Цена свободы

Оливер сидел на больничной кровати и смотрел на своих однопалатников. Справа от окна, в самом дальнем углу, обхватив колени длинными тощими руками, сидел иссохший старик. Он напряженно смотрел в окно и постоянно нашептывал какие-то бессвязные фразы. Оливер и не пытался понять их. Он даже не знал, как этого старика зовут. Медсестры обращались к нему «дедуля». Оливер к нему никак не обращался. Ибо бессмысленно это, так как «дедуля» все-равно не обратит на него никакого внимания. Он и на медсестер не реагировал. Они дадут ему таблетку, впихнут их в рот и зальют водой из стакана. А старик проглотит и дальше смотрит в окно. Вот и весь его день.

Неподалеку от «дедули», слева от окна, лежал паренек, молодой совсем, лет двадцати. Он сначала не показался Оливеру странным, если так вообще можно было охарактеризовать пациентов в этой больнице. Парень, его звали Джон, рисовал рисунки. Причем, не просто картинки, рожденные нездоровым воображением воспаленного разума. Нет, это были выдержки из жизни Джона. Из этих рисунков Оливер мог представить, как нелегко было Джону. На одном рисунке он увидел, как какой-то громила избивает парня дубиной. Видимо, он изобразил отца, бьющего его в порыве ярости. А на другом рисунке – повесившаяся женщина. Либо мать, либо сестра, либо девушка, решил Оливер. И все рисунки, в основном, в этом духе. Но были и другие, более-менее спокойные. Футбольная площадка, школьный класс, какие-то смеющиеся ребята… В общем, отдельные моменты из жизни. Джон, как и «Дедуля» мало разговаривал. В основном, он излагал свои мысли на бумаге. Это так странно: спросишь у него, как дела, а тот через пять минут выдает тебе на листе дракона, извергающего из пасти пламя – это значит, что хуже не бывает. На его тумбочке скопилась целая гора рисунков-мыслей, воспоминаний, чувств, эмоций, при этом лицо его ничего не выражало, как правило. Лишь иногда он сморщивался от неудовольствия, что нужно принимать лекарства, или еда невкусная.

Третий однопалатник, напротив, был человеком весьма разговорчивым. Даже излишне. Зовут его мистер Риддл, и ему примерно сорок лет. К сожалению, несмотря на такую разговорчивость, общаться с ним было невозможно. Казалось, в его голове был невероятной скорости круговорот мыслей, которые тот старался успеть изложить своему собеседнику. При этом получался словесный салат из набора не связанных по смыслу фраз. При всем при этом, энергия из него била ключом. Он мог без устали ходить туда-сюда, из одного конца палаты в другой, в течение часа и рассуждать вслух о необходимости введения в досуг больных чемпионата по гольфу, а мог в радостном возбуждении предлагать «дедуле» пройти с ним прогуляться по прекрасному фруктовому саду, утопающему в лучах яркого летнего солнца. Бывало, пристанет к Джону с советами по оформлению, как он называл их, «Образов жизни», разглядывая очередной рисунок парня. К слову, Джона ни сколько не волновало мнение «эксперта»; он спокойно продолжал рисовать в своем стиле, если можно так сказать. Но это ни сколько не смущало мистера Риддла. Напротив, заставляло с все большим напором наседать на Джона. Не забывал он и про Оливера. На свою беду, Оливер не обладал способностью отрекаться от всего мира, подобно тому, как делает «дедуля», или прикрываться рисунками. В этом плане Оливер был обычным человеком, видящим мир через собственные глаза без каких-либо искажений.

Без десяти час. Это значит, что скоро придет время обеда. А потом – время приема очередной порции лекарств. А затем – дневной сон – обязательный пункт, наверное, в любой больнице. Но особенно в этой, так как именно дневной сон помогает пациентам сохранять покой и хорошее настроение. Однако, не во всех палатах было так. В соседней палате лежал некий бывший военный, которому казалось, что именно во время дневного сна придут иракцы и прибьют его. Поэтому, вооружившись воображаемым автоматом, он сидел на кровати и, злобно прищурившись, смотрел на входную дверь, словно ожидая армию иракцев. В палате Оливера во время дневного сна было тихо. Потому что даже неугомонный мистер Риддл все же успокаивался и ложился спать. Но ненадолго. Минут на тридцать. А затем просыпался, и, пытаясь сдерживать себя, чтобы не начать разговаривать, задавать вопросы и нести какую-то пургу, ерзал, скрипя пружинами кровати, чем иногда раздражал Оливера. Но пусть лучше так, чем слушать его бесконечную болтовню.

Сегодня на обед куриный суп, мясная котлета и вареный картофель. Оливеру нравились мясные котлеты. Не то, чтобы это было его самое любимое блюдо, но это единственно блюдо, которое здесь готовили действительно вкусно. Все остальное – либо недосоленное, либо пережаренное, либо какое-то безвкусное. В общем, Оливер похудел здесь на пять килограмм. Чего не скажешь о мистере Риддле, который, тратя достаточно много энергии на болтовню и хождения, потреблял энергию с пищей куда больше потраченного, съедая все, что не съели его соседи по комнате. Фактически, он съедал почти всю еду «дедули», который ограничивался лишь парой ложек бульона, насильно впихнутые медсестрой, половину еды Джона, который просто мало ел, и где-то треть от порции Оливера – ту треть, которая Оливеру казалась наименее вкусной. К слову, мистеру Риддлу нравилось все, что здесь готовят. А может и не нравилось, просто хотелось много есть и все подряд. Оливер не знал это. К слову, не только к еде у мистера Риддла был интерес. Бывало, в его болтовне мелькали мысли о том, что неплохо было бы заглянуть в женское отделение и «осчастливить» пару тройку красавиц. В этот момент Оливеру всегда становилось не по себе, так как он замечал, как у мистера Риддла начинало шевелиться в штанах, и тот каким-то странным взглядом смотрел на Оливера. Парень сразу старался выйти из палаты и где-нибудь прогуляться. Подальше от мистера Риддла. К слову, не особо в отделении разгуляешься. Длинный коридор палат заканчивался общей игровой комнатой, где стояло пианино, стол для настольного тенниса, несколько столов и стульев для рукоделия, рисования и прочего досуга. И был телевизор. Но им никто не пользовался. Оливер часто сидел в игровой комнате, даже когда там никого не было. Хотя, эта комната редко пустовала. Только во время дневного и ночного сна. Все остальное время она была полна оживленных и не очень пациентов этого отделения. Каждый был занят, кто на что горазд. Кто-то играл в настольный теннис – правда, это смотрелось зачастую очень странно, так как многие делали это без ракеток. И даже без шарика. Многие рисовали. Вообще, здесь было много любителей рисовать помимо Джона. Кто-то рисовал действительно очень красиво, выразительно. Кто-то просто изображал каракули и очень этому радовался. Кто-то – размазывал слюни и сопли по бумаге, что так же было поводом для радости и гордости за свой талант. В общем, художников – хоть отбавляй. На фортепиано часто играла одна из медсестер, чтобы развлечь пациентов и аккомпанировать их пению. А петь они тоже любили. Не то, чтобы они делали это очень хорошо. В общем, пели все плохо. И разные песни одновременно. Обычному человеку может показаться, что он в этот момент находится в самом эпицентре неорганизованной толпы болельщиков на стадионе. Но Оливера это не раздражало. Однако, свою лепту в хоровое пение он не вносил, а просто сидел и слушал, пытаясь разобрать, что же они поют. Его это даже веселило. Отвлекало от дурных мыслей, которые часто заползали в голову. Может быть, он именно из-за них здесь находится. Хотя, место ли ему здесь или нет, Оливер точно сказать не мог. Порой эти разные наплывающие мысли настолько сильно овладевали им, что ему казалось, что ничего другого более не существует. Есть только эти мысли и необходимость во что бы то ни стало реализовать их, воплотить в реальность. Только бы они отстали от него.

В последний раз ему пришла в голову идея, что его друг по переписке в социальной сети высмеивает его. Перед своими друзьями, перед окружающими людьми. Жил этот друг (его звали Ником) за несколько сотен километров от Оливера, в другом штате, в котором Оливер ни разу не был. Как они познакомились тогда? В одном из летних лагерей, в которых Оливер часто проводил свои летние каникулы, пока ему не исполнилось шестнадцать лет. Они переписывались целый год. Делились друг с другом интересными наблюдениями, идеями, мыслями. Даже, иногда и секретами. И вдруг Оливеру стало казаться, что все вокруг знают все то, что тот когда-то рассказал Нику. Он стал осторожнее, стал реже писать Нику. А на вопросы, куда делся и почему не пишешь, отвечал, что это не его дело, и в итоге удалил его из списка друзей. Однако, на этом все не закончилось. Оливер стал слышать, как все вокруг над ним посмеиваются, незнакомые ему люди странно на него смотрят и улыбаются…не так, будто рады его видеть, а иначе, по-злобному как-то. Его товарищи, с которыми он любил проводить время, как ему казалось, тоже высмеивали его. Говорили за спиной всякие гадости. Наконец, терпение у Оливера закончилось, и он решил навестить своего старого товарища по переписке. Взяв билет на ближайший поезд до города, где тот проживает, Оливер поехал с одной целью – положить этому кошмару конец. А для этого он взял с собой клещи и веревку.

Через два дня во всех газетах США на первой полосе появилась фотография убитого юноши, привязанного к стулу в собственном гараже, с оторванными пальцами и зубами. Не трудно догадаться, кто это сделал и каким образом.

А еще через день появилось фотография улыбающегося Оливера с заголовком: «Теперь я свободен».

Для кого-то свобода – это возможность делать все, что захочется. Для кого-то – открытый для путешествия мир. Для некоторых свобода ассоциируется с отсутствием четырех стен, сдерживающих каждый твой порыв. А для некоторых, для таких, как Оливер, свобода – это способность свободно мыслить, свободно перемещаться в глубинах своего сознания и манипулировать своими мыслями так, как хочется. Неважно, находишься ли ты запертый в четырех стенах или бегаешь в бескрайних джунглях. Мысль – это самая главная подпитка, самый главный стимул существования. Человек, лишенный способности мыслить, по принуждению или вследствие патологического процесса в головном мозге, - это человек, лишенный свободы, лишенный жизни. Представьте на минуту, будто у вас украли способность мыслить – теперь ваше тело просто бесполезная плоть. Ведь человек – это его мысли, которые мотивируют его на действия, поступки. А если происходит сбой в мыслительном процессе, то срабатывает цепная реакция, и человек совершает то, что является отражением его «патологически измененной» мысли. Можно ли за это осуждать человека? Можно ли сажать в тюрьму?

Кто-то скажет, что Оливер заперт в четырех стенах психиатрической клиники города Маршфилд, штат Висконсин. А на самом деле Оливер свободен, так как теперь его мысли полностью подчинены ему, и ничто больше не сможет как-то эту свободу ущемить. Даже четыре стены психиатрической клиники.