Касаясь озерной глади

Касаясь озерной глади

Рассказ опубликован в альманахе "АВС-СТУДИЯ", вышедшем в Санкт-Петербурге.


Неподалеку от деревни Смирново расположилось средних размеров озерцо, которое было почти идеально круглым. Местные так его и называли — Круглое. Был в форме озера один изъян: выступ, высокий и широкий. На том выступе стояла изба, в которой жил старый мужчина со своим сыном. А история его такова.
Появился он в деревне в виде странника, которому нужен был ночлег. А так как семьи в деревнях большие, то поселиться ему было и некуда. Он обошел почти всю деревню, и вот на его пути выросла небольшая избушка. Посмотрел странник, и решил попытать счастье в последний раз. Дверь ему открыла маленькая, еле передвигающая ноги бабушка. Жила она одна, вот и решила пустить мужика. Он денег давал, да и помощь предлагал. Назвался Валентином, и остался жить с бабкой.
Полгода они жили душа в душу. Он отремонтировал ей дом, вспахал огород и каким-то непостижимым образом вылечил половину ее болячек.
— Такой мужик хороший, бабоньки. Все по дому делает, деньги дает и ничего взамен не просит, а еще, — старушка перешла на шепот, — он мне спину зашептал, сплю теперь как убитая, без боли!
— Ох, Епифановна, пустила в дом колдуна, а ну, как порчу на кого наведет! — отвечали ей бабки.
— Да что ты, окаянная, несешь-то, знахарь он, не более! — восклицала Епифановна и с плохим настроением шла домой.
— Да кто его знает, — говорили вслед Епифановне.
— Ишь, чего вздумали, колдуном окрестили. У Кузьминичны-то мать ведьма была, а все туда же, — бормотала Епифановна, заходя в дом.
— Ты чего там ворчишь? — спрашивал ее Валентин.
— Ниче, ниче, Никитич. Не бери в голову, — отвечала ему бабка и принималась рассказывать новости, которые она принесла из деревни.
Валентин ее внимательно слушал, потом они оба пили чай и принимались за домашние дела.
Так и жили — до поры.
Вскоре Епифановна умерла. Валентин уже за месяц знал, что это случится, однако молчал, дабы не напугать старушку. Помочь он не мог, так как ее срок пришел, пора уже.
Когда же в деревне узнали, что Епифановны нет, то стали шептаться, мол, колдун извел бабку ради дома. Валентин Никитич реагировал на это спокойно, не придавая большого значения тому, что говорят. Однако волна недовольства все нарастала, и вся деревня невзлюбила колдуна. Они боялись его. Когда он шел по улице, все прятались и только глаза любопытных детей блестели за заборами.
Как-то на улице он встретил подругу Епифановны, а та возьми и заяви:
— Чтоб ты, ирод, сгнил в том доме. Чтоб тебя черти съели да Сатана унес! — И с этими словами она плюнула ему в лицо.
На следующий день она умерла.
И кто знает, что было бы, не будь этой смерти.
Теперь уже все были уверены, что колдун черный. Гнали его из деревни всякими способами: помои на двор выливали, дохлятину подбрасывали, дом трижды поджигали, а дверь подпирали.
Обозлился на них Валентин, да проснулась в нем темная сила. Проснулась и до конца жизни внутри мужика осталась. Стал он изводить народ. Горели сараи, дохли коровы да сохли люди. Злой стал Валентин, могущественный и злой. Извел своим колдовством половину деревни, а когда люди стали просить у него прощения, он наотрез отказывался прощать. Тогда стали предлагать ему деньги, золото, драгоценности и работу в помощь, лишь бы только он оставил всех в покое.
Согласился тогда Валентин, сказав:
— На озере выступ широкий есть, поставите там дом — прекращу! Но чтобы хороший был дом!
Начал трудиться народ, и вскоре стоял на выступе новенький красивый дом. Переехал туда Валентин и зажил себе спокойно.
Жизнь на берегу очень нравилась колдуну. Он был настолько силен, что знал язык леших и домовых, русалок и банников, и потому частенько сидел у воды, беседуя с прекрасными представителями водных просторов, или пропадал в лесу, общаясь с лешими. Ему было около шестидесяти, когда он начал думать о наследнике. Ведь годы берут свое, а передавать наследие кому-то надобно.
И вот однажды вышла из берегов круглого озера прекрасная дева-русалка. Да только с человечьими ногами. Как ухитрился Валентин договориться о такой услуге с другими водными жителями, непонятно, но, как бы там ни было, в жены он взял именно девушку из глубин.
Спустя год она родила ему мальчика и пропала из дома навсегда — так исполнил колдун свое пожелание.
Сына Валентин назвал Лемпи, в честь своего деда. Мальчик рос хорошо, был добрым и послушным, и уже с детских лет в нем стали проявляться наклонности колдуна. Всю нечисть, от домовых до леших, он видел чуть не с младенчества и очень к ней привык. Любил с ними разговаривать, однако лешего и банника он побаивался, а с домовым дружил. Валентин не мог нарадоваться тому, что мальчик пойдет по его стопам.
Русалки также приглянулись Лемпи, и все чаще и чаще его можно было видеть на берегу в их обществе. Валентин не мешал этому общению, и однажды мальчик пришел с таким заявлением:
— Завтра я ухожу. Меня забирают.
На вопрос колдуна Лемпи ответил, что одна из русалок ему понравилась, и он решил уйти под воду и жить с ними. Этого Валентин допустить не мог.
— Папа, пойми, меня тянет туда... мне здесь не так уютно, как в воде. И может быть, там я увижу свою маму.
Не так давно Валентин рассказал мальчику о том, кто на самом деле его мама и где она сейчас. Ему было понятно желание мальчика уйти, однако он знал, что в воде он погибнет через месяц. Русалки могли быть на суше не более трех лет, а люди в воде, конечно после превращения их в русалку, не более месяца. Такова природа. Потому колдун самолично отправился на берег, и долго спорил с русалками. Как оказалось, это они надоумили мальчика уйти в подводный мир. Валентин был взбешен! Он кидал оскорбления в лицо русалкам и говорил, что не позволит им забрать сына. В ответ на это главная из русалок прокляла Лемпи, и вместе со всеми скрылась в воде. Валентин их больше не видел.
В тот же день мальчик слег. Как ни старался отец, но вылечить Лемпи ему было не по силам. Еще три дня — и сын умрет.

* * *

А тем временем в деревне остановился цыганский табор. Выбрав заброшенное поле, они разбили палатки, разложили костры, и вот уже неделю преспокойно жили в свое удовольствие. Деревенские были не против, да и цыганам понравилось место сие.
Главным в таборе был небольшой, крепкий мужчина. Барона все слушались беспрекословно, однако еще один человек внушал уважение и страх не меньше, а может, даже больше барона: старая седая женщина, высокая, худая, с черными большими глазами, цепкими руками и глубоким голосом. Таборная шувани. Она была сильнейшей женщиной своего рода и охраняла свой народ от бед и несчастий. Еще она отлично гадала на картах, хорошо чувствовала недоброе и умела лечить даже самые сложные заболевания.
Когда табор только приехал, шувани обошла местность, присмотрелась и решила, что они остановятся здесь. Проведя обряд защиты, Аза позволила цыганам расположиться.
Жизнь Азы была сложной, но однообразной. В молодости она была красивой озорной цыганкой с длинными черными волосами и очень красивым голосом. Аза очень любила петь, танцевать и веселиться. В нее были влюблены все парни табора и целая толпа русских, но сердце девушки не отдавало предпочтения ни одному из кандидатов. Ей делали предложения чуть ли не каждый месяц, но все слышали отказы. Ее отец был просто в ярости от такого поведения цыганки и решил выдать ее насильно, избрав для этого пожилого, но довольно богатого цыгана. Долгими вечерами Аза ревела и страдала, не желая уходить в лапы противному старику, но ничего уже нельзя было поделать. Она вышла замуж и стала жить в доме мужа.
Спустя год она родила сына, и полностью смирилась со своей участью. Сына назвала Петро и очень его полюбила.
Мальчик рос крепким и веселым, да таким красивым, что глаз не отвести. Аза была уверена, что жизнь у него сложится хорошая и жену он себе найдет замечательную, но когда она решила погадать на жизнь сына, то пришла в ужас. Карты говорили о большой беде, которую принесет в дом пожилая женщина, о пустых надеждах самой Азы.
Немного погодя цыганка
разложила и на свою жизнь, но там также не оказалось ничего хорошего. Вся жизнь Азы должна была пройти в дорогах, проблемах и одиночестве, лишь в самом ее конце выпала карта любви, чему цыганка очень удивилась. Неужели она полюбит кого-то на старости лет?
— Да быть такого не может, никак, карты брехню несут, — пробормотала Аза.
Однако собственная жизнь волновала девушку куда меньше, чем жизнь ее сына. Что должно было случиться, какую беду принесет в дом старуха? Эти вопросы заботили цыганку. Но вскоре она забыла о гадании, так как жизнь шла своим чередом, и ничего необычного не случалось. Минуло чуть больше двух месяцев, и предсказание карт начало сбываться.
В таборе, с которым кочевала Аза, также была своя шувани. В тот момент, когда Аза гадала на картах, та проходила мимо их шатра и решила заглянуть. Просунув крючковатый нос через ткани, она увидела озабоченную Азу, которая смотрела на карты и что-то бормотала себе под нос. Шувани взглянула на расклад и увидела очень важную для себя вещь, которую Аза не знала. Карты говорили Азе что та должна стать новой шувани этого табора. Такое сочетание карт в гадании знали лишь сами шувани и передавали знание своим преемникам. Поэтому старая цыганка не стала отвлекать Азу от гадания и побрела в свой шатер думать. А думала она относительно недолго и в один прекрасный вечер заглянула к Азе в гости.
— Ну, здравствуй, красавица, — поприветствовала она Азу.
— Здравствуй, Роза, зачем пожаловала? — удивленно спросила Аза, совершенно забыв о предсказании карт, ведь Роза была своей и зла принести не могла.
— Да вот пришла посмотреть, как ты живешь да как здоровье твоего сына.
— Присаживайся… Да все у нас хорошо, живем потихонечку. — Аза поставила перед Розой чашечку чая и присела.
Они побеседовали о том о сем, выпили несколько чашек чая, и Роза уже собралась уходить, как вдруг, остановившись, произнесла:
— Я ведь не просто так приходила. Я подарок тебе принесла, на вот, глянь. — Роза достала из складок юбки тряпочку, развернула ее и достала большой и красивый золотой перстень.
— Но... — хотела было возразить Аза, однако ее перебили:
— Я не принимаю отказов. Ты возьмешь этот перстень, просто обязана взять. Ты — шувани.
— Подожди, — недоверчиво усмехнулась Аза. — Шувани — ты! Я обычная цыганка, и никаких способностей у меня нет. Ты, наверное, что-то перепутала.
— А нэ-ка! — Роза подошла к девушке, цепкими пальцами ухватила ее за подбородок и повернула голову в анфас. — Думаешь, я дура? Думаешь, я не знаю, что говорю? Ты шувани, и все тут. А мне недолго осталось.
С тех пор Роза была частой гостьей в доме Азы. Она учила ее, как заговаривать болезни, снимать сглазы, собирать и высушивать травы. Как гадать на картах, знает, наверное, каждая цыганка, однако то, чему научила Азу Роза, было просто удивительно. Теперь Аза умела видеть самые сокровенные желания, самые глубокие мысли и переживания человека. А главное, знала, как помочь бедняге. Спустя три месяца Роза созвала всех цыган табора и объявила, что она больше шувани не является.
— Я уже совсем стара! Мое время пришло! Долгие годы я была с вами, всех вас полюбила и переживаю за каждого цыгана. Но мне пора отдохнуть. Я объявляю всем присутствующим, что с этого момента шувани табора становится Аза. Она знает все, что знаю я, и вы ее давно знаете. Она справится, я уверена.
И с этими словами Роза ушла, и больше никто ее не видел.
Аза с огромным удовольствием помогала людям и, как ребенок, радовалась своим успехам. Ее муж к тому времени стал не ходячим, а сын совсем подрос и был уже десятилетним парнишкой.
Таборные очень полюбили новую шувани, а та, в свою очередь, бескорыстно помогала им во всем. Но за свой дар и успехи ей пришлось поплатиться.
Петро в тот день учился ездить верхом. Было пасмурно, дул холодный ветер. Конь, которого дали Петро, был еще не обкатанный. Как бы не упрямилась Аза, но мальчик сел именно на него. И хотя его учили опытные люди, сердце цыганки было не на месте. Она молилась всем богам, чтобы все было
хорошо, но ее молитвы не были услышаны. Конь взбесился, неизвестно от чего, и начал разгоняться. Он бегал по кругу, набирая скорость, а мальчик испуганными глазами смотрел, как его мама и другие мужчины стараются успокоить коня. Петро сильно подскакивал — ему было сложнее и сложнее держаться в седле. И он упал... Конь промчался еще несколько метров и преспокойно остановился.
Аза со слезами на глазах бросилась к сыну. Осмотрев мальчика, она пришла к выводу, что серьезных травм нет, однако, несмотря на это, Петро умирал. Что бы не предпринимала его мать, какие бы способы лечения не применяла, все было тщетно. Этой же ночью мальчик умер.
Описать горе, которое переполнило жизнь Азы в тот момент, просто невозможно, ибо нет таких слов, чтобы отобразить эту великую боль. На какое-то время она перестала лечить, и почти весь табор ходил больной, угрюмый, а кое-кто и со сглазом (хотя цыган трудно сглазить, согласитесь).
Аза смотрела на все это и постепенно понимала, что ее призвание все еще остается ее призванием. Поняв, в каком запустении табор, она решила снова взяться за дело. Работа отвлекала ее от плохих мыслей, и совсем скоро она забыла свою боль.
Долгие годы цыганка кочевала вместе со всеми, но всякий раз она собирала табор спустя неделю после остановки на новом месте и сообщала всем, что нужно переезжать. Ее все время куда-то тянуло. И вот наконец, обойдя сотни деревень и поселков, Аза, уже будучи старушкой, нашла место по сердцу. Это была та самая деревня, в которой жил Валентин со своим на тот момент уже больным сыном.

* * *

Аза сидела у палатки, покуривая трубку и лениво ухмыляясь. Перед ней, расположившись у большого костра, пели цыгане. Гитара звучала так, что душа просилась в пляс и не принимала отказов.
Однако старая шувани лишь наблюдала. Молодые и красивые цыганки весело танцевали вокруг костра, а ребятишки путались под ногами, звонко смеясь. Искры поднимались в небо, делая его еще более рассыпчатым.
В таборе было светло, ведь по маленькому костру горело у каждого шатра, а этот большой был «центральным».
Звуки любимой мелодии, звучные голоса и вихрь юбок молодых цыганок напоминали Азе о ее былой красоте и беспечности, в которой она жила до замужества. Мысль ее уносилась вдаль, а взгляд становился глубоким, тяжелым и отрешенным. В ее сознании возникали образы пятидесятилетней давности. Она, молодая, дерзкая до невозможности, шустрая, кружась несется в танце, не видя перед собой ничего, улыбается, а сердце так и радуется. Вокруг нее толпился весь табор и с огромным удовольствием наблюдал за молодой-красивой, за ее танцем.
Находясь в таком трансе, Аза сама не заметила, как встала и подошла к «центральному» костру. Все цыгане притихли, с интересом глядя на шувани.
Аза сняла с пояса платок, надела его на плечи, развела руки и вдруг запела. В ее голосе слышались отголоски молодости вперемешку с отчаянием. Никто прежде, с момента смерти ее сына, не слышал пения шувани. И вот теперь все, раскрыв рот, вслушивались в эту безумно красивую старинную цыганскую песню.
Аза была великолепна. Тело помнило все движения, которые она выполняла в молодости, и выглядела это так, будто цыганка помолодела на полвека. В эту песню она вложила всю свою боль, все свое страдание и все свое разочарование в жизни.
Когда песня кончилась, на глазах у Азы были слезы. Она устало опустила руки, поклонилась, будто со сцены, своим цыганам и побрела, не зная куда, зачем и почему она идет. Ей нужно было побыть в одиночестве. Впервые за много лет цыганка дала волю чувствам, волю слезам. Полы ее юбки шуршали о лесную траву, а природа вокруг будто ощущала все, что испытывает Аза, и с огромным сочувствием обволакивала шувани своей любовью, лаской и теплом. Березки, мимо которых проходила Аза, участливо шелестели листьями. Звезды на небе весело подмигивали ей, будто говоря: «Не горюй, все уже прошло, все хорошо!»
Где-то наверху сочувственно ухнула сова, а цыганка уже вышла на берег озера. Водная гладь была настолько неподвижна, что больше
походила на зеркало. В ней отражалось все до мельчайших подробностей. Каждой звездочке нашлось место в природном зеркале, однако надо всем этим царствовала почти полная луна.
Аза всмотрелась во тьму — горизонт был совсем не виден. Где-то там, на дальнем берегу, стояла другая, маленькая и неприметная деревенька, в которой их табор был дня четыре назад. В той деревне осталась одна из цыганок. Она влюбилась в молодого русского паренька и не пожелала больше кочевать. Заявив об этом табору, она тут же пожалела о своем поступке, ибо была изгнана с позором и остриженной косой.
Азе было искренне жаль девчонку, ведь ее, как когда-то саму Азу, родители хотели отдать замуж за совершенно чуждого и противного ей человека, на несколько десятков лет старше ее. Однако та, несмотря на все трудности, сумела отстоять свою судьбу, оставшись с любимым, а Аза нет. От этой мысли ей стало грустно.
Но не успела она опечалиться, как услышала позади себя шаги. Аза обернулась и всмотрелась вглубь леса — никого не было видно. Однако своим чутким слухом и замечательной интуицией она чувствовала, что по лесу пробирается к озеру некто, тяжело ступая на землю.
Это был мужчина, но Аза чувствовала что он совсем непростой. Волны черной энергии исходили из него. Он был опечален и разгневан, казалось, на весь мир.
Решив дождаться лесного путника, цыганка закурила трубку.

Валентин пробирался по лесу сам не свой. От злости и отчаяния он даже не заметил, что свернул с тропинки, которая вела прямиком к дому, на другую, выводящую немного правее, к берегу озера. Он возвращался с тяжелыми мыслями, с ожиданием ужасного будущего.
Вызвав в лесу дух своего отца, он просил помощи, просил знаний о том, как снять проклятие русалок, но ничего не получил в ответ. Наоборот, разозленный дух забрал у колдуна почти все его силы и забрал бы все, если бы за Валентина не заступился леший. Добрый хозяин леса защитил Валентина. Дух отца сгинул, а ослабший колдун, поблагодарив лешего, побрел домой.
Идти ему было тяжело, силы с каждой минутой покидали его. Злость и досада, бушевавшие внутри, довели его до олушки леса. В глазах было мутно, когда он вышел на тихий берег.
Перед ним стояла фигура, которая больше походила на женскую, нежели на мужскую. Руки в бока, ноги скрыты под юбкой или мантией, а на голове платок. Не понял Валентин, что это цыганка, да и не смог бы понять, как бы ни старался. Издав слабый вздох, он обессилено упал на землю, а его сознание погрузилось во тьму…
Тихий таинственный шепот, аккуратные, мягкие шаги. Запах свежих и сушеных трав вперемешку, табачный дым и дым от костра. Валентин лежал с закрытыми глазами, не совсем понимая, где он и что происходит вокруг. Открыв глаза, он обнаружил над собой тряпичный потолок. Рядом горела маленькая свечка, где-то снаружи трещал костер и бубнил тихий разговор.
— Где это я? — удивленно пробормотал колдун.
— Э-э-э, очнулся. Ну, наконец-то, я начала было думать, что что-то не понимаю в лечении. Ничего, милый, ничего, полежишь еще час-два и сам встать сможешь, — донесся до него глубокий голос.
Валентин повернул голову и увидел, что у входа в палатку сидит старая, седая цыганка. Глядя на него сверкающими глазами, она ухмылялась. Валентин все еще не мог сообразить, куда он попал.
— Ты кто? — сконфужено спросил он. Колдун понимал, что перед ним женщина, цыганка, да в почтенном возрасте, но все же на десяток лет младше его, однако он чувствовал в ней нечто необычное, а вот что — понять не мог. «Черт его подери, этого папашу. Что при жизни меня ненавидел, что после смерти...»
— Аза я, — улыбнулась цыганка.
— Ты не поняла...
— Да поняла я, поняла, что имя тебе мое не нужно. Не буду темнить, шувани я, колдунья, по-вашему.
— Не колдунья ты, — сказал Валентин, — целительница. Для колдуньи силы темные нужны, а ты вон, светом вся светишься. Но целительница мощная, как меня силами накачала!
Валентин посмотрел вниз и увидел пучки черных трав.
— Это что? — спросил он.
— Лечила я тебя травами. Они-то тебя и вылечили, если быть
точной.
Валентин молча кивнул, и вдруг резко воскликнул:
— Лемпи!
Старая цыганка вздрогнула от неожиданности.
— Что?
— Сын мой! — Валентин попытался подняться. — Мне нужно домой!!!
— Э-э, нет! Так не пойдет! Куда ты, такой слабый, пойдешь? Или хочешь совсем силы потерять? — возмутилась цыганка.
— Сил у меня предостаточно, — огрызнулся колдун, — а вот у сына их нет!
— А нэ-ка не перечь! Да рассказывай, что у тебя с сыном случилось?
Успевший подняться Валентин исподлобья посмотрел на цыганку.
— Что, думаешь, пригожусь или нет? Да я тебе так скажу: я многое вылечить могу, и я знаю, что помогу и тебе! — сказала ему Аза.
— Ладно, пошли, по дороге расскажу.
Аза подошла к колдуну:
— Ты мне руку-то дай, а то сам еле идешь!
Они отправились на озеро, взявшись под руки. Валентин передвигался медленно, но уверенно. По дороге он рассказал цыганке историю о сыне, о его родственной связи с русалками и о проклятии, которое наложено на Лемпи.
— Говорила я тебе, что помочь смогу, да, видимо, ошиблась. Не учила меня Роза этому, да и сама вряд ли сталкивалась, — удрученно сказала Аза.
Валентин молчал.
Когда они дошли до выступа, уже светало. В доме не было света, из трубы не шел дым. Однако Валентин чувствовал, что сын никуда не уходил и ему очень плохо.
Зайдя в дом, Аза почувствовала запах смерти — беда уже стояла на пороге. Мальчик лежал на кровати, холодный, недвижимый, пустой. С виду могло показаться, что он уже умер, но Аза знала: внутри Лемпи происходит огромная борьба его души с проклятием. Побеждало, к сожалению, проклятие.
Аза подошла поближе и нагнулась над ребенком. Всмотревшись в его лицо, она достала из складок юбки серебряное кольцо и приложила его ко лбу Лемпи. Кольцо вмиг почернело. Аза брезгливо отбросила кольцо в сторону, посмотрела на стоящего рядом Валентина и молча села на стул у окна. Закурила трубку, задумалась.
Валентин смиренно ждал, он почему-то был уверен, что она сможет, несмотря ни на что, помочь Лемпи. Так прошло полчаса, в доме царила полная тишина. Вдруг из облака дыма раздался задумчивый вопрос:
— Русалка, говоришь? Хм, думаю, я смогу помочь!
Шувани решительно встала и направилась к выходу.
— Куда? Как помочь? Что ты будешь делать? — поковылял за ней колдун.
Аза неожиданно остановилась на пороге. Вернувшись в дом, она подобрала с полу черное от проклятия кольцо и сказала:
— Помолчи, да тут посиди. Следи за мальчиком. Я постараюсь ему помочь!
Выйдя из дома, она направилась в лес. Проведя там минут пятнадцать, Аза вышла оттуда с большим веником полыни. Положив его недалеко от воды, она снова ушла вглубь леса, и вернулась с охапкой хвороста. Сложив на песке костер, шувани запалила огонь. Пока по берегу озера разносился дымок, Аза встала перед водой, сняла с плеч платок, и стала читать что-то на цыганском. Притопнув ногой, она завязала один узел на середине платка, и замолчала. Цыганка всматривалась в озеро, выжидая. За ее спиной уже полыхал огонь, а с выступа за ней наблюдал Валентин, нарушив ее наказ смотреть за мальчиком.
По поверхности воды разошлись круги, но никого видно не было. Аза вложила в узел платка черное кольцо, и снова принялась что-то читать, уже громче и увереннее, чем раньше. Она повторила одно и тоже заклинание три раза и снова замолчала.
Из воды показалась светлая женская голова. Увидев ее, Аза тут же дернула края своего платка, кольцо выпало в воду, а из уст цыганки вырвалось одно слово:
— Тэрдев!
Мгновенно русалка потеряла возможность двигаться. Она делала попытки, но все они были тщетны. Взгляд ее стал острым, колючим и злым.
— Что ты смотришь на меня, бесстыжая? Это ведь ты мальчика прокляла? Ты, по глазам вижу. Да никто другой и не пришел бы. Слушай, что я тебе скажу: или ты снимаешь с мальчика проклятие, или прокляну тебя я. И тебя, и весь твой род!
Русалка неподвижно смотрела на цыганку.
— Не веришь? Ну что ж...
Аза зашла в воду, вырвала несколько волосков из головы обозлившейся русалки и, не обращая внимание на то, что намочилась, пошла к костру. Взяв ветку полыни, она
протянула ее над огнем, а волосы стала крутить между большим и указательным пальцем. Русалку стало рвать изнутри и наполнять болью. Она корчилась, но не говорила ни слова, а лишь метала испепеляющие взгляды на цыганку.
— Что — упрямая? Забери проклятие, забери!
Русалка, изнемогая от боли произнесла:
— Не дождешься!
— На розмэкпэскричиб! — одернула ее Аза — Не хочешь по-хорошему — будет по-плохому! Я тебя убью, и твое проклятие сгинет вместе с тобой! Боишься, по глазам вижу! Забери проклятие!
Русалка не сдавалась.
Тогда Аза взяла весь веник полыни, бросила его в костер, а волосы русалки поднесла прямо к глазам. Какие в тот момент были ее глаза: грозные, сверкающие, пышущие злостью, решимостью и силой! Она стала шептать что-то, ей одной известное, а русалке становилось все хуже. Над берегом раздались крики, душераздирающие, отчаянные крики.
Аза, блеснув глазами, разорвала волосы, и бросила их в огонь. И тогда сердце русалки остановилось. Она лежала не шевелясь, как тряпичная кукла.
На ее крики к берегу подплыли другие русалки, но от ужаса не решались выглянуть. Они испугались Азы и ее силы. Лишь после смерти русалки, другие осторожно утянули ее в воду.
— Ну, вот и все, — сказала Аза, обессилено садясь на песок.
С выступа к ней спускался Валентин, да так бодро, будто ему снова шестнадцать лет. На лице его играла улыбка, а в душе бушевала радость.
— Ты это сделала! — сказал старик цыганке.
— Как мальчик? — устало спросила Аза.
— Да я поначалу смотрел, что ты делаешь, сверху, а потом, когда эта из воды выглянула, да ты ее в оцепенение ввела, я услышал крики. Лемпи было плохо... он метался по кровати, его пробил пот. А потом отпустило. Он пришел в себя, ему уже лучше. Как я могу тебя отблагодарить?
— Да не надо меня благодарить, главное то, что мальчик жив и будет жить. Знаешь, ведь я когда-то потеряла сына. Не смогла ему помочь. Но я очень рада, что помогла вам. А теперь пойдем-ка в дом, мне нужно осмотреть Лемпи.
Валентин помог Азе встать, и они начали подниматься на выступ. Солнце уже показалось над озером, и в лесу запели голосистые птички. Новый день приходил в свое начало, а вместе с ним начиналась новая, счастливая жизнь Лемпи.

Взяв ветку полыни, она протянула ее над огнем, а волосы стала крутить между большим и указательным пальцем. Русалку стало рвать изнутри и наполнять болью. Она корчилась, но не говорила ни слова, а лишь метала испепеляющие взгляды на цыганку.
— Что — упрямая? Забери проклятие, забери!
Русалка, изнемогая от боли произнесла:
— Не дождешься!
— На розмэкпэскричиб! — одернула ее Аза — Не хочешь по-хорошему — будет по-плохому! Я тебя убью, и твое проклятие сгинет вместе с тобой! Боишься, по глазам вижу! Забери проклятие!
Русалка не сдавалась.
Тогда Аза взяла весь веник полыни, бросила его в костер, а волосы русалки поднесла прямо к глазам. Какие в тот момент были ее глаза: грозные, сверкающие, пышущие злостью, решимостью и силой! Она стала шептать что-то, ей одной известное, а русалке становилось все хуже. Над берегом раздались крики, душераздирающие, отчаянные крики.
Аза, блеснув глазами, разорвала волосы, и бросила их в огонь. И тогда сердце русалки остановилось. Она лежала не шевелясь, как тряпичная кукла.
На ее крики к берегу подплыли другие русалки, но от ужаса не решались выглянуть. Они испугались Азы и ее силы. Лишь после смерти русалки, другие осторожно утянули ее в воду.
— Ну, вот и все, — сказала Аза, обессилено садясь на песок.
С выступа к ней спускался Валентин, да так бодро, будто ему снова шестнадцать лет. На лице его играла улыбка, а в душе бушевала радость.
— Ты это сделала! — сказал старик цыганке.
— Как мальчик? — устало спросила Аза.
— Да я поначалу смотрел, что ты делаешь, сверху, а потом, когда эта из воды выглянула, да ты ее в оцепенение ввела, я услышал крики. Лемпи было плохо... он метался по кровати, его пробил пот. А потом отпустило. Он пришел в себя, ему уже лучше. Как я могу тебя отблагодарить?
— Да не надо меня благодарить, главное то, что мальчик жив и будет жить. Знаешь, ведь я когда-то потеряла сына. Не смогла ему помочь. Но я очень рада, что помогла вам. А теперь пойдем-ка в дом, мне нужно осмотреть Лемпи.
Валентин помог Азе встать, и они начали подниматься на выступ. Солнце уже показалось над озером, и в лесу запели голосистые птички. Новый день приходил в свое начало, а вместе с ним начиналась новая, счастливая жизнь Лемпи.