Жестокий мир 2050

"Твой день закончен на взводе курка,
Ты на прицеле у точной зари.
Ты свой стакан осушил в два глотка,
О том что будет - не говори..."
© Ольга (Jam) Волоцкая.




       По большей части в своей жизни, я бодрствую. В том мире, в который превратилась некогда цветущая, прогрессирующая человеческая цивилизация, сон – слишком вреден для здоровья. Смерть от пули, от удара ножа в спину, смерть от свалившегося на голову куска бетона или кирпича, смерть от перелома ноги и внезапной атаки голодных бешеных псов, рыскающих днём и ночью по городу. Это очень немногий список того, чего может случиться, когда ты бодрствуешь. А когда спишь – тебя попросту могут превратить в бесполезный кусок мяса одним ударом арматуры, или одним выстрелом из пистолета.
      Иногда я пытаюсь заснуть. Три-четыре часа – максимум, что я могу себе позволить, даже в своём убежище на окраине города. Оно расположено в покинутом военном бункере, защищено толстыми стенами и надёжной дверью, но вся защита – лишь  только иллюзия. Те, кому надо пройти – всегда пройдут, и заберут всё, что им нужно. Поэтому – в основном забираю я.
      Около четырёх утра я поднимаюсь, вскрываю банку консервов, кипячу на треноге воду. Запасы воды рассчитываю и экономлю так, чтобы хватило на все случаи, в том числе и непредвиденные. Я одеваюсь, спешно завтракаю, и чищу оружие – винтовку м16, пистолет «Глок», и длинный армейский нож. К последнему у меня сложилось особо тёплое отношение – два раза он спас мне жизнь, когда закончились патроны у пистолета, а один раз – когда на меня напало четыре крупных пса, жаждущих мной пообедать.
       Я заканчиваю чистку оружия… Под потолком мигают лампы, иногда покачиваясь от слабого ветра, гуляющего в коридорах. Когда слышу его лёгкий свист, всегда замираю, застываю как статуя, прислушиваясь, не последует ли за этим свистом других звуков. Медленно обвожу взглядом несколько раз своё убежище. Иногда, это быстро помогает успокоиться. Я боюсь ? Нет. Я перестал бояться. Я перестал испытывать чувства страха перед ранениями, смертью, и одиночеством. Меня вполне могли бы назвать психопатом, если бы нашлись такие, кто осмелились высказать мне это в лицо. Они бы получили очередь в голову, и не важно, кем бы они были – психиатрами или министрами. Хоть президентами.
       К счастью, министров больше не существует. Президентов не существует. Нет государств, законов, полиции. Нет клерков, офисов, автозаправок и домов отдыха. Нет борделей, казино, клубов и ресторанов. Здания-то есть до сих пор. Но всё, что было ранее и служило для определённых целей в системе общества – в современном мире лишь - ещё одни объекты для извлечения ресурсов, полезных для выживания. Еды, патронов, запасов воды, тепла, и прочих необходимых вещей.
       Я часто разговариваю сам с собой. Не потому что мне не с кем поговорить – нет, почему же. Просто я – единственный для себя человек, который не пустит пулю в висок при первом же знакомстве или странном разговоре. С теми людьми, что я встречал в городе при своих вылазках – у меня разговоров не было. Вместо слов говорила моя винтовка, иногда – «Глок», чаще – нож. Да, нож. Бесшумная и тихая работа – главный залог сохранения своей жизни. 
       Выбираясь к 6 утра из своего бункера на поверхность, я стою некоторое время, оглядывая затянутые белесым утренним туманом серые улицы, где от дуновений ветерка летает мусор по безжизненным трассам и магистралям. Я смотрю на силуэты застывших автомобилей, словно в гигантском музее, стоящих в ряд посередине дороги. Слушая звуки утра, такие редкие, и своеобразные, я наблюдаю за небом, глядя как пролетают птицы, печальными криками оглашая окрестности. Я долго смотрю на громады зданий, кажущихся вечными памятниками своего былого величия, уходящими ввысь, дерзко целящимися тупыми мёртвыми шпилями и крышами в безразличное серое небо. Они смотрят на меня в ответ, с молчаливым укором за то, что я ещё жив, и не могу разделить с ними вечность. Эти пустые, почерневшие отверстия окон, словно очи многоглазого умершего исполина, вселяют грусть и тоску. Я сижу на развалинах какого-то здания рядом со своим убежищем и чувствую, как ветерок треплет мои волосы, ощущаю его лёгкое, мимолётное касание на своей коже. И улыбаюсь.
      Я отправляюсь в долгий поход, который обычно заканчивается к концу светового дня. В армейских грубых штанах, кожаной куртке и высоких сапогах, я выгляжу довольно угрожающе, с винтовкой наперевес. Иногда, когда меня на улицах видят редкие бродяги, слоняющиеся по городу в поисках провизии, они стремятся очень быстро уйти из зоны видимости. Мне абсолютно наплевать на них, если я не вижу никаких котомок за их спинами, или мешков в руках. В противном случае, работает мой «Глок» с глушителем.
       Я подхожу к убогому, лежащему на земле, бездыханному тощему телу  бродяги, и обыскиваю его, а затем развязываю мешок  и отбираю всё, что может мне понадобиться. Конечно, мне приятно встречать вот таких «халявных» сборщиков. С другой стороны, я выступаю в роли санитара своей территории – чем меньше чужих будет бродить по этим кварталам, тем больше для меня шансов найти что-либо ценное. Я ни разу не задавался вопросом – правильно ли я что-то делаю. Лишь убеждён в том, что раз жив до сих пор – значит мой путь верный.
     Иногда, под ночь и под конец  своих походов, я слышу в темноте и другие звуки – редкие крики, порой звуки выстрелов или крики о помощи. Мысленно я благодарю неизвестных за это – ведь такие сигналы позволяют мне выбрать нужный путь для безопасного возвращения в убежище.
      На момент окончания последней мировой войны с применением биологического оружия, в Берлине осталось примерно триста тысяч выживших. А сейчас, спустя одиннадцать лет, их число сократилось более чем в десять раз, а то и больше.
      Иногда, вечерами, после походов, сидя в своём убежище, я шикую и завариваю себе чёрный чай, добавляя в него ложку сахара. Пью этот прекрасный, любимый напиток, оглядывая всё, что удалось собрать за день. Я рассуждаю – а какой во всём этом есть смысл? Не существует больше фирм и работы, нет предприятий, заводов, денег и экономики. Все те цели, к которым приучило нас стремиться общество, - бессмысленны. Все блага, которые при прежней жизни считались роскошью – валяются сейчас на каждом углу. Вроде того сейфа с золотом, который я обнаружил в одном из банков. Я со смехом покрутил эти слитки в руках, забрал их с собой, а потом вечером сидел на берегу реки и швырял их в воду, словно камешки, наблюдая, как они весело булькают, когда касаются мутной водной глади.
       В такие моменты я подхожу к зеркалу, бережно хранимому мной со старого времени, высокому четырёхугольному зеркалу, обрамлённому дорогой резной багетной рамкой. Сдёргиваю с него чёрное покрывало, и смотрю. Я вижу перед собой массивное небритое, бледное лицо, на котором нет никаких чувств – ни гнева, ни радости, ни боли, ни страсти. Вижу твёрдый, уверенный  взгляд синих глаз из под тяжёлых век. Растрёпанные волосы тёмно-русого цвета, свалявшиеся местами в клоки. Вижу элементы чего-то, что могло зваться когда-то по имени, и иметь высокие цели. 
       -Кто ты? – спрашиваю я зеркало, и оно повторяет за мной мои движения губ.
       -Шакал,  - отвечает оно мне, копируя мои движения.      
       - Правильно, - говорю я в ответ.
Оно улыбается мне жесткой, быстрой улыбкой, похожей на ухмылку, мелькают желтоватые зубы за обветренными, потрескавшимися губами. 
        Я доволен. Я закрываю зеркало материей, и бережно оставляю его в сторону, возвращаюсь назад, и, проверив входы и выходы убежища, отправляюсь ко сну. Мне не надо будильников, чтобы понять, когда мне проснуться. Мир разбудит меня сам.   



        Ещё один день под немой оркестр молчания холодного асфальта и каменных стен. Иду по дороге на бывшей Нойе-Хайлиге штрассе, настолько тихо, чтобы не потревожить свору псов, виденную мной издалека у одного из перекрестков. Сворачиваю направо, прохожу мимо безрадостной картины : самосвал крепко впечатался в легковую машину, и они, слившись в единую груду металла застыли так до скончания времён. Немного усмехаюсь про себя, думая о том, как бы дорожная полиция расследовала это ДТП. Кто погиб, а кто выжил… Теперь уже неважно.
         Рядом с самосвалом, прямо под ним валяется внушительного размера, гаечный ключ. Пригодится. Подхожу, подбираю, засовываю в заплечный мешок. Сойдёт и как оружие, и как инструмент прямого применения.
         Мой интерес привлекает доселе не замеченное мной строение на углу в конце улицы : небольшая пристройка к заведению, бывшего когда-то, рестораном или баром. Подхожу ближе, рассматриваю покосившиеся декоративные каменные колонны, разрушенную черепицу кровли. Ступени ещё внушают доверие, и я аккуратно поднимаюсь наверх, прислушиваясь к звукам. Решаюсь войти внутрь.
         Дверь не поддаётся, она заклинила. Оглядываю улицу с обоих концов, внимательно присматриваюсь к малейшим движениям. Никого. Размахиваюсь и выбиваю ногой дверь, она с грохотом падает, и я захожу внутрь… В полусырое, тёмное провонявшее какими-то скверными запахами, помещение. Смотрю на валяющуюся на полу дверь, гадая, что её так удерживало на месте – ведь она практически висела на одной петле.
         Замечаю странность – изнутри её подпирали стулья и доски. Интересно…
Внезапно слышу шум, доносящийся изнутри бывшего бара. Реакция спасает – мгновенно кидаюсь в сторону, за груду сваленных в углу столиков, достаю «Глок», и замираю. Практически в тот же момент в центре плохоосвещённого помещения появляется мужчина в грязном плаще и в шляпе, настороженно вертит головой туда-сюда, смотрит на упавшую дверь. Он качает головой и подходит к двери, с трудом поднимает её,  и, напрягшись, прислоняет обратно к входу. Незнакомец берёт упавшие стулья и прислоняет их к двери, поднимает длинную доску и подпирает ею дверь, делая упор на тяжелом лежащем на полу, столе.
        Он уже собирается повернуться и направиться восвояси, но чувствует щелчок позади него. Мужчина в ужасе, я буквально слышу, как часто бьётся его сердце, как тяжело он дышит.
        Мой пистолет направлен ему в спину, и он понимает, что за спиной стоит его смерть.
        - Живёшь здесь? – задаю я вопрос.
        - Нет, – с трудом восстанавливая самообладание, отвечает мужчина. – Временно…
        - Что у тебя есть?  - грубо обрываю я его. Мой пистолет упорно тычется ему в спину, и мужчина вздрагивает. – Отвечай.
        - Не могу, не могу сказать… - бормочет незнакомец.
Я удивляюсь про себя, качаю головой.
        - Как тебя зовут? – осмеливается задать он вопрос, и это приводит меня в нервозное состояние.
        - Не пытайся примазаться, ты всё равно труп, – сплёвывая на пол, объясняю я. – Веди к своим пожиткам. Я всё равно обыщу здесь каждый метр, и найду их.
        Он стоит, не шелохнувшись. Что за баран?!...
        - Для начала я прострелю тебе колено, - угрожаю я. – Затем руку. Чтобы ты ещё мог ходить.
        - Я не раскрою тебе ничего, - с раздражением произносит мужчина. Он пытается резко повернуться ко мне, чтобы выбить из рук пистолет, но я, предвидев это, быстро отступаю на шаг назад и стреляю ему в руку.
         Глок плюётся раскалённым свинцом, слышится хлопок через глушитель, и скулёж незнакомца. Скрежеща зубами, он рычит от боли, хватается за руку, и смотрит на меня с ненавистью. Я направляю оружие на его ноги.
        - Я же объяснил тебе, что я сделаю с тобой, - спокойно произношу я. – Показывай сейчас.
        Он неохотно идёт вперёд, постоянно косясь на меня.
        - Иди первым, - подталкиваю я его к двери, ведущей вглубь бара, когда мы пересекаем помещение.
        - Мне нужен свет… - просит он разрешить ему включить фонарь. Я соглашаюсь, говорю, чтобы он не делал глупостей. Мужчина осторожно достаёт из кармана длинный предмет цилиндрической формы и включает. Яркий луч фонаря освещает небольшой коридор, мы проходим его до конца и оказываемся у ещё одной двери.
         - Пришли, – неожиданно, особенно громко произносит он.
         - За ней – твои друзья? – понимая, в чём дело, спрашиваю я незнакомца.
         - Я не могу сказать, - мотает он головой. Я не понимаю его поведения. Возможно, он – сумасшедший, я не исключаю этого. Я подарил множеству людей, тронувшихся рассудком, пулю милосердия, и не жалею об этом.
         - Какого чёрта? – задаю я вопрос. – Тебе плевать на свою жизнь?
         - А тебе – нет? – нервно, почти истерически, смеётся он. – Перед Господом Богом все равны. Ибо власть его вечна во веки веков. Да святится имя Его… - бормочет он монотонным голосом, держась за рубашку, за то место, где люди носят медальоны.
          - Ты вовремя, однако, читаешь молитву, – замечаю я, указывая дулом пистолета на дверь. – Открывай.
         - Ты не убьёшь священника… - произносит мужчина, и разрывает верхнюю часть рубашки. При свете фонаря я замечаю внушительного размера золотой крест с распятием. Мне становится любопытно.
         - Что же ты хочешь от такой жизни? – спрашиваю его я. – Зачем ты живёшь и держишься за неё?
         - Защищаю невинных, - с уверенным взглядом перед дулом пистолета отвечает он. – Служу Господу Богу и сейчас…
        Я понимаю, что столкнулся с фанатиком. Ничего не добьёшься. Вздохнув, я направляю пистолет ему в лицо и стреляю дважды.
       Тело падает на пол, рука ещё держится за крест. Пальцы дёргаются в последней агонии.
         - Теперь, служи, сколько влезет, - резонно отвечаю я. – Вы, наверное, там скоро уже встретитесь. А у меня другие цели.
         Переступая через труп, я подхожу к двери. Что же там ждёт? Я сомневаюсь, что фанатик привёл с собой своих единомышленников. Такие как он  - одиночки. И если бы единомышленники и были, то проверять дверь он бы ходил не один.
        Я рискую. Очень рискую. Снимаю винтовку с плеча, быстро щёлкаю предохранителем и выставляю перед собой. У меня осталось всего два рожка к ней, но я надеюсь, этого хватит. Устанавливаю взятый у трупа, фонарь, на плечо и закрепляю его там. Мне молиться некому. Разве что сырому асфальту да пустым глазницам домов и воде зловонных рек. Поэтому я разбегаюсь и ударяю ногой в дверь, врываясь в неизвестность…
        В полутёмном помещении раздаётся приглушённый визг… и плач. В меня сейчас никто не стреляет, но это не значит, что не будет стрелять впредь.
Хватаю с плеча фонарь, и направляю на то место, откуда слышались стенания. В углу небольшого складского помещения-подсобки жмётся человек, закрывая лицо руками.
         - Выходи оттуда на свет. – командую я. – Живо!
Человек оказывается понятливым, в отличие от фанатика. Фигура в углу медленно поднимается и несмело подходит ближе. Бесцеремонно я свечу ей фонарём в лицо.
          И вижу длинные спутанные светлые волосы, раскрытый рот, насмерть перепуганные глаза. Мой фонарь скользит по фигуре, выхватывая выпирающую из грязных обрывков одежды, полную грудь, босые голые по колено, ноги… Женщина… Я аж присвистываю про себя. Вот так находка…
          - Ты была с ним ? – указываю я автоматом на дверь, где лежит труп. – С тем, что без конца твердил про бога?
          - Пастор Тобиас… - её робкий голос звучит, как дрожащая от напряжения, тетива. – Что… с ним?
          - Мёртв. – отвечаю я. – А ты хитрая. Выбила из меня ответ.
          - Не убивайте меня… - всхлипывает она и подносит руки к сердцу в знак мольбы.
          - Что у вас с собой было? – желая выведать хоть какую-то информацию, спрашиваю я. – Еда, оружие? Вода, патроны, консервы, хоть что-то есть?
          Она быстро качает головой и дикими, испуганными глазами смотрит на меня.
          - Вот хрень, - сплёвываю я на пол. – И что мне с тобой делать? Ты меня видела. Отпустить не могу. Я не знаю, куда ты пойдёшь и кому расскажешь потом про меня. Это моя территория, и тебе здесь не место.
          - Вы убьёте… меня? – её тихий голос напоминает последний вздох. Она отдаёт себе отчёт, что это возможно, её последние минуты.
          Проклятье. Она заставляет меня сомневаться. Я стою, направив фонарь на её лицо, другой рукой держа винтовку. Я не знаю, что делать. Но ошибку совершать я не намерен – отпустить её на волю означает – дать знать всем, что здесь орудует человек с оружием, и неплохо подготовленный. А её расколют, когда поймают. И она расскажет всё, что произошло. Дьявол подери эту бабу. Мой указательный палец ласкает спусковой крючок винтовки. Но я смотрю на женщину и понимаю, что не могу её убить. В голове куча мыслей, борются друг с другом, разум ведёт войну с эмоциями. Я слегка потею от напряжения. Произвольно выбиваю свободными пальцами нервную барабанную дрожь на стволе винтовки.
         - Вот сука, - сдаюсь я, и опускаю автомат.
Женщина падает на колени и закрывает лицо руками, плачет. Нет - не плачет, а рыдает так, будто у неё умерла разом вся родня. Терпеть не могу такую хрень. И к тому же, лишних звуков мне не нужно. На них могут прийти…
         Я подхожу к ней, и рывком поднимаю её с колен. Под моими прикосновениями она сильно вздрагивает, её тело под тонким платьем не лучшего вида, влажное и холодное.
         Она чувствует мою перемену настроения, и её слёзы постепенно утихают. Она почти инстинктивно жмётся ко мне, кладёт мне голову на плечо.
         Я отталкиваю её от себя, и хватаю за руку.
         - Идём отсюда. Чем быстрее тем лучше. – говорю я. Мы проходим через дверь, она замечает труп пастора и сильно вздрагивает.
         - Держи фонарь, - приказываю ей я, и вручаю упомянутый предмет. – Свети на него.
         Она стоит, вжавшись в стену, молча светит на труп, боясь пошелохнуться. Я быстро ощупываю все карманы одежды мертвого пастора, извлекаю металлическую флягу, а также какую-то связку ключей, две свечи, три коробки спичек и початую пачку сигарет. Сразу выкидываю ненужные ключи, остальное сую в заплечный мешок.
         - Вот он, какой был твой пастор - грешник! – вертя перед девкой пачкой сигарет, усмехаюсь я.
         Вставая, подхожу к ней, и, хватая за руку, тащу за собой к выходу. Разблокирую снова дверь, выглядываю аккуратно на улицу. 17.00 дня. Никого нет.
        Мы выходим наружу, и я радуюсь, что, наконец, выбрался на свет. Потому что тут же прижимаю свою находку к стенке, зачесываю ладонью ей волосы назад и разглядываю её теперь уже при нормальном освещении.
        Она, не жива, не мертва, стоит у стены, позволяя мне смотреть на неё сколько влезет. Примерно определяю, что на вид ей около 25 лет. Тонкие, красивые черты лица - изящный нос и подбородок, высокие скулы, красивая шея, большие серые глаза.
       Прелестное создание. Даже заляпанная грязью и в рваной одежде.
        Я поправляю за спиной винтовку, и «Глок» в открытой кобуре у левого бедра, озираюсь по сторонам. Чисто.
        - Пойдём, - говорю я. - Хочешь жить  - не сбавляй шаг.
Она быстро кивает – дважды повторять не надо. Примерно за час-полтора аккуратных перемещений от квартала до квартала известными мне, безопасными путями, добираемся до убежища.
        Мы стоим перед уходящим под землю, входом с массивной дверью. Девчонка смотрит на меня почти непрерывно, словно ожидает, что в любой момент я могу поднять пистолет и всадить ей пулю в лоб. Она понимает, что я за человек. Или догадывается.
         - Вообщем, я подумал тут, и надумал вот что. – говорю ей я. - У тебя есть два выбора. Первый – ты можешь жить в любом из окрестных домов вокруг моей базы, сюда давно уже, много лет никто не заходит. Второй выбор – можешь идти со мной. Но на моей территории – мои законы.
         Она смотрит на меня удивлёнными глазами. Конечно, ведь я теперь не говорю, что пристрелю её на месте. Она не знает что делать. Я пристально смотрю ей в глаза и читаю в них, что она совсем не хочет уходить без еды и воды в заброшенные дома. Я прекрасно знаю, что она там не выживет. Но меня девчонка боится, как огня. Я ломаю её волю.
         Проходят минуты. Она делает робкий шаг ко мне навстречу, затем ещё один, и ещё. Проходит и становится рядом со мной, всё также глядя мне в глаза. В них застыл всё тот же страх, страх неизвестности.
         - Хорошо, - отвечаю я. – Это твой выбор. Первое правило – помнить о средствах безопасности периметра, – добавляю я. Подхожу к большой металлической двери входа и наклоняюсь перед ней в левом углу.
         В метре от двери, от левого угла до правого тянется едва заметная тоненькая стальная проволока. Справа – она закреплена за торчащий из земли штырь, слева – привязана к гранате за чеку. Я аккуратно беру гранату в руки, снимаю проволоку с чеки, сую гранату в карман куртки.
         - Дверь выдержит такой взрыв, а любопытный незнакомец -  нет, - объясняю я девчонке, стоящей позади меня с вытаращенными глазами. – Растяжка всегда будет здесь, когда я куда-то ухожу.
         Справляясь с замками, я открываю дверь и прохожу внутрь, зовя девчонку за собой. По дороге зажигаю свет в коридорах, проверяю лампы и работу генератора. На небольшой подземной базе когда-то стоявшей здесь военной части, было достаточно топлива для работы генератора, тем более, что ничего мощнее лампочки я не использовал. Освещение – это главное.
           Мы проходим в мой жилой отсек, и я только сейчас чувствую, как навалилась на меня усталость. У меня здесь достаточно уютно. В большом помещении стоит несколько диванов, столы, стулья, кухонный стол, в углу возле входа стоит тренога, на которой я в небольшом чане грею воду и готовлю еду. Угля здесь вполне хватает, а вытяжка работает исправно. Я находил в своих походах электрические плиты и чайники, но не видел смысла настолько чудовищно расходовать топливо для генератора, когда можно было обойтись более простыми путями.
            Я вешаю на стену винтовку, кладу в специальный сейф гранату и, отстегивая кобуру с пистолетом, кладу её на стол. С наслаждением плюхаюсь на диван, беря в руки железную кружку с прохладной водой. Девчонка стоит у входа, как вкопанная, и смотрит на меня. Мне становится как-то неловко от такого взгляда. Неловко от того, что теперь, за все восемь лет, что я живу в этом убежище, теперь я здесь не один. Привычка как говориться, – вторая натура.
            - Проходи, садись, что ли, - предлагаю я ей. – Только не стой у двери, это меня напрягает.
            Она быстро проходит, садится на диван напротив меня, поджимает босые ноги, скрещивает руки на груди.
            - Твоё имя? – задаю я вопрос, допивая кружку с водой, чувствуя, как её приятная прохлада расслабляет меня после трудного дня.
            - Катрина. – робко отвечает она.
            - Красивое какое, хотя и простое. Мне нравится. Катрина… - улыбаюсь я. – Какова твоя история?
             - А Вам не всё равно? – с сомнением смотрит она на меня. – Всё равно убьёте, как убили пастора.
             - Мне кажется, я это мог сделать и раньше, - с раздражением отвечаю я. – И что для тебя этот пастор-то? Фанатик какой-то придурочный. Дай угадаю, ты с ним трахалась, а он тебя жалел ?
             - Он… нашёл меня, когда убили моего отца. – после короткого молчания, с дрожью в голосе говорит она. – Пять лет мы скитались по городу и окрестностям, жили в разных местах. Скрывались от людей с оружием. Города изменились. Неизвестно что сейчас творится даже в области этого города…
             - Согласен с тобой, - киваю я. – Уцелевшие либо сбиваются в группы мародёров, либо дохнут по одиночке.
            - Вы живы. Вы одиночка. – быстро произносит она.
            - Ну да, жив.
            - Но Вы такой же мародёр и убийца. – осмеливается произнести она.
            - А ты смелая, однако, - протягиваю я руку к кобуре пистолета и беру оружие в руки.  Девчонка вздрагивает и замирает, наблюдая за моими движениями.  Я извлекаю обойму из пистолета, считаю патроны, заправляю обойму и убираю оружие обратно в кобуру.
            - Как Вас зовут? – тихо спрашивает она, когда видит, что я кладу пистолет на стол.
            - Шакал. – без тени лжи, отвечаю я.
            - Но… я не могу так обращаться к Вам. – возражает она. – У Вас должно было быть имя.
            Меня начинает это бесить. Я встаю и подхожу к ней, она вся сжимается, точно рысь перед прыжком, смотрит за моими движениями.
            - Я не хочу говорить об этом. Поняла? Ты узнала достаточно, даже более чем. – в лицо говорю я девчонке.
            - Да, конечно… - рассеянно отвечает она. – Простите, я не хотела…
Я беру её за плечи, она всё так же напряжена. По сравнению со мной сейчас, она выглядит так, будто только что вылезла из сточной канавы.
            - Дерьмово выглядишь, - замечаю я. – Пойдём за мной. Я не хочу, чтобы у меня дома завелись вши.
            Беру её за руку, она не сопротивляется. Выходим из моего жилого отсека и проходим по коридору десять метров, останавливаемся возле одной из дверей. Эта – деревянная.
             - Моя гордость, - не льстя себе, произношу я и открываю дверь. – Считай, что это остаток старых времён.
            Щёлкаю рубильниками на стене, загорается свет, и мы входим в тёплое маленькое помещение, обитое деревом. Посередине него находится резиновая толстая подстилка, по бокам  - сиденья из грубо сбитых обтесанных досок. Почти под потолком находится душ, и по грубым трубкам он соединяется с внушительного размера чаном с водой.
             Катрина застывает, в изумлении открыв рот, оглядывая помещение. По ней видно, что она очень давно не видела ничего подобного.
            - Потребовалось достаточно времени, чтобы всё наладить. – объясняю я. – но итог оправдал все ожидания. Нагрев этого чана – единственное то, на что я ещё трачу энергию генератора, кроме освещения. Я люблю чистоту.
            Я подхожу к чану, и нахожу слева от него пару переключателей, которые используются для регулировки нагрева воды. Ставлю на максимум, и почти сразу же в открытую дверь помещения слышу, как вдали в коридоре, гудит, напрягаясь, генератор.
           - Сейчас тут будет тепло. Даже жарко. – улыбаюсь я.
Закрываю дверь, и раздеваюсь, вешаю одежду на гвозди при входе, оставаясь лишь в трусах.  Через десять минут комната превращается в настоящую баню. Не обращая внимания на девчонку, я становлюсь под душ, включаю его и с наслаждением моюсь под тёплой, даже чуть горячей водой.
           - Ну что? Так и будешь сидеть? – обращаюсь я к Катрине. – Для кого грели воду?
           Она очень хочет пойти под душ, но боится. Либо ждёт, пока я разрешу ей это сделать.
           Я подхожу к ней, делаю жест, чтобы она поднялась, и помогаю ей избавиться от грязного рваного платья. Заставляю её снять обмотки тряпок на груди, служащие ей как бюстгальтер, а затем и трусы.
           Стою перед ней, держа её за плечи, и смотрю на девчонку сверху вниз, с удовольствием созерцая её фигуру. Она очень худая, но ещё не на грани истощения. У неё красивая грудь, плавные бёдра, стройные ноги.  Катрина смотрит на меня, боясь пошевелиться, ощущая мою хватку на её плечах, чувствуя мою силу. Она ожидает, что я буду с ней делать что-то непристойное, я вижу, что она морально готовиться к этому.
           Девушка чуть расслабляется, когда видит, что вместо этого, я веду её под душ, и достаю грубую, толстую мочалку и мыло. Включаю воду, и, намылив мочалку, всё ещё держа девушку за плечо, начинаю оттирать её тело от грязи. Она ойкает и иногда вскрикивает, и прижимается ко мне, когда я усердно драю её спину, задницу, ноги, и живот, усиливаю поток воды в душе, чтобы смыть с неё грязь. После всего этого я отстраняюсь, глядя на свои труды и удовлетворённо киваю.
            - А… Вы специально не вышли, когда разрешили мне помыться? – задаёт она внезапно вопрос. – Или Вам нравиться наблюдать за мной?
           - Хитрая какая, - отвечаю я. -  Пока что я не могу оставить тебя одну в каком-либо помещении. Ну и хотелось посмотреть на то, что я добыл, без толстой корки грязи и рваного платья.
            - Понимаю, - со вздохом произносит она. Катрина - умная девчонка.  Я чую это, ведь недаром она столько времени находилась с пастором, и оставалась, несмотря на все опасности, всё ещё живой. Я протягиваю ей мочалку и мыло, чтобы она помыла грудь и волосы. Натянув футболку и штаны, я жду её, сидя на скамейке.
            Когда она заканчивает, кидаю ей длинное полотенце, и она оборачивается в него.
            - Условия какие-никакие есть, но всё же – они спартанские. – объясняю я, когда придвигаю к ней, сидящей рядом со мной, свою обувь. – У меня только две пары мужских военных ботинок. Это уж, пардон, но что есть – то есть. Она смущённо улыбается мне, и одевает грубые ботинки. Выглядит смешно со стороны.
            Выключаю обогрев, гашу лампы, и мы уходим в жилой отсек.
            Раскрыв шкаф с разным хламом и одеждой, я скептически смотрю на единственную лишнюю висящую в нём лёгкую военную куртку и штаны цвета хаки. Их я одевал, когда стирал свои. Теперь делать нечего. Достаю одежду, кидаю её на диван Катрине.
            - Только такая, - пожимаю я плечами.
Она благодарит меня, улыбается. И одевается при мне, надевая куртку на голое тело. Я зачарованно смотрю на неё – не думал, что простая военная куртка будет так очаровательно выглядеть на девушке. Тем более, на голое тело.
            Она сидит напротив меня, чистая и красивая, в глазах уже нет никакого страха, её губы улыбаются, вся поза говорит о том, что девушка позволила себе расслабиться.
            - Довольна? – спрашиваю я, наблюдая, как она рада оказаться, наконец, в хороших условиях после стольких лет скитаний.
            - У меня  нет слов выразить … как… - признаётся Катрина, улыбаясь. – Будто заново родилась. Такое… почти забытое чувство свежести и бодрости. Словно это было целую вечность назад.
           Я направляюсь к шкафу и извлекаю из полки один предмет, кладя его в карман, пока она не заметила. Снова сажусь на диван.
            - Иди ко мне, садись на колени, - предлагаю я ей.
Катрина колеблется несколько секунд, но это не страх. В конце концов, встаёт, подходит ко мне и мягко садится, я усаживаю её поудобнее. Она такая лёгкая и тоненькая, как пушинка. Неудивительно, ведь неизвестно, какую пищу доводилось ей есть всё это время.
             Слегка поработав полотенцем, высушив ей голову, я достаю из кармана расчёску, и, расправляя её волосы, начинаю расчёсывать их. У неё очень длинные, красивые волосы золотистого цвета… Иногда встречаются свалявшиеся комки и приходится нажимать с силой. Катрина в такие моменты дёргается и ёрзает на коленях, что меня забавляет. Я расчёсываю её волосы долго и медленно, пока они не превращаются в прекрасную, ровную золотистую волну.
             Я заканчиваю, и откладываю расчёску в сторону. Она поворачивается ко мне, свесив ноги с моих колен и смотрит на меня с удивлением.
            - Никогда не подумала, что Вы так ко мне отнесётесь, - признаётся девушка. – Это так странно… Будто я нахожусь в ТОМ времени…
            Я рассеянно киваю, проводя ладонью по её волосам и спине. Это правда. Даже сам я теперь в этом себе признаюсь.
            - Вы очень разный, - произносит внезапно она. – Я думала, что Вы такой же, как те, что убили моего отца, и стремились убить меня и пастора всё это время.
            - Но я убил пастора, - возражаю я. – Значит я такой же, как они.
Склонив голову на бок и подняв руку, она дотрагивается пальцами до моей щеки. Я вздрагиваю на мгновение. Это очень странно для меня, чувствовать прикосновение человека, в той ситуации, когда наша встреча происходит не в условиях рукопашного боя. Её пальцы спускаются ниже, касаются моей шеи, и она осмеливается обнять меня.
             - Возможно, ты делаешь меня другим,  - тихо произношу я. – Возможно, так и есть.
            Я чувствую её тепло, вижу этот мягкий, приятный взгляд серых глаз. Не позволяя себе большего, я привлекаю её к себе, нежно целую девушку в шею и в обнажённую грудь, а затем ссаживаю её с колен, и встаю, направляясь в дальний угол жилого отсека.
              - У меня есть тайна, которую я сохранил лично для себя. – признаюсь я. – Можешь подойти.
             Катрина подходит и становится рядом со мной, глядя на единственный тёмный угол в комнате, по направлению моего взгляда.
            - Но теперь здесь живу не только я. Поэтому тоже можешь это увидеть.
Я колеблюсь несколько мгновений. И решаюсь. Сдёргиваю чёрную материю с высокого зеркала в богато украшенной толстой багетной раме.
             Девушка издаёт возглас удивления, видя такой дорогой предмет. А также, потому что видит себя в зеркале, в совершенно другом виде. Так похожим на тот вид, что был присущ старому миру.
             Я стою молча, а Катрина вертится перед зеркалом, поворачивается так и сяк, наслаждаясь видом своего отражения. Её волна длинных золотистых волос изумительно смотрится на фоне военной куртки цвета хаки. Надетой на голое тело, и всё ещё не застёгнутой.
             - Это - то немногое, что осталось от моего старого дома, где я жил. – осмеливаюсь раскрыть я свою тайну.  – Остальное было уничтожено, а потом и разграблено. Первое время я надёжно прятал его, а потом перенёс сюда, когда нашёл эту покинутую базу. Оно принадлежало моему отцу.
             - Оно выглядит таким роскошным… Так оживляет это место.. –  произносит  девушка шёпотом.
             - Лишь иногда,  - поправляю я её. – Чтобы не совсем забыть, что я ещё имею человеческий облик, после всех убийств и грабежей.
            - Сейчас это даже не считается преступлением… - вздыхает Катрина.
            - Сейчас – это необходимость, чтобы выжить в новом мире. – поясняю я. – Как бы ты не винила меня в этом. Но овца не выживет в мире волков – она будет съедена.
            - Ты всё? – спрашиваю я, показывая на зеркало.
            - Да, да! – спешно отвечает она, и делает несколько шагов назад.
            Взяв в руки ткань, я бережно накрываю зеркало и ставлю к стенке.
            - Вы даже не посмотрелись в него сейчас. – замечает она.
            Я киваю головой :
            - Не хочу. Нет желания.
            - Но Вы же человек, - упрямо продолжает она. – Как прекрасно ещё раз убедиться в этом.. Ведь, правда?
            Она хочет посмотреть мне в глаза, но я отворачиваю взгляд и ухожу в сторону дивана. Я не хочу смотреть сейчас на себя. Потому что знаю, что выгляжу так, как бы мне не хотелось выглядеть. Не хочу видеть свои глаза и выражение лица. И тем более, видеть наши два отражения в зеркале.
             - Ещё одно правило, - говорю я, и, достав с полки банку консервов, вскрываю её ножом и раскладываю содержимое по двум железным тарелкам. – Я сплю максимум три - четыре часа. Потом ухожу. Нет походов – нет добычи. Нет добычи – нет пищи и топлива для генератора. Всё очень просто.
             Катрина сидит на стуле за небольшим пластиковым столиком, найденным мной как-то в одной столовой, и внимательно смотрит на меня, закусив губу.
             - И что же мне делать во время Ваших походов? – растерянно спрашивает она.
             - Честно?
Девушка кивает головой.
             - Честно, я не знаю, – признаюсь я. – Надо подумать. Я не могу доверять тебе ещё настолько, чтобы оставлять на базе. Но и с собой брать не могу – это слишком опасно. 
             - Почему Вы не можете мне доверять ? – спрашивает она, когда я возвращаюсь с чашками воды и тарелками с тушёнкой к ней за столик. – Вы боитесь меня?
            Я беру её руки в свои и ласково щекочу её ладошки.
            - Понимаешь, девочка, ты мне очень понравилась. Ты понимающая, умная, красивая, ненадоедливая. Но я не могу рассчитывать на твою преданность. Таков мир. – прямо и открыто заявляю я. – Я работал над обустройством этой базы один долгое время. И потерять её – значит потерять всё.
            Катрина расстраивается. Опускает глаза. Она высвобождает запястья из моих рук, берёт вилку и молча принимается за еду. Мне к еде даже притрагиваться не хочется, хотя я очень голоден. Мне становится погано на душе. За те слова, что мне приходится произносить. Во времена старого мира я бы оставил её у себя, ни разу не задумываясь. Потому что мораль была скреплена узами закона. Я вспоминаю, что даже тогда я ненавидел этот закон. Мечтал о том, чтобы я мог решать по справедливости, делать то, что я хочу. И по иронии судьбы, жизнь в мире круто изменилась после мировой войны. Пройдя ад, я получил возможность делать то, что я хотел. Мир исполнил мою мечту. Настолько извращённым образом, что теперь, сидя напротив Катрины, я не мог ей доверять, даже деля с ней еду, и одну крышу над головой.
              Я смотрю на неё, как она с аппетитом поглощает тушёнку, запивая водой. Смотрю и чувствую, что ненавижу этот мир ещё сильнее, чем тогда, когда он был под властью закона. Что же тогда хотят люди? Каких перемен? За что они, чёрт возьми, борются, когда ни закон государства, ни закон улиц их не устраивает?
             Я смотрю на неё, такую хрупкую и красивую, чувствую, как я восхищаюсь этой девочкой. А всего лишь недавно я при холодном рассудке хотел пустить ей пулю в лоб. Кем я был на улице и кем являюсь я сейчас ? Где же заканчивается мародёр и убийца Шакал, а где начинается… Нет. Это – зло. Сейчас в этом мире – вспоминать прежнюю жизнь – это грех. Смертный грех. Ибо дать слабину, сломаться, стать сентиментальным ублюдком, и умереть от удара ножом по горлу во сне – это легко. «Значит прошлый «я» действительно, умер». – с иронией подумал я.
              «Катрина, а Катрина… - думаю я, глядя как она, держа обеими руками кружку с водой, пьёт, как жадно проглатывает куски мяса, как не стесняется уже находиться полуголой рядом со мной. – А ты… можешь ночью ударить ножом мне по горлу? Может, да? Нет?... Или можешь?» Она на секунду поднимает глаза, чувствуя мой внимательный взгляд и вздрагивает. Ей становится немного не по себе от такого взгляда. А потом снова принимается за еду. «Можешь ударить?... Или нет?....» Проклятье. У меня начинает болеть голова. Я чувствую, как с новой силой возвращается паранойя.
              Я смотрю, как она доела, и сидит напротив меня, смотрит, склонив голову набок, улыбается. Трогает меня за руку и благодарит за еду. А я думаю о смысле жизни. Что – если это – испытание? Если пустив её к себе в дом, и в сердце, я либо умру от предательского удара во сне, либо буду жить ещё лучше, чем прежде?
Я чувствую, что устал решать вопросы «или\или». Голова начинает тяжелеть от этого. Хочу выпить… Очень хочу.
              Не обращая внимания на Катрину, я поднимаю низ соседнего дивана, и извлекаю из поддона початую, упрятанную там, бутылку водки. Беру стакан, наливаю себе его полным до краёв, и выпиваю до дна, запивая тут же водой. Морщусь от противного запаха, водка была отвратительно тёплой. Чувствую, что шум в голове от больного начинает меняться на хмельной… Реальность становится немного расплывчатой, и я возвращаюсь на диван, слегка тряся головой.
              - Что с Вами? – спрашивает Катрина. Она обеспокоена такой резкой переменой, она не знает моей жизни, не знает то, что я предпринимал чтобы просто – выжить. Не знает, что я хочу убить в себе то, кем я стал, но не могу этого сделать, так как  не смогу без этого выжить.
              - Очень хочу спать. Помой тарелки и кружки под умывальником. – прошу я девушку.
             Снимаю футболку, раскладываю свой диван, беру утрамбованный зашитый старый плащ, служащий мне в роли подушки, и, подбив его, падаю на диван, предчувствуя как приятное забытьё скоро наступит и отключит мой воспалённый мозг. Мне становится как-то абсолютно наплевать на всё. Мир стал таким, что невозможно что-то изменить, даже когда мы стали теми, кто мечтал изменить будущее, ставшее уже прошлым. И я понимаю, что сейчас мне насрать на это. И на паранойю тоже. На всё.
             Начинаю дремать… проваливаюсь все глубже и глубже в сон… Чувствую, как что-то лёгкое опускается на меня сверху, а затем чувствую чьё-то тепло рядом.
Я ощущаю сквозь дрёму, как чья-то рука несмело обняла меня за торс, и кто-то прижался ко мне, положив голову на плечо. Чьи-то шелковистые волосы приятно щекочат кожу плеча и груди… Катрина… А может – просто сон…  Сквозь тяжёлую дрёму, я улыбаюсь и окончательно засыпаю.
            
            Мне кажется, что лампы мигают все чаще и чаще. Свет маячит туда-сюда, словно лампы раскачивают, будто некий маятник. Мне кажется, что свет внезапно заслоняет чья-то тень. Приглядываюсь, а у тени – длинные распущенные волосы, и какой-то продолговатый предмет в руках. Словно в трансе, я смотрю, как тень наклоняется ко мне, как мне кажется – очень медленно. Я ощущаю лёгкий быстрый поцелуй на своих губах. А потом чувствую, как холодная сталь пистолета прислоняется к моему виску, и слышу, чёрт возьми, так отчётливо слышу, как палец тени жмёт на курок…
            Раздаётся звон! Я вскакиваю, словно полоумный, на кровати, резко сажусь, и озираюсь вокруг. Почти на рефлексе, выхватываю из-под подушки нож и через несколько секунд я уже готов к бою. Сильно кружится голова, перед глазами ещё всё плывёт. Я наношу несколько ударов в пустоту перед собой, затем взор мой проясняется.
            Тишина, молчание, и застывшая, словно статуя, у импровизированного кухонного стола, Катрина. Она смотрит на меня, как на сумасшедшего, и я осознаю, что это был всего лишь сон. Я откидываю нож в дальний угол, и смеюсь, как безумец, хихикаю и хватая себя за голову.
            - Вам снился страшный сон? – робко спрашивает она. – Простите, я уронила тарелку, она зазвенела, и…
            Я перестаю смеяться и выставляю руки перед собой в знак примирения. Смотрю на девушку, вижу полные сомнений и тревоги, её глаза.
           - Со мной всё в порядке. Не следовало много пить перед сном. – пытаюсь отвертеться и отшутиться я.
           - Я переживаю. – вздыхает Катрина и поворачивается снова к столу. Берёт две чашки, очень аккуратно, затаив дыхание, доносит их до  стола и ставит, отдёргивая пальцы. Я оглядываю комнату, замечаю, что угли под треногой уже догорают – она недавно была в использовании.
           - Горячий чай, - улыбается девушка, указывая на чашки. – Я даже сахар нашла!
          Мой рот открывается, все мысли направлены только на то, чтобы отругать её хорошенько, и вообще больше не допускать к кухонным полкам и стол – ведь чай, как и сахар – для меня большая роскошь. Он пьётся только по особенным дням. Но я вижу, как она, осторожно через ткань, берёт обеими руками свою чашку и делает небольшой глоток. Закрывает глаза от удовольствия, чувствуя крепкий, хороший вкус. Я улыбаюсь, как кретин, и забываю о том, что хотел её выбранить за столь легкомысленный поступок. Одеваюсь, и добираюсь до стола, сажусь на стул напротив Катрины. Не спеша, в полном молчании мы выпиваем «утренний» чай.
          Оставляя её за столом, я направляюсь в правый дальний угол комнаты и выдвигаю из стены небольшую длинную трубу со стеклом на конце, затем нажимаю на рычаги механизма, труба вращается. После негромкого щелчка, я стопорю механизм и приглядываюсь в окуляр трубы, изредка плавно поворачивая колесо механизма, чтобы рассмотреть всё, что творится на улице возле базы, на 360 градусов.
           Я столь увлечён этим процессом, что не замечаю, как мне кладут руку на плечо. Я всегда очень внимательно просматриваю окрестности перед выходом – нужно убедиться, что всё чисто.
          - Это … нечто вроде перископа? Как на подводных лодках ? – задаёт вопрос подошедшая Катрина, чем меня очень удивляет.
          - Да, как на подлодках, - соглашаюсь я. – Не знаю, нахрена он был установлен здесь, на военной базе, но это очень мне кстати. Сейчас уже светает. Скорее всего, около пяти утра. – поясняю я свои наблюдения. – Ты выспалась?
          - Конечно, - улыбается Катрина. Она так и трётся возле устройства, явно желая посмотреть в него сама. Я разрешаю ей, и вот она уже мастерски вертит колесо механизма, вращает трубку, оглядывая поверхность.
          - Это необходимо делать каждое утро, и желательно, каждый вечер, если не совсем темно. – поучаю я девушку. – Надо знать, что творится возле подземного убежища на поверхности. Только так можно хоть как-то предупредить опасность и вовремя отреагировать на неё.
          - Понятно.. – рассеянно говорит она. Всё ещё увлечена «перископом», словно ребёнок – новой игрушкой. Она стоит ко мне спиной, и я не выдерживаю, подхожу ближе и обнимаю её сзади, ласково касаясь её груди  и талии. Она поворачивает голову и через плечо отвечает мне на поцелуй.
          Мы стоим так какое то время, медленно целуемся и я ласкаю её голое тело, запустив руки ей под куртку. Мне становится очень хорошо, я успокаиваюсь. Не превращая нашу сцену в продолжение на диване, я целую Катрину напоследок, и отстраняюсь от неё. Она удивлённо смотрит на меня. Удивлена от того, что я не трахнул её сейчас.
           - Каждый раз, когда ухожу, я не знаю, вернусь ли снова. – признаюсь ей я, частично объясняя такой страстный мой порыв чувств. – Я хожу по знакомым местам, и порой незнакомым, углубляясь дальше по малоизученным мной улицам и закоулкам. Там в каждую минуту может случиться всё, что угодно. Понимаешь?
          Она понимает и медленно кивает в ответ. Она прекрасно знает, что такое жизнь на улицах.
          - Оружие не всегда спасает, - продолжаю я, взяв свои вещи, и начиная упаковывать отсек своего походного заплечного мешка, заправляя туда флягу с водой, банку консервов, компас. – У окон есть глаза, много глаз. Они всегда смотрят за тобой – нельзя быть слишком наивным, чтобы не думать об этом. Порой у этих глаз есть руки, а в них может быть всё что угодно – от самопального лука до снайперской винтовки.
          - У рук и ног есть туловище… - шепчет Катрина.
          - А у туловища есть голова. – киваю я. – Которая забита лишь одним – утолить бурчание вечноголодного желудка. Всё верно.
          Я надеваю сапоги, туго зашнуровывая их до последней дырки, застёгиваю наглухо свою куртку, одеваю ремень и креплю на нём кобуру с пистолетом с левой стороны, а нож засовываю за ремень с правой.
          - Ты уходишь… - опускает глаза Катрина. – Как же… я?
Её голос звучит так печально и фаталистично, что я буквально чувствую её ход мыслей. Она считает, что я могу выгнать её на улицу на время своего отсутствия, так как на базе я не могу оставить её одну. Я молчу, продолжаю наблюдать за её реакцией, стоя в дверях комнаты в полной экипировке.
           - Я готова, - выдавливает она из себя, не дождавшись моего ответа. Запахивает поплотнее куртку и делает несколько шагов ко мне, по направлению к двери. – Я поняла…
           - К чему? – мой спокойный вопрос застаёт её врасплох, она растерянно останавливается, глядя на меня. Снова молчание.
         Я без слов направляюсь в угол комнаты, где стоит тренога и прислонены к стене листы железа. Извлекаю из-за них здоровенный топор с большим лезвием, подхожу к Катрине и вручаю оружие ей.
           Она, всё так же недоумевая, принимает топор в свои руки, и ошарашенно смотрит на меня.
            - Этот топор -  на всякий случай, на крайний случай. Теперь ты знаешь, как пользоваться «перископом». – говорю я девушке. – Каждые два часа без меня – проверка через его окуляры, поверхности. Наверх не выходить. Генератор не трогать. – Я открываю дверь, и уже собираюсь выйти, как останавливаюсь и через плечо добавляю, - И не баловаться чаем и сахаром,  это неприкосновенный запас.
            Я закрываю за собой дверь и удаляюсь по коридору к лестнице ведущей вверх, на выход. Мой обострённый слух улавливает за спиной вдалеке тихий, едва слышный, плач. Усмехаясь про себя, я одновременно и укоряю себя. Я слишком жёсток с ней, зато это довольно эффективно…
            Мысли можно изменить. Душу и тело можно продать. Но доверие надо заслужить.
           Выбираясь на поверхность, закрываю тяжелую металлическую дверь входа в подземное убежище, и несколько минут трачу на установку уже привычной мне, растяжки с гранатой. Задней мыслью думаю о том, что будет если она всё-таки захочет без меня выскочить наверх… Но тревога за угрозу извне пересиливает эти новые смутные страхи.
           Через минут тридцать я уже покидаю знакомые места, пересекаю чужой квартал. Винтовка наготове. Я забываю про всё, кроме сосредоточенности на наблюдении за местностью. Я – Шакал.

      
           Небо спокойно, в воздухе зависла тишина. Сверяюсь с компасом – нет, не сбился с пути. Юго-западное направление. Почти край, область Берлина. При старом мире там находилось несколько крупных складских комплексов, и я направляюсь туда. По дороге встречаю пару собак, но они разбегаются, едва завидев меня. Ускоряю ход, и миную Ойгенштрассе, Зальцбургштрассе, и ещё несколько небольших перекрестков и площадей, которые в конце выводят меня закоулками к магистрали, ведущей на Юго-запад.
           Стоя на поле, заросшем высокой травой, присматриваюсь к магистрали. Мелькают силуэты сотен и сотен машин, замерших навсегда железной грудой металлолома на этой дороге… В голову приходит мысль подняться наверх на мост магистрали и прочесать несколько десятков машин, но что там могло сохраниться за столько времени? Наверняка я найду лишь разграбленные автомобили с выбитыми стёклами и выломанными дверцами. Плохая идея, пустая трата времени.
           Я следую к первоначальной цели, и, пересекая поле, иду около двадцати минут по прямой дороге на ориентир – к стоящим рядами, нескольким высоким громоздким строениям. Я постоянно начеку,  и, когда вижу что до складов осталось совсем немного, двигаюсь короткими перебежками за густой растительностью и кустами, что растут слева от дороги. В метрах двухстах от складов, моё внимание привлекает расположенный через дорогу магазинчик с вывеской «Clothes  for Men and Women. McСollin’s American shop». Вывеска частично стёрлась от времени и непогоды, но всё ещё читаемо. Неплохо бы раздобыть какой-нибудь одежды на замену… если сумею что-либо найти. Мои брюки постепенно приходят в негодность, ботинки разваливаются. Из всего моего повседневного «костюма» более-менее цела только армейская куртка.
           Решаясь на исследование магазина, я останавливаюсь за раскидистым деревом, перед тем как пересечь дорогу, и внимательно смотрю по сторонам, неторопливо вглядываясь в каждый элемент окружающей среды, ожидая признаков жизни или малейшего движения. Я кладу палец на спусковой крючок винтовки, когда внезапно вижу, как ветки одного из деревьев неестественно шевелятся.
            Я замираю. Вскинув винтовку, тщательно прицеливаюсь, глядя, как ломаются ветки дерева. Любого, кто ходит на двух ногах, я обязан буду снять с минимальной затратой патронов.
            Тик… тик.. тик… презрительно медленно идут секунды. Словно издеваясь над моей выдержкой, испытывая её. Наконец, ветка окончательно ломается и что-то крупное падает с неё, перекатывается по земле, и… прыгая на лапы, неспешно удаляется вдаль по дороге, прочь от меня. Я успеваю рассмотреть это крупное нечто и? кажется, замечаю пятнистый окрас зверя и кисточки на ушах. Чёрт возьми. Рысь. Настоящая рысь, вероятно давным-давно сбежавшая из зоопарка, а может и представитель поколения новых рысей, уже родившихся совсем недавно, после Войны.
           Чертыхаясь, я опускаю винтовку, и, убедившись, что никто не следит, пересекаю дорогу, бегу к входу в магазин. Вбегаю на крыльцо и несколькими мощными ударами сапога высаживаю дверь, и забираюсь внутрь.
         Включаю фонарик. Тот самый, что остался от пастора. Ещё работает. Быстро осветив пространство перед собой, я прячусь за ближайший высокий стеллаж с пластмассовыми вешалками, и стою, не двигаясь, слушаю звуки. Кроме легкого хруста битого стекла у меня под ногами, ничего не слышно. Убираю винтовку за спину, и держа в одной руке пистолет, в другой – фонарь, начинаю пробираться внутрь магазина.
         Я наблюдаю вокруг пустые стенды и наваленные по углам манекены – мародёры, вероятно, растащили всё, что висело на виду, уже в первые недели хаоса среди оставшихся в живых после Войны. Но я и не надеялся на лёгкую добычу.
Я направляюсь вглубь магазина, освещая себе путь в коридорах фонарём. Двигаюсь медленно и аккуратно, без лишнего шума. Прохожу мимо открытых дверей подсобок, комнат для персонала, офиса, и прочих ненужных мне помещений. Спустя минут десять мне всё- таки удаётся найти то, за чем я пришёл – склад.
          Дверь отказывается поддаваться. Проклятье! Приходиться отступить на шаг и выстрелить в замок несколько раз. Это расточительно – так глупо тратить патроны, но делать нечего. Захожу на склад. Он относительно небольшой, в длину всего десять с чем-то метров. И к моему счастью, забит разными коробками с одеждой!
          Я прикрываю дверь, креплю фонарь так, чтобы он светил по направлению моих поисков. Достаю нож и начинаю вскрывать одну коробку за другой, при слабом освещении пытаясь разобрать, что в них напихано, и что написано на боках коробок. Роюсь я в них достаточно долго…
          Но трофеи не заставляют себя долго ждать. Я отбираю две пары джинс, трусы, майки, носки. Чёрт возьми, нигде нет обуви… Её поиск займёт слишком долгое время, я это понимаю, и стараюсь поспешить. Мне ещё нужно добраться до дальних складов, и успеть дотемна вернуться назад.
          Я запихиваю всё, что нужно в заплечный мешок, хорошенько утрамбовывая одежду. Проклятые модные бренды. Еле удалось найти то, что мне нужно, и к счастью, запакованное в заводские полиэтиленовые пакеты. Мне крупно повезло с этим – ведь без защиты одежда бы давно сгнила и превратилась в труху.
         Уже застёгиваю мешок и собираюсь уходить, но взгляд внезапно падает на увесистую коробку с надписью «Woman Dresses». Если меня не подводит знание английского, это – женская одежда. Я думаю о Катрине, скучающей одной в убежище, под замком, и улыбаюсь. Я хочу порадовать мою девочку.
          Подхожу к коробке, вскрываю ножом и вытаскиваю одну упаковку за другой. В полутьме плохо различаются оттенки и цвета, но я умудряюсь рассмотреть одежду через упаковку, и выбираю нечто зеленое, и ещё – белое. Всё, хватит. Если что, можно всегда вернуться сюда снова. Запихиваю одежду в мешок, и направляюсь к выходу.
          Успешно миную все коридоры, и вскоре выхожу на улицу. Смотрю на небо – на нём уже начали сгущаться первые сумерки… Проклятье! Я закопался в этом магазинчике слишком долго. Мне вскоре нужно будет быстро поворачивать назад.
Соображая, что мне делать, выбирая из двух вариантов, - идти к складам или до убежища, я делаю несколько быстрых шагов от здания магазина американской одежды… И слышу голос.
         - Стой! Ублюдок, стой! – кричит мне в спину визгливый мужской голос. – Сейчас застрелю к такой-то матери!
Я не пугаюсь. Просто останавливаюсь как вкопанный, и соображаю, сколько секунд мне потребуется, чтобы развернуться, выхватив из кобуры пистолет, и выстрелить в крикуна.
           - Стою. – спокойно отвечаю я.
Слышу как он за спиной взводит курок. Я слышу его тяжелое дыхание. Незнакомец кашляет, его кашель похож на чахоточный – долгий и захлёбывающийся. Но я прекрасно знаю, что он не спускает с меня оружие.            
           - Какого хрена ты делаешь здесь? – кричит он. – Ты сломал дверь в мой дом, мать твою!
           - Это не твой дом. – резонно отвечаю я ему.
           - Заткнись! Заткнись, или пущу тебе пулю в затылок! – орёт он. Я беспокоюсь, как бы этот псих не привлёк внимание тех, кто ещё возможно, рыщет поблизости. Надо кончать его, чем быстрее – тем лучше.
           - Если это был бы твой дом, ты бы взломал складские замки. Или прострелил бы их. – продолжаю я.
           - Это мои склады! Моя одежда! Мой дом! - истерично визжит мужчина. Словно какая-то баба. – Я нашёл этот дом раньше тебя, и теперь это – моя территория! Ты украл у меня мои вещи!
           - Они мне нужны больше, чем тебе. – отвечаю я всё так же спокойно, не обращая внимания на его тон. – А я ещё я знаю одну вещь, отлично известную и тебе.
           - Ну?! – кричит он. – Какую же?!
           - Хотел бы – давно убил меня сразу. Ты боишься промахнуться. У тебя всего один патрон.
Я падаю на землю, и сбрасываю наземь винтовку и заплечный мешок, перекатом ухожу от возможного выстрела, затем поднимаюсь и на автомате, выхватываю из кобуры пистолет.
            Раздаётся выстрел. Он стреляет первым, но я успеваю качнуться вправо… Дикая, острая боль врезается мне в левое плечо, я чувствую жжение настолько сильное, будто в меня запихнули раскалённый прут. Сжимая зубы, я рычу от боли, но испытываю теперь только ненависть к этому уроду, что осмелился в меня выстрелить.
            Низкорослый мужичонка в разноцветной одежде, вероятно, сшитой из разных кусков ткани, и в смешных резиновых сапогах, бросает пистолет на землю и пытается убежать, но ярость придаёт мне огромную силу. В несколько прыжков я догоняю его и валю на землю, переворачиваю на спину, и наношу ему несколько мощных ударов с правого кулака.  Он хватает ртом воздух, глаза лезут из орбит, когда я сжимаю его горло так, что всё, что ему остаётся – лишь беспомощно барахтать ногами и руками подо мной.
            Я считаю, что он недостоин того, чтобы тратить на него пули, поэтому превратив его лицо в кровяную маску своими ударами, я просто сворачиваю ему шею, поднимаюсь, и оттаскиваю труп в траву.
           Возвращаюсь к своим вещам, и только теперь понимаю, чувствуя, как боль в плече разгорается всё сильнее и сильнее, что он попал в меня.
«Проклятье…» - шепчу я это слово, как мантру. Почему сейчас? Я и ранее часто бывал в перестрелках, но успевал увернуться от выстрела. Во всём виноват этот чёртов несчастный идиот…
          Отрываю от майки кусок ткани, снимаю куртку и перевязываю кое-как раненое предплечье. Одеваюсь, и взваливаю на себя заплечный мешок и винтовку, и бреду прочь от магазина. Надо вернуться домой… В убежище. Чем скорее, тем лучше. Надо обработать рану.
          Пытаюсь ускорить шаг, но такое чувство, что ноги становятся после такой ходьбы каменными. Я не сдаюсь, и иду тем же темпом, стиснув зубы. Выбираю альтернативный маршрут тому, по которому я пришёл сюда. Это уже не привычка, а скорее – инстинкт.
          Сумерки всё сгущаются на небе. Оно сейчас мутно-серое, с поволокой чёрно-синих туч, повисших неподвижными громадами над головой. Я миную улицы и перекрестки, стараясь пробираться как можно незаметнее. Один раз, споткнувшись о проволоку, торчащую из земли, не удерживаюсь на ногах, и падаю на землю. Чувствую, как вспыхнула новая боль в колене… Ладони саднит. При падении я разодрал себе руки.
           Опираясь израненными руками о грязный мокрый асфальт, я с трудом поднимаюсь, вешаю винтовку и мешок снова себе за спину, и, ковыляя, продолжаю путь. Стоило пройти только с десяток шагов, как слышу за перекрестком крик…
           Кричит мужчина, да так, будто с него живьём сдирают кожу. А ещё я слышу лай и рык. Осмеливаюсь чуть-чуть выглянуть из-за угла дома на поперечную улицу, откуда слышаться страшные звуки и поспешно отдёргиваю голову назад.
           Свора собак напала на бродягу и рвёт его на части, ещё живого… Я не испытываю к нему жалости. Только чувство благодарности. Благодарю за то, что пока псы отвлечены добычей, я могу спокойно пробежать перекресток и скрыться за очередным углом улицы. Что я и делаю…
           Почти добираюсь до убежища. Я не иду, а шатаюсь из стороны в сторону. Останавливаюсь, опираясь на винтовку, и запускаю себе руку под куртку. Она вся в крови изнутри. И майка в крови. Голова кружится… Растяжка. Надо не забыть обезвредить растяжку.
           Я у железных дверей своего подземного бункера-базы. Наклоняюсь и свечу фонариком туда, где лежит граната. Дрожащими руками аккуратно достаю её из травы, и снимаю проволочку с чеки.
          Открываю тяжёлый замок двери, и из последних сил отодвигаю её в сторону и прохожу, вернее, вваливаюсь внутрь. Падаю… На пол коридора с грохотом падает винтовка и мешок.
          Я слышу отдалённые шаги… Проклятье, кто же это?... Шаги доносятся из коридора. Они становятся всё ближе, ближе ко мне… Виднеется неясный силуэт чьей-то тени. Зажигаются лампы, одна за другой.  Лампы выглядят так неестественно ярко, что слепят глаза, и я закрываю их руками, пытаясь доползти до стены.
          Голос приходит позже. Он сбивчивый, монотонный, гулкий. Будто говорят и совсем рядом – и где-то вдалеке одновременно. Я слышу, как закрывается входная дверь на базу и щёлкают замки…
         Меня хватают чьи-то руки, и теребят, пытаются тащить куда-то по полу. Изо всех сил пытаюсь держать глаза открытыми – я не хочу умереть просто так, зная, что кто-то захватил мою базу, пока я отсутствовал. Я бормочу проклятия в адрес того, кто меня схватил, стараюсь кричать, и это помогает – хватка пропадает и шаги отдаляются… Я пытаюсь дотянуться до своего «Глока» в кобуре, но чувствую, как проваливаюсь в кому. Только успеваю перекатиться на спину, ощущая влажную и липкую одежду под собой.
          Всё.  Наступает тишина и мрак. Меня нет…


          Меня резко выдирает из комы адская боль. Железо, горячее как кузница ада, вторгается в меня, и я издаю нечеловеческий крик, дёргаюсь, как сумасшедший, и пытаюсь двигать ногами и руками – но обнаруживаю, что крепко связан. Я открываю глаза и вскидываюсь, словно тяжелораненый зверь, но боль и давление бьёт в мозг и я только чудом не отключаюсь. Пелена перед глазами. Я стискиваю зубы, но мне мешает закрыть рот что-то твёрдое, лежащее у меня между зубов.
          Надо мной маячит силуэт, смутно вижу в его руке занесенный нож.
          - Давай! Режь! Убей меня, тварь! – кричу я, но получается только сдавленный хрип. Боль и горячее железо приходит снова, и я вырубаюсь, превращаясь в не более чем бесполезный кусок плоти.
         

          Я ступаю по зелёной цветущей равнине, над головой горит яркое солнце… Смотрю наверх и при виде безоблачного, ясного неба, улыбаюсь. Я обнаруживаю, что одет в гавайскую рубаху и порванные в коленах, джинсы. На ногах- летние сандалии. Мои шаги легки и приятны, мне хочется побежать вперёд и носиться по лужайке, радуясь от счастья, что вижу дорогой сердцу, мир…
          - Курт?! – раздаётся голос со спины. Я оборачиваюсь, улыбаясь. Вижу темноволосую женщину, которая бежит ко мне, протягивая руки. В одной руке у неё букет цветов, в другой – мороженое. Она подбегает ко мне и обнимает меня крепко-крепко, а потом отстраняется и смущённо указывает на моё плечо, произнося:
           - Я испачкала тебя, да?... Извини…
Я начинаю смеяться и она издаёт смешок в ответ, а потом заливается  весёлым смехом. Я подхватываю её на руки, и мы кружимся по полю…
         Я наклоняюсь к ней и беру её лицо в свои ладони. Она смотрит на меня тихо и робко, в глазах её – нежность и тепло. Я ласково провожу пальцами по её щекам, касаюсь её губ. Мы соприкасаемся лбами и стоим в объятиях долго… очень долго…
           - Анна… - произношу я с любовью, такой сильной, что будто каждый раз, зовя её по имени, я гравирую каждую букву в своём сердце.
          Я хочу поцеловать её, но она отходит от меня на шаг и берёт за руку. Её лицо меняется, взгляд становится блеклым и она смотрит по сторонам.
           - Что с тобой, родная? – удивлённо спрашиваю я.
Она ничего не отвечает мне. Её взгляд мечется по сторонам, будто она оказалась в западне среди стаи волков. Я тоже смотрю вокруг и замечаю, как луг и цветы начинают вянуть. Чистота неба сменяется зеленовато-серой хмарью, начинается сильный дождь. В считанные минуты моего недоумения, зелёная равнина превращается в  горстки пепла, разбросанного повсюду, и сильный ветер порывами налетает и кружит пепел в ужасном танце мрачного торнадо.
            Женщина в страхе отходит от меня, и я вижу, как её лицо становится бледным, синие глаза  - выцветшими, как безвольно опускаются её руки.
Я бегу к ней и хочу ей помочь, спросить, в чём дело, что, чёрт возьми, происходит?! Но она лишь хватает меня за руку и качает головой.
            - Шакал… - произносят её губы. Она растворяется в прозрачный силуэт, медленно, но верно. Я ничего не в силах сделать с этим.
            - Шакал ?!… - тревожный женский голос, кажется, раздаётся отовсюду.
Она всё ещё трясёт меня за руку, но этого не может быть, Анна мертва. Моё сердце отказывается верить в это.

             - Анна… - произношу я тихо. Я повторяю это имя несколько раз, чувствуя, как она продолжает трясти меня. – Не уходи, пожалуйста… Я прошу тебя, Анна…
            - Я здесь. – раздаётся совсем близко к моему уху. Чьи-то волосы щекочут мой лоб, пальцы касаются моей щеки. – Я здесь, слышишь меня?!
           Я инстинктивно сжимаю руку, держащую меня, и ощущение тёплого тела под моими пальцами отрезвляет меня и придаёт мне сил. Я медленно открываю глаза, склоняю голову набок, к мутному силуэту, сидящему рядом со мной, жду, когда зрение сфокусируется.
            - Слава всем богам, господи, Вы живы…. – едва не плача, произносит светловолосая девушка, сжимая мою руку, наклоняясь надо мной, глядя мне в глаза.
            - Катрина… - расслабляюсь я, прогоняя остатки своего наваждения. Смотрю на девушку, слабо улыбаясь ей. Дожидаюсь, пока она успокоится и шок пройдёт. – Что ты со мной сделала?
            - Я едва смогла вовремя приволочь Вас сюда, была сильная потеря крови… - тихо произносит она. - Вы бредили, пытались драться, а потом отключились. Я раздела Вас и осмотрела рану.. Пуля застряла в мягких тканях предплечья. Благо кости оказались не задеты…
             - И ты вытащила пулю?! – удивлённо шепчу я.
Девушка вздыхает и смотрит на меня с укором.
             - Я тоже многое перенесла. – отвечает она. – Однажды, бандиты ранили пастора. Я вынимала ему пулю из ноги, чтобы не пошло заражение. Так что, получается, я имею опыт врача.             
             - Скорее, талант. – мягко улыбнувшись, произношу я.
             - Я связала Вас для Вашего же блага, когда производила операцию. Нож нагрела на огне на треноге, а рану дезинфецировала водкой… Иглу и нитки я нашла ещё днём, когда копалась тут в ящиках, когда латала дырки на своем нижнем белье… Ой… Простите… - зажимает она ладонью рот, понимая, что сказала лишнее.
             - Ничего страшного… - я тянусь к ней рукой, и она наклоняется, целуя меня в губы, и прижимаясь ко мне, обнимает меня. Она всё ещё дрожит, я чувствую, как она взволнована. Ведь ещё совсем немного, и я бы истёк кровью и не выжил бы. А это бы означало в конечном итоге, её смерть – без защитника и добытчика в этом мире.
            Но сейчас я чувствую вину за собой. Я всё же - конченная мразь. Только сейчас, держа в руках её ладошки, перебирая её тоненькие пальчики, которые недавно, дрожа от страха и напряжения, вынимали из меня пулю, глядя в её беспокойные серые глаза, я понимаю, насколько я заблуждался. Но как мне раскаяться или искупить свою вину? Я отвожу взгляд в сторону и думаю о пасторе, - её прежнем спутнике, которого я застрелил. Он не хотел мне зла – только пытался уберечь девушку от меня, убийцы и мародёра, с его точки зрения. И ведь он правильно делал… Но правильно я сделал я? Забыв про законы старого времени, подчиняясь негласным законам нового…
             - А можно спросить? – несмело задаёт девушка  вопрос.
             - Ну, задавай. – разрешаю я, уже понимая, в какую сторону она клонит.
Она молчит какое-то время, всё ещё находясь полулёжа рядом со мной на диване.             
             - Кто такая Анна? Ваша жена… в прошлом?... – произносит она, с опаской и беспокойством глядя  на меня, ожидая даже сейчас, от ослабленного мужчины, неожиданной бурной реакции. – Только прошу, простите меня пожалуйста, за этот вопрос. Но Вы постоянно вспоминали это имя, даже сквозь сон.
             Я задерживаю взгляд на потолке, не желая смотреть Катрине в глаза. Что я ей скажу? Что моя жена находилась в Париже по работе, когда внезапно на города посыпались бомбы, а потом вирус распространился настолько быстро, что после нескольких часов инкубации, практически всё население умерло в страшных муках?  Что в этот момент я лежал пьяный на диване в подземном гараже у друга, а тот, будучи не менее пьяным, по привычке закрыл его? Что вирус прекратил своё действие через 10 часов, когда населения в Европе уже практически не осталось? Что я вышел, шатаясь от похмелья, с утра на улицу, и обнаружил лишь кучи трупов?... Нет.
            Я закрываю  глаза и отвечаю ей.
            - Да. Это была моя жена. Но она – как и всё остальное, в прошлом. – я касаюсь пальцами щеки Катрины и ласково щекочу её кожу. – Теперь всё изменилось. У меня есть ты.
            Она дарит мне обнадёживающую улыбку и прижимается ко мне, кладёт голову на плечо. Её золотистые волосы рассыпаются по моей обнажённой груди, и я чувствую, что я нужен ей больше, чем мне – мои воспоминания.


            Я встаю на ноги где-то через четыре-пять дней. Несмотря на увещевания Катрины, я выхожу на поверхность – нам нужна еда. Мои раны быстро заросли – крепкий организм бывшего военного даёт о себе знать. На днях я посещаю склады, до которых не дошёл прежде. Практически всё разграблено, но мне удаётся найти чей-то тайник по дороге, в пристройке около каких-то сараев. Банки тушёнки, бутилированная вода, столовые приборы, чей-то фонарь. Даже, бутылку вина. Какая ирония.
            Я хожу на поиски снова и снова, и через две недели у нас появляется достаточный запас пищи. Я охочусь на собак, когда встречаю их меньше чем три особи. Поэтому иногда у нас бывает свежее мясо.
            Мы жарим его на сковороде, на треноге, а потом едим вечерами по пятницам, под вино. Катрина немного поправилась, посвежела. Она весела, и добра ко мне, она – моё лучистое солнышко в этом мире. Когда мы сидим вдвоём вечерами, она одевает платья, что я нашёл тогда в том злосчастном походе. Белый цвет ей очень к лицу… Со своими распущенными золотыми волосами, она выглядит в нём, как ангел, и я замираю в такие мгновения, глядя на неё, восхищаясь каждым её движением.
             А ещё она просит меня научить её стрелять. Я понимаю, что ей это тоже необходимо, в целях самозащиты. Но я очень боюсь, что она потеряет свой лучезарный, приятный облик, когда начнёт убивать.  Она упрашивает меня, и я не в силах ей отказать.
             Катрина быстро учится. Проходит всего месяц, а она уже стреляет метко и точно, как из винтовки, так и из пистолета. Она уговаривает меня брать её с собой в походы на поверхность. Иногда мы сидим ночью возле нашего убежища, когда нет дождя и ветра. Но это не то. Она смотрит на меня, и стремится подражать мне во многом. Скрепя зубы, я снова соглашаюсь…
             Мне сорок лет. В постоянных походах, в условиях жесткой экономии еды и прочего, я становлюсь слабее с каждым годом, и я переживаю за неё и её будущее. Я разрешаю ей осваивать всё на базе – как работает генератор, система электросети, показываю запасные выходы и коридоры. Я учу её ставить растяжку, когда мы уходим на поверхность.



             Мы идём по пустоши ближайшего пригорода, оба в военных потёртых куртках, джинсах и в высоких армейских сапогах. Её золотистые волосы заплетены в косы и подвязаны. Её взгляд бойко рыщет по окрестностям, высматривая малейшее движение. Я не замечаю на какой-то момент что-то движущееся в кустах, но в следующую секунду уже вижу в руках Катрины пистолет, и слышу тихий хлопок «Глока» с глушителем. В кустах раздаётся предсмертный визг, и вижу, как крупная собака падает на землю.
             Девушка улыбается мне, и направляется к кустам, чтобы осмотреть свою добычу. Крепко связывает мертвой собаке ноги, с трудом взваливает её себе через плечо, но я не отговариваю её и не пытаюсь отнять тушу, потому что это – принадлежит ей. Я с одобрением киваю Катрине, и мы продолжаем наш путь. Спустя два месяца, ей удаётся поймать на наживку – свежую тушку убитой собаки -  голодную рысь. Ей нравится этот зверь, и она берёт его имя себе.


            Проходят годы.
            Порой мы достаём моё любимое зеркало и смотримся в него. Я не узнаю себя, и ещё больше  - не узнаю Катрину. Она не умерла для меня в сердце - нет, мы любим друг друга, живём вместе, и спим вместе, но она преобразилась. Её взгляд стал уверенным, рука твёрдой, мысли – собранными. Робкая худенькая принцесса превращается в королеву улиц и пустошей, с оружием в руках готовая к любым ситуациям.
            И, не в силах ничего изменить, я прекрасно понимаю, что придёт день, когда закончится время Шакала и настанет время Рыси. Таков этот мир.