Григорьев

Тарута, начальник отдела кадров, был явно не в духе. Дряблые щеки его со склеротическими прожилками, подергивались, красный, налитой нос покрылся испариной, заплывшие глазки шарили в лежавшем перед ним личном деле. Это ж надо было так подзалететь. Вообще то говоря, он не был начальником отдела кадров, а только инспектором. Заводишко был маленький и начальник отдела кадров до сих пор не числисся в штатном расписании, но предприятие расширялось и Тарута расчитывал занять эту должность. Назревал грандиозный скандал. Тарута с ненавистью посмотрел на сидевшего против него человека лет тридцати, с серым изможденным лицом, нервно теребившим старую, довоенную, с кнопкой, кепку. Он снова заглянул в личное дело. Григорьев, Николай Иванович, 1928 г. рождения, холост. Участник ВОВ! Да как же такое может быть? Врет, конечно врет. Он с трудом вспомнил, как пять лет назад принимал этого Колю на работу. Парень без специальнсти, без образования. Взяли такелажником из жалости. Родные, якобы, его выгнали. Вспомнил, что они его обвиняли во лжи и попытке захватить квартиру. Тарута тогда встретился с одним из его дядьев, Иваном Кожухом, усатым мужиком запорожского вида. . Собственно, речь шла не о квартире, а о комнате в комуналке, где до войны жили его родители и этот трудный, хулиганистый подросток. Отец погиб, мать умерла. Коля сбежал. Дядья воевали, а их семьи остались под немцами в Киеве. Появился он в 47м и предъявил претензию на комнату. Кроме того он рассказывал, что воевал, показывал боевые ордена и медали, какие-то документы. Ему не верили, насмехались и дразнили. Где он работал. никто не знал, ходил он оборваный и угрюмый, Спал он в своей комнате где кроме него поселилась  вторая жена Ивана с новорожденой Светкой . баба скандальная и жестокая. Развязка наступила через пять лет этой скандальной жизни. На 9 Мая Николай напился и вернулся домой с жаждой выяснить отношения. В результате дядья с Клавой его зверски избили, а когда он пришел в себя, собрали семейный совет. "Вот что- сказал Иван-  выметайся по добру по здорову, иначе мы на тебя в суд подаем и получишь срок!". "Я вот- продолжал он -посмотрел объявления, пойдешь такелажником с предоставлением места в общаге."
Так и вышло. Такелажники, как это ни странно, Николаю поверили и всячески его опекали. Бригадиром был огромный, почти двухметрового роста, добродушный детина с круглым детским лицом и смеющимися глазами Гришка Винокур. Когда Николай впервые появился в коморке под лестницей, где размещалась бригада, Грыць, как его здесь звали, приветливо спросил:"Хто ж ты такый?" Выслушав скорбный Колин расказ, он добродушно спросил: "А бляшкы е?" Выяснилось, что он имеет ввиду ордена. Коля обиделся, но ордена, которые он носил при себе, не расставаясь с ними, показал. "Той шо- продолжал Грыць- в мэнэ такых ж...й иж!"
Все расхохотались, потому, что гигант хоть и воевал, но его коллекция наград имела другое происхождение. Как это ни странно он был вором карманником. Трижды сидел по малым срокам, т.к. ни разбоя, ни мокрухи за ним не водилось. Он возвращался на завод и его принимали. Он был добр и безобиден. Тут уже Коля, не зная этой истории, обиделся до слез. Его утешили и поверили. Грыць налил ему стакан водки и поднял тост: "Та хай воны поздыхають, брехлыви злыдни Будь здрав!" И Николай стал членом вольнолюбивой бригады, которую уважал даже Директор. Когда надо было срочно установить пресс или расточной станок, для чего требовался дифицитный кран и огромная дыра в стене на втором этаже, Директор лично являлся в коморку, ходил вокруг да около, затем после видов на урожай, погоды и пр., он решался, и говорил:"Грыць! Надо...!" И бригада с пощью рельс, ломов, ремней и мата поднимала и устанавливала. После этого пили директорский спирт и приходили после обеда на следующий день. Так прошло пять лет и вот оно, свершилось!
Надо сказать, что на самом высоком уровне решили отметить торжественно день Победы 1957 года. В первый раз было решено поздравить фронтовиков, официально в праздник, все в орденах и самое главное, фронтовикам, живущим в общежитии договорились дать по отдельной комнате. С огромным трудом удалось утрамбовать перенаселенные жилища, выгнать не имеющих прописку и освободить две комнаты. У Таруты мурашки побежали по спине! Две! Целых две! И претендентов было два, пока не явился этот.., Тарута даже слово не мог подобрать. Он снова с ненавистью взглянул на Григорьева. С какой радостью он бы его убил.
Он захлопнул "Дело" и сказал с раздражением: "Врёш ты, врёш! Ордена украл и документы подделал! Знаю вас, уголовников! Вон на Гришку вашего опять дело пришло. Сядет он лет на пять теперь. И назад мы его больше не возьмем. И пошел вон, а будешь выступать или ордена нацепишь, под суд отдадим." Григорьев обреченно повернулся и побрел к двери. "Да, кстати, Григорьев, запрашивали мы по твоим документам МО, нам сообщили, что нету такой ВЧ- Тарута помедлил немного и нехотя добавил- расформировали её в 45м!"
Коля вернулся в коморку подавленный несправеливостью и наглостью Таруты. Печальный Грыць обратился к нему: "Слыхал, не сегодня, завтра заберут."
-За что?-
-Старые дела, пока не знаю. А у тебя что?-
Выслушав Николая, он покачал головой и сказал:" Ну, расформировали часть, но кто-то ж где-то есть. Вот и нашел бы свидетеля."
Николай похолодел. Как ему раньше за эти долгие двенадцать лет такое в голову не приходило? Когда прощались, ему все дали адреса, приглашали в гости, жить, работать но он считал, что едет домой и это все ему не надо. Теперь все выглядело огромной глупостью. Свидетели! Десятки и десятки свидетелей. Он выбрал двух: старшину Санченко, Александра Сергееча, из-за имени отчества его звали Пушкиным, и сержанта Митю Павлова. Они по старым пожелтевшим бумажкам, чудом сохранившимся среди документов, жили недалеко от Киева в г. Фастове.
Николай ехал в переполненном  трамвайном вагоне, смотрел на ребят и девушек студентов и студенток и его одолевали невеселые мысли. Ему почти тридцать. Ни образования, ни специальности, ни семьи, ни друзей. Ну, нельзя же всерьёз считать бригаду пропойц друзьями. Он думал о дяде Иване его стерве жене, о дяде Сергее, и обида переполняла его сердце. С другой стороны он понимал всю трагедию семьи: шестнадцать человек на три комнаты. Но обида была даже не в этом, а в том, что не поверили, высмеяли и выгнали. Трамвай с визгом разворачивался на вокзальной площади. Май только начинался и было холодно и сыро.  Николай прошел через вокзальную площадь на пригородный вокза. До фастовской электрички оставалось двадцать минут. Напряжение нарастало. Как там его встретят ребята? Узнают ли? Он усмехнулся, могут и не узнать. А если их нет, выехали. Жаль, что он не подготовил запасной вариант.
      Ему досталось место в углу и, когда поезд тронулся, он тут же уснул. Мимо проносились киевские пригороды, веселые домики, сосновые посадки, пионерские лагеря и дома отдыха. Зеленая, зеленая Украина.
    Он проснулся от того, что его трясли за плечо.
"Вставай, хлопчэ, прыихалы!"         
"Это что, Фастов?"
"Авжэж, то ж Фастов!"
Николай вышел из вагона на холодный, слякотный вокзал. Где-то тут должна была быть автобусная остановка. Он нашел разбитый столбик на котором косо на веревке висело объявление: "Граждане пассажиры! В связи с ремонтом моста через речку Уняву автобусы временно не ходят!" Николай подошел к кассе и показал бумажку с адресом кассирше. Выяснилось, что идти не далеко и через примерно час он стоял у калитки чистенького домика, двор которого сплошь зарос зеленью.
Он постучал в калитку. Голос из дома крикнул: " Заходьтэ, видчынэно!" К нему навстречу вышел человек, в котором он в темноте наступающего вечера с трудом узнал Александра. Постарел, постарел!
"Вы до кого - спросил Александр и вдруг узнал- Мыкола, хиба ж цэ ты!? " Они тискали друг друга, хлопали по спине и горячие слёзы текли по их щекам. "Заходь, заходь, знайомся, цэ моя жинка, Вира! Я як прыйшов з фронту, на другый дэнь выришив ожэнытысь. -продолжал он- пишов на жабу, танць площадку так звалы, пидхожу до нэи -он кивнул в сторону жены- тай кажу, выходь за мэнэ, а то иншу визьму. Так и жывэмо. Ну, розказуй, як там в тэбэ?"
Когда Николай кончил повествование, Санченко подозвал сынишку и сказал: "Давай Васыль, бижы до дядькы Дмытра, хай прыходыть"
      Когда на следующий день они, трое, увешанные орденами, как ёлка игрушками, вошли к Таруте, тот понял, что случилось несчастье. У него закружилась голова, сжало спазмом дыхание и по ноге потекла горячая струя.
" Вы..вы..вы кто? Кто вас впустил?"
"Я тебе щас покажу, тыловая крыса, кто меня впустил!" сказал Санченко.
"Вы по поводу товарища Григорьева? Так все решено, мы получили подтверждение из МО и у него все в порядке. Комната в общежитии, и он да, фронтовик" Он отчаянно врал. Ему были известны многочисленные случаи, когда фронтовики распралялись со своими жертвами без суда и следствия. Он знал, что у них у всех есть оружие с фронта.
"Садитесь, присаживайтесь, сейчас Маечка чай организует!" Уже сидя за столом Санченко веско сказал:" Нэ займайтэ Миколу, вин гэрой!"
И он рассказал, как мальчишкой Николай уходил в тыл врага, находил вражеские позиции, ночью фонариком, днем с помощью бумаги на нитке давал целеуказания самолётам для бомбометания.
Уехали Колины однополчане и все осталося, как было. Но они возвращались. Таруту сняли, Грыця взяли на поруки, хотя никакой вины за ним не нашли, комнату Николаю дали и он выучился сначала на водителя автокара, а затем на шофёра.
Но настоящая слава к нему пришла, когда его разыскал Смирнов и вывел на телевидение. Ему предоставили двухкомнатную квартиру и отправили учиться в техникум. Но он так и остался водителем и холостяком.
Люди! Не должны дети воевать, дети должны учиться!