Поездка к морю

Поездка к морю
Посвящается В.М.Андрееву
Холодное майское утро уже примеривало белую одежду из цветущей за окном черемухи, хотя и не спешило просыпаться, лениво нежась в одеяле облаков, сквозь которые пробивались лучи только-только появившегося солнца. Ночью Старик устал считать овечек, то в разнобой, то попарно чтобы уснуть. В конце концов, прекратив попытки, кряхтя и охая встал с кровати, пошел на кухню попить воды. Скоро уж заедут за ним сын Илья и дочь Катя, чтобы ехать в аэропорт. Сегодня Старик улетал к морю. Он очень волновался и даже струхнул самую малость.
Несколько недель назад, когда отмечали его день рождения 85 лет, неожиданно подняли вопрос о нынешнем школьном образовании, и о том, насколько раньше преподавание было лучше. Старик вдруг вспомнил, как в начале войны очутился в Канаше Куйбышевской области. Тогда казалось, что война ненадолго, но немцы рвались к Москве, поэтому мать отправила его к своей сестре, от греха подальше. В сентябре он пошел в местную школу. Многие учителя в школе тоже были из числа эвакуированных.
Русский язык у них вела учительница из Питера. На одном из уроков она написала на доске несколько предложений из рассказа Горького “Мальва», опустив в нем лишь одно слово, и предложила угадать его.
Море - ….....
Под легким дуновением знойного ветра оно вздрагивало и, покрываясь мелкой рябью, ослепительно ярко отражавшей солнце, улыбалось голубому небу тысячами серебряных улыбок. В глубоком пространстве между морем и небом носился веселый плеск волн, взбегавших одна за другою на пологий берег песчаной косы. Этот звук и блеск солнца, тысячекратно отраженного рябью моря, гармонично сливались в непрерывное движение, полное живой радости. Солнце было счастливо тем, что светило; море - тем, что отражало его ликующий свет.


-Что только мы-ученики ни выкрикивали-«блистало, сверкало, сияло». Учительница лишь улыбалась и отрицательно мотала головой. Наконец, когда все наши варианты иссякли, она подошла к доске и написала: «Море-смеялось!»
-Знаете, мы все сидели и с восхищением смотрели то на доску, то на учительницу. Одобрительный гул разнесся по классу. Да, именно оно, именно это слово должно было стоять на этом месте. Потом учительница стала объяснять значение аллегорий и то, каким мастером их был Горький. Это я уже не помню. Только всякий раз, когда мне случалось бывать на море, я вспоминал этот урок, где море всегда смеялось.
Дочь воспоминание восприняла как желание отца увидеть море. Она   быстро договорилась с братом отвезти отца туда в ближайшее время. И вот они прилетели к морю.
Погода была ужасная. Резкий, порывистый ветер гнал к берегу волну и с остервенением бросал ее на мокрую гальку. Волны изрыгали из себя грязно-белую пену, и галька, с недовольным рокотом, отторгала ее обратно в пучину. Низкие тучи пожирали горизонт, размывая грань между морем и небом, превращая все в серость и уныние.
Старик смотрел на море. В его взгляде читалось разочарование и даже обида. Не такой представлялась ему картина свидания с морем. Он, осторожно ступая по мокрой гальке, приблизился к самому краю границы воды и суши, и опустившись на корточки стал бережно гладить мокрые камни, что-то нашептывая про себя. Дети молча наблюдали за ним, находясь чуть поодаль сзади. Пролетавшая над стариком чайка издевательски захохотала. И вдруг старик упал на колени. Набежавшая волна обрызгала его, и он расплакался. Другая чайка рядом с ним, искавшая поживу в тине, выплеснутой волнами на грязный берег, укоризненно посмотрела на него свесив голову, сделала пару прыжков, взмыла в воздух и полетела прочь к стае сородичей, сидевших на пирсе.
-Папа! - дочь бросилась к отцу, обняла его и оттащила подальше от воды.
Илья тихонько выругался, раскурил трубку и направился в ресторан поблизости.  Где-то через полчаса, немного успокоившись, Старик согласился присоединиться к Илье.  Заказали еду. Разговор не клеился. Дети молча, искоса наблюдали за отцом. Илья разлил по рюмкам коньяк. Старик рассеянно ковырял вилкой в салате. Дети чувствовали себя виноватыми.
 Вдруг Старик что-то замурлыкал себе под нос.
-Что ты напеваешь, папа? - поинтересовалась дочь.
-Да вот вспомнил вдруг, все там же в Канаше в 41м году, нам преподавал немецкий язык поволжский немец. Его звали Адольф Рудольфович. Был он молодой, высокий, худой, совершенно лысый, да еще в родимых пятнах на лысине, лице и даже на руках. За это мы его прозвали «Ошпаренный». Так вот, что бы нам легче было выучить язык, он нас заставлял учить стихи Гейне на мотив «Распрягайте, хлопцы кони». Уж сколько лет прошло, а я все еще помню их и могу напеть.
И он пропел куплет, отчаянно жестикулируя руками. Дети засмеялись. Подняли рюмки, чокнулись и выпили. Напряжение спало.
-У меня с этим учителем связано одно очень яркое воспоминание. Замечательный и порядочный был человек.
-Поделишься? – попросила дочь.
Подошел официант что-то уточнить. Илья переговорил с ним.
-А от чего же его не расстреляли то? Да еще с таким именем – Адольф, - закусывая лимоном спросил Илья, когда официант ушел.
-Кого? Немца? Да видно органы наши растерялись в начале войны, не знали, как поступать. Не трогали пока немцев. Сгинул, наверное, потом. Только я этого не знаю. Я уже в Москву вернулся.
Принесли горячее, все налегли на еду.
-Еще у нас там был учитель истории-мордвин, - Старику, по-видимому, хотелось поделиться воспоминаниями, -Он про себя говорил, что был сподвижником Ленина и Сталина. Преподавал он отвратительно, но мне запомнился тем, что всегда после общей школьной линейки, когда повестка дня была исчерпана и можно было расходиться по классам, выходил и говорил: «Давайте, вставайню, морасаська». Это означало, наверное, по -мордовски, что надо было петь «Интернационал»: «Вставай проклятьем заклейменный.»
 Старик захихикал, дальше петь не стал.
Погода разорвала остаток дня на неравные куски. То слепило солнце, обманывая немногочисленных отдыхающих, спешивших тут же занять столики на открытом воздухе, то вдруг все заволакивало махровыми зелено-серыми тучами, и порывистый ветер с завываниями обрушивался на деревья, обрывая листву, унося ее прочь в сторону пляжа.
Вечером Старик отказался от ужина, ушел к себе в номер, чтобы улечься спать пораньше. Илья и Катя ушли в ресторан. Они редко виделись в городе и им было что обсудить.
Сон быстро сморил Старика. Суета, нервозность да бессонная ночь дали о себе знать. Во сне воспоминания вновь нахлынули на него.
Ему приснилось грозное лицо завуча школы. Ее испепеляющий взгляд буравил его сквозь крупные линзы очков в металлической оправе.  Подняв вверх указку, она резким голосом отчитывала его, одиннадцатилетнего мальчика перед строем школьников.
-Сейчас, когда наша доблестная Советская армия громит фашистских агрессоров, все ученики для поддержки наших солдат, должны достойно и с   честью нести высокое звание пионера, верного помощника партии большевиков, вести себя образцово, отлично учиться. А у нас в школе отдельные индивиды позволяют себе поступки несовместимые с высоким моральным обликом пионера - ленинца .
Ее лицо было пунцовым и казалось, что металлическая оправа очков вот-вот расплавится на раскаленных щеках. Виталий (так звали Старика) находился в полуобморочном состоянии. Он видел нахмуренные лица товарищей, смотревших на него с жалостью, но без укора, и довольные физиономии своих врагов - любимчиков завуча.
Старик открыл глаза и долго смотрел в пустой потолок. Он силился вспомнить   лица своих друзей, которых оставил там, в том далеком 41 году в Канаше. Лица быстро мелькали, картина распадалась на отдельные красочные частички, как в калейдоскопе. Все крутилось, вертелось так что у Старика разболелась голова. Он встал и вышел на балкон подышать свежим воздухом. Поездка уже не казалась ему такой увлекательной, как он себе ее представлял. Он злился за это и на детей, и на себя, за то, что позволил себя уговорить.  Ветер утих, воздух дурманил сладостным ароматом цветущих южных растений. Ночь была наполнена пением птиц, стрекотом цикад, перебивавших друг друга, и исполнявших лунные серенады. Старик опустился в кресло и смотрел на   небо. Звезды, тоже заслушавшись пения птиц, подплыли ближе и ярко светили, мерно покачиваясь в такт.  На глаза Старика навернулись слезы, он смахнул их быстрым жестом, и, усевшись поудобнее в кресле стал вспоминать дальше.
  Завуч школы, Евдокия Корниловна, была под стать своему характеру, внешность имела неприятную-толстая с пучком жидких волос на голове. Она всячески поощряла доносчиков, так как искренне считала, что тем самым формирует в учениках социалистические идеалы борьбы с вредителями и врагами светлого будущего. Она делала из доносчиков любимчиков, ставила хорошие отметки.  Доходило чуть ли не до того, что существовал некий секретный план по доносительству. Все сводилось к тому, что основными критериями хороших оценок были не знания и примерное поведение, а количество доносов, часто придуманных, на своих же одноклассников. Это было гадко, и в отместку несколько ребят, в числе которых был и Виталий, организовали комитет по борьбе с доносчиками (КПБД).  Они нападали и избивали ябед - любимчиков завуча, намазывали их парты мелом или дегтем. Ребята боролись с несправедливостью всеми доступными детскими способами, всячески стараясь напакостить ябедам. Надо сказать, что это, в общем-то, возымело некоторый успех, и несколько человек прекратили доносительство. Но завуч тоже вела свою непримиримую войну и вербовала в свои ряды новых членов.
Тогда члены КПБД решили преподать урок самой Евдокие Корниловне. У них созрел план. На втором этаже, прямо под окнами учительской находилось небольшое складское помещение, где держала свои ведра, тряпки и швабры, уборщица тетя Соня. Из окна этой кладовки и решили облить мочой -завуча школы, когда она будет идти мимо окна домой. Рассудили так - поскольку окно было маленькое, да еще помещение не классное, то риск быть узнанным невелик. Кинули жребий- он выпал Виталию. В назначенный час, крепко обхватив наполненную банку - результат коллективных усилий членов КПБД, он бежал по лестнице на второй этаж к условленному месту. Дверь от кладовки, к тому времени предусмотрительно была открыта. Ребята украли ключи из учительской, где те висели на гвоздике в ящике, наравне с другими ключами от классов школы.  На марше между этажами мальчик споткнулся, банка выскользнула из рук и разбилась. Запах мочи ударил в нос. Он заплакал от обиды. Краем глаза он увидел через окно, как один из заговорщиков сигналит ему, что завуч уже вышла из школы. Решение пришло мгновенно. Быстро домчавшись до кладовки, он взмыл на подоконник, широко распахнул окно, спустил штаны и начал писать.
  Спустя много лет Старик, вспоминая этот случай на очередном застолье, весело приговаривал:
-Это же надо было еще захотеть помочиться в это время!
Но тогда ему было совершенно не до смеха.  Он весь так трясся от страха, что, струя действительно разбивалась на мелкие капли, похожие на дождь. Завуч задрала голову, пытаясь понять, каким образом среди ясного дня вдруг закапало. Увидев фигуру в окне, она догадалась в чем дело, только из-за близорукости своей не узнала сорванца.  Тяжело дыша она засеменила в школу в надежде поймать хулигана.
Виталий, спрыгнул с подоконника и натягивая штаны бросился к двери, как вдруг случилось непредвиденное. От сквозняка дверь с треском захлопнулась и закрылась. Ключ находился с наружи. Виталий оказался в западне.  Через пять минут его, чуть живого от страха освободили, и Евдокия Корниловна, со злорадной улыбкой, за уши выволокла его в коридор.
-Завтра твой гадкий поступок будет рассмотрен на школьной линейке, там и решим, что с тобой делать! - пригрозила она.
Надо ли говорить, что Виталик не спал всю ночь, ворочался, переживал. Утром, перед школой, собрались все члены КПБД. Настроение было скверное, как на похоронах, все пытались подбодрить Виталика.
И вот на общем построении завуч выволокла его перед строем и начала визгливым голосом его отчитывать.
-Кто еще, -визжала завуч, -был в сговоре с этим гаденышем? Мы (она сделала ударение на слове мы), не верим, что ты действовал в одиночку, и требуем, чтобы ты здесь, перед всеми назвал нам тех, с кем ты задумал этот мерзкий поступок.
Виталик склонил голову и молчал.
-Если ты этого не сделаешь, - продолжала угрожать завуч, - то я добьюсь твоего исключения из школы! Так и знай!
Наступила тишина. Слышно было даже жужжание мухи. Виталик стоял, понурив голову, вот-вот готовый упасть в обморок. Как вдруг в полной тишине все услышали голос учителя немецкого языка.
-Хватит! - решительно и громко сказал он, - хватит издеваться над мальчиком!
-Как? - опешила завуч, - что это вы себе позволяете? Мы здесь занимаемся серьезным делом-воспитанием советского пионера. Это вы называете издевательством?
– Да, именно так я это и называю! - учитель выступил вперед. На его лбу выступили крупные капли пота, и даже родимые пятна, казалось потемнели от волнения. - Вы не воспитанием занимаетесь, а требуете, чтобы ученики доносили на своих друзей. А это называется стукачеством! Это подло! А этот мальчик не стукач и не подлец. Он ни за что не предаст своих товарищей, - немец повернулся и посмотрел на бледного Виталика.
-Да как вы смеете? - перебила его завуч, - да я на вас в горком партии пожалуюсь.
– -Жалуйтесь куда хотите, -почти прокричал немец. Его всего трясло от негодования, - только обижать ребят я вам не позволю. Нельзя делать из них предателей.
– Завуч захлебнулась от негодования. Ее вид напоминал раздутую красную жабу. Еще чуть-чуть и вытаращенные глаза выдавят линзы из металлической оправы. Она жалобно посмотрела вокруг, и наткнулась взглядом на учителя истории.
– Вы-то, что вы можете сказать по этому поводу? - резко, приказным тоном спросила она, в надежде найти опору в лице старого большевика.
Историк растерялся. Он панически боялся любого начальства. Мелкими шажками вышел вперед, жалобно взглянул на завуча, откашлялся в кулак и просипел: «Давайте, вставайню, морасаська». Раздался мощный общий смех. Никогда еще вся школа не исполняла с таким энтузиазмом «Интернационал».
По дороге в аэропорт, в такси, Старик угрюмо смотрел в окно. Солнце сияло. Море, все в белых барашках, что-то тихо подпевало не сильному ветру. Высоко-высоко самолет оставлял за собой тонкий след, похожим на бельевую бечевку, на которой, как белоснежные простыни полоскались облака. Молчание становилось тягостным,
-Папа, ну что ты? - дочка теребила его за локоть, с тревогой и заботой заглядывая ему в глаза.
-Все хорошо, Катя, - улыбнулся Старик. -Знаешь, мне вдруг показалось, как-то вдруг промелькнула перед глазами вся жизнь, воспоминания скукожились до размытых, нечетких картин детства, хоть и трудного, как я сейчас понимаю, но все же радостного и счастливого. Я полагал, что вот увижу море, и позабытые эмоции нахлынут вновь. Ан нет, не вернешь уж их, как ни старайся. Я все понимаю, в жизни именно так и бывает, но в груди защемило, заноза засела.
Старик сокрушенно смотрел на дочь. Веки и подбородок его подрагивали, он внутренне с трудом боролся с собой, чтобы не заплакать. Илья сидел на переднем сиденье. Уши выдавали, что и он внимательно слушал разговор, только тактично не вмешивался. Отцу необходимо было высказаться, не стоило ему мешать.
-Э-хе-хех! - Старик через силу улыбнулся. Поездка к морю разбередила его чувства. Они нахлынули на него, подавили остатки воли, пришпилили к земле тяжелой ношей.
- Не волнуйтесь, не переживайте за меня. Я счастливый человек. Старался не растрачивать жизнь по пустякам...... Только в памяти всплыли воспоминания, хоть и светлые, но как-то так тяжко от них стало ...
-Брось ты, батя! - вмешался Илья, - во всем виновата плохая погода. Это она тебя из равновесия вывела. Тебе ли вспомнить из хорошего нечего? Ты жизнь прожил- дай Бог каждому! Не тереби, не рви себе сердце! Ты очень хороший человек! Просто эмоции бьют через край, и ты не отдаешь себе пока в этом отчет. Прилетим домой, все успокоится, вот увидишь, все тебе по-другому будет видеться.
Старик засопел, отвернулся к окну. Ему хотелось перенести на детей свое дурное настроение, но сын вовремя отгородился от этого, воздвиг стену, прервав в самом зародыше его потуги.
Дорога плавно поворачивало в сторону от моря. Старик взглянул, напоследок, на синюю гладь. Солнце осветило гряды покатых волн с белыми барашками, сверкающих, ослепляющих, заставляющих жмуриться.
Он повернулся к дочери. Та все еще с тревогой смотрела на него. Старик улыбнулся и подмигнул: “ А все- таки, оно смеется.»
-Кто? -не поняла Катя.
-Море, дочка. Оно смеется. - закричал он и залился счастливым смехом.