». Всё правильно. Живым надо жить. Больные её подождут. Он  тоже болен. Он страдает. Отчего? Оттого, что Фёдоров его постоянно опережает. Но сегодня на коне он, Ельский. И так будет всегда.
-Если я увёл у него из-под носа Екатерину, то уведу и Алевтину!- он рассмеялся, довольный собственным каламбуром. – За тобой заехать?

    Нет-нет. Заезжать за ней не надо. Она подрабатывает в одной семье сиделкой, ухаживает за тяжелобольной, готовит ей диетическое питание. Приедет она сама. На час. Не больше. И то, ради Юлии.
-Где час, там и два,- промурлыкал Ельский, провожая Алевтину, даже не глянув в сторону супруги, которая третий день не выходила из комы. Как сказал семейный доктор, которому он звонил вчера с судна, её мозг уснул.

    На третьем  уроке Юльке стало скучно. Впервые в жизни она поняла,  что в школу ходят не  только получать знания, но и общаться с друзьями. Чувство одиночества не покидало её ни на математике, ни на любимой биологии, а на астрономии она вообще почувствовала себя единственным живым существом во всей Вселенной: все её лучшие друзья отсутствовали.
-Они словно сговорились,- рассуждала  золотая Юлькина голова.- Внезапно все заболели, а Ксения вдруг уехала! Странно!

    Больше всех для общения не хватало именно Кирилла, что явилось для Юльки неприятным открытием. И вдруг она вспомнила сегодняшнее утро. Как она могла забыть то, что случилось утром!  Проснувшись и увидев, что мать дышит, Юлька обрадовалась: значит, ещё жива! Потом увидела на ночном столике матери в хрустальной вазе нераскрывшийся бутон красной бархатистой розы. Значит, ночью к ней  приходил  Кирилл. Он один имел обыкновение дарить розы, да ещё по ночам.
Странно, что он приходил: ведь вся информация о состоянии здоровья матери считывается с серебряного колечка?! Она протянула руку, осторожно вынула из воды колкую веточку и поднесла к лицу, вдыхая её нежный аромат.  Он уже начал дарить цветы её матери?! Она легко поднялась, опустив ноги в мягкие глубокие тапочки, и завизжала от страха и боли так, что у матери дрогнули веки. В тапочках лежало по бутону роз. Для неё.

    Как же она могла забыть об этом оскорбительном уколе?! И Юлька, не дожидаясь конца уроков, пошла к Кириллу с ответным визитом  «вежливости».

    Павел сидел за письменным столом и решал задачи по математике. Из раскрытого окна второго этажа он увидел Юльку ещё издали. Пулей слетел вниз, метеором промчался через двор в мастерскую и просигналил брату: «Юлька идёт!» Кирилл бросил в ящик стола разобранный подшипник, успел ледяной водой из крана ополоснуть руки и ноги, вбежать в комнату, обмотав на ходу шарфом горло,  и вытянуться под одеялом. С тоской подумал, что руки по локоть в мазуте и, если Юлька увидит, он выдаст себя с головой.

    Кирилл шёпотом рассказал визитёрше, что потерял голос. Ночью с ребятами купался в море.  Наверное, простыл. Всё-таки сентябрь на дворе. Сейчас его морозит и знобит.
-Выздоравливай, не буду тебя утомлять!- Юлька поднялась. К радости Кирилла она не собиралась засиживаться. Наклонилась и звонко чмокнула его  в лоб, сделав при этом какое-то странное движение руками, корпусом своего тела перекрыв ему  панораму зрения.

    У двери она оглянулась, мило улыбнулась и послала воздушный поцелуй. Реакция Кирилла была мгновенной: он моментально сообразил, что не  один находится в постели. Что-то мокрое, гадкое, скользкое прыгало и бегало по телу. Притворяться дольше он не мог. Откинув одеяло, вскочил. На белоснежной простыне, тяжело дыша, сидели две лягушки, возле них копошились дождевые черви. Из клубка червей прытко освободилась ящерица и юркнула под подушку. Ещё одну ящерицу он вытащил из своих шорт, сделав в присутствии Юльки непристойное движение: засунул руки в область паха. В руках Кирилла остался хвост, само пресмыкающееся скрылось под кроватью.

-Юля, ты дура! У тебя не все дома! Твой компьютерный вирус перекочевал в твою голову!- Кирилл забыл, что у него болит горло. Он схватил лягушек и одну за другой швырнул их в Юльку, но попал в Павлика, вбежавшего в комнату, едва услышав возмущённый голос брата.

-Это тебе за розы!- надменно ответила Юлька.- У меня до сих пор колючки в пятках!
-Та сама колючка! Заноза магнитная! Когда я только от тебя избавлюсь!- выкрикивал Кирилл, швыряя в неё дождевыми червями.

-Оставь червей в покое! Я их купила по рублю штука!  Это Павлику для рыбалки!
-Так вы сообщники?! Я от тебя такого предательства на ожидал! - в сердцах крикнул Кирилл брату и пошёл в летний душ отмываться от следов, оставленных на нём пресмыкающимися.

    За Павлика ответила Юлька, выбежавшая следом за Кириллом:
-Это вы все предатели! Так я и поверила, что вы хором простыли! Хором дистрофики гриппом болеют! Придумали бы что-нибудь поумнее!- возмущалась Юлька, сидя на скамейке возле летнего душа и через дощатую перегородку воспитывая Кирилла. Она тезисно прочла ему лекцию о дружбе, напомнив о семи заповедях, составленных ими ещё в пятом классе, и их девиз: «Семеро – не один, в обиду -  не дадим!» Её обидели, оставили одну в городе, а сами уехали в Сокольский лагерь, оставили одну с умирающей матерью и один на один со смерчем, имя которому Лев Львович. Она должна его зрить за домашним ужином сегодня вечером, потому что он именинник.

    И тут Павлик проболтался. Он знаками сообщил ей, что Юлька будет не одна на дне рождении. Кириллу звонила мама Аля, которая и  сообщила, что гостей будет много и что она тоже приглашена.

    Кирилл вылил на себя все двадцать литров воды из душа и, наполняя бак новой водой, забеспокоился, отчего Юлька вдруг замолчала. Он выглянул из душа и увидел последние движения губ и рук Павлика. Чтобы тот не болтнул лишнего и не выдал тайны сюрприза, Кирилл окатил Павлика ковшом холодной воды, заставив его замолчать. Но даже то, что он успел сказать Юльке, было для неё полной неожиданностью. Она  молчала, потрясённая известием. Как, мать при смерти, а он будет давать большой бал?!
-Я ему устрою день рождения! Я ему сделаю подарок! – многозначительно пообещала девушка.- Этот аллигатор в павлиновых перьях надолго запомнит свои именины!

    Не прощаясь с братьями, она решительно поднялась с лавочки и пошла к выходу. Кирилл окликнул её. Она не ответила и не остановилась.
-Дура! – думал Кирилл.- Она сегодня наделает глупостей. Если Ельский в её понимании «смерч», то она сама «цунами»! Он сильнее её! Он её поглотит, поднимет над сушей высоко в атмосферу, обезводит, а потом кинет в море, в родную её стихию: пусть делает, что хочет. Ему будет уже всё равно. Он ничего и никому не прощает. А вдруг с ней, правда, что-то случится? Может, я видел её в последний раз?
    Он живо представил её мёртвой, лежащей в гробу в подвенечном платье, усыпанной его любимыми полевыми цветами. «Нет,- подумал он, - полевые цветы ей не идут. Не тот характер». Он убрал их и на белом полотне кружева разместил кактусы. Получилось красиво. Вдруг один Юлькин глаз открылся, посмотрел на него в упор, губы разжались, и она произнесла: «Отец назначил тебя своим наследником. Ты достойный преемник. Будьте оба счастливы».

    На этом фантазии Кирилла оборвались. Бак был наполнен, вода лилась через край. Павел нетерпеливо дёргал брата и просил догнать Юльку: «Жалко её! Она одна!»
    Кирилл натянул шорты на мокрое ещё тело и догнал Юльку через два квартала от дома:
-Юля, не злись! Никто тебя не предавал. Мне родители велели сидеть дома до особого распоряжения. Я наказан. За Новороссийск и всё прочее. Они вообще подыскивают мне учебное заведение закрытого типа. Хотят перевести на казарменное положение. Мать послала запрос в казачий корпус и вчера шнур от кипятильника искала, надумала меня воспитывать. Ну, не злись! Все наказаны. И Женька, и Сологуб, и Величко! Знаешь, как нас таскали из кабинета в кабинет, а потом и родителей за пьянку на даче у мамы Али?! А всё ты! Юля, подарок Ельскому мы устроим с ребятами – от нас и от Екатерины Львовны. Я обещаю. Тебе понравится. А ты не отходи от Екатерины Львовны, пожалуйста…

-А ты кто такой, что указываешь мне?
-Не указываю, а прошу. Ещё недавно ты считала меня своим другом.
-Видала я таких друзей в чёрных масках! Доктор сказал, что мать в коме, что её мозг уснул и не проснётся! Чего мне около неё сидеть?!
-Ваш доктор глуп. Екатерина Львовна просто спит. Сиди дома! Отец сказал.

 -Ха-ха-ха! Мой ноги и иди в постель! Твоя мама нарисовалась на горизонте с кипятильником в руках! – с усмешкой сказала Юлька и ушла с обидой и на Кирилла, и на Елену Викторовну, и на всех людей.


Глава девятая.   «П О Д   С О Л Н Ц Е М   Е Л Ь С К О Г О»

    «Не оскудеет рука дающего!»- многозначительно повторял Лев Львович, объясняя запоздавшим  сановникам, не перестававшим удивляться, своё кредо: в день рождения не только принимать подарки, но и дарить их другим.

        Юбилейный вечер господина Ельского был в самом разгаре, когда его ведущие объявили о новых конкурсантах, претендующих на главный приз именинника исполнением песни иеромонаха Романа «Камни святых алтарей». Открытая площадка ресторана «Под солнцем» взорвалась от аплодисментов, едва на её подвижной сцене из густого тумана, как из облака, появился новый гость, произнёсший интригующе-приглушённо:
-Суета сует!.. Это сказал я, Екклезиаст!

    За его спиной вспыхнул мощный монитор. На телеэкране появились четыре монаха с гитарами, в надвинутых низко на глаза капюшонах. Эту четвёрку приветственным свистом  и улюлюканьем встретила молодёжь внизу, на Набережной, собравшаяся бесплатно поглазеть концерт местных и заезжих звёзд. Аплодисменты и свист оборвались, едва монахи тронули струны гитар и запели:
-Земля от света повернёт во тьму,
 И ветер северный меняется на южный.
 Я ничего с собою не возьму,
 И потому мне ничего не нужно…

    Когда обрывался очередной куплет песни, с художественным словом к гостям обращался старец Екклизиаст:
-Что пользы человеку от всех трудов его, которыми трудится он под солнцем? Род проходит  и род приходит, а земля обрывается во веки. Идёт ветер к югу, и переходит к северу, кружится… и возвращается на круги свои. Это говорю вам я, Екклизиаст! Я был царём над Израилем! Видел все дела, какие делаются под солнцем, и вот, всё – суета и томление духа-а-а!

    Подъёмник взметнул Екклизиаста высоко вверх, в чёрную бездну неба. Последние слова он прокричал сверху вниз, перегнувшись через перила подъёмной сцены, освещённый яркими перекрёстными прожекторами.  На мониторе вновь задвигались монахи:
-Что было прежде, будет и потом,
 Что было сотворённым – сотворится.
 Сегодня смех, веселья полон дом,
 А завтра всплачет тот, кто веселится.

    Екклизиаст стремительно спустился вниз, подъёмник заметался по сцене, и старец пророчествовал направо и налево, щедро делясь истиною с гостями:
-Бог даёт человеку богатство, имущество и славу, и нет для души его недостатка ни в чём, чего бы он ни пожелал! Но не даёт ему Бог пользоваться этим, а пользуется тем другой человек: это суета и тяжкий недуг! Все труды человека для рта, а душа его не насыщается. Человек не может примириться с тем, кто сильнее его. И кто скажет человеку, что будет после него под солнцем?

    Екклизиаст поднял голову и посмотрел вверх, ища на чёрном небе солнце. Прожектора метнулись вверх, бороздя звёздную мглу, а Екклизиаст растаял в густом молочном тумане. С монитора вещали монахи:
-Безумию под солнцем нет конца.
  И мир на Бога возвеличил слово.
  Восстала тварь на своего Творца,
  И это тоже на земле не ново.

   Запись видеокассеты была сделана любителем. Ельский это определил сразу.  «Монахи» играли на один лад – боем. Значит, не профессионалы. Однако голоса были «поставлены»: пели чисто. Не только Ельский, все присутствующие слова Екклизиаста и монахов «под солнцем» понимали как название ресторана. Кто-то ликовал, слыша эти слова, не вникая в смысл произносимого художественного слова и песни, а кто-то, как Ельский и его приближённые, ждали развязки, слушая монахов:
-Нечестию живущих нет границ,
 И люди жить и  умирать устали.
 О, семя любодеев и блудниц,
 Когда б вы знали, на кого восстали!

   На сцене в лучах прожекторов из тумана возродился, как птица Феникс из пепла, Екклизиаст. Подъёмник понёс его к столикам, скользя в клубах густого тумана, как ладья по волнам моря, и затормозил возле учредителей праздника, бросив Екклизиаста на них, как на амбразуру. Ельский разглядел старца: седые густые волосы украшали не только его голову, они обрамляли всё лицо, росли даже на щеках.
    Екклизиаст бросил гневные и насмешливые слова в лицо Ельскому:
-Обратился я сердцем моим к тому, чтобы изыскать мудрость и разум, познать нечестие глупости и безумия,- и нашёл я, что горче смерти  ж е н щ и н а, потому что она сеть, и сердце её – силки, руки её – оковы. Добрый пред Богом спасётся от неё, а грешник уловлен будет ею. Вот это нашёл я, Екклизиаст!

    Старец расхохотался в лицо имениннику и поплыл в небо, провозглашая последнюю свою истину:
-Человек не властен над духом, и нет власти у него над днём смерти! Делай то, что по силам тебе, потому что в могиле, куда ты уйдёшь, нет ни работы, ни размышления, ни знания, ни мудрости!

    Отдельные слова и фразы Екклизиаста казались Ельскому пророческими. Старец будто подслушал на досуге его мысли и сейчас обнародовал их. Где-то на пятиметровой высоте старец и подъёмник замерли вместе, словно бы жизнь покинула обоих, будто бы оба были обесточены. Зато вновь ожили четыре монаха на экране монитора:
-Не возноситесь, Судия воздаст,
 И это будет бедствие из бедствий.
 Святы твои слова Екклизиаст:
 «Всё, что без Бога – суета суетствий!»

     Публика требовала первую премию присудить Екклизиасту. Это обрадовало Ельского. Хотя не все подарки были ещё «вручены» имениннику, хотя до окончания торжеств оставалось ещё немало времени, Лев Львович согласился  главный приз отдать таинственному старцу. Он привык врагов и недругов знать в лицо и вовремя защёлкивать наручники.
   Под шумную овацию Ельский вышел на сцену, показал всем в вытянутой руке ключи от машины. Подъёмник медленно начал спускаться.
- Ну, давай, давай скорее! – думал про себя Лев Львович. Ему казалось, что тот ползёт, как божья коровка.- Ведь ты же умеешь и летать! – торопил он мысленно металлическую машину.

    Ельский сам прыгнул к старцу на помост, едва подъёмник коснулся сцены, протянул к нему руку с ключами от «Жигулей» и в тот момент, когда Екклизиаст взял брелок, защёлкнул на его запястье наручник.  Так они и приветствовали публику вдвоём, рука в руке – в наручниках! А монахи с монитора предсказывали:
-Но верю я, что Истина Сама
 Во век восторжествует над землёю.
 И будет свет, и посрамится тьма,
 И сокрушится всяк, творящий злое!
-Ну, милый мой Екклизиаст, давай знакомиться! – и Ельский сдёрнул со старика седой парик.

    Вместе с париком слетела прикреплённая к нему накидка, и пред Ельским и всей умолкнувшей на миг толпой предстал радиоуправляемый скелет, кости которого, укреплённые на шарнирах, были подвижны. Зрелище оказалось страшным и смешным одновременно: скелет точно копировал удивлённую позу Ельского.
    Щёлкали фотоаппараты, продолжала работать видеокамера. Лев Львович и его приближённые восприняли это как вызов: рядом с «новым русским» стояла  смерть. Чья? Его? Может, это просто глупая шутка?
   Молодёжь на Набережной ликовала от восторга:
-К народу его! Пусть в народ идёт!
 
  Скелет, освобождённый от наручников, продвигался к «Жигулям», облепленный народом. Каждый хотел поздороваться с ним за руку. Смельчаки даже обнимались и целовались. Старший лейтенант  Кривозуб, чертыхаясь и ругаясь, с трудом протиснулся к опергруппе, дежурившей на Набережной, и приказал включить пеленгатор, чтобы определить лицо или точку, управляющие скелетом.
    Тот, кто «работал» с  Екклезиастом, тоже услышал приказ  Кривозуба.  «Старец» был брошен на произвол судьбы, застыв в комичной позе, пытаясь открыть ключом дверцу машины. Возбуждённая толпа юнцов на руках понесла скелет к морю. Дальнейшая судьба Старца его создателей, видимо, не интересовала. Свою задачу скелет выполнил.

   Праздничное настроение именинника было омрачено ложечкой дёгтя в бочке с мёдом. Найти Екклизиаста он поручил Малышу и Кривозубу, а Рейну приказал быть готовым к длительной командировке. Раздав задания, он отпустил всех до утра. Уходя с праздника, Андрей услышал, что его шеф интересуется женой и дочерью, и различил тихие слова ответа:
-Юлька вынимает занозы из пяток. Екатерина Львовна очнулась, но способность речи к ней не вернулась.

   Итак, Андрей имел срок до утра. До отъезда в длительную командировку он должен решить две задачи. Первая решалась им со дня приезда. На главный вопрос он так и не ответил, корень уравнения не нашёл. «Кто ты, Ельский?» - этот вопрос звучал так же таинственно и зловеще, если не более  чем месяц назад.

   Вторая задача – это Ксения. Рейну пришла в голову блестящая мысль: объединить две задачи в одну и решать её как систему уравнений. Эту подсказку непроизвольно подарил ему вчера вечером Кирилл во время разговора, когда с иронией сравнил себя, «тайного сотрудника детективного агентства», с молодым Ельским: тому тоже приходилось в юности много следить и шпионить. Его дед недавно проболтался невзначай, что молодой Ельский  ухаживал за Ниной Николаевной, а Екатерина Львовна долго считалась  невестой Фёдорова, и что злые языки судачили, будто вражда Ельского и Федорова – это нерешённый спор за Юлькино отцовство. Андрей пришёл к выводу, что Ельский знает многое, если не всё. Это единственный человек, который ответит на все вопросы и представит доказательства. Учитывая, что у Ельского всё схвачено и что личная вражда его с  начальником полиции длится почти два десятилетия, то на Фёдорова должен быть собран компроматериал по годам, месяцам, неделям, часам и минутам. Ельский должен знать, чья дочь Ксения и кто её настоящий отец: Фёдоров или Рейн.

    Обо всём этом рассуждал Андрей, подходя к зданию «Инвестбанка», не скрывая ни от кого цели своего маршрута. В любом случае, думал он, дежурный охранник запишет время его ночного визита и доложит управляющему. А у Андрея могли остаться  нерешённые дела, порученные шефом, которые необходимо привести в порядок до отъезда в длительную командировку.
   Андрей прошёл в компьютерный зал, оставив дверь открытой настежь, чтобы услышать приближение ночных гостей, если таковые объявятся. Личный компьютер шефа он знал уже хорошо. Право работать на нём  имел только Геннадий, один из охраны Ельского, объявившийся в его свите месяца два назад. Его предшественник неожиданно для всех уволился  и будто бы уехал.

   Рейн тайком от всех уже провёл за этим компьютером несколько часов. Работал поздно вечером или рано утром. Он умел включать его память, нашёл основные разделы и коды, выводившие его на телохранителей, семью, бизнес, но каждый раз машина замирала и  требовала пароль, а найти его Андрей не мог. Сегодня он понял свою ошибку. Искать пароль надо не среди вариантов женских имён, производных от  «Екатерина» или «Юлия», и даже не от слов, связанных с названием инвестиций. Искать надо среди мужских имён или прозвищ, коими господин Ельский величает себя или каковым считает, потому что он закоренелый эгоист, любящий себя чрезмерно. Это тиран, это злодей - циклоп,  это скорпион, пожирающий людей, как пауков в банке. Это царь, восседающий на троне, не желающий принимать даже челобитные от своих подданных, власть которого распространяется на запад и восток. Он видит себя султаном, шахом  и …

   Увлёкшийся работой на компьютере  Андрей вдруг остановился, руки его замерли над клавиатурой. В электронной машине на слово «шах» пошёл сигнал, она ждала продолжения, а в его мозговой подкорке включился тормоз. Слово «шах» вызвало в памяти ассоциации с английским акционерным банком в Иране, основанным в конце девятнадцатого века и в середине двадцатого реорганизованного в «Британский банк Среднего Востока». Его называли ещё шахиншахским банком, от персидского слова «шахиншах» - титула правителей Ирана, в буквенном переводе означавшего «царь царей». Неужели Ельский мнит о себе так высоко?! А может, он связан как-то с банками Востока? Андрей, продолжая ещё обдумывать эту мысль, быстро, по инерции набрал на клавиатуре слово «шахиншах» и не поверил своим глазам: компьютер готов был к сотрудничеству, электронная машина ждала его вопросы как джин из волшебной лампы.

   Рейн почувствовал облегчение и усталость одновременно, будто достиг горной вершины  без страховки и единого привала, откинулся на спинку стула и … встретился взглядом с Ельским Львом Львовичем, который молча уже долгое время наблюдал за выражением лица Андрея, фиксируя всё: от недовольства собой до восторга победы.

-Должен признаться, я тебя недооценил,- уважительно произнёс Лев Львович.- Ты умнее своего отца. Ты умнее, чем я думал. Это к лучшему. Не люблю глупых. Мне неинтересно играть с ними в шахматы. А с тобой мы сыграем. Сегодня же. Если ты выиграешь,- он усмехнулся,-  я позволю тебе вновь сесть за мой компьютер. А сейчас нам некогда. Изменились обстоятельства. Мы выезжаем срочно. Я пришёл за тобой.
   И позади Ельского выросли два  вооружённых телохранителя.
-Лев Львович, можно один вопрос?
-Ответ на который ты искал  в моём компьютере и поэтому взломал его? – вновь усмехнулся Ельский.
-У меня есть сестра?
-Конечно. Ты мог поинтересоваться об этом и в приватной беседе.
-Она жива?
-Пока – да.
-Как её зовут?
-Я как раз и хочу представить вас друг другу. Поехали.


Глава десятая.  ТРЕВОГА  В  ДОМЕ   ОЖЕРЕЛЬЕВЫХ

   Тревогу в доме Ожерельевых поднял Даниил. Заехав домой в послеобеденный перерыв, он разбудил вздремнувшую после ночной смены мать и встревожено спросил, что произошло: у конуры лежит убитая собака и во дворе явно что-то искали. Та метнулась по комнатам, по двору, заглянула в лабораторию – сыновей не было. Она взяла шнур от кипятильника и скомандовала ехать в яхтклуб. Не найдя и там сыновей, Елена Викторовна забыла, что хотела наказать их. Тревога закралась в сердце, и она вспомнила сон, который прервал Даниил. Ей снился двор, полный домашней птицы, она кормит кур, любуясь тремя молодыми петушками. Вдруг налетела огромная чёрная птица, похожая на пеликана, она схватила когтями двух петушков. Одного их них успел спасти Илья Николаевич, а второго птица унесла. Елена Викторовна заплакала, а Илья Николаевич крикнул ей: «Это фрегат! Они не едят кур!» и помчался на мотоцикле вдогонку.

    Елена Викторовна почувствовала беду. Даниил обзвонил всех друзей и сообщил ей, что из всей пятёрки друзей под домашним арестом сидит только Сологуб. Его Берта должна вот-вот ощениться. Даниил связался по телефону с отцом, а тот – с Фёдоровым. Начальник милиции по микрокомпьтеру проверил местонахождение Кирилла и рассвирепел:
-Стерва она! Мне в гору глянуть некогда – столько работы в отделе, а ты, Илья, отвлекаешь меня по пустякам! Вдвоём они, вместе! Значит, созрели!
-Кто созрел?
-Пословица есть такая: «Не тряси яблоко, покуда зелено, созреет – само упадёт!» Созрели они уже! Тебя на помощь не зовут, мне сигнала  SOS  не подают. Как тебе ещё объяснить? Купи свечку и съезди на их секреты посмотреть!
-Зачем ты так грубо?
-Это ты говорил, что в их возрасте могут быть свои секреты и тайны, а не я! На маяке они! Съезди!  Прутики ивовые заготовь! Если эта стерва на твоё любопытство скажет, что борода не в честь, она и у козла есть, так ты её прутиком, прутиком, прутиком! И от моего имени тоже!
-У нас для этих целей шнур от кипятильника имеется.
-Найдёте – Даниил пусть возвращается в отдел! Он мне срочно нужен.
   Ожерельев-отец велел Даниилу с матерью ехать на машине к заброшенному маяку, где вскоре на мотоцикле объявился и сам.

   На пустом морском берегу мужчины стали изучать следы. Елена Викторовна сама, без подсказки, тоже  видела следы борьбы на песке. Много следов. Все они вели в море и только в море! Всегда сильная и жизнерадостная, сейчас она была растеряна. Мать умела мыслить на кухне, умно вела бюджет семьи и считалась знатным экономистом: с аптекарской точностью сводила дебет с кредитом. Со знанием дела руководила сад-бригадой. Но не могла сейчас понять, почему ни одна пара следов не ведёт на берег. Она вглядывалась в даль моря, словно хотела увидеть, с кем крылись за горизонтом её сыновья: с друзьями или врагами. Она впервые в жизни повысила голос на мужа и старшего сына, чтобы те быстрее соображали, а не ходили без толку взад -  вперёд по берегу в поисках неизвестно чего, встречаясь и расходясь в разные стороны.

-Делайте что-нибудь! Что вы время тянете, словно кота за хвост из-под дивана?! Ведь они могут утонуть или уплыть далеко, как их тогда догонишь-то?!
-Мать, а ты уверена, что они в море?- спросил Даниил.
-Да ты что, ослеп? Ты посмотри, куда следы-то ведут?! В море!
-Они в метре от берега могли в воздух подняться!
-Как это подняться?! На чём? На крыльях, что ли?! Ты зачем над матерью издеваешься-то? – возмутилась в сердцах Елена Викторовна.
-Мама, на крыльях в небо поднялись лишь мифические герои Икар и Дедал, а наших горе-героев мог поднять в воздух и вертолёт.
-Какой вертолёт?- повернулась к мужу Елена Викторовна. Растерянность её сменилась гневом.- Так ты кроме воздушного шара ещё и вертолёт смастерил?! Почему скрыл от меня?! Да как ты посмел?

   И Елена Викторовна заплакала от собственного бессилия и отчаяния. Муж забрал у неё всех трёх сыновей. Они выросли рядом и вдали от неё, были близки по плоти, но далеки по духу. Они относились к ней вежливо и почтительно, но когда дело касалось уроков или работы в лаборатории, они становились снисходительны к её замечаниям. И вот сейчас, когда пропали два сына и она мечется, как раненый зверь, муж и старший сын со страшной холодностью что-то молча рассчитывают, а не занимаются поиском. И она решила сама просить помощи у Фёдорова. Тот, по крайней мере, считается с ней и рассуждает вслух, а ей легче на душе, когда она слышит человеческий голос.

   Илья Николаевич забрал  у неё телефон и сам вновь связался с Фёдоровым. Разговор был очень коротким. Отец и старший сын обменялись фразами, из которых мать опять ничего не поняла. Даниил вернулся  на службу. Илья Николаевич велел ей быстро садиться в машину. Мать не знала, куда они едут, но была рада уже тому, что они не стоят на месте. Значит, поиск движется.

    Ожерельев-отец привёз жену на лодочную станцию, заглушил  мотор,  и они вдвоём, одновременно, кинулись искать беглецов под лодками. Перевёрнутые вверх килем лодки напоминали кладбище со свеженасыпанными холмиками земли. Елену Викторовну охватил ужас предчувствия беды, и она закричала во всю силу своих материнских лёгких:
-Павел! Сыночек мой! Где ты? Кирилл! Отзовись!
    Мать, заглядывая под очередную лодку, быстро оборачивалась назад, в сторону отца: не нашёл ли? И всё-таки она первой увидела младшего сына. Грязный и мокрый, в разорванной одежде, маленький и жалкий, он выполз из-под лодки казанки, плача и утирая рукавом слёзы. Она первой обняла его, прижала к себе, целуя и приговаривая:
-Родимый мой! Душа моя! Живой!
   Она не замечала, что своим тисканьем причиняет ему боль. Отец увидел болезненную гримасу сына и спросил первым:
 -Что у тебя с руками?

   Павел заплакал ещё сильнее. Слёзы беззвучной рекой текли по щекам. Он молча протянул руки отцу: перебитые кисти свисали, как бахрома. На большом пальце красовались оба перстня, Кирилла и Юльки. «Так вот почему не был дан сигнал бедствия: Павел не знал секрета колец». Илья Николаевич быстро ощупал всё тело, проверил руками биополе: всё цело, переломов нет. «Значит, кисти рук перебил кто-то специально, зная его метод общения с людьми. Может, Павла оставили в живых только потому, что были уверены: он не сможет рассказать, что случилось, чему был немым свидетелем?»
-Прекрати реветь!- приказал отец сыну и быстрым круговым движением руки открыл биополе его головы, ладонью послал импульс речи прямо в лицо сыну и потребовал:   «Говори!»

    И Павел, заикаясь от всхлипов, рассказал, как обманул Кирилла, солгав, что им разрешено купаться на заброшенном маяке, куда их настойчиво звала Юлька, которая ушла с уроков. Кирилл не хотел ехать, он сказал, что у него нет «Мерседеса» раскатывать её по пляжу и никогда не будет, зарплаты не хватит. Она ответила, что всегда мечтала «долго гнать велосипед», а сейчас согласна даже на самокат, потому что ей очень понравился подарок Кирилла ко дню рождения её отца. И вот тогда Павел пообещал уговорить маму. Он зашёл в дом, постоял немного за дверью, а потом вышел радостный и сообщил, что мама разрешает на часок, но с ним, и чтобы деда не разбудили, который вздремнул. Кирилл сильно удивился, но поверил и выкатил мотоцикл за ворота. Они уселись втроём и помчались к знакомому с детства месту. По дороге к ним присоединились Скоробогатов, Корсун и Величко, которым они позвонили по сотовому.

   Павел рассказывал взахлёб, торопясь, икая от холода и нервного перенапряжения, глотая солёные слёзы, но рассказывал так, словно читал текст под видеокадрами:
-На маяке мы играли в «славян и хазаров». На нас внезапно напали люди в форме ППС и в масках. Мы сначала подумали, что это Даниил с ребятами шутят, но они больно били ногами,  и в одном по голосу я узнал Малыша. Они стреляли сетками, от которых шёл противный запах, когда те раскрывались. Первыми пленили меня и Величко, остальные ничего не могли сделать, потому что были зарыты в песок по шею. Люди в масках били их ногами по голове, а когда ребята потеряли сознание, откопали их  и стали вязать в сетки. Кирилл сумел освободиться, выбросил сетку в море и одному из нападающих перебил позвоночник. Его хотели  тут же убить, но Малыш не позволил. Он приказал упаковать его в мою сетку, а мне перебил руки и не знал, что делать: отпустить или «пришить» к дереву. Он так и  сказал: пришить. Нас всех по очереди «на журавле» начали поднимать на обрыв. Я слышал, как Малыш обещал всех отвезти на косу, посадить в заминированные рыбацкие сараи, а Юльку отправить на какое-то судно. Он сказал, что её прикончат там, на корабле, когда она насладится фейерверком на берегу. Потом освободился из сетки Корсун. Пока все были заняты им, Кирилл приказал мне уходить морем на лодочную станцию. Они не заметили, как я сбежал, а потом ждали, когда я выплыву на поверхность. Стреляли. Я плыл под водой, сколько мог. Дальше я ничего не видел. Я не знаю, где все.

   Когда мальчик кончил говорить, отец круговым движением руки замкнул биополе его головы. Через пару минут Павел уснул  крепким сном на руках у матери. Они вернулись в город, подъехав к дому со стороны гаражей, расположенных на противоположной стороне квартала. Проходной двор Ожерельевых напрямую соединялся с одним из гаражей, примыкавшим к их лаборатории-мастерской. Лаборатория и гараж соединялись смежной стеной из гофрированного металла. Стена служила  ширмой и   дверью одновременно. Поэтому следившие (если таковые были) не смогли бы ни определить, ни предположить, что семья Ожерельевых уже вернулась в родные пенаты.
    Илья Николаевич по компьютерной связи отправил сообщение Фёдорову, что ждёт его, и начал колдовать над руками сына.

   Елена Викторовна знала, что муж не любил слёз, да она их и сама не признавала, но сейчас они душили её, рвались наружу. Душа  материнская необъятна, глубока любовь, но вместе они вмещаются  в маленьком женском сердце, которое так по-особому устроено: сколько бы детей ни имела мать, в   её сердце для каждого найдется место. Вот и сейчас, оно останавливалось  из-за младшего и холодело при мысли о судьбе среднего сына. Мать боялась вслух напомнить отцу слова, услышанные от Павла: «Заминированный рыбачий стан …» Она гнала их от себя,  боясь связать с именем Кирилла, боясь навлечь беды. Она не знала, что Илья Николаевич, спасая младшего, также непрестанно думал о среднем, что тот сейчас стоит перед  его глазами и зовёт: «Отец, ты идешь?» Этими словами Кирилл часто звал его играть в шахматы, когда он после ужина засиживался за столом с дедом.

   Окончив энергетическую операцию на руках Павла, Илья Николаевич почувствовал страшную усталость. Он присел у изголовья младшего сына. Гладя его курчавые льняные волосы, отец думал о Кирилле. Паники не было. Мысль работала предельно чётко и ясно:
-Коса Золотая большая…  Несколько рыбачьих станов, расположенных друг  от друга на хорошем расстоянии. На каждом – большой хоздвор. Где искать Кирилла и его друзей? Как скоро Малыш осуществит свою угрозу?
   А в том, что он её осуществит, Ожерельев-отец уже не сомневался. Когда приехал Фёдоров, который также вошёл в дом со стороны гаражей, у Ильи Николаевича уже возник план операции  по спасению Кирилла.
-Я ждал тебя,- сказал он Фёдорову и тут же осёкся. Глухо спросил:
-Что случилось?- хотя этот вопрос первым должен был задать ему Фёдоров.

-Дом Ельских горит. Пожарные проникли в дом и вынесли свёрток, в котором нашли несколько колец Екатерины Львовны и наше, с микроэлементом. В дом никого не пускают, и меня тоже. Пожарные получили сообщение, что в одну их комнат подложено взрывное устройство с радиоуправляемым механизмом.  Я думаю, это не блеф. Ельский устраивает прощальную гастроль, хочет напугать всех громкой музыкой перед отъездом, чтобы долго помнили. Опять он меня опередил, ведь операцию по его задержанию мы готовили на завтра. Илья, там Екатерина! – вдруг, с болью, сказал Фёдоров, обхватив голову руками. – Мне туда надо, ты понимаешь? – и, спохватившись, спросил: Что у вас? Как Павел?
-Поехали. Расскажу по дороге.



Глава одиннадцатая.    Ю Л Ь К А     И     П О К О Й Н И К

   На судне Малыш передал Покойнику упакованную в сетку девушку. Тот бережно занёс её в каюту. Развязал узел и вытряхнул пленницу на койку. Она кинулась к задраенному наглухо иллюминатору. Там, на берегу, остался Ожерельев. Она увидела этот сарай, вернее яркий фонарь над воротами. Сама постройка уже сливалась с опустившимися на берег сумерками.

   Юлия до сих пор видела перед глазами одну и ту же картину. Кирилла со связанными руками усадили  на вкопанный в землю чурбан, на котором разделывали крупную рыбу. Конец верёвки укрепили у заминированного входа. Малыш указал на виднеющееся вдали судно и сказал, что оттуда хорошо будет виден взрыв и огонь, который сожрёт всё вокруг и самого Кирилла с его «волшебными» пальчиками; что малыш ещё посмотрит, чья энергия сильнее: энергия огня или человеческого тела Кирилла.
-Ты понял меня, пацан паршивый?! Хотел Малыша в дерьме перед Хозяином вывалять? Ты захлебнёшься собственным, которое разлетится на всю округу. Это всё, что от тебя останется,  Екклизиаст  драный!

   Юлька визжала и каталась по берегу, просила и угрожала, и опять просила, чтобы отпустили Кирилла, что это она во всём виновата. А потом начала поносить Малыша последними словами. Это продолжалось до тех пор, пока Малыш пинком не откинул Юльку подальше от сарая, чтобы та не мешала работать: «Хозяин отдал его мне! Что хочу, то и делаю!» Когда закрывал  дверь сарая и минировал её, крикнул Юльке, чтобы она в последний раз посмотрела на своего Ромео. Юлька запомнила взгляд Кирилла, которым он уничтожал Малыша, взгляд затравленного, но не покорившегося волчонка, который говорил: «Противник – всегда жертва!» На Ельскую Кирилл даже не глянул.

   Юля считала себя кругом виноватой. По её вине с ними поступили как с ненужными слепыми котятами, кинув каждого в отдельную сетку, дурно пахнущую, как в персональную помойную яму. Это она упросила ребят поехать на маяк, это из-за неё Кирилл не смог подать Фёдорову сигнал о помощи. Это она предложила играть в «славян и хазаров», чтобы Павлик лучше усвоил её урок по истории. Это она предложила за пленников брать выкуп. Так они оба, Кирилл и Юлия, остались без перстней, а Скоробогатов и Корсун – без часов. Как «хазары» они поддались «славянам» Величко и Павлику. Когда пленников по шею закопали в песок, налетела вражья  сила – «варяги» Ельского. Достойного сопротивления два славянина оказать не смогли. Они были пойманы, как цыплята, в сетку, запах которой дурманил голову. Юлька, как и все «хазары», получила сильный удар по голове, от которого сознание отключилось, а когда очнулась, была, как и все, унизительно упакована, как овощ на продажу, и в таком виде доставлена на судно.

   Неизвестно на что надеясь, Юлька кинулась к своему сторожу:
-Покойник, милый, ты же человек! Развяжи руки! Выпусти меня!  Богом умоляю!
   Покойник снисходительно улыбнулся, развязал узел на руках. Разрабатывая онемевшие пальцы, Юля, с тревогой в голосе, спросила:
-Покойник, у тебя в жизни были близкие люди, которыми ты дорожил? Отец с матерью у тебя были? У меня есть близкий человек – Ожерельев. Он из-за меня пострадал. Выпусти меня, я спасу его!
   Охранник аппетитно открытым взглядом смерил Юльку с ног до головы и процедил сквозь зубы:
-Меня приставили не для того, чтобы отпустить тебя или послушать про твои чувства в адрес какого-то Ожерельева! Я тоже мужчина. Спаси лучше меня! – от неожиданной своей просьбы он сам нервно расхохотался.

   Юлька схватила с тумбочки тяжёлую бронзовую статуэтку:
-Я убью тебя! Только подойди ко мне!
   Охранник сжал в запястье руку девушки, пальцы её мгновенно ослабли, но статуэтку не выпустили. Эту боль Юлька могла ещё вытерпеть. На неё дохнуло перегаром искажённое злобой лицо. Это удивило Юлю и одновременно напугало: Покойник был пьян, таким она его видела впервые.
-Не пугай меня смертью, девочка! Я уже сотню раз ею пуганый! Ведь я же По-кой-ник!- он по слогам произнёс своё имя и осклабился в улыбке, обнажив верхний ряд прокуренных до желтизны зубов. – Рассуди сама, девочка, разве покойники боятся смерти? Да им уже всё равно!

   Он опёрся левой рукой о стену, правой взял её за подбородок и повернул к себе лицом:
-А папа с мамой у  меня были, ты права! И даже любили меня, а я – их. Они с любовью отправили меня в армию, а потом получили похоронку. Меня привезли им в цинковом гробу, запретили открывать крышку, сказали, что сердце не выдержит. Сердце их, действительно, не выдержало. Соседи похоронили нас всех троих на собственные сбережения. Как и положено православным, отметили девять дней, а потом и сорок. На сорок первый я как раз и прибыл из госпиталя, живой и невредимый. А мне все говорят: «Ничего не знаем! Ты покойник!» Вот так я и  стал покойником, никому не нужным. Ни родителей у меня, ни квартиры,  ни документов. Справку, правда, выдали, удостоверяющую, что я покойник и покоюсь на городском кладбище под номером таким-то. Сходил,  посмотрел. Прочитал надпись надгробную, что меня никогда не забудут ни отец, ни мать, ни родная отчизна. Родителей, царство им небесное, грех судить, а вот страна оказалась продажной девкой, а не родной матерью. Вычеркнула меня из жизни и сказала: «Ты покойник!» Сначала я, правда, стал не покойником, а бомжем. Это было моё новое имя и кличка одновременно. Расшифровать по буквам?

-Не надо. Я знаю!
-Да, ты у нас девочка эрудированная. Но за стеной нас слушает один подонок, менее эрудированный, который мечтает о встрече с тобой. Вот для него я и расшифрую по буквам:  бомж – без определённого места жительства. Хотя вру. Место жительства было – городское кладбище и законные именные метры. Я хочу эту могилу вскрыть и положить туда другого покойника, а самому завладеть его документами. Мне подсказал эту идею сегодня утром Лев Львович. Она мне понравилась. Надоело жить Покойником. Знаешь, эту кличку мне придумал твой отец. Он дал мне кусок хлеба и крышу над головой и стал вместо родителей. А потом кусок хлеба намазал маслом и заменил Отечество. Вот с тех пор он для меня и папа, и мама, и Отечество. Куда эта Родина меня  пошлёт, туда я и пойду! Что прикажет, то и сделаю! Приказы Родины не обсуждаются! Ельский приказал убрать тебя на моё усмотрение мужчины: до  или после того, как  э т о  произойдёт. Там, куда он отправляется, ты ему не нужна. Ты будешь ему там обузой. Здесь тебя тоже не на кого оставить. Скажу откровенно, ты мне, как женщина, не нужна. Но приказ я выполню. Врать не буду, я  с большим удовольствием выполнил бы его, если бы на твоём месте была твоя подружка Ксения. Она мне более симпатична. У неё голубиный характер и поэтическая душа. И дочерью она приходится главному полицейскому, который мне вот насолил!- Покойник провёл рукой выше головы. – А ты норовистая и необъезженная лошадка,- и он  вновь смерил её  оценивающим мужским взглядом, под которым Юля съёжилась. – Не беспокойся, девочка, я и не таких укрощал!- он подло рассмеялся.

-Неправда!- словно прорвало Юльку, молчавшую до сих пор и оторопевшую от  околесицы, которую нёс Покойник. – Ты лжёшь! Ты клевещешь на отца! Да, мы с ним в ссоре! Я ненавижу его, потому что он… он… он убил мою мать! Он виноват в том, что с ней стало!  А ты побойся Бога!  Старик! Животное! У тебя уже руки в крови, посмотри! Ты, старая развалина, убийца, убирайся отсюда!

   Покойник присел на койку. У Юльки дрогнуло сердце, и она забилась в угол.
-Не дразни меня!- предупредил он и усмехнулся: Какой же я старик, девочка? Я не намного старше рафинированного аристократа Рейна, из-за которого задерживается всё свадебное представление. Его ждут с минуты на минуту. Девочка, у меня только голова седая, а сам я ещё молодой мужчина. В соку и цвете, не то, что твой молокосос Ожерельев. Не плачь за ним. У тебя на выбор будет три варианта, как провести эту последнюю девственную ночь в твоей жизни. Я – самый подходящий вариант. Брачную постель ты можешь разделить со мной, а потом я тебя убью. Ты мне как жена не нужна. Не бойся, убью легко, ты даже не почувствуешь.
-Ты не человек! Ты животное! Ты всё лжёшь!

   Покойник нагнулся к ней ближе, чтобы рассказать о какой-то тайне, но не успел. Распахнулась дверь. На пороге появился Лев Львович. Он слушал весь разговор дочери и Покойника и решил, что последний сказал ей много лишнего. Ельский распорядился не откладывать свадебную процедуру,  тем более, что Рейна уже доставили на судно. «Главное – подписание брачного контракта! – сказал сам себе Ельский. – Всё остальное – суета сует!»

-Отец, что происходит?! Объясни, пожалуйста! – потребовала Юлия.
   Ельский поморщился, будто съел что-то кислое. Вопрос дочери  он оставил без ответа и велел ввести «женихов».
 

Глава двенадцатая.   А У К Ц И О Н    «Ж Е Н И Х О В»

   В немаленькой каюте вдруг стало тесно, когда в неё вернулся Покойник вместе с Рейном и Вурдалаком. Последнего Юлия никак не ожидала увидеть. Все трое были вровень с потолком каюты, невысокий Ельский почувствовал себя на их фоне несколько неуютно, но только на секунду. Когда он начал говорить, к нему вернулось обычное чувство величия и значимости.

  Он ещё раз, уже в присутствии дочери, объяснил, что отдаёт одному из них её руку и тело. В качестве приданого оставляет за ней дом-дворец со всем имуществом,  три сберкнижки и половину своих акций.
   Юлия не верила своим ушам. У них с отцом были разногласия, но чтобы пасть так низко?!..  Чем она его так обидела? Чем «достала»?

-Ты не отец! Ты подонок! – крикнула она ему в сердцах. – За что ты со мной так? За что Ожерельева приказал убить?!- и она швырнула в него бронзовую статуэтку. Покойник перехватил её и поставил на место.

-Во-первых, я  приказал его заминировать, а не убить. Это большая разница. Его убьёт тот, кто откроет сарай. Мои руки будут чисты. Смерть его ляжет не на мою совесть! – недовольный дочерью, Ельский повысил голос. – Во-вторых, прибереги свои выходки и «красноречие», они тебе ещё понадобятся сегодня. Насколько я знаю, двух «женихов»  ты на дух не переносишь. Посмотрим, удастся ли третьему отвоевать тебя. Когда-то я свою невесту отвоевал,- похвастался банкир.

-Лев Львович, боюсь, что разочарую Вас,- подал голос Рейн, третий «жених».- Я не смогу принять участие в вашем аукционе «женихов» по нескольким причинам. Во-первых, то, что Вы делаете, имеет другое название. Имя ему – безнравственность. Я в таких фарсах не участвую. Во-вторых, я не гонюсь за деньгами. Если всё дело только в них, то я могу выдать Вам сумму стоимости приданого и вдвое больше, чтобы не подвергать Юлю такому унижению. В-третьих, я не могу принять Вашей дочери, потому что уже женат.

-Слушай, ты, умник невостребованный! Во-первых, у меня свои законы морали, по которым живу я и окружающие меня! Во-вторых, ты мне давать ничего не будешь. Я у тебя заберу всё сам, понял? И, в-третьих, ты вдовец! Я могу сказать тебе день, час и минуту смерти твоей жены, а также, какие цветы ты положил на её могилу. Не лги мне! Это безнравственно по твоим законам.
-Я не лгу, Лев Львович! – в голосе Рейна зазвучали металлические нотки. – Я никогда не лгу!  Моя мать Нина Николаевна может засвидетельствовать мои слова!
-Это я  засвидетельствую ей, что женю  тебя этой ночью. Кстати, её скоро доставят сюда.
-Моей матери на вашем капище делать нечего. Я обвенчан, но для меня это всё равно, что женат.

-Венчаться можешь хоть каждый день. Это жена перед Богом.  А мы живём на Земле, где свой Бог – деньги! Главное, Андрей, то, что у тебя паспорт чистый. Через два часа на судно прибудут нотариус и работник ЗАГСа. В моём присутствии, при наличии  трёх свидетелей, живому или мёртвому, в твой паспорт поставят штампик ЗАГСа. С живого или мёртвого, но ещё с тёплого, с тебя снимут отпечатки пальцев, чтобы получить за границей все сбережения, наследником которых ты стал после смерти жены и тестя. Царство им небесное, как говорится. Ни одна собака в мире не обвинит меня в фальсификации документов или в совершении фиктивного брака! Прощайте! – Ельский молча кивнул стоящим двум другим «женихам».- Вы знаете, что надо делать. Место под солнцем бывает одно,  второе уже в тени.

   Лев Львович с гордой осанкой покинул каюту. Вторично, уже за дверью поинтересовался, почему на судно до сих пор не доставлены Нина Николаевна и Екатерина Львовна. Он торопил события. Обстоятельства складывались так, что ему необходимо было спешить.
-Я и так задержался в этой стране дольше, чем нужно,- сказал он сам себе.

   После ухода Ельского, гордо покинувшего каюту, наступила зловещая тишина. Оставив «женихов» одних разбираться между собой, кому из них должна принадлежать невеста, Ельский опять «умывал руки». Покойник, как самый опытный и прошедший хорошую школу жизни, усвоивший «науку побеждать», понял, что коалиции между Юлькой и Рейном не будет, как предсказывал Ельский. Он молча окинул соперников взглядом, размышляя, с кого начинать делать «бифштекс». А может, стукнуть их лбами друг о друга? Это, конечно, будет быстрее по времени, но уж довольно просто. Паузу нарушил Рейн:
-Молодые люди! Я пас! Я умываю руки! В этой затее я не участвую!
-Ты дурак или прикидываешься? – грубо спросил Вурдалак. – Ты не понял, что живым отсюда не выйдешь?

   Юлька как будто очнулась. Она только сейчас до конца осознала, что отец оставил её здесь одну на растерзание. Ему нужен только Рейн, вернее его подпись на документах, допускающая к очень большим деньгам, о которых он говорил с кем-то по телефону, а она нечаянно услышала. Подпись может дать и полумёртвый человек, и даст быстрее, чем здоровый, чтобы только прекратились страдания. Покойник сделает из Рейна отбивную, оставив целой лишь правую руку, чтобы можно было расписаться на документах. Больше из присутствующих отцу никто не нужен. Он проводит «зачистку». Отец – подлец! Но Рейн не лучше! Он сейчас признался при этих подонках, что защищать её, Юльку, не будет! Ельскую опять захлестнуло обидой, как штормовой волной.
 
-Рейн, ты скотина! Ничтожество! Мразь! Ты подлее, чем Вурдалак!- Юлька швырнула в него один за другим свои кроссовки.- Так ты «пасуешь»?! Умываешь руки?! Мягкотелый интеллигент! Умойся своей кровью! – она со всей силы швырнула в него и бронзовую статуэтку.
   Удар пришёлся в висок. Рейна даже не качнуло. Он медленно осел на пол, уронив голову на койку. Из открытой раны закапала кровь. Тишину разорвал Юлькин крик. Она кричала от ужаса, от осознания сделанного, кричала пронзительно и отчаянно. От её крика будто очнулись Покойник и Вурдалак, вздрогнули на палубе матросы. Ельский поперхнулся горячим кофе, с мачты антенны слетели вороны, чистившие пёрышки.

   Юлька попыталась затащить Рейна на койку и уложить его, продолжая плакать и причитать в голос. Эта затея далась ей с трудом, постоянно мешали Покойник и Вурдалак, занятые своими разборками. Каюта для четверых была маленькой и тесной. Когда кто-то из двоих  «женихов» улетал в ванную комнату, открывая туда дверь своим телом, Юлька передвигалась по каюте, укладывая Рейна поудобнее, меняя ему на голове мокрые полотенца. Один раз она не успела увернуться, и тяжёлое тело Покойника упало на неё, придавив ногу.
-Покойник, ты что, ослеп?! Встань, дурак, ногу мне поломаешь! Разлёгся, как у себя в комнате на диване! Вставай, говорю, дрянь такая!

   На Покойника в этот момент сыпались не только Юлькины удары, но и  Вурдалака. Ельский прекрасно всё слышал, но не видел, что происходило в каюте, и сейчас даже пожалел, что не установил видеокамеру. При последних Юлькиных словах у него удивлённо приподнялись брови (Одну бровь, как Нина Николаевна, он поднимать не мог, хотя и учился этому перед зеркалом).
-Интересная ситуация,- подумал Лев Львович,- что они там делают?
   Однако он тут же успокоил себя, что неожиданностей быть не должно. Он разъяснил Покойнику все варианты, которые его устроили бы.
-Покойник не подведёт,- подумал Ельский.


Глава тринадцатая.   Д Ж Е К

   Особняк Ельских был объят пламенем. Джек, посаженный у входа в дом,  скулил и выл, предчувствуя близкую смерть. Пожарные поливали его водой, но никто не решался подойти к нему  и расстегнуть ошейник.
   Специалист по разминированию развёл руками: он не в состоянии работать в таких экстремальных условиях. Ситуация сложная. Если дом действительно заминирован, то взрывчатка, скорее всего, находится в подвале, куда проникнуть невозможно. Существует угроза для близрасположенных домов. «И лучше эвакуировать соседей, от греха подальше»,- заключил он.

   Фёдоров отдал необходимые распоряжения по спасению «зрителей» и людей, живущих рядом с Ельскими. Несмотря на поздний час, в который обычно шёл телесериал, собралась толпа зевак – сплошь молодёжь. Реакция на пожар была разной: и сочувствие, и злорадство. Сам же начальник милиции дважды прорывался к дому. У него на это была своя, личная причина. Он на сто процентов был уверен, каким страшным способом Ельский решил избавиться от жены. Пожарные дважды не пропустили Фёдорова к дому. Начальник пожарной части почти нецензурно остановил Федорова, по-мужски объяснив начальнику полиции, что лишние жертвы на пожаре ему не нужны.

   Ожерельев-отец приказал облить себя водой и пошёл по дорожке к дому. Странно, но его никто не остановил, на его продвижение к дому никто не обратил внимания.
-В чём же ты провинился так перед хозяином, что он бросил тебя умирать заживо?- спросил он пса, освобождая его от цепи.
   Джек лизнул ему руки в знак благодарности, посмотрел вслед своему спасителю, который пошёл к горящему дому и остановился под балконом. Пёс, словно вспомнив о чём-то, понёсся по дорожке к выходу. На улице у ворот, почуяв знакомый запах, он затормозил всеми лапами. Запах был не просто знакомый, а почти родной, но пёс видел перед собой  чужого человека. Даниил смело потрепал пса по холке:
-Что, друг, обознался? Кирилла здесь нет,- сказал чётко и внятно оперативник.- Здесь только его ветровка, смотри!
   Даниил специально заехал домой за одеждой брата, чтобы с собакой начать его поиск. Имя Кирилла и голос старшего сына Ожерельева вернули Фёдорова в мир реального похищения детей. Он ещё раз уточнил с лейтенантом Ожерельевым план поиска и спасения пропавших на маяке, велел быть постоянно на связи.
   Выглянув из машины, Даниил позвал пса:
-Джек, ты с нами? Мы едем Кирилла искать!
   Собака вильнула хвостом и прыгнула в распахнутую дверь  патрульной  машины.

   Ожерельев-отец в дом Ельских проник через балкон, поднявшись по стене, как и в ночь, когда Кирилл сообщил, что Екатерина Львовна  умирает. Его возвращение Фёдоров ждал с нетерпением, не сводя глаз с балкона, готовый в любой момент принять и Ожерельева, и ношу, если таковая будет. Илья Николаевич вышел с ношей на руках через дверь, благо, что она уже сгорела,- проход был открыт. Одежда на нём тлела, а руки жёг огонь: тёплое одеяло, которое он обнимал и в которое была упакована  его ноша, тлело, местами  дымилось и горело. Пожарные окатили Ожерельева-отца водой и кинулись на помощь, уложив ношу на брезент. Верёвки не пришлось разрезать. Истлевшая бечева легко снималась. Когда развернули одеяло, все в ужасе отпрянули назад – перед ними лежал обезглавленный труп женщины.  Фёдоров взял её за руку. Прикосновение к руке мёртвого человека вызвало у него не обычное в таких случаях чувство равнодушия, а омерзение и тошноту.  Он содрогнулся. Его начало мутить. Он реагировал на труп как частное лицо, а не как профессионал, видевший – перевидевший. Пальцы на руках  трупа были толстыми, распухшими, неузнаваемыми, без знакомых ему колец и без перстня-оберега. Чужая рука!
-На экспертизу!- приказал он своей службе.

   Возле этого дома его, как начальника полиции, больше ничего не держало. Пусть пожарные выполняют свой долг. Пусть дежурит  патрульно-постовая служба, оцепив район. Его главная задача – Ельский. Фёдорова постоянно вызывали к рации, установленной в машине. Он выслушивал сообщения, отвечал односложно, всё шло по плану:
-Так, сколько у вас времени? Два часа? Действуйте!- скупо сказал он кому-то по телефону и включил зажигание, поджидая Ожерельева-отца, переодевшегося в сухую одежду.

   Несколько минут они ехали молча. Фёдоров закурил. Он знал и помнил, что его друг Ожерельев не выносит табачного дыма, поэтому старался в его присутствии не курить. Но сейчас он с трудом контролировал свои чувства. Возле первого ночного бара, встретившегося на пути по дороге на Золотую косу, Фёдоров притормозил. Он купил бутылку «Абсолюта», достал из бардачка граненый двухсотграммовый стакан, налил до краёв и осушил его, как пьёт холодную воду в жаркий день человек, испытывающий неутомимую жажду. Второй стакан Ожерельев-отец не дал ему выпить:
-Хватит с тебя одного!
-Нам, кубанцам, это пыль! – Фёдоров отвёл руку друга и осушил второй стакан. – Мне надо протрезветь от боли, поэтому я должен напиться.
-Не терзай себя, это не Катя,- остановив его руку с третьим стаканом, успокаивающе сказал Илья Николаевич.

   При этих словах друга у Фёдорова защемило сердце, болью отозвалась душа. Он назвал её не по имени-отчеству – Екатерина Львовна, а просто по имени, как в далёкой юности. В голову пришла мысль, что по-настоящему он потерял Екатерину не семнадцать лет назад, а сегодня, когда увидел обезглавленный труп.
-Она это или не она? – мучительно думал он, ведя машину, сознательно вызывая в памяти обезглавленный труп. По коже пробежал мороз при  мысли о муках, которые ей пришлось выдержать.- Что я упустил? Что недосмотрел? Что случилось в те несколько часов, когда Илья  искал сыновей на маяке и лодочной станции, а мы с московским майором уточняли план операции по задержанию Ельского? Лев Львович  снова меня обставил. Он опять ведёт в счёте.

   На связь вышел Даниил. Он сообщил, что на третьем по счёту рыбацком стане Дергачёва они нашли троицу друзей. «Наконец-то!» Правда, еле живую: Скоробогатов, Величко и Корсун. Они были зарыты в земле, в неглубокой могиле, вырытой под стеной сарая. Сразу её не заметили. Служебная собака след не взяла. Ребят нашёл Джек. Умный пёс! У него выработано противоядие  на все порошки и яды. Кирилла с ними нет.

-Как чувствуют себя?
-Уже неплохо. Они в состоянии сами привести себя в норму.
-Ребята что-нибудь новое сообщили?
-Нет. Они ещё плохо соображают.
-Оставь с ними оперативника с собакой. Если от неё толку нет, пусть сторожит. Давай прямо на пятый стан. Не теряй времени. Там  обычно Покойник рыбачит, и судно Ельского сейчас в том районе стоит. Со связи не уходи!

   Подозрения в отношении Покойника возникли у Фёдорова ещё в прошлый раз, когда он подъехал к нему на заброшенном маяке. Сейчас Дмитрий Егорович жалел, что не заглянул к нему в багажник. Предлог найти  можно было бы. Ему вспомнились и осуждающие слова представителя московской ФСБ, капитана, сказанные уже на второй день после установки Ожерельевым подслушивающей аппаратуры в особняке Ельского: «Как же Вы, товарищ подполковник, такой айсберг проглядели?!»

-Проглядел – не то слово. Я на него вообще не глядел – не разрешали! В чём и признаю себя виновным! – жёстко сказал тогда Фёдоров. Не объяснять же ему, как и московскому майору, что между ним, Фёдоровым, и Ельским стояла, стоит и всегда будет стоять женщина. Что Ельский любой выпад Фёдорова объяснял и объясняет желанием начальника полиции свести с ним счёты. Что уже однажды приезжала краевая комиссия по жалобе гражданина Ельского, налогоплательщика, утверждающего, что начальник полиции злоупотребляет своим служебным положением, притесняя его в коммерческой деятельности и не позволяя этим самым пополнять соответствующие статьи районного бюджета. Начальство наказало Фёдорова: дало по рукам. Спасибо, что не по погонам. Дмитрия Егоровича не надо было учить дважды. С тех самых пор он перестал замечать Ельского  и началось их мирное сосуществование.

   Опять заговорила рация. На этот раз на волне в черте города. Фёдорову сообщили, что «дворец» Ельских взлетел на воздух, взрывной волной полностью разрушена боковая стена соседнего дома-особняка, а у второго снесено кирпичное крыльцо. В многоэтажке напротив выбиты все стёкла, пожар усилился. Есть пострадавшие. Работает «Скорая помощь».
-Значит, насчёт взрыва он не шутил,- заметил вслух Фёдоров.

   Вышел на связь Даниил. Сообщил, что они уже в заданном квадрате, что Джек ведёт себя неспокойно, рычит. Взял след к морю, но когда ему под нос сунули ветровку Кирилла, повернул к берегу, рвёт поводок, ведёт на рыбачий стан.
   Ожерельев-отец выхватил микрофон у Фёдорова и сам приказал Даниилу:
-Джека с поводка не спускать! Ни в одну постройку не входить!

   Но было уже поздно. Джек вырвался из рук Даниила и понёсся к крайнему сараю, над крышей которого горел яркий фонарь. Пёс летел быстрее стрелы, быстрее ветра. Он чувствовал знакомый, почти родной запах друга. Джек спешил на помощь. Не останавливаясь, с разгону, не выполняя команды Даниила «Джек, место!», он передними лапами сшиб перекладину, закрывавшую неплотно прикрытые ветхие ворота.
   Взрыв прогремел неожиданно для Даниила и остановил его на пути к сараю. Он вспомнил слова Фёдорова о заминированной постройке, в которой Малыш собирался держать Кирилла.

-Н-е-е-т! – крикнул Даниил в ночь. - Только не это. Этого не может быть!- вырвалось у него. Даниил убеждал себя, что младшего брата там нет и не могло быть. – Только не это! – повторил он, потрясённый происшедшим.


Глава четырнадцатая.              ПРЕДСКАЗАНИЕ  ЦЫГАНКИ  СБЫЛОСЬ

   Покойник, действительно, как сказал Ельский, был единственным из «женихов», кто знал полный расклад. Однако неожиданная выходка Юльки нарушила все варианты, проработанные Ельским. Видя, что Юлька не привела Андрея в сознание, что кровь запеклась не только у него на виске, но и в уголке рта, он понял, что главному «жениху» «пришла крышка». Вурдалак также не выполнил роли, ему предназначавшейся, поэтому стал лишней пешкой, которую выменять ни на что нельзя, да и нет необходимости: ферзь ещё в игре, а король уже убит. Покойник ещё раз прокрутил в голове сложившуюся ситуацию: она была не в его пользу. Разозлившись на Юльку, которая влезла в мужские игры, и на Рейна, который оказался таким слабаком, что спёкся от одного удара, Покойник осуществил свою угрозу: он наступил Вурдалаку на одну ногу и рванул вторую. Дикий вопль потряс всю округу. Замерла Юлия, потрясённая ужасным зрелищем и онемевшая от увиденной смерти. Поразило то, что сбылось её предсказание: тогда, в первый день сентября, на хуторе Красный Конь, где Вурдалак издевался над котёнком, она пожелала ему лягушечьей смерти.

   Юлю затошнило, бросило в озноб и дрожь, а потом затрясло, как в лихорадке. Тошнило от  крови, лившейся на ковёр и хорошо его смочившей, а также от вида истерзанного трупа.
   В этот момент и раздался взрыв на берегу, а Юльке послышался хлопок в каюте. Иллюминатор засветился, как светофор, красным огнём. Горело на берегу.

-Нет!!! Только не это! Нет! Он живой! – Юлькин крик ударил ей самой по барабанным перепонкам. Она на секунду оглохла от собственного вопля. Кинулась к иллюминатору, ударила сильно кулаком по стеклу – бесполезно! Кровь прилила в голову и застучала  в висках – впервые в жизни у неё подскочило давление. Она сжала виски, надавила на них сильно пальцами – бесполезно! Она не могла справиться со своим состоянием: голову как будто зажали в тиски, кто-то забыл их закрепить, и сжатый воздух продолжал прижимать подвижные губки, сокращая между ними расстояние и сплющивая Юлькину голову в лепёшку.

   Покойник обернулся к иллюминатору. Он всё понял. Взорвался и горел сарай, где Малыш «поселил» Кирилла, Юлькиного одноклассника  и тайного воздыхателя. Кирилла больше нет. Ну что ж, таково  желание Ельского, такова его воля. Это был приказ, который не подлежал обсуждению: эту смерть Юлька должна была видеть. Кирилл был одним из немногих, к кому Покойник относился терпимо, несмотря на всю свою ненависть к людям. Он слышал как-то от Юльки, что «Кирилл» - персидское слово, в переводе на русский язык означает «солнце». Да он и был им. Как ждут спрятавшееся за тучи солнце, так всегда все ждали прихода Кирилла. К нему льнули, как к тёплой печке. Покойник наблюдал эту картину все десять школьных лет, пока охранял Юльку.

-Ну, вот он и прорвался в герои… А смерть героя подобна закату солнца… - Покойник не договорил всей фразы. Его слегка качнуло от полученного удара по голове  тяжёлым металлическим предметом. Он медленно повернулся к койке. Второй, третий, четвёртый раз бронзовая статуэтка опускалась и опускалась на его голову, раскраивая череп на части, а он всё продолжал стоять. Уже из ушей и рта хлынула кровь, глаза закатились, а Рейн продолжал бить его бронзой по голове, думая, что наносит слабые удары.
-Хватит, хватит! – застонала Юля от чужой боли. – Остановись! Не будь хоть ты извергом! Он уже мёртв! – спасаясь от крови, она вскочила на койку и забилась в угол.

   Покойник свалился к ногам Рейна после Юлькиных слов, будто услышав, что мёртв и что стоять не обязательно, но вспомнил перед смертью августовскую командировку в Москву, старую цыганку с гипнотизирующим взглядом и её слова, тогда такие непонятные, сказанные  ею в сердцах, когда он расплющил пивную банку на голове её маленького внука: «Бойся человека с бронзовой рукой!»

   Рейн держался за спинку кровати. Его качало, голова шумела, тошнота подкатывалась к горлу.  Он потрогал раненый висок и ощутил под пальцами запёкшуюся кровь. Слегка нажал на него – из раны  просочилась кровь.
   Бронзовую статуэтку, которой бил Покойника, Рейн швырнул к ногам Юльки, посмотрел на неё тяжёлым взглядом. Он вспомнил её удар. Она вдруг очнулась, кинулась к Рейну на шею с радостью и признательностью, но натолкнулась на вытянутую руку. Он не принимал её благодарности.
-Андрей, я нечаянно швырнула в тебя эту статуэтку. Прости меня! Я не со зла! Я не хотела твоей смерти. Можешь спросить у Бога, я не лгу! – заплакала Юлия.

   Андрей ей не ответил, тяжело ударил кулаком в дверь. Она тотчас распахнулась. На пороге стоял Ельский. На его лице читалось удивление. Он обвёл взглядом каюту. Прямо под его ногами лежал труп Вурдалака. Безжизненное тело Покойника изгибалось буквой «Г»: верхняя половина туловища лежала на кровати. В углу каюты, на койке, сжавшись в комок, с заплаканными глазами сидела Юлька. Рейн стоял, опираясь на столик. Правый висок был разрублен, из раны сочилась кровь. Весь костюм его был в мокрых грязно-кровавых пятнах.

-Лев Львович,- Рейн старался говорить чётко и внятно,- пожалуйста, остановите  судно. У меня морская болезнь. Я не выношу качки. Меня тошнит. Дайте лекарство. Я знаю, у вас есть таблетки.
   Ельский осклабился.
-Дорогой зять! Ты позволишь так себя называть? У тебя голова кружится от счастья или от сотрясения, но не от качки. Мы ещё стоим на рейде. В море выйдем после подписания брачного контракта.

   Лев Львович распорядился убрать трупы и выдраить каюту. Палубный матрос, который был не знаком Юльке, сделал это в считанные минуты. Положив рядом два трупа, свернув рулоном ковёр, он с напарником  вытащил его из каюты. Рывком вытянул из-под Юльки грязные окровавленные простыни и верхний матрац, положил стопку чистого постельного белья, освежил комнату дезодорантом. Однако в каюте продолжал стоять неприятный запах крови. Поколебавшись, он открыл иллюминатор, набрав на замке код из шести цифр, и проветрил каюту. Юлькин мозг, живший отдельно от неё, машинально зафиксировал цифры. Сама же она отрешённо смотрела в пространство, не желая даже разговаривать с отцом – страшным убийцей, великим грешником, которому не было прощения в Юлькиной душе. По её понятию, отца не мог простить даже сам Господь Бог. Юля пожалела, что сейчас, в эту минуту, на ней нет крестильного крестика, который покоится в шкатулке, в доме у мамы Али. Юлька заплакала ещё горше. Ей ясно вспомнился Ожерельев и день, когда он, думая, что перед  ним японка, катал её на вёсельной лодке. Он бережно нёс её тогда на руках, прижимая к своему телу, потом они поцеловались. Это был их первый и единственный поцелуй. Они тогда не смогли и не сумели скрыть друг от  друга свои чувства. Ожерельева больше нет. От него не осталось ничего. Юлька заплакала навзрыд, уткнувшись лицом в подушку. Только сейчас, потеряв человека навсегда, ощутив духовную и физическую пустоту, она поняла, что он для неё значил. Она была одинока не только в каюте, она стала одинока во всём космосе. Юля не слышала и не видела ни Рейна, ни отца, который в это время отказывал будущему зятю в медицинской помощи  и гигиеническом туалете, заявляя, что его дочь – состоявшаяся медсестра и что в каюте есть ванная, а то, что там выбита дверь – это не его проблемы. Он оставил на столе две огромные коробки, в которых лежал полный набор одежды жениха и невесты.

-Я даю вам сорок минут на брачную ночь и двадцать минут на переодевание. Через час вы подписываете брачные документы  или… - Ельский секунды две-три молчал,- или вы два трупа. Извини, Андрей, у меня нет  времени и выбора. Фёдоров наступает мне на пятки. Сволочь, научился работать! – и Ельский нецензурно выразился, закрывая дверь каюты.
   Рейн слышал, как снаружи их закрыли на металлический засов. Он посмотрел на сжавшуюся в комочек Юльку. Она выглядела раздавленной и жалкой. «Неужели она сдалась? Почему?»- подумал Рейн. У него кружилась голова, перед глазами всё плыло кругами, сильно тошнило, хотелось лечь и забыться. Койка была одна. На ней сидела девушка. Лечь можно было только на пол. Андрей облокотился на стол, соображая, как бы ему  удобнее лечь, чтобы не рухнуть головой вниз с высоты своего роста.

-Ложись на койку! – голос прежней Юльки, командный, не терпящий возражений. Она легко соскочила с кровати, освободив ему место. Андрей лёг не споря. Она намочила полотенце, приложила к его виску, стёрла слегка кровь.
-Да у него высокая температура! – ужаснулась Юля, ощутив под ладонью своей руки горячую голову, пылающую жаром. Она стала вспоминать уроки Ожерельева-отца: как остановить кровотечение, как снять боль и сотрясение и … не могла вспомнить. Голова отказывалась соображать, потому что Юлька сама ещё не вышла из шокового состояния.

   А Андрей всё время твердил, что сейчас встанет, что им обоим надо жить, что ей не надо слушать Федорова, что тот не прав… Через минуту он вновь начинал твердить, что она его единственная, что они будут вместе, не надо только верить Фёдорову…
-Да он бредит! – подумала Юля. – Он сам ничего не соображает, что говорит!
-Андрей! – она тронула его за плечо. – Андрей, очнись! – Юлька отчаянно трясла его за плечи. – О Господи! – взмолилась Юля,- помоги мне!  Не оставляй меня здесь одну!
   Она глянула на задраенный иллюминатор. Мозг вспомнил, а память точно воспроизвела цифры кода. Юлька открыла круглое окно. На неё пахнула ночная прохлада моря.
-Бежать! Надо бежать! – упрямо стучала в голове одна и та же мысль. Море звало её. Она не погибнет в нём, выплывет.

   Юля обернулась к Рейну. Он был без сознания, беззащитен, как ребёнок, бредил, но она не могла ни понять, ни разобрать уже ни одного слова. Девушка глянула на часы и представила, что с ним сделает Ельский через тридцать минут, если застанет его здесь одного. Он выполнит свою угрозу: Андрей будет не человек, а несколько десятков килограммов  фарша. Ей стало страшно.
-Господи! Помоги! – в отчаянии воскликнула Юлия. – Не оставляй меня одну! Не покидай! Стань мне прибежищем и защитой! Избавь меня от сети ловца! Избавь от стрелы, летящей днём, от язвы, ходящей во мраке, от заразы, опустошающей в полдень! Пусть враги ко мне не приблизятся, пусть падут одесную! Т Ы  спаси меня! Дай увидеть ТВОЁ возмездие нечестивым! Дай силы, скажи, что мне делать! – Юлька не знала наизусть псалма «Живущий под кровом Всевышнего», но слышала его много раз от мамы Али, поэтому сейчас в полном отчаянии она восклицала в полный голос отдельные фразы молитвы, призывая на помощь Всевышнего и надеясь на чудо. Свежий ветер, влетавший в окно иллюминатора, ударялся о её лицо, охлаждал голову и уносился назад, на простор, неся с собой эхо её молитвенных слов.


Глава пятнадцатая.   О Т Е Ц

   Пламя пожара после взрыва сарая не утихало. Огонь уже сожрал две деревянные постройки, перекинулся на кустарники и деревья. Под угрозой была вся лесополоса, тянувшаяся вдоль берега. Даниил вызвал пожарных, сообщив свои координаты им и дежурному полиции и не ответив Фёдорову, рядом с которым, он знал, находится его отец. Фёдоров вызывал опергруппу, требовал доложить, что случилось. Даниил молчал.   – Как  говорить? -  думал Даниил. – Начальник полиции слышал мои сообщения дежурным по телефону 01. Машина Фёдорова будет здесь через несколько минут. Они оба всё увидят сами.

   Тем временем оперативники, не сговариваясь, будто по команде, начали спасение лесополосы. Они отсекли огонь от сушняка и стали спасать деревянные постройки, разбивая их и оттаскивая доски на мокрый песок. Никто никому не приказывал, не погонял.  Парни выросли на земле, природный ум подсказывал, что надо делать. На пожар прибежала женщина, повариха со стана, единственная, кто там находился. Все рыбаки были в море. Причитая в голос, женщина помогала тушить пожар.

   Подъехал Фёдоров. Он выпрыгнул из машины прямо возле Даниила и потребовал доложить, что произошло. Лейтенант молчал и смотрел на отца, который медленно открыл дверцу машины и также медленно вышел, нетвёрдо ступив на  укатанную песчаную дорогу.
   Фёдоров, ругаясь, повторил приказ. Даниил доложил и вновь перевёл взгляд на отца.. Ожерельев-отец, потрясённый случившимся, вплотную подошёл к очагу взрыва и пожара. Он опоздал! Илья Николаевич не замечал никого  и ничего вокруг. Он шёл по песку, усеянному чёрным пеплом. Перед глазами всплыло улыбчивое лицо сына: «Отец, ты идёшь?» Сын был живым, звал его и улыбался. Две полицейские машины фарами осветили место взрыва. Остатки постройки в виде груды пепла лежали на дне большой воронки. Илья Николаевич спустился медленно, обошёл её по внутреннему кругу, осматриваясь и осторожно ступая по горевшей земле. Один раз он нагнулся и поднял с земли металлическую пластинку с ошейника Джека. Это всё, что осталось от пса, и ничего от сына.

   «Неужели я что-то не додал ему? Не научил, как выжить? Неужели я дал ему жизнь для того, чтобы кто-то посмел отнять её?» Он выбрался из воронки и пошёл вдоль моря. Он уходил от места гибели сына. Он шёл на Восток. Он уходил от людей.  Он шёл на встречу с Высшим Разумом, чтобы остаться с ним один на один и получить от него ответ. Последняя надежда ещё жила в нём. Какая? Он уже не мог объяснить. Сознание отключилось от внешнего мира, и никто не знал, где были его душа и разум.
   Оперативник, посланный за ним на машине Фёдорова, увидев Ожерельева-отца ещё издали, остановился, не решаясь потревожить его или чем-нибудь выдать своё присутствие. Илья Николаевич казался вписанным в живой светящийся круг и напоминал человека, изображённого на обложке книги, посвящённой итальянскому учёному и инженеру Леонардо да Винчи. Молодой полицейский  видел, как тренер и отец его друга выходил из состояния медитации и возвращался на грешную землю. Подъехав ближе, он подал сигнал.
-Товарища подполковника вызвал московский майор. Мне приказано Вас забрать, отец! Фёдоров просил сообщить, где  будете его ждать.
-Ко мне домой!- кратко и буднично сказал Ожерельев Илья Николаевич.

   О т е ц …  Его называли так все три сына, а за глаза – друзья сыновей и все дети, которых он тренировал. И вот сейчас оперативник Сергей Терехов, забывшись, назвал отцом в глаза. Илья Николаевич вспомнил, как однажды Кирилл объяснял годовалому Павлу, который только научился говорить «па-па», значение слова «отец». Павел хлопал длинными материнскими ресницами, внимательно смотрел на брата и улыбался, когда Кирилл говорил: «Понял?»
-Отец – общее слово всех славян, поэтому надо не «па-па» лепетать, а говорить «отец». Понял? – и Кирилл объяснил малышу, что в этом слове корень «отъ». От отца произошёл человек, от отца идёт человеческий род, от отца – родовая честь, мужество, сила, ум. Отечество, отчизна – тоже от отца. – Поэтому человек, рождённый матерью от отца, должен знать, где находится земля «оттич». Понял?

   Воспоминания раскрепостили Ожерельева-отца, сняли нервное напряжение. Он уже чётко знал программу своих дальнейших действий, какие меры предпримет по спасению своих сыновей, в переводе с общеславянского означавшие «рождённый, плод». Сам отец не рождает ребёнка, но родившийся является его плодом: плодом семени и любви. Да, всё в этом мире взаимосвязано, одно вытекает из другого, жизнь развивается по спирали, поэтому никогда не кончается. Так думал Ожерельев-отец, спеша в свою лабораторию.

-А если прерывается? А если семя бесплодно? Или пустоцвет? Что это – аномалия или Божья кара? – ответы на эти вопросы искал другой отец, Ельский Лев Львович, беседуя с нотариусом и заведующим ЗАГСом, только что прибывшими на судно. Услышав возгласы отчаяния своей дочери, он прервал беседу и прислушался. Стены каюты «молодожёнов» были тонкие, поэтому Лев Львович распорядился убрать подслушивающее устройство: «Что надо, я  и без микрофонов услышу». Однако то, что он услышал, его  несколько удивило.
-Что это?! Моя дочь молится? Она взывает к Богу и просит помощи?- он рассмеялся добродушно. – Вот  видите, - обратился он к гостям,- а ведь всю жизнь говорила, что верит только в Высший Разум!  Доказывала, что человек не Божественное существо, а всего лишь разумное. Знаете, она одно время звала меня не отцом, а «хомо сапиенс». Я правильно сказал по-латыни это слово? Не ошибся? Стерва!- закончил он монолог собственным заключением, потому что гости оказались не красноречивы.

   Ельский вызвал на палубу Геннадия, своего секретаря. Не скрывая раздражения и удивления, тыча пальцем в только что привезённых, начал выяснять, почему на судно доставили двух мужчин, ему неизвестных. Он считал, что нотариус в районе и заведующая ЗАГСом – женщины, которых он лично знал. Прибывшие пояснили сами, что бывшая нотариус района Комарова уже два месяца, а заведующая ЗАГСом – месяц как на пенсии. Ельский не мог им не верить. Сколько он помнил себя, столько  эти две крысы занимали свои должности. Проверить он не мог. Время поджимало. Надо было через несколько минут заключать брачный контракт.

   И вдруг ночную тишину разрезал отчаянный девичий крик, от которого у всех пробежали по коже мурашки: «А-а-а-а!!!»
   Все повернули головы в сторону каюты  «новобрачных» - крик был оттуда. Это был скорее крик ужаса, а не девственницы, которого Ельский ждал и уже не надеялся услышать. Лев Львович осклабился. Его фантазия дорисовала причину Юлькиного крика. Значит, Рейн поверил, что Пигмей лично перепроверит, была ли у них брачная ночь. Правильно поступил. Однако пусть не радуются: «контрольную проверку» всё равно сделает кто-то из охранников.

   Прибывших ещё раз обыскали.
-Чёрт с ними! Будем надеяться, что две бабы действительно на пенсии. Пусть регистрируют мужики. Оказывается,  ничто не вечно под этой луной! – он поднял глаза к небу, ища жёлтый диск или месяц. Небо было чёрным, бездонным, беззвёздным.- Это хорошо, что ночь темна,- подумал Ельский.- Я уйду в нейтральные воды никем не замеченный. Прощай, Россия! Прощай, страна, давшая мне власть и богатство, отнявшая любовь и счастье…

   Он решил, что возьмёт с собой в Турцию только Пигмея, самого тупого телохранителя. Имя Пигмей он получил за маленький рост и огромную силу в руках: его кулак был словно наковальней. Умных слуг он не возьмёт. С ними сложнее. Они никогда не переспрашивают вслух, но не всегда могут спрятать немой вопрос в глазах. Пигмей часто бесит своей тупостью, но всегда радует качеством исполнения убийства. Он не сделал ни одной промашки, а вот Малыш и Покойник уже дали по осечке.
-Малыш вернулся?- спросил Ельский у охраны. Получив отрицательный ответ, Ельский выругался. Приказав не сводить глаз с каюты «новобрачных», он пошёл к себе, тоже переодеться, чтобы предстать на церемонии бракосочетания во всей красе.




Глава  шестнадцатая.  Б Р А К О С О Ч Е Т А Н И Е

   Шестьдесят минут, отведённые Рейну для подготовки к бракосочетанию с Ельской Юлией, истекли. В означенное время Ельский вышел на палубу. Первый вопрос, который он задал, был о Малыше. Получив утвердительный ответ, Лев Львович потребовал телохранителя на палубу вместе с дамами, которых они привезли с Пигмеем.
   Одна была в дорогой и длинной норковой шубе, в шляпе с вуалеткой, скрывавшей верхнюю часть лица. Этот стиль одежды вызывал когда-то у Ельского восхищение, а сейчас на его лице появилась презрительная усмешка. Дама еле держалась на ногах. Если бы Ельский не знал состояние её здоровья, то подумал бы, что никогда в её  жизни не было обуви на высоких каблуках. Второй была Рейн Нина Николаевна, одетая по-домашнему и очень легко для прохладной сентябрьской ночи. Ельский приказал запереть женщин до особого распоряжения в своей каюте, которая уже была освобождена от наложниц, отправленных на корм рыбам.
   Работник ЗАГСа включил магнитофонную запись марша Мендельсона. Под его звуки распахнулась дверь каюты «новобрачных». Первым показался Рейн. Он был красивым женихом, несмотря на усталый вид, бледность и рану на правом виске. Он мог бы скрыть её, зачесав волосы на пробор, но не стал этого делать. Жених не спешил на палубу. Окинув присутствующих рассеянно-равнодушным взглядом, он поднял голову и посмотрел на небо. Оно было чёрным, хотя где-то далеко на востоке уже зачинался рассвет нового дня. Каким будет этот день, может быть, последний в его жизни? Он глубоко вдохнул свежий воздух. Морской бриз коснулся его лица, волос, поиграл с белыми свадебными листочками, закреплёнными на нагрудном кармане чёрного костюма. Андрей усталым шагом поднялся на палубу, ведя за руку невесту. Все видели только белое платье, потому что Рейн своей крупной фигурой почти закрывал её от посторонних глаз.  Они встали на указанное место. Он впереди, а она рядом, но на шаг сзади, низко опустив голову под длинной белой фатой.
   Андрей на ладони согнутой левой руки держал Юлькины белые туфли, как цари держат эмблему своей власти. Невеста была босиком. Они оба напомнили Ельскому осеннюю ассамблею, когда за исполнение танца их наградили богатыми аплодисментами. Они стояли тогда почти так же: босоногая принцесса бала, но с гордо поднятой головой и на шаг впереди своего кавалера. Сейчас было иначе.
-А что же невеста туфельки не обула? Неужто жмут? – осведомился Ельский вместо приветствия.
 -Не угадали высотой каблука, Лев Львович! Здесь одиннадцать сантиметров, а невеста желала бы сочетаться браком в туфлях, где каблук тринадцать сантиметров.
   Ельский рассмеялся.
-Всё капризы, Юлечка? Узнаю свою дочь! Ну, давай, потешь себя в последний раз! Обувного магазина на судне нет, придётся замуж выходить босой. Приступайте!- велел он мужчине, справа от себя.
   Рейн перевёл взгляд с Ельского на его окружение. Левая бровь его невольно приподнялась от удивления.
-В чём дело?- насторожился Ельский.- Чему ты удивляешься? Вы знакомы?
-Я сомневаюсь в подлинности лиц, которых Вы хотите представить как работников ЗАГСа. Мне кажется, это Ваши телохранители.
-Это хорошо, что в их подлинности мы сомневаемся оба, а не я один.- Приступайте!- приказал Ельский.
   Работник ЗАГСа и нотариус разложили на столе бумаги. Нотариус зачитал вслух документы, составленные Ельским, по которым следовало, что Лев Львович становится законным и единственным владельцем … И далее в течение нескольких минут перечислялись счета и акции, ранее принадлежавшие Рейну Андрею Андреевичу в российском, швейцарском и германском банках. Суммы счетов  и акций  вслух не оговаривались. Нотариус выполнил все необходимые процедуры. Лев Львович и Андрей поставили свои подписи, зафиксировали на бумаге отпечатки пальцев.
   Лев Львович подобрел, позволил себе улыбнуться, распорядился откупорить бутылку «Шампанского». Полдела было сделано. Осталось заполучить документы, что Рейн Андрей Андреевич является его зятем и мужем дочери Юлии.
-Приступайте! – кивнул он работнику ЗАГСа.- Законных представителей жениха и невесты введите,- с кривой улыбкой дал он указание Пигмею.
   Андрей обернулся. Резкий поворот головы вызвал чувство боли. Он непроизвольно сморщился и удивился:
-Мама?! Ты всё-таки здесь?
-А ты думал, я её не найду? Не забывай, от меня ничто не скроется на этой земле!
   Лев Львович предвкушал победу. После традиционных вопросов  и утвердительных ответов кто есть кто, Ельский прервал церемонию:
-Расписывайте! Нет времени ждать! Мне есть, что сказать вам всем на прощание,- он опять нехорошо улыбнулся.
-Стойте! Не расписывайте их! – женщина под чёрной вуалеткой, в длинной норковой шубке неровно шагнула вперёд. Голос её задрожал, показался хриплым, простуженным.
-Заткнись, шалава! Тебя не спрашивают! – взорвался Ельский. – Ты здесь законный представитель без права голоса! В тебя наркотиков влито больше литра! Ты хоть помнишь, как тебя зовут? Сопи в свои две дырки или сколько их там у тебя?!
   Андрей положил ручку на стол.
-Не смейте в таком тоне разговаривать с Екатериной Львовной! Немедленно извинитесь, или я откажусь подписывать документы!
-Ты мне условий не ставь, щенок! Не подпишешь добровольно, заставлю подписать силой. К тому же, бумаги – это чистая формальность. Главное событие, как я понял, уже произошло? Ведь слову Рейнов всегда можно  верить?! Ну, а если ты меня обманул, то я поручу Пигмею перепроверить! – Ельский зло расхохотался и повернулся к женщине под вуалеткой. – Я позаботился, чтобы брачная ночь у них состоялась до регистрации. Я знал, что ты будешь возражать против этого брака! Шалава! Я знал, что именно на их свадьбе последует запоздалое чистосердечное признание! Ты опоздала! Фактически они муж и жена! А подписи из них я всё равно выбью!
   Женщину от услышанного известия качнуло, ноги на высоких каблуках  подкосились, рука невольно потянулась к виску,- но ей никто не помог, кроме Нины Николаевны.
   Ельский повернулся к Рейну, заговорил с усмешкой, исказившей его лицо:
-Позволь представить любовницу твоего незабвенного и обожаемого папаши! Да-да, не удивляйся! Перед тобой – любовница твоего отца! Папенька твой не исключение! Он такой же, как и все мужики на земле! – Ельский зло рассмеялся. – Делил усладу на брачном одре со своей супругой Ниной Николаевной и её лучшей подругой – Катенькой! Это нравственность самца, но не гуманоида, потомком которого ты себя мнишь!
-Не смей лить грязь на моего мужа, подонок!  Не пользуйся тем, что он не может встать из могилы  и дать тебе по морде, чтобы защитить своё доброе имя! – не сдержавшись, членораздельно и властно, как  процитировала, сказала Нина Николаевна.
-Лев Львович, Вы ведёте себя как оскорблённый жених или несостоявшийся мужчина. Зачем такие прилюдные сцены? Словно в театре. Вы могли отдельные, интересующие Вас вопросы Вашей личной и частной жизни близких вам людей выяснить без свидетелей! – Андрей еле сдерживался, желваки ходили на скулах. Его голос был вежлив до омерзения, как сказала бы Юлька, если бы не молчала.
-Дорогой зять! Жизнь и есть театр. Я специально собрал вас всех на заключительную сцену спектакля. Сегодня я прощаюсь со всеми вами. Я покидаю Россию. А чтобы вам здесь веселее жилось, я сообщу радостное известие. Дети мои дорогие!- обратился он персонально к жениху и невесте.- Я семнадцать лет кнутом и пряником пытал свою драгоценную жену, просил признаться, от кого она родила своего зеленоглазого щенка. Сказал, что прощу, но она так и не созналась. Я дал себе слово, что найду и сгною в могиле её любовника. И я его нашёл.  Он оказался моим злейшим врагом. Я отправил его на тот свет, но не почувствовал себя  отмщённым. Оказалось, для мести этого мало. И я решил весь его род свести под корень. Сегодня я могу сказать: моя цель достигнута! – он повернулся к Рейну.- Андрей, ты понял, кто отец этой стервы, которая зовётся твоей женой?!
   Рейн соображал туго. В мыслях его женой  была Ксения, поэтому он не понял сразу, что Ельский намекает на Юлию. К тому же у него сильно болела голова. Зато невеста насторожилась, подняла голову и слушала внимательно.
   Чёткой учительской дикцией Нина Николаевна сказала Ельскому:
-Ты мразь! Ты экологически самый грязный продукт, настоянный на гнусной клевете на порядочных людей. Тебе природой не дано любить, как кому-то не дано потребности слушать музыку Чайковского или встречать рассветы. Ты вор, страдающий клептоманией! Тебе всегда хотелось взять именно чужое или то, что плохо лежит! Ты всегда чёрной завистью завидовал Рейну! Ты спотыкался о его честность, открытость, порядочность! Твоя грязь к нему не пристанет, она вернётся к тебе. Ты мразь!
-Мразь – твой покойный муж, который уже год гноится в земле. Он ждёт встречи с тобой и сыном. Я успел сказать ему перед смертью, что вы не задержитесь на этой земле. Но отправитесь вы туда не вдвоём, а втроём!  Прихватите с собой его доченьку, его златокудрую Юлечку! И я успел сказать ему об этом!
   Андрея пронзило словно током. Он вспомнил последние слова отца: «Береги мать ... Охотник .. Ель ..». Значит, «ель»  - не дерево, а начало фамилии – это Ельский! Отец хотел сказать «Ельский», но не успел до конца произнести всю фамилию. Так вот в чём дело! Перед ним убийца его отца, жены, её родителей… В его жилах начала закипать кровь, кулаки сжались, готовые сомкнуться на шее Ельского. О какой он там сестре говорит? О Юльке?
-Ну и богат я сёстрами, то ни одной, то сразу две! – вполголоса, но отчётливо сказал Андрей, схватив Ельского за грудки и приподняв его над  палубой. – Может, мне и третью поискать?
   Вполголоса произнесённая фраза была услышана всеми, потому что над судном стояла зловещая тишина. Казалось, даже ветер и волны замерли на мгновение.
-Как две сестры? – хором спросили Нина Николаевна и Ельский. Мать скорее выдохнула, чем спросила.
-Неправда! Андрей, у тебя только одна сестра! Нина, прости меня, я виновата перед тобой! - взволнованно произнесла женщина под вуалеткой.
   Лев Львович, как победитель,  прошёлся по палубе, театрально захлопав в ладоши.
-Ельский, что ты наделал?! – с горечью сказала женщина. Сама она еле стояла, ноги её на высоких каблуках подкашивались. Нина Николаевна поддерживала больную под руки.- Ты сегодня отказался от защиты Всевышнего!  А ведь он берёг тебя все эти годы. Ты отказался от собственного счастья. Зачем ты начал суетиться?! Насчёт жены – не знаю, но дочь тебя любила! – голос её казался чужим и отрешённым.
-Нет у меня дочери! Нет, не было и не может быть! Я стерилен! – рвались слова с языка Ельского. – Я консультировался в пяти клиниках! В России и за границей! Я стерилен!  У меня нет и не может быть детей! Я не плотник Иосиф, жена которого рожает от Духа Святого! Не боюсь вашего Бога!  Меня хранят и берегут другие силы! Вот они, смотрите! Смотрите на небо! Видите, какие они бездонные и чёрные, мои силы?!
-Как стерилен?! – удивилась женщина и подняла вуаль.
   Вдох удивления застыл над палубой: все узнали в женщине Алевтину Васанскую. Ельский был поражён более всех, если не сражён наповал. Ноги его подкосились под тяжестью беса, в него вселившегося.
-Где Екатерина Львовна?! – зашипел, а потом завопил он. Лицо его начало дёргаться в нервном тике. – Где она? Где эта шалава? – он стучал кулаком по столу и требовал к себе Пигмея. – Никому ничего нельзя поручить! Я никуда не уеду без неё! Я сказал, что сам должен видеть этот труп!
   Малыш понял, что Пигмея, самого тупого и ограниченного телохранителя Ельского, который служил только на судне и которому вместо него было поручено привезти Екатерину Львовну, коварно провели. И сделала это Васанская, потому что госпожа Ельская вряд ли совершила бы  путешествие на судно, настолько она была слаба после трёхдневного беспамятства. Когда Малыш привёз Пигмея в особняк Ельского, в доме  находилась прислуга – женщина средних лет, возле Екатерины Львовны дежурили Васанская и медсестра, присланная домашним доктором и получившая от него  особые инструкции. Пигмей передал приказ хозяина: одеть срочно больную и отвезти на судно, где состоится бракосочетание её дочери с каким-то немцем. На сборы всем дал тридцать минут: за это время он должен был скрытно заминировать дом. Васанская кинулась к Малышу с вопросом, какая свадьба, какой жених, но не получила положительного ответа. Малыш был зол. По его мнению, он уже реабилитировал себя в глазах Хозяина, поймав Кирилла,  но с дальнейшей операции «Дворец» был всё-таки снят.
    Пигмей сказал Малышу, что тот свободен. Снисходительно добавил, что может ехать за своей женщиной – Ниной Николаевной, а со своими он разберётся сам. «Не напутал бы он тут чего!» - подумал тогда Малыш, услышав, как Пигмей просит прислугу ознакомить его с планировкой дома, и увидев, что обеспокоенная  Васанская достала из платяного шкафа для Екатерины Львовны точно такую же лёгкую норковую шубку, в какую была одета сама. Но промолчал, потому что Пигмей был назначен Старшим в группе, и Малыш не имел права делать замечания.
   Значит, Монашка всё-таки провела и Пигмея, и Хозяина, и сама приехала на свадьбу своей крестницы. У Малыша появилась возможность реабилитировать себя в глазах Ельского.
-Ты, ведьма! – он вытащил из-за голенища сапога хлыст и направился  к Алевтине. – Блаженной прикидываешься? Ты меня за мальчика с конюшни держишь?
   Он замахнулся,  плётка свистнула в воздухе, но на Алевтину опуститься не успела. Невеста в два прыжка оказалась рядом. Она могла бы и в один прыжок, но мешали длинные юбки свадебного платья. Сбив Малыша с ног, она выхватила плётку. Падая, Малыш сорвал фату с невесты, открыв её оголённую спину. Женщины ахнули, увидев её тело, всё в кровоподтёках и ранах. Платье на невесту было явно узко, молния на спине не сходилась. Все обомлели, когда невеста повернулась лицом к Малышу, распластавшемуся на палубе, - это был Кирилл! На церемонии в подвенечном платье рядом с женихом, оказывается, стояла не Юлька, а Кирилл.  Его избитое лицо, как и спина, было в ссадинах  и кровоподтёках.
-У меня руки чешутся, набить тебе морду и потом битой мордой «пришить» тебя к палубе! А ну, поднимайся, скотина! Вставай, я тебе сказал! Я лежачих не бью! Чего удивляешься!  Я не привидение! Думал, на тот свет меня  отправил? Я туда пойду после тебя, сволочь! Вставай, я тебе сказал! – Кирилл взмахнул плёткой в воздухе, как нагайкой.
   На Кирилла с двух сторон кинулись матросы. Малыш оправился от удивления и ринулся на Кирилла. Ельский выхватил из-за пояса пистолет, но выстрелить не успел. Нотариус выбил из рук Льва Львовича оружие, а заведующий ЗАГСом защёлкнул наручники, приготовленные для Рейна.
-Вы арестованы!- работник ЗАГСа предъявил удивлённому и оскорблённому Ельскому удостоверение Московской ФСБ, вытащив его, как фокусник, из рукава своего костюма.
   На помощь Ельскому бросился весь экипаж. Силы были не равны.

Глава семнадцатая.   В С Т Р Е Ч А

   Силы были не равны: двенадцать человек команды против двух  профессиональных сотрудников ФСБ, сугубо штатского Рейна и несовершеннолетнего Кирилла, который, правда, был профессионалом  в славяно-горицкой борьбе и помнил, что противник – «всегда жертва», даже тогда, когда он физически сильнее или превосходит количеством. «Чем больше, тем лучше!» - шутя, учил отец. Одна из установок горинки гласит: «Результативность боя есть поражение наибольшего числа противников». Эта борьба отдаёт предпочтение именно такой конструкции удара, которая  позволяет при высоких скоростях атаковать сразу несколько человек, что Кирилл и вынужден был сейчас  делать.
   Капитан Московской ФСБ вёл неравный поединок с Пигмеем и Малышом. Последний в поле своего зрения держал Кирилла, которого «расшифровал» на заброшенном маяке: тот использовал идентичные приёмы тем, которыми Малыш был нокаутирован в ночь появления шаровой молнии. Он краем глаза успевал видеть, что Кирилл атакует из любого положения, что не испытывает чувства страха перед противником, что в серии и скорости ударов он непредсказуем и непонятен. А вот матросов-каратистов этот юнец «вычислил». Значит, шаг к победе им сделан.
   Малыш старался не подставлять свой затылок Кириллу и, отражая удары «заведующего ЗАГСом», успевал отдавать распоряжения:
-Гребём к синему ящику! Никого не щадить! Руки ему ломай! У него в руках сила!
   Команды Малыша слышала и противоположная сторона, поэтому к синему ящику, находящемуся  у правого борта, к крышке которого были прикреплены четыре крупных чучела чёрных фрегатов, телохранителей и матросов не пустили. Удобную позицию здесь занял «нотариус», сдерживая натиск трёх молодых матросов, в совершенстве владеющих всеми видами восточных единоборств. Каждый свой удар майор комментировал вслух: «Тебе на север… Тебе на юг…  Тебе на запад!»
   Рейну пришлось сложнее всех и легче всех. Первые два матроса его явно недооценили. Они позволили себе вальяжную позу  и снисходительный тон:
-Ну, что, интеллигент… Сам себя узелком завяжешь или помочь? Цветочки свадебные из кармашка вынь! Там пять камушков. Хоть маленькие, но бриллиантики!
   Как-то Кирилл говорил Андрею, что славяно-горицкая борьба отрицает концентрацию удара, рассчитанную на максимально поражающий удар: лучше десять человек ранить, чем одного убить. Но, готовясь к Новороссийску,  друзья провели одну тренировку, на которой Рейну были открыты самые уязвимые места тела человека. Оказывается, чтобы убить или вывести кого-то из строя, требуется незначительный нажим или удар по уязвимому месту.
   Андрей сделал обманное движение: цветы вынул левой рукой, а круговой удар нанёс правой, не останавливаясь. Ребром ладони – одному, двумя пальцами – второму. Это был неожиданный, хорошо им отрепетированный, но не смертельный удар: он привёл противников лишь к потере сознания. Андрей остался один на один с Геннадием, а против него он должен был выстоять.
   Ельский сам решил пробиться к синему ящику, но майор столичной ФСБ подножкой остановил его. Падая, Ельский увлёк за собой Алевтину, намериваясь ползком и под её прикрытием пробраться к ящику с оружием. Распростёртые на палубе, они вскрикнули разом, указывая на небо:
-Смотрите!
   Продолжавшийся не более двух-трёх минут жестокий бой был прерван  так же внезапно, как и начался. Все подняли головы к небу, застыв на месте от изумления: по чёрному небу легко и бесшумно летел золотистый шар. Он в несколько раз был больше луны, но с такими же тёмными пятнами, называемыми в научном мире морями, как на увеличенных лунных фотографиях. Только пятен было ровно семь, все правильной округлой формы и напоминали окна-бойницы. По мере приближения шар увеличивался. Внезапно он остановился, описал круг, словно выбирая удобную позицию, и навис над судном с восточной стороны.
   Появление шара повергло в шок и телохранителей, и сотрудников ФСБ, и гостей судна. Всем стало ясно, что это не космическое образование, а летательный аппарат. Он наводил страх. Во-первых, тем, что постоянно менял внешние очертания, принимая то форму шара, то диска. Неизменными оставались лишь окна-бойницы: в любом положении их было ровно семь. Во-вторых, менялись его размеры в диаметре: он то увеличивался, то уменьшался. И первое, и второе был оптический обман. Но невольные зрители не ведали об этом, потому что не знали, что перед ними плазменное сооружение, в переводе с греческого означающее «Вылепленное, оформленное», что это четвёртое состояние вещества.  Под действием термогравитации внешняя оболочка шара превращается в разреженную плазму, то есть ионизированный газ, и создаётся впечатление, что аппарат уменьшается в размерах. Наконец, шар на их глазах поменял структуру оболочки:  из плотного облачного  сгущения до жидкого состояния - все видели колебательное движение не растекавшейся в пространстве жидкости – к гравитационному их синтезу – застывшей плазме, внешне похожей на металл  земного происхождения.
   Все в оцепенении не сводили глаз со светящегося шара-диска. Не растерялся, казалось, только Кирилл. Он сорвал с себя остатки свадебного платья, сплошь украшенного драгоценными камнями и висевшего на нём клочьями, и остался в своих неизменных, но уже повидавших виды парусиновых шортах  Он кинулся к Ельскому, вырвал из его рук Васанскую Алевтину и поднял женщину на ноги.
   В это время все  вторично были повергнуты в шок, потому что шар начал «стрелять» световыми ударами. Первый луч света сковал и парализовал Малыша. Вместе с сокращающимся лучом из телохранителя ушла энергия жизни, и он, обессиленный, упал на палубу. Второй сноп света «выстрелил» в Пигмея. Луч вернулся в аппарат, а телохранитель рухнул под ноги капитану ФСБ. Палубные матросы заметались по судну, ища укрытия и спасения, но луч света настигал каждого, не щадя. Ельский испугался: он остался последним. Вся команда лежала парализованная. Он  боялся этого яркого луча света, быстрого, как молния, и смертельного, как лазер. Но световой луч его не поражал, даже обходил.
   Когда вся команда Ельского была нейтрализована, шар опустился на воду, опять изменив форму, и вплотную приблизился к судну, выбросив световую дорожку. По ней, как по трапу, на судно сошли два человека. Освещённые ярким светом, они были не узнаваемы и казались одетыми в бирюзовые одинаковые костюмы. Это опять был оптический обман. Один из них подошёл к Кириллу и обнял его.
-Отец, ты плачешь? Я живой… Что со мной сделается?! Лучше скажи, как Павел? Как мама?
   Илья Николаевич целую минуту не выпускал сына из своих крепких объятий, потому что говорить вслух про чувства не умел:
-Всё в порядке, сын!
   Второй человек, ступивший со светового трапа на судно, был Фёдоров. Там, в шаре, он слушал и слышал весь разговор, проходивший во время «регистрации брака». Фразу Ельского о том, что он «стерилен», Фёдоров прокручивал на звуковом диске несколько раз подряд, пока Ожерельев-отец не прервал его:
-Слушай, надоело! Даже медузы в  заливе поняли, что Ельский стерилен, а ты никак не постигнешь этого своим разумом!
-Что такое стерилен?- спросил в это же самое время Величко у Даниила, который сидел перед экраном  лазерного компьютера в домашней лаборатории и контролировал полёт золотистого шара.
-У него не может быть детей, - вместо Даниила умно пояснил всё знающий Скоробогатов.
-А как же Юлька?- хором удивились Величко и Корсун.
-А это катаклизм природы,- спокойно заверил их Женька.
   И сейчас, стоя перед Ельским, Фёдоров слышал его срывающийся магнитофонный голос: «Я стерилен!» и ночное признание Васанской: «Это ты прости меня! Я виновата перед Катериной!»
-Что ты уставился на меня?! – сорвался вновь Ельский.
-Лев Львович, а ты действительно дурак,- спокойно сказал Фёдоров. – Только глупцы отказываются от своего счастья. Если бы ты знал, как я терзался всю жизнь и как я спокоен теперь, что Ксения – моя  родная дочь.
-При чём тут твоя Ксения?! – заорал Ельский. – Я говорю о Юльке! О Юльке! Понял?! Это ты, глупая полицейская ищейка, всю жизнь искал не то, что надо! Твоя невеста, твоя любимая Катенька, за которую ты был готов не раз убить меня, гуляла с тобой и одновременно с Рейном, твоим лучшим другом! – Ельский злорадно рассмеялся, думая, что этим сообщением унизил мужское достоинство Фёдорова. Когда я взял её в жёны, она уже была беременна! Я жизнь положил на то, чтобы узнать, кто Юлькин отец и разделаться с ним, как с куропаткой! Я сначала думал, что это ты, но ошибся. Я искал и всё-таки нашёл! Далеко на севере, в тысячах километров от Кубани, но нашёл! У них, у всех троих, одинаково  редкая группа крови: третья, резус отрицательный. Ни с кем не спутаешь! Посмотри паспорта, если не веришь! Они на столе! Оба паспорта! Там чёткий штамп!
   Однако слова Ельского не повергли Фёдорова в шок, а наоборот, окрылили:
-Я засажу тебя на всю жизнь за смерть моего лучшего друга. Твоё признание и вся твоя пламенная речь записываются сейчас на  лазерном диске. Ты получишь по заслугам, по всем статьям Российского законодательства. Я тебе это обещаю как подполковник полиции.
   Признание Ельского, не повергшее в шок Фёдорова, имело обратную реакцию на Нину Николаевну. Она среагировала больно, среагировала сердцем на известие, что у Юльки кровь Рейнов. Также среагировало её сердце в доме у Васанской, когда увидела детскую фотографию Юли, так похожую своими веснушками на маленького Андрея. Она замерла, на минуту у неё перехватило дыхание, и она воскликнула, обращаясь к сыну:
-Андрей, ты слышал?! Господи, неужели это правда и она жива? Неужели Господь услышал меня?! Он вернул мне дочь Рейна! Андрей, ты слышал?
   Андрей обрадовался услышанному не меньше Нины Николаевны. Он обнял мать, расцеловал и покружил её по палубе, но, пошатнувшись, опустил, держась за раненый висок.
   Ельский не понимал их ликования. Ненависть переполнила его:
-Чему вы радуетесь? Тому, что эта стерва не моя дочь? Или тому, что она дочь Рейна?
-Я радуюсь тому, что наша с Рейном дочь просто жива!- смахнув слёзы, сказала Нина Николаевна.
   И здесь неожиданно откинулась крышка синего ящика, длинного и узкого, разрисованного морскими водорослями, к которому прорывались телохранители и где, по словам Малыша, лежало оружие. Оно действительно лежало в нём с вечера, но в данный момент ящик был пуст и в нём находилась только Юлька. Кирилл сам, не подозревая, подсказал ей, где можно спрятаться на судне. Позже она расскажет ему и всем, как с замиранием сердца пробиралась к борту и обратно к ящику, боясь быть замеченной и схваченной, освобождая ящик  от каких-то металлических вещей, сбрасывая их в море и возмущаясь про себя их тяжёлым весом, удивляясь, что Кирилл мог поместиться в нём. Она замерла, когда один из матросов, которых она не видела из своего укрытия, но слышала, сказал другому:
-Сеточку бы поставить! Слышишь, как рыба плещется? Никак сазан идёт?
   Вытянувшись в ящике,  как струна, Юлька поняла, что в нём лежало оружие. Она слышала стойкий запах машинного масла и металла. Кирилл приказал ей оставить судно, если  хочет остаться живой и посмотреть, что будет дальше. Юлька хотела и того и другого. Но больше второго. Поэтому она и забралась в пустой ящик из-под оружия, дрожа от страха, но десятым чувством сознавая, что дважды за одну ночь от страха не умирают. Лёжа в нём, она заново, в мыслях пережила ужас, охвативший её в каюте, когда решала, что делать: остаться с Рейном или бежать. Открытый иллюминатор звал её, но совесть подсказывала, что Рейна бросать одного нельзя, нечестно. Она переводила взгляд с Рейна на иллюминатор и обратно, не зная, что делать, а когда повернулась в очередной раз, то захлебнулась в крике от ужаса. Этот крик и слышал Лев Львович. Она увидела перед собой морское чудовище с человеческим торсом, в глубокие раны которого въелась грязь вперемешку с илом, вздыбленные волосы  обрамляли чёрное от мазута и грязи лицо, на котором безумием сверкали глаза. Фиолетовые губы его разжались, прозвучали приглушённые человеческие слова: «Не ори, это я, Кирилл!» Она смолкла так же внезапно, как и заорала.
-Ты жив?!
-А ты уже обрадовалась, что я Богу душу отдал?
-Нет, я рада, что твоя душа осталась в твоём теле. Как я молила Бога, чтобы Он сохранил тебе жизнь!
-Я слышал эти молитвы: «Ах, Андрей, не оставляй меня! Милый Андрей! Прости меня!» Я еле усидел в ящике наверху, чтобы не броситься в каюту и самому не попросить Андрея, чтобы он не покидал тебя.
-Кирилл, ты тупой, как сибирские валенки, что лежат у Рейнов в кладовке! – разозлилась Юлька, сузив свои зелёные глаза.
    Это была прежняя противная девчонка, и эти её противные глаза цвета моря, этот противный смелый и властный взгляд, эта противная гордая осанка, этот противный красивый голос:
-Ты замёрз, как лягушка в проруби, поэтому ничего не понимаешь!
-Я понимаю, что ты правильно соображаешь, что надо бежать,- Кирилл икнул. Юлька напомнила ему о холоде, от которого он уже посинел.- Если хочешь остаться живой, падай морской камбалой на дно, а там по-черепашьи и к берегу. Я тебя здесь заменю. Давай, с Богом!
   Юля послушалась Кирилла только в одном: она камбалой упала на дно синего ящика, к крышке которого были прикреплены чучела крупных чёрных птиц. Поэтому, когда вдруг откинулась крышка длинного ярко-синего ящика и оттуда показалась Юлька, удивлены были все. И Кирилл тоже. Её выбросило из ящика как на пружине, освободившейся от сжатия. Она слышала всё и дольше не могла себя сдерживать. Сердце ликовало:
-Я живая! Я не умерла! Я  жи-ва-я!
   Нина Николаевна и Юлька изучающе смотрели друг на друга несколько секунд. Они как бы заново открывали себя друг для друга, вспомнив всё:  и первую встречу в кабинете Фёдорова, и обидные слова про жену декабриста, и ставший их общей тайной разговор на кухне об умершей дочери Рейнов – и молча шагнули навстречу своей судьбе, готовые всё отдать за встречу с безмерным счастьем. Мать и дочь слились в объятии.

Глава  восемнадцатая.  С О Р О К   Д Н Е Й   И С Т Е К Л И

-Я, кажется, как и Ельский, тоже ничего не понимаю,- произнёс удивлённо Кирилл. – А ты? – обратился он к Рейну.
-Больше, чем надо. Это моя родная сестра, познакомься! Кирилл, если  бы ты знал, какое это счастье -  иметь сестру! И не просто сестру, а именно Юльку! Юля, хватит обниматься с мамой. Я тоже хочу прижать тебя к своей груди. Ведь ты не просто моя сестра, ты – моё живое доказательство! – сказал Андрей, целуя и обнимая Юльку.
    Любопытная по натуре, Юля, переполненная счастьем, пропустила мимо ушей слова Андрея о «живом доказательстве», зато Фёдоров среагировал.
-Дмитрий Егорович, позвольте  представить вам мою сестру Юлию. Как вы поняли, она не просто единокровная, но и единоутробная моя сестра.
-Поздравляю,- сухо ответил Фёдоров. Он, действительно, был искренне рад, что Юлька – дочь Рейнов, что она обрела родную мать, но одновременно потеряла ту, что воспитывала её семнадцать лет. Бедная девочка ещё ничего не знает.
   Ельский переводил взгляд с одного говорившего на другого, не понимая причины всеобщей радости и ликования.
-Алевтина, может, ты объяснишь, что всё это значит?- Ельского раздражало собственное бессилие, наручники унижали его достоинство. Он сделал несколько шагов навстречу Алевтине, но Кирилл остановил его, преградив путь.
    Однако Алевтина и не слышала Ельского. Страшная тайна, которая, как роковая опухоль, грызла её изнутри, приказала теперь долго жить. Бедная женщина призналась Нине Николаевне, что обуреваемая жаждой мести, она, восемнадцатилетняя, решила по-своему расправиться с Фёдоровым и наказать его за смерть подруги, умершей во время родов вместе с ребёнком.
-Лгунья!- кричал Ельский в бессильной злобе.
-Я подслушала разговор Фёдорова и Немродова,- продолжала Алевтина.- Врач обещал объявить, что дочь Рейнов умерла, а на самом деле отдать её Дмитрию Егоровичу, которую бы тот выдал за свою. Я была ослеплена ненавистью и безнаказанностью совершаемого, и  тогда захотела сама наказать и Фёдорова, и Екатерину. Они оба   по-разному были виновны в смерти Аннушки, царство ей небесное. Я тайно поменяла на руках новорожденных бирки. Так Фёдорову досталась девочка, рождённая Екатериной, а дочь Рейнов стала Ельской. Я виновата… - и Алевтина опустилась  перед Ниной Николаевной на колени.- Знаю, мне нет прощения ни Божьего, ни людского. Когда я поняла, что натворила, было поздно. А потом у меня не хватило смелости признаться в совершённом  преступлении. Все эти годы я жила, как в аду. Молила Господа оберегать обеих девочек и позволить мне быть рядом с ними всегда, чтобы каждая минута моей жизни  была мне немым укором совершённого греха. Я просила Господа позволить принести мою жизнь в жертву и принять эту жертву с любовью. Всё тепло своего сердца я отдала обеим девочкам. Я полюбила их как родных. Знаю, любовь долготерпит, милосердствует, не завидует, не превозносит. Любовь не гордится, не ищет своего, не раздражается, не мыслит зла. Когда ко мне пришла  большая материнская любовь, я во второй раз ужаснулась содеянному и поняла безрассудность своего поступка, вернее, преступления: сколько судеб из-за меня пострадало! Прав Святой Павел, который сказал: «Что человек сеет, то не оживёт, если не умрёт». Я хочу умереть сама, чтобы посеянная мною любовь осталась жить, чтобы она дала всходы добра. Пусть это будет прощением за мой грех, за то, что я разлучила родных дочерей и матерей. Господи!- взмолилась Васанская.- Где ты? Приди за мной! Неужели и Ты  отвергаешь меня без жалости, не хочешь призреть, успокоить мою душу?! Ты учил: «Призови Меня в день скорби, и Я избавлю тебя!»- Алевтина подняла руки к небу, взывая о помощи. Чёрное небо молчало. Она в изнеможении опустилась на палубу. Признание было произнесено, но она осталась жить: гром не убил её, молния не поразила. Господь не призвал её, как обещал Святитель Иоанн Богослов.
   Все молчали, потрясённые рассказом. Кого-то ошеломили подробности, кого-то -  детали, кого-то – вся новость.
   Ельский в бессильной злобе бился головой и поносил Алевтину, «святую праведницу», самыми грубыми словами, которые резали слух даже профессиональным сотрудникам полиции, бывавшим по долгу службы в разных переплётах. А когда понял, что этими словами он к ней не пробьётся, назвал её  в а с и л и с к о м, пресмыкающимся из вида самых ядовитых змей, о котором написано в её Библии. Он понял всё. До его сознания дошёл смысл слов, сказанных Федоровым. Именно он, начальник полиции, должен был стать его смертельным врагом. Он, а не Рейн! Ксения – дочь Фёдорова, которую он воспитывал, думая, что это дочь Рейнов. В Ельского вселился бес. Он повторил свой «монолог» из нецензурных слов уже в адрес Пигмея, этого тупицы, который всё напутал, которому доверять ничего нельзя, который ориентировался только на  манто из норки, а не на самого человека. Он напрасно тратил своё злоё «красноречие»: безжизненное тело Пигмея, распростёртое на палубе, не слышало своего хозяина. Рядом с ним лежали безжизненные тела всех бывших охранников Льва Львовича.
   Злой монолог Ельского прервала Алевтина, процитировав четверостишие иеромонаха Романа:
-Но верю я, что истина сама
Вовек восторжествует над землёю.
И будет свет, и посрамится тьма.
И сокрушится всяк, творящий злое!
    Эти слова горящими углями упали на голову Ельского. Весь словесный гнев он вновь обрушил на Васанскую, виновницу его бед и несчастий. Праведница, погрязшая во лжи и поучавшая его, как надо жить во Христе, оказалась коварнее самого Ельского. Со словами «Могила – твоё жилище!» Ельский подсёк Алевтине ноги и пинком отшвырнул лёгкое тело женщины, не привыкшей к высоким каблукам, прямо в центр белого круга, расположенного на носу корабля.
   Резким движением головы он сжал зубами одну из металлических клёпок на вороте костюма, и белый круг с Алевтиной упал, как в пропасть, на несколько десятков сантиметров, а потом медленно пополз вниз по металлическому колодцу. По периметру круга мгновенно выросли тонкие прутья. Кирилл  кинулся спасть Алевтину, но московский майор мёртвой хваткой удержал парня:
-Ты ей не поможешь! Я знаю принцип устройства подобных колодцев. Она лежит всем телом на движущейся мине.  Васанская обречена. Да и мы тоже.
   Фёдоров с пистолетом в руках потребовал остановить круг, подсознательно понимая, что сейчас совершится нечто страшное. Ельский не успел ответить, только  рассмеялся ему в лицо. Энергия летательного аппарата как магнитом собрала всех живых и парализованных лазером и притянула к себе на борт. Кирилл возмутился действиями отца, потребовал отпустить его на судно, чтобы спасти Алевтину. Отец отказал. На лазерном мониторе появилось лицо Даниила.
-Кирилл,  рад слышать тебя и видеть живым и невредимым! Это я послал гравитационные лучи и собрал всех  на борт. Отец, командуй старт!
   И тут Ельский впервые в жизни обратился к Ожерельеву с просьбой вернуть его на корабль, который с минуты на минуту загорится и взорвётся. Фёдоров категорически возразил, заявив, что это преступник, которым интересуется не только краевой уголовный розыск, но и столичная служба безопасности.
-Это ты вякаешь, а служба безопасности молчит!- парировал ему Ельский.- Ты украл чужого ребёнка, значит, ты тоже преступник! Тебя тоже надо судить, а вместо этого ты возглавляешь районную полицию и учишь меня правильной жизни?!
-Я всю жизнь воспитывал ребёнка, не выясняя, родился ли он раньше срока, не определяя его группы крови и не издеваясь над ним! Я виноват, признаю это и готов понести наказание. И всё-таки я благодарен Алевтине, что она подменила детей. Останься Ксения с родной матерью, она бы не выдержала в твоём доме  и сломалась бы! А Юлька тебе оказалась не по зубам. У неё фамильный характер Рейнов! И не тебе, подлецу и убийце, меня судить!
  Спор решил московский майор. Он разрешил исполнить последнюю просьбу Ельского и вернуть его на корабль, однако решение далось ему не сразу. Сотрудник ФСБ хладнокровно проанализировал угрозу провинциального магната: «Майор тебе никогда не быть подполковником, а Фёдоров будет уволен из органов по статье и без выходного пособия!»
-Это произойдёт в том случае, если из плазменного шара ты выйдешь в городе!- откомментировал его угрозу майор.
   Илья Николаевич по световой дорожке выпустил Ельского вместе с Федоровым, с  которым тот был скован наручниками. Кирилл попытался пройти с ними, отец вновь остановил его. На лазерном мониторе все увидели, как Фёдоров приковал Ельского к металлическим поручням, чего последний не ожидал. Он и просил, и требовал оставить его просто в наручниках на палубе. Фёдоров отказал. Свободной рукой Ельский схватил начальника полиции и попытался задержать его до взрыва. Ожерельев-отец не позволил это сделать и с помощью гравитационной силы вернул друга  в летательный аппарат.
   Ельский остался один. Он видел, как шар заскользил по воде, с невероятной скоростью вращаясь вокруг своей оси, создавая энергетический вихрь путём вибрации, равной скорости света, а затем плавно поднялся в воздух. Лев Львович ещё с минуту наблюдал в небе призрачный шар, удаляющийся от него с космической скоростью. Он успел увидеть несколько радужных  колец вокруг шара, от которых исходил фосфорический свет. Шар превратился в диск, затем в звёздочку, ещё миг – погасла и она в вихре телепортационного луча.
   И тут Ельский издал нечеловеческий вопль, который мог исходить из могильной ямы, но не из сердца. Он понял свою обречённость. Повернувшись к белому кругу, который был уже где-то на середине взрывного колодца, он закричал:
-Алевтина! Ты меня слышишь? Где же твой Бог? Где Он, твой Спаситель?! Почему бросил тебя? Мы умрём вместе, одной страшной смертью – ты, святоша, и я, сын тьмы! Ты слышишь меня?!
   Алевтина молчала. Ельский истерично рассмеялся, и вдруг за его спиной прозвучало с ударением на первом слове:
-Я слышу тебя!
   Обернувшись, он увидел старца в белых светящихся одеждах с нимбом вокруг головы. Голос был полнозвучный, упругий, молодой и сильный.
-Я, Святитель Иоанн Богослов, ученик Иисуса Христа, слышу тебя, смердящую тварь!
   Ельский отмахнулся от него, как от наваждения. Но призрак не исчез, наоборот,  стал явственнее виден, потому что исчезло сияние. У старца была спокойная величественная осанка, благородное умное лицо, правдивые глаза. Он заколдовал его пронзительным взглядом, от которого Ельский застыл на месте, потеряв дар речи: старец, назвавший себя Иоанном  Богословом, имел черты лица покойного Рейна.
-Не зови её! Не тревожь душу, которая уже покинула этот корабль. Ты напрасно злословишь. Господь сам пришёл за ней через сорок дней, как и обещал.
-Тогда ты что здесь делаешь? Неужто  пришёл за мной?
-Я пришёл за душами смертных, коих ты сделал своими наложницами. Я пришёл спасти и твою душу. Очистись и покайся! Убойся Бога и воздай Ему славу, ибо наступил час суда Его. Наследуй слово Божье и будешь Ему сыном!
-Не бывать этому! Я отдам душу свою сатане, но не Вашему Спасителю! Я сам пастырь, и у меня есть овцы, которые делают то, что велю им!
-У тебя ничего нет,- спокойно сказал старец.- Человек обладает только тем, что может дать сам. А сам ты не в силах даже изменить цвет волос на твоей голове. Господь есть Альфа и Омега, начало и конец, первый и последний. Блаженны те, кто соблюдает заповеди Его, чтобы иметь право на древо жизни и войти в город воротами.
-Пусть твой Бог придёт ко мне, и я поделюсь с Ним своим правом! Что Он имел на этой земле? Осла да вретище, да крест, на котором  Его распяли?! С Ним никто не считался! Его забили палками и забросали камнями его же соотечественники!
-Неблагодарный человек! Вол знает владетеля своего, и осёл ясли  господина своего, а человек не хочет ни узнать, ни уразуметь Своего Господа! Знай, - продолжал старец,- тебя ждёт огонь, дым и сера! От этих трёх язв ты погибнешь, как и третья часть людей, которая не раскаивается в делах рук своих и поклоняется бесам, золотым и серебряным идолам, которая не может ни видеть, ни слышать Слова Божьего!  Ты и мёртвый будешь судим сообразно с делами своими, как и душа твоя,  которая будет мучиться и гореть в озере огненном, горящем серою, ибо твоя душа  имеет число зверя.- Старец прошёлся  по палубе и возвёл руки к небу:
-Я, Иоанн Богослов, свидетельствую: Время близко! Псы и чародеи, убийцы и блудницы, и всякий делающий неправду, не записанные в книгу жизни, будут брошены в озеро огненное! Я, Иоанн Богослов, свидетельствую слова Духа Животворящего и невесты: «Жаждущий пусть приходит, и желающий пусть берёт воду жизни даром!» Гряди, Господи! Аминь!
   Иоанн Богослов, ученик Иисуса Христа, ушёл так же, как и появился. Ельский остался один. Последнее, что он увидел,- это чёрное пламя, вырвавшееся из колодца, по внешним очертаниям напоминающее хищную  океаническую птицу с длинным хвостом – фрегата…
   Взрыв корабля наблюдали и в  лаборатории Ожерельевых. Все застыли перед лазерными мониторами. Глядя на яркое пламя, охватившее всё судно, каждый думал не об антигерое Ельском, а о маленькой хрупкой женщине, звавшейся в миру мамой Алей и теперь ушедшей в мир иной.  Её кончина была ужасной. Где-то теперь её душа?
   Кирилл вспомнил про сорок дней, о которых ему говорила мама Аля накануне его отъезда в Сокольский лагерь. Сегодня как раз наступил сороковой день. Уходя из жизни, она публично призналась в любви к Ксении и Юльке,  а о нём не обмолвилась и словом. Он молча стоял перед монитором, как перед пропастью, которую надо было перепрыгнуть, но ему хотелось шагнуть в пустоту.

Глава девятнадцатая.   «УСЛЫШЬ   МОЛЕНЬЕ   МОЕЙ   ДУШИ»

   Кирилл не спешил домой. Ноги вели его к маленькому домику на Лиманной улице, где ещё вчера жила мама Аля. Уже два часа, как её нет в живых. Её нет даже мёртвой, потому как сгорело всё судно. Покидая летательный аппарат, он последний раз глянул на лазерный монитор: на море осталось чёрное масленичное пятно. Это была первая смерть, которую Кирилл видел близко и ощущал остро. Сердце и душа плакали, глаза оставались сухими. Он искал уединения, но ему не везло. В доме мамы Али были люди, уйти он не успел: его заметили и его появлению обрадовались.

   Фёдоров и Андрей пришли сюда немногим раньше, сдав под арест всех участников преступной группировки, жизнь в которых вернётся лишь через сутки. Эти двадцать четыре часа понадобятся оперативникам для спокойного  оформления уголовного дела. После окончания операции, когда Андрей дружески обнялся с майором ФСБ, Фёдоров узнал, что последний приехал в Приазовск по шифрованному  факсу Рейна и был другом отца, в квартире которого Рейны останавливались в Москве, собираясь  в Германию.

   Андрей ждал Фёдорова в дежурной части, пока тот устраивал в своём рабочем кабинете на ночлег московских офицеров, отлично выполнивших роли нотариуса и заведующего ЗАГСом.  Федералам было не до сна. Они решили по горячим следам отработать материал и определиться, оформлять ли дело на всю преступную группировку  или вычленить из него несколько отдельных. От гостиницы офицеры отказались. В рабочем кабинете Фёдорова им привычнее, лучше думается, легче общаться. А они привыкли именно к таким, походным условиям.

   Фёдоров всё не уходил. Во-первых, они не обговорили главного. Преступная группа ликвидирована, но нет главного участника и организатора всех преступлений, отсутствует даже его труп. А федералы упорно молчат. Во-вторых, он не хотел встречаться с Рейном, который его ждал в дежурной части. Фёдоров всё медлил, пока оба офицера в шутку не предложили хозяину кабинета гостиничный номер, если тому негде ночевать.

   Увидев Фёдорова, Андрей решительно поднялся навстречу.
-Дмитрий Егорович, мы сейчас оба знаем, где Ксения. Мне кажется, настал момент объяснить ей, что мы не брат и сестра и объявить официально Вам, что мы с ней жених и невеста.
   Фёдоров не ответил. Молча вышел на улицу. Закурил.
-Когда ты только всё успеваешь! И шифрованные факсы давать, и в Новороссийск мотаться, и невест искать.  Рано ещё. Она, наверное, спит. Давай подождём дня.

   Фёдорову хотелось остаться одному. Ощущение радости, что Ксения его кровиночка, уже улеглось. Его захлёстывала горечь потери Екатерины. Мучила  неизвестность. В присутствии Андрея Фёдоров не стал переспрашивать в дежурной части, поступили ли данные на обезглавленный труп женщины из особняка Ельского, но думал он только об этом. Дежурный промолчал, значит, сведения ещё не поступили.
-Да уже утро нового дня,- не унимался Андрей.- Посмотрите, светает! Да идти близко – один квартал! Я думаю, она не спит.

   Он ошибся.  Ксения спала. Спала сладко, прижавшись к плечу женщины, которая, задумавшись, обнимала её, как маленького ребёнка. Укутавшись пледом, они сидели на мягком  диване в маленьком домике мамы Али. Предутренний свет едва освещал их лица. Фёдорова пронзило словно током:
-Катя?! Катенька, ты?! Жива?!- рванулось из его груди.

   Женщина вздрогнула. Андрей щёлкнул выключателем, и стало видно, как смутилась женщина  и как несказанно обрадовалась. Проснулась Ксения. У Фёдорова хватило размаха рук, чтобы заключить их обеих в свои объятия. Объятие он держал крепко, но не сдержал слёз.  Они обе впервые видели его плачущим и испугались, что случилось что-то страшное.
-Нет-нет, я просто счастлив, что нашёл вас обеих. Вы – моя семья…
-Где Ельский?
-Забудь о нём, как о страшном сне. Никогда он не встанет между нами.

   Андрей многозначительно кашлянул. Фёдоров замер и обернулся, удивившись, что они не одни в комнате. Увидев Андрея, он вспомнил, что они пришли вдвоём. Дмитрий Егорович поднялся с колен, отошёл назад и встал рядом с ним.
   Слова правды произносить  было тяжело. Особенно те, где он называл себя преступником, которого ждёт  уголовное наказание за кражу и присвоение собственного ребёнка. Правда, на момент кражи ему было неизвестно, что он ворует собственную дочь.

   Ксения и Екатерина Львовна поняли только то, что Фёдоров совершил преступление, за которое будет уволен из органов. Поняли,  что в отношении его личности могут возбудить уголовное дело. Они обе перевели вопросительный взгляд  на Рейна в надежде, что тот переведёт всё сказанное Дмитрием Егоровичем.
-Ксения, мы с тобой не брат и сестра, и Дмитрий Егорович это подтверждает.

   Ксения широко раскрыла глаза от удивления. Новость обдала и обожгла её жгучей радостью, по сердцу полосонуло, как крапивой по телу.  Первым порывом было кинуться к Андрею в объятия, но она постеснялась отца  и сдержала себя.
   Андрей продолжал:
-Ксения, перед тобой твоя родная мама, молодая и красивая, о которой ты мечтала и которой можешь поведать обо всех своих грехах.
-А как же Юля?! – скорее выдохнула, чем спросила Ксения.
-Юля – моя родная сестра.  Её родители – Рейн Андрей Иванович  и Нина Николаевна.

   Екатерина Львовна поднялась с дивана, прошлась по комнате, сжала с силой голову руками, потому что в висках молоточком застучала  кровь. Она устремила взгляд на Федорова, потом на Ксению: это её родная дочь? Она смотрела на неё так, будто видела впервые: эти глаза цвета спелой черешни, как у Фёдорова, но такие же большие, как у неё! Эти волосы …   Почти чёрные, как у Фёдорова, но такие же вьющиеся и шёлковые, как у неё! Этот тонкий профиль …  Это её профиль!

   И тут Екатерина Львовна вспомнила, что терзало её всю жизнь. Тогда, много лет назад, ей принесли на кормление дочь. Она отставила  вазу со спелой черешней, которую ела тайком: врачи запретили. Она впервые ждала встречи с ребёнком, с дочкой, которую родила сутки назад. Она ждала этой встречи и боялась её. Она помнит марлевую повязку на лице нянечки Алевтины и её заплаканные глаза.

 Екатерина уже знала о случившемся горе: умерла Аннушка, подруга Алевтины и жена Фёдорова. Нянечка неловко положила ребёнка на ладони вытянутых рук роженицы. Екатерина глянула на крошечный комочек, завёрнутый в пелёнки,  и похолодела: на неё в упор смотрели две крупные черешенки, точно такие же, которые она только что ела, а может, даже крупнее. Взгляд был осмысленный, умный. Её поразил этот изучающий взгляд новорождённой крохи и, главное, цвет глаз! Она приложила девочку к груди с мыслью, что Ельский никогда не вынесет цвета этих глаз.

 Второй раз она увидела девочку  через полгода, выписавшись из травматологического отделения больницы. В родильном отделении её встретили врач Немродов, медсестра и всё та же Алевтина. Екатерина Львовна уже знала, что все эти полгода Алевтина прожила в отделении, что искусственно выкормила двух девочек, оставшихся без мам, ухаживала за ними день и ночь: пеленала, нянчила, гуляя, не доверяя никому, а на выходные забирая домой. Врач сообщил, что её ребёнок уже дома, что его недавно забрал отец. Екатерина помнит чувство страха, с которым переступала порог особняка Ельского, потому что уже для себя решила, что жить с этим подлецом не будет. Она помнит охватившее её чувство ужаса, когда слушала улыбающегося мужа: «Катя, кто старое помянет…». Помнит чувство тревоги и незащищённости, когда взяла девочку на руки: та не хотела уходить от отца. Она улыбалась так же, как Ельский: озорно и смело. Чувство тревоги и незащищённости никогда не покидало её с тех пор. И только сейчас она поняла, почему: её смутил тогда цвет глаз ребёнка. Они стали светлыми, как воды Азовского моря. Почему? Ей все эти годы некому было задать этот вопрос, не у кого спросить, не с кем поделиться…

   И Екатерина Львовна, вспомнив всё это, упала в обморок. Фёдоров и Ксения бросились поднимать её и приводить в чувство. В это время и появился Кирилл. Без нашатыря привёл в сознание Екатерину Львовну, без особого труда сменил тему разговора, обратив  внимание всех на се6я. Немногословно рассказал всем о своём чудесном спасении: Малыш допустил ошибку, связав ему руки впереди. Кирилл не сказал Ксении о гибели Васанской, чтобы не омрачать ей радость этого дня. Она потеряла крёстную мать. Зато нашла родную.  Кирилл  куда-то спешил и сам не мог понять куда.

Глава  двадцатая.   П И Л И Г Р И М Ы

   Кирилл покинул дом мамы Али с ощущением, что она жива и где-то ждёт его, что их встреча должна произойти. В его памяти и сознании возник колокольный звон, который он слышал в тёплое августовское утро накануне отъезда в Сокольский лагерь, когда Церковь праздновала Преображение  Господне. Однако он ошибся, звук не был рождён памятью. Над городом на  самом деле летел колокольный звон:
-Да будет мир и свет небесам,  динь-дон!

   Кирилл непроизвольно направился к храму, пытаясь вспомнить, какой сегодня церковный праздник. А в том, что был праздник, юноша не сомневался, потому что в будний день утреннюю службу в храме не совершали. Перебирая в памяти даты сентября, он вдруг вспомнил двадцать седьмое число – Воздвижение Честного и Животворящего Креста Господня.

   Когда они были маленькими, то совершали с мамой Алей заочные путешествия по святым местам. И он, словно сквозь годы,  услышал голос молодой ещё Алевтины Васанской:

-Римские императоры-язычники пытались уничтожить в человеке  воспоминания о священных местах, где пострадал за людей и воскрес Иисус Христос. Император Андриан приказал засыпать землёй Голгофу  и на искусственном холме поставил капище языческой богини Венеры и статую Юпитера. Через триста лет римский император Константин прекратил гонения на христиан. Однажды он увидел на небе знамение  - Крест, на котором была надпись: «Сим победиши!», что означало «Этим победишь!».
     Константин решил найти этот Крест. На нём был распят Иисус Христос. Он направил в Иерусалим свою мать, царицу Елену  с большой свитой. Царица до удивления и тогда, в детстве, и сейчас была похожа на маму Алю, а в свите он опять увидел своих друзей пилигримов: Женьку Скоробогатова, Николая Величко, Юрия Корсуна, Сологуба Алексея. Были здесь и Ксения с Юлькой. Долгое время их поиски оставались безрезультатными. Но вот как-то старый еврей сообщил им, что Крест зарыт там, где стоит капище Венеры. Они разрушили капище и обнаружили, что находятся на Голгофе, месте, где распяли Иисуса Христа. Они нашли гроб Господень и три креста, дощечку с надписью, сделанной по приказу прокуратора Иудеи  Понтия Пилата, а также четыре гвоздя, пронзившие тело Господа. Чтобы узнать, на котором из трёх крестов был распят Спаситель, патриарх  Макарий поочерёдно возложил кресты на покойника. Когда был возложен Крест, на  котором распяли Всевышнего, мертвец вдруг ожил. Макарий приказал поднять и воздвигнуть Крест, чтобы все христиане могли созерцать его.

   Елена - Алевтина  вернулась с ними в Константинополь и привезла  Животворящего древа и Гвозди. Константин повелел воздвигнуть в Иерусалиме храм в честь Воскресения Христова, а в день его освещения установил празднование Воздвижения Честного и Животворящего Креста.
   Кирилл слышал завораживающий голос мамы Али и ясно видел её образ: худощавое лицо, сплошь иссечённое морщинками, которые он часто в детстве разглаживал. Ему хотелось, чтобы мама Аля была такой же красивой, как и его мать или Екатерина Львовна.

   Ещё тогда, в детстве, Кирилл заявил, что верит, как и отец, в высший Космический Разум, что Иисус Христос  такой же сын высшего Разума, как и Кирилл, только на несколько порядков выше по уму. Мама Аля не стала с ним спорить, перекрестила его и сказала: «Господь простит тебя!»

   Кирилл так и остался некрещеным, несмотря на все уговоры мамы Али. Для него выше всего был авторитет отца, который говорил, что мысли и слова  быстрее достигают Бога, когда идут к нему напрямую,  как гипотенуза треугольника. А слова и молитвы мамы Али идут к Богу  через церковный храм и отца Константина, проходя, таким образом, путь двух катетов. Кирилл ещё тогда, в детстве, выбрал более короткий путь, хотя со слов отца знал, что на этом пути он более уязвим и открыт  для недоброжелателей, что ему придётся надеяться только на собственные силы, закалять тело и воспитывать дух так, чтобы любой форс-мажор  был для него штатной ситуацией.

   Перед входом в  храм Кирилл остановился. Глянув на позолоченный купол, он непроизвольно перекрестился и почувствовал, что у него учащённо забилось сердце. Он понял, что душа мамы Али здесь. Он её чувствует, осязает. Его, словно флёром, укутало невидимое покрывало. Церковный хор пел величальную, в храме совершался чин воздвижения Креста, а мама Аля вышла к нему. Он её не видел, скорее чувствовал: она впервые была в  белых одеждах.

-Сокол мой ненаглядный!-  Кирилл узнал её голос. – Ты первым прилетел на мой зов колокольный. Любовь моя  и память земная! Не тревожься  обо мне! Господь сам положит меня во мрак, в бездну. На небесах я буду жить молитвой о тебе. Живи под кровом Всевышнего! Береги честь свою и имя своё солнечное! Домом твоим будет вся Россия, многострадальная и православная! Ангелы Господни будут беречь её. Жезл свой Господь пошлёт ей, великодержавной! Прощай, сокол мой ненаглядный! Сын мой возлюбленный, прощай!  Господь призывает меня…

   Флёр теплоты и ласки освободил его. Кирилл почувствовал, как  это тёплое облако  поднимается  к куполу, над которым возвышается православный Крест, Символ того, большого, Животворящего креста Господня, который они, как пилигримы, искали в детстве. Удаляясь от него, облако флёра смешалось с другими облаками и, гонимое лёгким ветром, поплыло к морю…

    Кирилл с ребятами встретился на причале. Не сговариваясь, они вместо школы все пришли к яхтклубу. Над морем вставало солнце. Какое оно будет, утро нового дня? Такое же, как эта страшная длинная ночь? Нет! Оптимисты по характеру и альтруисты по натуре, они были молоды, полны отваги, переполнены любовью к жизни. Они чувствовали, как становились дерзкими от слова дерзать.

      Кирилл, страдающий молча  от душевной  раны,  вместе с ребятами поднялся на палубу крейсерного катера, где всех четверых ещё с вечера  с нетерпением поджидал Алексей Сологуб. Не скрывая ликования, он встретил  их заготовленной возмущённой фразой:
-Наконец-то явились, горе-герои!  Меня, как всегда, оставили по  хозяйству и за няньку! Но это в последний раз! – и он осёкся, глянув на Кирилла.

   Традиционное приветствие «Пять перстов, а рука одна!»  прозвучало радостно, но без обычных шуток. Каждый занял своё рабочее место на катере. Курс – открытое море! Ребята были потрясены трагической смертью Алевтины Васанской и гибелью корабля «Пеликан», имеющего второе название «Чёрный фрегат», на палубе которого в огне и серном дыму заживо сгорел Ельский Лев Львович, отец их одноклассницы. Они отказывались верить, что смерть этих двух людей наступила почти  одновременно. Она как бы решила их спор, свидетелями которого парни были всю сознательную жизнь. Это спор белого с чёрным, любви  с  ненавистью, добра со злом. Классовая борьба, которую они изучали на уроках истории, была ничто в сравнении с жизненным спором – проповедью этих двух людей. Ребята готовы были верить в то, что с гибелью «Чёрного фрегата» прекратятся и чёрные дела, «крёстным отцом» которых был господин Ельский. Что же символизирует собой смерть мамы Али?

   Сологуб Алексей, видя, что Кирилл не участвует в общем разговоре, резко сменил тему.
-Не знаю, прорвались вы в герои или нет, а вот Берта у нас героиня. Сами смотрите!
   На коврик возле капитанского мостика, прямо на палубу, счастливая мамаша вытащила трёх маленьких щенят. Николай Величко поднял одного, поцеловал в мордочку и сказал:
-Вылитый  Джек! Давайте в память отца назовём его Джеком!
-Лучше Джебер…   в честь обоих родителей. Джека и Берты. Правда, красивое имя?

   Все оглянулись на этот детский голос, прозвучавший неожиданно. На капитанском мостике стоял самый младший Ожерельев, Павел, которого на время операции оставили на Сологуба. Он спал в верхнем кубрике, но был разбужен радостными восклицаниями друзей, а потом молча слушал весь их разговор.

-Это сказал ты?!- будто отрепетированную фразу хором произнесли все четверо.
-Он! Это сказал он! – ответил за Павлика Сологуб. – Нашли чему удивляться! И вообще, в следующее приключение он позовёт с собой меня.  Я думаю, оно не будет таким печальным, как ваше. Нас не будут полуживыми выкапывать из свежевырытых могил, потому что в нашем тройственном союзе нет места женщинам.
-А кто же третий?
-Джебер! Имя щенку мы дали ещё вчера и скрепили кефиром.
-Ребята, давайте подарим Джебера Юльке,- неожиданно предложил Кирилл.- У неё начинается новая жизнь. Пусть в новой семье у неё будет преданный друг, который не позволит ей забыть прошлое.

   Все вновь посмотрели на Павлика, ожидая его реакции. Он по привычке молча кивнул.
-Нет, ты  с к а ж и! – потребовали единодушно ребята.
-Я согласен.
-О-о-о! – восхищённо произнесли все.
-Павел, а ну, удиви брата ещё раз! – попросил Сологуб и взял гитару. Перебором прошёлся по струнам и взял первые аккорды песни, ставшей гимном Сокольского лагеря. Алексей играл боем, а Павлик вполголоса запел:

- Молчат долины, молчат дубравы
В вечерней неге, в ночной тиши,
О, Свете тихий, Святая Славы,
Услышь моленье моей души…

   Какие замечательные слова: «Моленье моей души!» Как это здорово, когда ум дружит с сердцем и воссоединяется с ним в молитве, в высоком слоге, обращённом к Началу Начал, к тем людям, на которых равняешься в своей жизни:
-Спаси, Россию, О Свете Правый,
Спаси Отчизну, Господь, мою…