Глава 56

Де Мельере был человеком военным, и мыслил соответственно, но, кроме этого, он был человеком честным. Как он полагал, д’Артаньян оказал ему любезность, потому что из-за скромности своего положения не мог сам воспользоваться удобным случаем заслужить похвалу от короля, но любезность остается любезностью и де Мельере считал себя должником капитана. Что касается хозяев Ла Фера, то сразу же по приезде герцог собирался поставить их в известность о том, как обернулся случай – это было бы честно.
Он так и сделал и услышал от Рауля:
- Как Вам будет угодно, милостивый государь.
Холодность и враждебность тона оскорбили де Мельере, и он надолго оставил попытки наладить неформальное общение. Однако оставить сам Ла Фер он не мог. Не ограниченный королевскими желаниями и указаниями, виконт де Бражелон строил то, что считал нужным, и у де Мельере руки тряслись от желания поучаствовать. У него перед носом «играли» в ту игру, которая нравилась ему до колик, и каждое действие виконта вызывало у герцога одобрение и стоны зависти: «Да, да… И расширить арсенал, и перестроить бывший капуцинский монастырь… А эти старые укрепления еще очень даже сгодятся, кое-что переделать… Вот тот бастион за рекой… Да, именно так! …О, этот славный маленький пороховой склад!».
Для де Мельере Ла Фер стал чем-то вроде кухни для дворового кота: он с тоской и надеждой взирает на открытую дверь, но повар, увы, никак не уходит.
Герцог был уверен, что рано или поздно, в том или ином виде, все это достанется королевской армии. Он мог сделать так, чтоб это случилось рано, но не хотел, потому что тогда хозяином станет Людовик, и придется на каждом шагу давать отчет. Король знал, что работы ведутся, но подробностей пока не спрашивал, чему де Мельере был рад.
Дело было не только в том, что герцогу не хотелось отбирать у Бражелона укрепления и арсенал Ла Фера лишь для того, чтобы сразу же отдать Людовику. У него была одна идея, мечта, из тех, что таят в глубине сердца, почти не веря в осуществление, но все же надеясь. И вот неожиданно перед герцогом появилась такая возможность, и он понимал, что никогда не простит себе, если не сделает все, чтоб этот шанс использовать.
Пока виконт де Бражелон волен распоряжаться в Ла Фере как заблагорассудится, он может устраивать что угодно и где угодно. И если де Мельере сумеет заинтересовать виконта своей идеей…
Сложность была в том, чтобы, во-первых, стать для виконта не чужим человеком, а, во-вторых, испробовать свою идею до того, как придется делиться с королем.
Герцог де Мазарини хотел сначала сам «поиграть в свою игру».
Ему стоило трудов и времени стать вхожим в дом графа де Ла Фер и виконта де Бражелон. Другом он не стал, но его принимали достаточно приязненно. Герцог не был охоч до сплетен, ему была безразлична личная жизнь виконта и его семейные обстоятельства, но в сфере профессиональных интересов они с Бражелоном сходились, и де Мельере нашел в нем если не заинтересованного, то, по крайней мере, понимающего слушателя.
Со временем герцог добрался и до своей идеи, которой всячески старался соблазнить виконта. Речь шла о профессиональной подготовке военных в специальных учебных заведениях.
- Мы вынуждены сами обучать своих сыновей, – горячился де Мельере. – Великому Конде пришлось начинать наугад, командуя отрядами крестьян и полевых работников! Это ли не надругательство над военным талантом! Даже долгополые давно додумались открыть свои семинарии, где растят попов, как горох на грядках. А мы, мы – военные? Однако надо мной смеются, не слушают, говорят, что я свихнулся на этой идее. Но ведь за ней будущее! Наваррские коллежи, танцы, выездка – сколько можно трясти кружевами на поле битвы? Подумайте, виконт, собственная школа, скажем, артиллерийская? А? Это не рассусоливание про античные битвы, а практика! Практика, черт забирай! И не на собственной шкуре, в сражении, когда из «обучающихся» останется в живых, дай Бог, половина. Эти-то научатся, да наука дорого выходит. А в школе их выучат лучшие учителя, да без ненужных глупостей, на которые только время тратится. Ну и дураков сразу можно будет выгнать взашей. Вот Вы, виконт, напрасно вежливо улыбаетесь и советуете мне попробовать фаршированной индейки. Вы меня с толку не собьете, а подумать тут есть над чем. Подумайте!
Герцогу было скучно в парижских гостиных, там никого не интересовали вопросы какая пороховая мельница предпочтительнее – водная или ветряная, какие преимущества дает орудию зарядный картуз и как предохранить склады от взрывов по неосторожности.
Приезжая в Ла Фер де Мельере расцветал, и его сонные глаза приобретали мечтательное выражение.
Обо всем этом Атос рассказывал д’Артаньяну, когда они стояли у окна галереи в замке Ла Фер и из-за слегка откинутой портьеры наблюдали за тем, что происходило во дворе.
- А что Рауль?
- Он делает то, что умеет делать хорошо.
- А в остальном?
Атос не ответил и вздохнул.
- Дорогой Атос, но Вы же можете как-то на это повлиять?
- Я до конца останусь предан тому, во что верю сам. Короли, страны, их будущее – я не могу знать его и, тем более, не тешу себя мыслями, что мои действия оказывают какое-то влияние. В молодости мы всегда знали, что единственное, за что можем отвечать – только за себя самих, свои действия, свои чувства. Стоило прожить жизнь, чтобы вернуться к тому же выводу. Но сейчас это дает спокойствие моей душе. Не знаю, понимаете ли Вы меня. Я больше ничего и ниоткуда не жду. Просто живу.
Друзья молча продолжали смотреть в окно, за которым возле карет суетились люди. Это был королевский двор, едва поспевавший за своим стремительным сюзереном. Накануне, в Компьени, когда Луи уже видел десятый сон, в город все еще продолжали прибывать отставшие придворные. В Ла Фере король не собирался задерживаться надолго, так что господам и дамам почти не удалось перевести дух.
Д’Артаньян, со своей стороны, подготовился, как следует, выдвинув на передний край герцога де Мазарини и предупредив его, чтоб не вздумал упоминать хозяев Ла Фера, потому что королю можно оказывать услуги, но нельзя с ним торговаться. Де Мельере сказал, что прекрасно все понимает, и не желает подложить свинью виконту де Бражелон: не приведи Господь, король подумает, что все, что сделано в Ла Фере, делалось с целью получить награду. Де Мельере клятвенно заверил гасконца, что никакие имена и ничьи заслуги не будут упомянуты до той минуты, когда Людовик сам пожелает воздать должное за труды, а труды еще нужно закончить. К тому же, де Мельере опасался подобной участи и для себя, зная, что со времен Фуке Луи очень чувствителен в этих вопросах и даже оказывая ему услуги нужно быть крайне осторожным.
Поэтому герцог сосредоточился исключительно на самом деле, до поры до времени оставляя в тени тех, кто создавал все эти арсеналы, склады и укрепления. Луи, закончив осмотр, ничего не спросил, но улыбнулся и кивнул. Он выглядел заинтересованным и воодушевленный де Мельере потащил короля дальше – за реку, где уже наполовину была построена пороховая мельница и заложен фундамент будущего склада для железа, олова, меди и угля, словом, всего, что могло понадобиться для изготовления пороха и зарядов.
Замок остался в стороне.
Те из придворных, кто рассчитывал на привал и отдых, теперь томились возле карет во дворе замка. Во главе этой вереницы, заполнившей улицы городка, окружившего замок, стояла самая великолепная карета. Возле нее поставили походный столик, сервированный неуместно роскошной для полевых условий посудой. За столиком, с нарочитой медлительностью, завтракала молодая и очень красивая дама. У нее был восхитительно свежий цвет лица, густые блестящие волосы, ослепительно белые плечи и умопомрачительная фигура. Один взгляд на эту брюнетку бодрил, как хороший глоток арманьяка.
Придворные то и дело нетерпеливо высовывали головы из окон карет, с досадой закатывали глаза, дамы трясли веерами, но никто не смел сдвинуться с места и выехать прежде темноволосой красавицы.
- Вы не пустили их в замок? – презрительно дернул уголком рта Атос.
- Шутите? Нет, конечно. Король не рассчитывал тут останавливаться, а с этими де Мельере даже разговаривать не стал. Пустить к Вам в дом кого-либо без Вашего разрешения? Король – другое дело, но эти! Не волнуйтесь, они все сейчас уедут.
- А Вы, мой дорогой?
- Де Мельере обещал мне не менее двух свободных часов, так что я буду иметь удовольствие разделить с Вами трапезу, если Вы не возражаете.
- Я надеялся на это. Нам уже готовят.
Д’Артаньян со смехом кивнул в сторону окна:
- Приглашать не будете?
- Я у себя дома, и волен держать дверь закрытой перед теми, кого не звал.
- Рауль приедет?
- Я сделал, как Вы советовали – он будет попозже, чтоб никого не встретить. Вам точно не повредит задержка?
- Атос, я не виделся с Вами добрых пять лет, и Вы думаете, меня волнует какая-то задержка? Я надеюсь, что успею переслушать все Ваши новости. Сколько уже Вашему старшему внуку?
- Месяц как исполнилось четыре.
- Невероятно!
Друзья больше не обращали внимания на то, что происходило за окном, а то, что происходило, было предсказуемо. Возле темноволосой дамы уже топтался молодой человек лакейского вида и что-то тревожно шептал ей. Она еще сохраняла безмятежную улыбку, но драгоценную посуду уже торопливо рассовывали по кофрам, а кучер лез на козлы. Через несколько минут все эти кареты, набитые кружевами, перьями, глупостью и тщеславием, помчались догонять своего короля, который никогда никого не ждал.
- Как жаль, дорогой д’Артаньян, что Вы не сможете в этот раз приехать в Пьерфон.
- Вы же понимаете, Атос, де Мельере может из признательности ко мне два-три часа колесить по окрестностям, но он будет в серьезном затруднении, если придется объяснять, зачем мне понадобилось на два-три дня исчезнуть, да еще в направлении прямо противоположном тому, куда едет король.
- Во Фландрию?
Капитан кивнул.
- Значит, эта кампания всерьез и надолго?
- Полагаю, что да. Я не скоро покину эти места, и мы еще увидимся, обещаю. Господи, Атос, что это за грохот? Поглядите, ну и колымага! – Д’Артаньян отодвинул портьеру, чтоб было лучше видно. – Что там намалевано на дверце? Похоже на герб Компьени.
- Это может быть кто-то из членов магистрата.
- Запоздалые подношения для короля? – насмешливо фыркнул д’Артаньян. – Ничего, я приму. Эти чиновники так забавны в своем рвении.
Насмешки гасконца по поводу кареты были понятны – это было старое, громоздкое сооружение, больше походившее на дом, по недоразумению поставленный на колеса. Лошади тащили ее из последних сил, и едва повод ослаб, тут же стали, как вкопанные.
Кучер открыл дверцу. Выходившая из кареты женщина споткнулась, но кучер не подал руки, словно не решаясь на подобную смелость. Дама была вынуждена ухватиться за дверцу, чтоб не упасть.
Дверцы в карете были без стекол, поэтому второй пассажир изловчился открыть себе сам  и уже спешил женщине на помощь:
- Ваша светлость! Вот моя рука, обопритесь. Уйди, болван!
Женщина двигалась тяжело, неуклюже, как корабль, который пытается сойти с мели. Накидка, судорожно стянутая на груди, не могла скрыть раздавшейся талии. Бесформенную фигуру дополняло отекшее лицо и набрякшие веки. Это больше не была девушка, расцветающая ожиданием, эту женщину уже тяготило будущее материнство.
Бледная и задыхающаяся, она с какой-то отчаянной решимостью направилась к входу в замок. У нее не хватило сил стучать, и сопровождавший ее мужчина услужливо забарабанил в дверь:
- Откройте! Откройте Ее светлости герцогине де Лавальер!
- Позовите короля!
Д’Артаньян тихо выругался и искоса глянул на Атоса. Граф улыбнулся нехорошей улыбкой и щелкнул пальцами слуге. Тот кинулся открывать.
Перед герцогиней стояли два человека, но она смотрела только на д’Артаньяна, отгородившись этим взглядом от всех.
- Господин капитан? Мне необходимо видеть Его величество.
- Немедленно, я полагаю?
Она надменно кивнула, стараясь не отводить глаз.
- Вас ввели в заблуждение, мадам, Его величества здесь нет.
Луиза де Лавальер резко побледнела, над верхней губой выступил пот.
- Его нет?
Д’Артаньян медленно покачал головой.
- Вы не поняли, я желаю, чтоб ему немедленно сказали, что я здесь. Вы слышите? Сообщите ему.
- Мадам, боюсь, это Вы не понимаете. Его здесь не было, нет, и не будет. Я не могу исполнить Вашего желания, при всем моем уважении, – капитан слегка поклонился.
- Тогда мне нужна карета!
- Ваша светлость, – обиженно встрял городской чиновник. – Я предоставил в Ваше распоряжение свою собственную.
Д’Артаньян прибегнул к испытанному способу спрятать улыбку – он старательно расправил усы.
- Мадам, это трудно. Придется посылать по окрестным имениям, а это займет время до вечера.
- Достаньте здесь.
- В Ла Фере карет нет, тут ездят верхом.
Луиза собрала все свои силы, и первый раз за весь разговор посмотрела в лицо Атосу.
- Вы что-то сказали?
- У нас нет кареты. Что Вам еще угодно?
Теперь Атос и Луиза смотрели друг на друга, и даже чиновник затих и отступил назад.
- Что Вам еще угодно от нас? – чуть понизив голос, повторил Атос.
Луиза пыталась сохранить надменный вид, но ее глаза сами собой стали наполняться слезами.
- Идите с Богом, – отстраненно сказал Атос.
Герцогиня де Лавальер еще плотнее закуталась в свою накидку и, не замечая протянутой для поддержки руки чиновника, пошла к карете.
- Атос, – встревожено шепнул д’Артаньян, коснувшись руки друга. Атос повернул голову и тоже увидел Рауля. Виконт шел через двор, ведя в поводу прихрамывающего коня. Заметив Луизу, Рауль остановился.
- Я отвезу ее в Компьень, а там придумаю что-нибудь, – д’Артаньян пожал руку Атосу и быстро пошел за герцогиней де Лавальер.
Луиза брела, ничего не видя сквозь слезы. Капитан усадил ее, и карета, скрипя и раскачиваясь, повернула назад – в Компьень.
- Подкова плохо держится… Я поздно заметил, – слегка запинаясь, сказал Рауль.
Он подошел к отцу, бессознательно проводив взглядом коня, которого увел конюх.
- О нем позаботятся. Виконт?
- Да, – Рауль все так же бессознательно кивнул и провел рукой по лицу.
- Идемте в дом, Рауль.
Виконт на несколько мгновений прикрыл глаза, потом широко открыл их, как делают, желая прояснить зрение.
- Это была она?
- Рауль, идемте.
- Она? Вот эта… эта…
- Да, эта измученная, беременная, брошенная – герцогиня де Лавальер. Д’Артаньян позаботится о ней.
- Герцогиня?
- Это награда. Или плата. Это был ее выбор.
Виконт снова закрыл лицо рукой. Атос положил руку ему на плечо:
- Рауль, не надо вспоминать, какой она была. Это уже другая женщина. Вы ее не знаете.
- Я люблю ее. 
- Рауль, – беззвучно прошептал Атос.
- Я всегда буду любить ее. Отец, скажите, как это возможно? Я едва узнал ее, но мое сердце замерло раньше, чем я понял кто это. Мое чувство к ней больше той жалости, что она сейчас вызывает, больше презрения, что я когда-то испытывал. Оно больше всех былых надежд, мечтаний и стремлений. Я только сейчас почувствовал, что я ее люблю, а мои прежние желания так мелочны, так эгоистичны. Отец, я, наверное, сошел с ума, но я… желаю ей счастья. Всем сердцем и всей душой. Пусть она любит и будет любима.
Атос почти со страхом смотрел на сына, но лицо Рауля, хоть и бледное, было спокойно, а глаза стали светлыми, до прозрачности.
- Я счастлив, что люблю ее. Раньше я не знал, какое это чувство.
Рауль обратил нежный и ласковый взгляд на отца и с какой-то жадностью стал вглядываться в его лицо:
- Не знал, не понимал… Как же Вы любите меня! Вы простите мне?
- Рауль, Вы действительно сошли с ума, – задыхаясь, пробормотал Атос.
- Отец, – улыбнулся Рауль, – я все равно скажу Вам, что люблю Вас, а потом можете напомнить мне, что я мужчина и дворянин.



Художник – Стелла Мосонжник. Иллюстрация размещена с ее разрешения.