Ur-Fascism

     Когда ныне усопшая, к великому сожалению, русская ультраправая публицистка и переводчица Виктория Ванюшкина, благодаря которой русский читатель приобщился к сокровищнице западной ультраконсервативной политической мысли, сказала, что фашизм – это, прежде всего, «пугало» для всякого рода «цивилизованных людей», то она была совершенно права. У всех на устах (а дотоле и в сознании) всплывают мрачные образы истощенных голодом заключенных Бухенвальда (или крематории Аушвица, кому как по душе) и прочего рода околесной небылицы, старательно внушенной изначально большевистской, а затем и либерально-демократической пропагандой. Образы эти становятся достоянием генетической памяти целой нации, не могущей изыскать для себя уже на протяжении как нескольких десятилетий спасительной панацеи для исправления своего бедственного положения. Кремлевский пропагандист Кургинян на редкость (для самого же себя) оказался прав, высказав тонкие в своей глубокой (им самим не сознаваемой) проницательности слова: «Что такое фашизм? Это не «Зиг хайль!» Это не «лагеря смерти». Не агрессивная военная машина. Это нечто другое». Как сказала бы уже упомянутая выше Ванюшкина – это Иной путь.
     Фашизм очень сложен для обсуждения, как объект ретроспективного на него взгляда. Тут же начинается сутолочная волокита вокруг аутентичности его авторства, как политического течения (одни по невежеству своему хотят присвоить лавр первенства ефрейтору Гитлеру, иные, по своей излишней образованности, норовят «исправить допускаемую ошибку», вступаясь за «несправедливо обиженного» Муссолини, бывшего некогда в свое время социалистом, но решившего однажды, с присущей ему склонностью к театральной позе, плюнуть им в морду). Вся эта смешная возня вокруг бесконечного упоминания об этимологии слова «фашизм», произошедшего от «фасции», имеющей самое отдаленное касательство к Германии (равно, как и свастика, впрочем, но это отдельный разговор), попросту начинает надоедать. Все это напоминает спор о буквах, взамен вынужденно необходимого и насущного вникания в суть произносимого слова. Скажем так: адвокаты исторического фашизма, излишне переусердствовав, допустили непростительную ошибку в разграничении и размежевании друг от друга итальянских фаши и германских наци. Факт есть факт: именно Бенито Муссолини исторически первым подал пример организации движения, впоследствии тотально охватившего собою континентальную европейскую ойкумену. Что же касается фашистского пантеона, то он включает в себя и не менее легендарные (я бы даже сказал, мифические) имена немца Адольфа Гитлера, бельгийца Леона Дегреля, испанца Хосе Антонио Примо де Ривера, румына Корнелиу Зеля Кодряну. Все они неотъемлемо принадлежат мифу фашизма, составляющему часть уже не истории, не все снимающей следом за собою безжалостной косе времени, но Вечности. Что проще: отмежевавшись от понимания «фашизма», как устоявшегося в сознании большинства уничижительного клише, приобщить ему значение собирательного наименования ультраконсервативного пан-европейского движения межвоенного периода прошлого столетия, либо же акцентироваться на дроблении единого сущностного на множественное феноменальное?
     На удивление, Кургинян проникает достаточно глубоко в основания фашизма, находя в нем, равно как и в коммунизме, метафизическое измерение (только, естественно, последний имеет для него значение положительного полюса, между тем как фашизм, разумеется, - отрицательного). Те, кто находит в фашизме лишь стремление разрешить «расовый» или «еврейский вопрос», заявляет Кургинян, принципиально в нем ничего не понимают. Как далее поясняет упа-гуру официозного «красно-коричневого» (основательнее будет сказать, «розового» - «бело-красного», ну или «красно-белого») дискурса, фашизм в своих корнях питался реставрационистскими мечтаниями немецкого романтизма о «благословенном Средневековье», более выгодно выглядящем перед лицом «омерзительного настоящего». Но поскольку откровенная реставрация старины принципиально невозможна, то необходимо модифицировать Средневековье «так, чтобы оно заработало». Отсюда, поясняет далее нам раскрывающий глаза на метафизическую подоплеку фашизма Кургинян, проистекает идеологема Консервативной революции (или, иначе выражаясь, реакционного модернизма). Пассивный и предельно выдохнувшийся со времен первого свержения Бурбонов во Франции консерватизм необходимо взбодрить дуновением новой жизненной силы, представленной, как ни странно, идущим супротив и в пику современности модернизмом. На рубеже XIX – XXстолетий это интеллектуально-эстетическое течение, ассоциирующееся, прежде всего, с утонченной эстетизацией упадка и восторженностью им (что свойственно также пришедшему ему на смену постмодернизму), было настолько всеохватным, что стало настоящим властителем дум среди нонконформистских интеллектуалов той поры. Впрочем, здесь следует отметить, что модернизм не всегда и не во всем совпадал с крайне правой политической ориентацией (достаточно вспомнить представителей таких ответвлений авангардизма, как футуризм, дадаизм, сюрреализм, кубизм), но достаточно упоминания имени одного только барона Юлиуса Эволы, некогда представлявшего дадаистическое движение, чтобы убедиться в том, что модернизм мог служить общей точкой соприкосновения для всех несогласных. Модернизм постулирует, наряду с крайней разочарованностью в действительности, вынесение современности крайне пессимистического вердикта. Там, где замшелый консерватор проливает реки слез над тающей пред его взором стариной, модернист с безжалостностью подтачивает ее извне (либо изнутри, в зависимости от сложившейся в обществе ситуации). Реакционный же модернист, помимо всего прочего, созидает некогда опрокинутые современностью иерархические ценности благородного, высшего, божественного духа заново, как будто бы их вовсе и не было прежде, стремясь, во что бы то ни стало, удержать порочное колесо времени и не допустить впредь всеобъемлющего роста вширь и вглубь профанации и дезинтеграции. Фашизм был насквозь пронизан и пропитан духом модернизма, антагонистически выступавшего по отношению к миру модерна, как с левого, так и с правого фланга.
     Отсюда распространенное заблуждение, касающееся отождествления фашизма и марксистского социализма по их природе – дескать, как фашистские, так и коммунистические режимы были тоталитарными, основывались на подавлении личности, апеллировали популистским образом к массе и зиждились на культе «мудрого вождя», а потому принципиальная между ними разница только в дискурсе и атрибутике. По этому поводу Ванюшкина справедливо замечала, что подобного рода суждения проистекают единственно от неимения метафизического чутья – умения различать между собою сущностное и действительное. В самом же деле, действительное сходство фашизма и коммунизма не отменяет их сущностного между собою различия, породившего неизбежное военно-политическое столкновение между ними, в ходе которого западные демократии стали пускай и ситуационными, но союзниками тоталитарного сталинского СССР в подавлении «гидры фашизма» в Европе. Да, действительно, тоталитаризм, с характерными для него партикулярным вождизмом, плебейским популизмом и явно эгалитарными, социалистическими замашками, есть наиболее слабое место в исторической репрезентации фашизма. Недаром барон Эвола, гордый аристократ, надменно презиравший все пролетарско-плебейское и неаристократическое, в ответ на предложение Муссолини стать главным редактором одного из авторитетных фашистских издательств, ласково отказал ему словами: «Но я же не фашист, дуче». Тот же Эвола в работе, изданной уже после разгрома стран Оси под названием «Фашизм: критика справа», возмущенно пишет о факте вынужденной необходимости подчиненных нацистской трудовой повинности немецких девушек благородного происхождения работать вместе с девицами неаристократического состояния. Впрочем, там же, барон разграничивает меж собою историческую репрезентацию фашизма со множественными, истории, как таковой, присущими мелкими недостатками и глубокими изъянами и те положительные основания, на которых зиждился фашизм вообще. Юлиус Эвола впервые громче всех донес до внимания всего мира следующий посыл своей политической мысли: фашизм был слишком плебейским, чтобы именоваться фашизмом; консерватизм оказался не слишком революционным, чтобы именоваться консерватизмом. Именно Эвола, но не его соплеменник Умберто Эко, автор одноименной моему эссе статьи, заложил как теоретические, так и метафизические основания Сверх-фашизма– Вечного фашизма. Вечный фашизм - это то, что, реанимируя и фиксируя архетипически взятые положительные основания фашизма исторического, преодолевает и снимает все метафизически чуждые ему, негативные наслоения инородного толка.
     Впрочем, наслоения эти генезисом своим имели не развитие фашистского движения в русле модернизма, но предопределившие его исторически-временные условия. Так, если XVIII столетие еще можно с крайней натяжкой наименовать «веком аристократии», то последующее XIX столетие однозначно было «веком буржуазии», в то время как XX столетие – «веком масс». Стихийно недовольные своим бедственным положением массы доверчиво прислушиваются к ушлым и проворным агитаторам от социализма, углубляющим разжиганием «классовой войны» бездну, некогда заведомо созданную международной плутократией. В этот период времени в Европу является фашизм, отбрасывающий за ненадобностью никчемные и недееспособные либеральные демократии (Италия и Германия), приостанавливая наступление «красной волны» использованием аналогичных социал-большевистским агитационно-пропагандистских приемов. Массы того периода времени еще не представляли собою атрофированное паразитическим воздействием масс-медиа аморфное антропоидное стадо, явив собою в ту роковую эпоху коллективную историческую личность, перехватившую на свою сторону стратегическую инициативу по определению своей судьбы. Печальный опыт стонущей под кумачом, серпом и молотом многострадальной России убедил бдительного европейца в невозможности адаптации на европейскую почву коммунистического эксперимента, рецептуры которого столь ухищренным и иносказательным образом были обрисованы евреем Карлом Марксом. Рьяный советчик Кургинян находит в советско-германской войне 1941-1945 гг. метафизическую схватку полярно противоположных друг другу идеалов, и он прав. Историческое назначение фашизма, не взирая на отдельные аспекты во множественном числе проявивших себя его промахов, состояло как раз таки в деятельном противодействии негативным тенденциям современности, обращении вспять колеса времени в пору приближения вплотную замыкания конца цикла. Человек массы на тот период времени был единственным игроком, которого следовало переманить на свою сторону до тех пор, пока бы он не сделался игрушкой в руках социал-большевистских манипуляторов. Именно отсюда демагогическое наименование германского фашизма – «национал-социализм», - столь ожесточенно осмеянное и обруганное советским агитпропом, не допускавшим наряду с истинным, интернациональным социализмом, никакого иного (ввиду чего и последовало негативистское отождествление итальянского фашизма и германского нацизма, которое, впрочем, правомерно, если осуществляется в положительном ключе). Именно отсюда это бросающееся в глаза феноменальное сходство метафизически противоборствующих между собою систем мироощущения и миросозерцания – фашистского, как зияющего сакральным присутствием трансцендентного божественного Космоса, и коммунистического, как все профанирующего и нивелирующего на своем пути демонического Хаоса.
     Меняются времена – меняются и обстоятельства. Фашизм, равно как и коммунизм, оказался на свалке истории, и обе эти идеологии (точнее, системы миросозерцания, как только что выше было указано) уступили место либерализму, как главенствующей мировой парадигме. Обласкавшая зомбированного масс-медиа инертного массового потребителя «нежной диктатурой потребления», она взялась за широкую эксплуатацию карательного инструментария тоталитаризма под предлогом противодействия «глобальной террористической угрозе». Что на «гнилом Западе», что в «высокодуховной России» - ситуация с властью и человеком приблизительно одинаковая, с тою лишь разницей, что «там», «за бугорком» далеко уже неласковый «демократический» тоталитаризм Системы действует под ширмой «безродного космополитизма», в то время как у нас все обставлено под специфически русским колоритом квази-националистического партикуляризма. Для них обоих (усиленно, до изнеможения «противоборствующих» друг с другом) враг номер один представлен возрождающимся Исламом, имеющим в себе великий потенциал (но до сих пор, несмотря на все увещевания масс-медиа и официозных конспирологов, не раскрывшим его) сопротивления пост-современности вплоть до разрушения «нового Вавилона», создаваемого Системой. На сегодняшний день могущий заявить о себе с большой буквы исламский джихадизм является ударным отрядом пост-фашизма на еще сопротивляющемся «актуальным тенденциям» Востоке. 
     Что же сверх-фашизм? Стоит ли ожидать его явления? Неужто исламские ваххабиты не привнесут дуновения новой жизни в закупорившиеся поры предуготовленного к уходу в небытие Запада (вместе с «Матерью-Россией»)? Начавшееся столетие достойно того, чтобы быть названным «веком отбросов». Всевозможные маргиналы – люмпены, футбольные фанаты, неформалы (как-то, антифа, WP-скинхеды), гомосексуалисты, наркоманы – все они сплавлены в неразрывный монолит неделимого полюса противостояния Системе. Взамен четкой идейной убежденности здесь есть нешуточная титаническая, из самых глубин ада взбирающаяся ненависть к обделившему их постиндустриальному потребительскому обществу. Если пользоваться методологией Тойнби, то выходит так, что «внешний пролетариат» (исламские ваххабиты) побудит к действию «внутренний пролетариат» (аутсайдеров, «отбросов», отщепенцев), в результате чего демоническая энергия оказываемого ими сопротивления Системе, вкупе с нашествием «варваров с Востока» сокрушит приговоренный к падению Западный мир, подобно поздней Римской Империи. Когда же пробьет час сверх-фашизма, если он вообще когда-либо проявит себя? Толпы рассвирепевших от ненависти нелюдей, оседлав Систему и опрокинув ее в нешуточной схватке, могут оставить после себя только развалины, мерзость запустения, прежде того истребив друг друга в ходе междоусобиц. Не следует недооценивать могущество Системы: Ислам силен для оказания ей надлежащего отпора и пробития в ней бреши, но одолеть ее через проникновение в Европу ваххабитам все же не удастся, однако фактор исламского возрождения является на сегодняшний день одним из наиболее определяющих и упускать его из виду опрометчиво и преступно. Может быть, именно тогда на-ступит пора новой аристократии, новой породе кшатриев посреди руин разрушенного до основания пост-современного мира созидать заново царство абсолютного добра? Какую роль Вечный фашизм сыграет в дерзко предположенном мною сценарии недалекого будущего? Явит ли он себя затем, чтобы отомстить за своего великого предшественника, или же так и останется долженствующей быть отвлеченной грезой революционных романтиков, наличествующей в период их юношеского одержания?..