Музыкант

Горин, скрипач, когда-то подавал большие надежды. Не знаю, кто так говорил про него, люди ли были то сведущие, компетентные или так, какие-то зеваки, что любят поднимать темы вечные в скучном разговоре, - только Горин действительно был неплохим музыкантом. Играл хорошо. Но в том-то и дело, что хорошо, никогда не отдавался он музыке полностью, когда была на то возможность. Просиживал свои штаны на чужых кухнях, за дешёвым алкоголем, пустословя на различные темы. Потом все его друзья тоже музыканты и, может быть, неплохие, разбрелись по своим семьям, наскоро созданным, и занялись: кто коммерцией, кто частным извозом, в общем, кто чем. Только иногда вечерами за столом брали свои инструменты, если брали, и играли. А иной раз рассказывали истории о том, как судьба стучалась к ним в двери и как их замечали и звали в различные оркестры, но кому-то помешал не вовремя рождённый ребёнок, кому острая денежная необходимость, кому лень и множество других причин. Вы ведь знаете наш народец, талантливый, и у каждого в жизни было что-то судьбоносное, а он потом с высоты прожитых лет вспоминает и под алкоголем невольно немного оплакивает. Так уж повелось и полагается.
Только не наш Горин. Устав от застолий и вечеринок, он отдаётся полностью своей скрипке. Играет подолгу сам себе и уже без нот и правил музыкальных наставников. Не нужны они ему стали. Сам творит музыку, и кажется ему, что улавливает настроение улицы, дождя, ветра, фонарей и проезжающих автомобилей. Совсем ссутулился. Левое плечо стало выше правого – подставка для скрипки, подбородок вперёд выдвинулся, чтобы лучше её придерживать.
От бабушки досталась однокомнатная хрущёвка, от социального устройства в жизни – безработица. А он и не мог себя представить в качестве какого-либо работника. Здоровьем слабоват, ростом не вышел, маленький совсем и серенький. Вечерами приходил домой, закуривал на своей кухне и смотрел в окно. Тускло светила лампочка на газовую плиту в четыре конфорки, советскую. Линолеум обшарпанный и эмалированный чайник с отбитыми краями. Кран, вечно капающий на жестянку раковины, что лишь придавало жизни мирку в его однокомнатной. Смолил сигаретку, ложился на засаленный диван, укрываясь тулупчиком, тоже наследство бабушкино и слушал музыку, внутреннюю музыку. Мелодии самые невероятные. Утром вставал пораньше и шёл в переход их наигрывать. Некоторые останавливались и слушали, кажется, даже заслушивались. И как всегда кто-то из прохожих шепотом говорил потом спутнику: «Я этого музыканта знаю по театру Оперы и Балеты, он там первой скрипкой был и даже приглашали его в Будапешт на международный конкурс, но он не поехал из-за женщины!». Но это ещё не самое фантастическое, что произносилось в толпе. Иногда поговаривали даже, что он, мол, вообще оперный певец был, только с талантом не справился и голос сорвал, вот и поёт теперь на улице. Как же желал бы я, чтобы речей он этих не слышал. Только кажется, они доносились до него и он тихонько хихикал от такого вздора.
Рано утром он выходил, чтобы больше людей застать: на работу спешат. Играл с 7 утра до 11. Уходил домой, наверное, обедать. Потом возвращался к 16.00 и до 18.00 дорабатывал. Сложился и у него график. В переходе ему нравилось. Зимой тепло, летом – прохладно. Много из тех лиц, что проходили, стали знакомыми. Они-то почему-то и были самыми равнодушными. От привычки, наверное, их его талант всё меньше радовал. Больше оставляли те, что проходили случайно. Иногда, правда, к нему подходили и приглашали играть на свадьбах, даже на похоронах несколько раз. Делал он всё это с покорностью. Злился лишь про себя немного, когда досаждали пьяные своей «Муркой» или прочими: «Сыграй что-нибудь, чтобы душа развернулась, а потом свернулась!» Если бы слушали, а то ведь дёргаться начинали своей нарушенной моторикой и что хуже всего подпевали слова не те или совсем что-то невнятное. Но всё это приносило хоть какой-то, но заработок, и всё-таки было определённым удовольствием увидеть человека, что замедлит свой шаг, выпадая из повседневности, и слушает его, о чём-то своём задумавшись.
Были у Горина и любимцы, что ходили по переходу утром и вечером. Была бабушка, утром убегала рано с пустыми авоськами, возвращалась под вечер, загруженная полностью, но всякий раз останавливалась минут на 10 и слушала, всегда всплакивая. Утром зачем-то совала ему конфеты, а под вечер яблоки. «Совсем, поди, сынок витаминов не видишь, а тебе надо кушать яблочки, здесь железо, очень хорошо оно для здоровья!» Он любил её за эту заботу нежную и конфеты её и яблоки, пусть битые и самые дешёвые, но со временем всё больше было от них в его музыке. Засыпая, думал о ней иногда и оживлялся, когда она появлялась в переходе.
Женщина, что через раз заводила разговор с ним об искусстве. Тяжко вздыхала, констатируя, что жалеет, когда видит музыкантов на улице, ведь это так прекрасно – музыка. Говорила иногда подолгу, без умолку, что сыну хочет найти репетитора по музыке и непременно позовёт его, так как он сразу видно: талантливый. Никогда не звала и денег немного оставляла, но близкой стала. Ведь остановится, спросит как дела и про свои расскажет. Про мужа, трудягу, что на заводе вкалывает и сына немного рассеянного. Он знал, что ни первый, ни второй не идеальные, но то, как она о них рассказывала... Видно было, что любит их.
И был ещё молодой человек. Всегда хорошо выглядел. С утра уходил, сверкая модельной обувью. Замедлял ненадолго шаг и бросал немного мелочи. А вечером бумажную купюру небольшого достоинства, но всегда одну и ту же сумму. Сразу видно было, что человек это высокоорганизованный и всё у него учтено.
Так продолжалось изо дня в день, с завидной постоянностью. Иногда бабушка не появлялась по нескольку дней. Женщина бывала менее многословной, а молодой человек, застывал чуть дольше перед скрипкой Горина. По вечерам он смолил сигаретку, вспоминая своих случайных друзей, а по выходным даже гулял по городу и иногда баловал себя питейными заведениями.
Так бы всё и продолжалось течением незатейливым, но жизнь ведь сами знаете, очень удивительная. Течёт и поворачивается самыми неожиданными коллизиями, заставляя нас оживать и чувства свои растрачивать, случайным образом накопленные. А как же без этого? Только не все их тратят шаблоном избитым, иногда самым причудливым способом.
Горин встал с утра, подобно автомату. Вышел на улицу. В воздухе носилось что-то новое, совсем тонкое и сладкое. Птички бередили ухо своим задорным «Пиу-пиу». Горин спустился в переход, стал играть, но пальцы соскальзывали, как будто вторя сумасбродству и хаосу только что ожившей природы. Случайная публика этого не замечала и всё также накидывала мелочь в чехол от инструмента. Он поиграл недолго, вернулся домой. Лежал на диване и в потолок всматривался. Вечером вернулся на своё место в переходе и так же неуклюже что-то наигрывал. Но вдруг увидел молодого человека со спутницей. Они спускались по лестнице. Он так нежно и бережно поддерживал её под руку, казалось, ловил её дыхание и, вторя ему, лавировал среди людей. Она немного застенчиво опускала свой взгляд, случайно со взглядом попутчика встретившись.
Вдруг выстроились пальцы Горина в нужную последовательность, заиграл он что-то очень мелодичное, откуда-то из глубины души полилась мелодия. Пара прошла мимо, всё также чутко ловя движения. Горин замер, смотря вслед. В душе заныло чувство тоскливо-восторженное. Молодой человек в первый раз не оставил мелочи. Да и не нужно было. Он подарил музыканту что-то новое. Горин торопливо вернулся домой в нервном возбуждении. Казалось, время остановилось, и он в нём застыл так же нечаянно. Совсем новое родилось в нём, чудесное.
Утром и вечером он приходил играть с удовольствием, совсем не заметил, что куда-то подевалась бабушка с её кислыми яблоками. Он играл.
Да и молодой человек стал немного странным. Утром прошёл гораздо позже обычного, вечером простоял довольно долго напротив Горина, мечтательным взглядом ползая по полу. Потом, встрепенувшись, бросил в чехол больше обычного, и быстрым шагом ушёл.
Горин стал часто видеть их вместе, когда молчаливые, когда говорливые до невозможности. Он с утра начинал ждать их появления и играл, как никогда вдохновенно и трогательно.
Они всё чаще проходили вместе, иногда по одному, но через переход Горина. Молодой человек бросал чаще купюры крупного достоинства, а когда и просто мимо проходил. Музыкант, возвращаясь домой, эти билеты складывал и прятал в нотах в шкафу, сам не зная для чего, всё это проделывая.
Девушку видел и днём, иногда даже с продуктами и так тепло становилось ему от мысли, что возможно, живут они теперь вместе. Он мечтал, представляя их: как они, приходя домой, рассказывают друг другу о событиях дня, всё время до нервозности восторженные. Ему хотелось сделать что-то особенное, но как будто не хватало вдохновения, и он лишь играл, что в первый вечер ему пришло из глубины, когда они проходили мимо. Потом всё чаще он видел их, менее счастливыми, какими-то обыденными, да и мелодия Горина как будто поистёрлась от времени и уже не так трогала. Горин загрустил, но не отчаивался. Стал играть новое и всё такое же удачное. Теперь уже и девушка оставляла ему немного мелочью. Но без своего спутника она не казалось такой восхитительной, как и молодой человек без неё не таким мужественным.
Птички запели по-новому, и в воздухе запахло пылью, стало душно и изнурительно. Они появлялись, совсем летние, озабоченные своими делами и мыслями. Только Горин всё также им верность хранил и всё также их появлению радовался.
Пришла осень, и запахло сыростью. У женщины сына забрали в армию. Стала она совсем мрачная и немного сутулая. Говорила всё также много, но о войсках и о службе в них. Такая странная. Слышал много Горин о несправедливостях в армии, а она всё переживала, кушает ли сын достаточно витаминов и тепло ли там одевается? Пьяные всё также приставали со своими музыкальными заказами, теми же.
Как удар по темени. Он с некоторого момента видел только молодого человека, без его спутницы. Спускался в переход он гораздо медленнее и шёл поступью совсем неуверенной. Горин, как круг утопающему, бросал ему мелодию, что из глубины души ему пришла, когда первый раз увидел их, только молодой человек, не оборачивался.
Музыкант переживал, возвращаясь домой. Сам не знал от чего. Опять игра на скрипке расклеилась. Полез за нотами и наткнулся на деньги, те самые купюры молодого человека, которые хранил так бережно. Взял их в руки и занервничал. Горин не знал ни молодого человека, ни его спутницы. Что случилось вдруг? Для него тем более было неведомо. Знал лишь одно, что любил их видеть вместе, бережно хранившим друг друга каждое движение.
Играл каждый день в переходе, а в голове засела мысль, как помочь им?

Листья уже совсем осыпались. Дождь размазал их по асфальту, превратив в однородную массу. Молодой человек вышел из дома. Ветер залазил под плащ и заставлял съёживаться. Он шёл медленно. То, что жило в голове верным ориентиром – дела, работа, возможно в первый раз казались неважным, но всё-таки смыслообразующим. Он сотни раз проделывал этот маршрут, но в первый раз этот путь был таким долгим и нудным. Мимо гудели маршрутки. Проехал 18й номер. Где-то там, в конце его маршрута, жила она, он это прекрасно знал. Люди сбегались с разных сторон и выстраивались в чёткие ручейки перед входом в переход. Он спустился. На миг замер. Не было слышно музыки. День тянулся долго, но за работой однако не так уныло. Закончил и пошёл домой.
Переход зиял чёрной пропастью, на той стороне был его дом с тёмными окнами и совсем теперь пустыми стенами. Перед входом ему кто-то преградил путь. Он поднял глаза. Это был Горин с букетом цветов.
-Вы простите меня, пожалуйста, что я к вам так напрямую обращаюсь. Мы с вами совсем незнакомы. Но я вижу вас каждый день. Как и многих других, я вас запомнил. Вы всегда оставляли одну и ту же сумму денег. Мне нравилось наблюдать за вашей умеренной жизнью. Хоть часы сверяй. То, что вы каждый день оставляли мне денег, наделяло меня уверенностью, я знал, что даже если никто мне ничего не оставит, то я всё равно смогу купить себе хлеба, потому что вы не подводите. А с некоторого времени я вас видел с девушкой, и мне показалось, что я почувствовал вас и её. Что это такое: любовь. И возможно в первый раз я играл изо всех своих сил. Вы, может быть, не помните, но я играл одну и ту же мелодию, когда видел вас. Мне кажется, ничего подобного я никогда ещё не придумывал. И мне нравилось то новое, что я почувствовал. Я с этим засыпал, просыпался, я жил этим. А вы перестали быть собой: то оставляли много, то по нескольку дней забывали меня. И я вместе с вами перестал быть собой, но успел скопить что-то новое в душе. Вы оставляли мне деньги, я бы хотел их вам вернуть цветами.
Он протянул букет из тринадцати роз.
- Только не поймите меня не правильно. Вы меня одарили счастьем, и я хотел бы сделать для вас что-нибудь хорошее.
Пожалуйста, подарите этот букет ей. Естественно от своего имени. Только пообещайте мне, что вы непременно это сделаете. Только пообещайте!
Молодой человек растеряно огляделся и с тоской взглянул в глаза Горину. Музыкант всё также стоял с протянутым букетом цветов.
-Возьмите же, только пообещайте!
Молодой человек взял букет и растеряно кивнул головой Горину. Горин радостно улыбнулся и, прискокнув на месте, побежал прочь.
Домой вернулся восторженным, совсем пьяным. В голове крутилось: «Он сдержит обещание!» Он представлял её, как она будет радоваться. Потом он выдумывал различные разговоры, которые могли бы начаться между ними. Лёг спать и в бреду провёл всю ночь. Утром проснулся совсем разбитым. Хотел было пойти в переход, но стало страшно. Стало страшно встретиться с молодым человеком, посмотреть ему в глаза, а самое страшное было увидеть его одиноким и всё таким же убитым печалью.
Горин решил больше никогда не возвращаться в этот переход. Он играл много и в разных местах. Ему нравилось представлять, что они всё также вместе спускаются, бережно и чутко ловят каждое движение друг друга. Горин затосковал.
Не знаю, что дальше случилось с Гориным. Говорят, он совсем омужичился. Его видели в каких-то не самых лучших кварталах. Он играл всё реже и всё чаще пил...

26.01.2011