Велосипедное путешествие

ВСТРЕЧИ

В этот раз к озеру мы решили отправиться на велосипедах. Никаких смрадно-бензиновых автокоробок, только – напряжение мускулов, пение птиц и мурлыканье шин на запотевшем росой асфальте. Таков был уговор.
Михалыч взглянул на все то, что предстояло нам привязать к багажникам, и заметил, что поклажи хватило бы на двух ишаков и одного верблюда. "Насчет верблюда не знаю, а за ишаками дело не станет", – подбодрил я его, и мы принялись увязываться.

Выехали затемно. Город жил летней ночной жизнью. Где-то печально звенела одинокая бутылка, катясь по асфальту. В кустах акации что-то белело. Там хихикали и возились, словно медведи.

— Сколько времени, ма-а-льчики? – совсем рядом окликнули нас, несущихся в ночи.
Мы едва успели объехать крутобедрую "герлу", одежда которой состояла из одних бретелек.

— Четвертый час, девочка! – озлился Михалыч. – Спать давно пора!
— Спать пора, уснул бычок, лег к кому-то под бочок, – сладко пролепетала "герла" и, подволакивая ножки, растворилась в предрассветном сумраке.

Облегченно вздохнули, лишь когда выбрались за город.

На шоссе лежал туман. Пахло мокрым багульником и мхом. Сосны сдержанно помахивали нам вслед колючими лапами, вздыхая от утреннего ветерка. Кусты ежились от росы. Хорошо!

Между тем, мы подъезжали к озеру Шап. И где-то на девятнадцатой версте Царевококшайского тракта из леса вышел в паутине и сучках... милиционер. Ну, не совсем милиционер, фуражки на нем не было, как и галстука. И шнурки в ботинках отсутствовали. Но все остальное – форменное.

— Мужики, сколько времени? – спросил он никаким голосом.
— К пяти подходит.
— Утра или вечера?
— Солнце недавно поднялось.
— К семи до города успею?
— Пешком? – любопытствуем мы.
— Дак, не пустят все равно в машину с такой мордой. Два дня отдыхал на озере. Не помню, мужики, ничего... Побриться надо, погладиться и – на службу...

Да-а, лицо у него действительно... И одежда подозрительная.

— Ну, если быстрым шагом, то успеете.
— Ладно, удачной рыбалки вам!
— И вам доброго пути!

Мы поехали дальше, а служивый странник, растираясь и подпрыгивая от утренней свежести, поспешил к городу. "Побриться-погладиться, побриться-погладиться!" – заклинаниями еще слышалось нам вслед.

На тридцать первом километре, перед поворотом на лесную дорогу, нам встречается еще один путник. Это – очень усталая молодая девушка в короткой юбке. В ее волосах тоже запутались сучки и хвоинки, а ноги докрасна искусаны комарами.

— Ребята, я скоро доберусь до Новочебоксарска?
— Вряд ли... Вы в Йошкар-Олу идете.

Она села на обочине.

— Больше не могу. Второй день хожу по лесу.
— Вы, наверное, голодная? – (глупый, конечно, вопрос)...
— Я очень хочу пить.

Мы достали фляжку с холодным чаем, термос с кофе, колбасу, копченое самодельное сало, помидоры. Заодно и перекусили с девушкой, чтобы не стеснялась.

— А почему вы не останавливали машины?
— Не хочу, боюсь. С этими тоже на машине приехала, на шашлыки. А потом ушла от них.
— А-а, тогда ясно. Но все-таки тормозните машину. Сейчас по времени "КамАЗы" должны пойти. Останавливайте их, если боитесь частников. Пешком до Волги не дойдете. И развернитесь в противоположную сторону.
— Ладно. Спасибо.
— Не за что. И доброго пути вам...

В лесу нас встретили комары и земляника. Отмахиваясь, собираем горстями ароматную ягоду. Михалыч ворчит:

— Мужики у этих нектаром питаются. Пожужжат на солнышке, росой запьют и – снова за нектар...
— У кого, у этих?
— У комаров, ешкин кот! А самки ихние кровь пьют. Все как у людей...

С трудом оторвавшись от лесной ягоды, едем дальше, юля колесами на песчаных буграх. Не доезжая с километр до речки Мартынки, тащим велосипеды на себе. Тут лесовозы вконец колею разбили. До самого мостика везем на себе технику и рюкзаки, волочим голой проплешиной-вырубкой, по самому солнцу. И почему лес валят рядом с озерами? У Малого Мартына на лесном теле такая же рана зияет...
За мостиком – путь короткий и чистый. По буграм вьется твердая, не разбитая еще дорога. Вся в узластых кореньях. Помню, не так давно тут только тропинка была, едва заметная.
Вскоре и озеро открылось – Большой Мартын. Приехали...

КУПАНИЕ БЛЕСНЫ

Большой Мартын стал в последнее время капризен и не щедр на рыбу. Помнится... Опять это банальное – "помнится..." Так и тянет сесть на завалинку, свернуть "козью ногу", а дальше – точно по писаному: "Инда рассупонилось солнышко, расталдыкнуло свои лучи по белу светушку. Понюхал старик Ромуальдыч свою портянку и аж закондобился..." Классика... Или что-нибудь вроде: "...а раньше и снег белее был". Но вот помнится и все тут, как с пацанами Игорем, Вовкой, Коликом, Серегой (а ныне из них, теперь бы тридцати-сорокалетних, только один живой, да и тот, говорят, – в тюрьме за убийство) рыбачили мы неделями на Мартыне. Ловили окуня на удочку с тяжелых плотов-салок, уставая подсекать жадно клюющую рыбу. И в полторы ладони окушок не был редкостью. А поставишь в жаркое глухолетье-июль на озере жерлицы – щуку, может, и не подманишь, но окунь-горбач с килограмм и более обязательно схватит живца.

Поскучнело Озеро, наверное, с тех пор, как потравили вокруг него то ли жука, то ли еще какую зверюгу. Перестал клевать окунь, но зато затеребил червяков на крючках в то лето полосатый "мизгирь" с палец. Такого мелкого окуня еще никогда не видели здесь, поскольку, все же существуя, он не мог подойти к насадке – не давали более крупные собратья.

Со временем Озеро пришло в себя, оправилось. Но что-то все не попадали мы больше на отчаянно-азартный клев настоящего мартыновского горбача. Может быть, редко бываем теперь здесь?..

Михалыч сидит на плоту и тычет во все стороны "телескопом" – подкидывает червяка в оконца среди кувшинок. Редко-редко поплавок притопит, и выдернет товарищ окунька.

Я уплываю на лодке к противоположному берегу и готовлю спиннинг. От береговой полосы кувшинок начинается какая-никакая глубина и чистина. Она, эта чистина, словно река, потому что по правому борту тоже полоса кувшинок тянется. Здесь удобно проводить блесну, как раз вдоль травки, что по левому борту, что – по правому.

Отыскиваю в коробке средние блесенки а ля "Юбилейная". Ставлю желтую и – вперед! Фр-р-р! – шелестит леска, сбрасываясь с катушки. Бульк! Пауза... А теперь – к лодке. Повторим еще раз. Где-то там переваливается с боку на бок латунная "колебалка", а на нее во все глаза смотрят жадные щуки, мол, эх проглочу! Вот, наверное, у этой стайки желтых кувшинок затаилась яркоглазая щука, пристукивает в нетерпении хвостом. Сейчас-сейчас... И точно. Почудилось ли мне, а может быть, и на самом деле рябью подернулась вода и мелькнуло что-то вслед блесне... Опять подбрасываю "Юбилейную" под кувшинки, и снова блесенку провожает кто-то осторожный. Хлещу воду в разных направлениях, подматываю то монотонно ровно, то с остановками; то быстро, то медленно, как под "Сонату си бемоль минор" Фридерика Шопена, а попросту – под траурный его знаменитый марш. И блесна, эта суматошная железка, не была одинока в своем пути. Постоянно кто-то ее сопровождал. Может быть, собрались сейчас там в глубине цвета чая-чефиря праздные сытые щуки и, словно римские патриции, похлопывают вслед какому-нибудь щуру-удальцу, отмечая его наиболее удачные финты.

Мне надоели эти игры, и я поочередно меняю блесны. Исчерпав весь набор колеблющихся, перехожу к "вертушкам". Щуки-патриции, видимо, сыто зевнули и отвернулись. На "Аглию" зацепился лишь какой-то перепуганный окунек, и то сорвался с крючка. Снова перехожу на "колебалки" и задумываюсь: вроде бы все перебрал?.. Джиг-головки, твистеры, поролон – это все еще в нерешительном завтра. Блесны консервативно привычней. Нахожу медную самоделку, в которой чуть ли не отражается мое небритое лицо. Сразу видно, что она не использовалась – ни царапины, ни окисла. Ладно, проверим ее ход. Может быть, и не стоит щук пугать. Играю блесной вдоль бортов, туда-сюда, будто белье полощу. И вдруг – удар! Словно кто-то за руку схватил и потянул сильно в воду! Машинально-автоматически подсекаю и выволакиваю из-под лодки щуку!.. Видимо, из тех самых, патрициев. Чем-то раздразнила их медная безделушка. Ах, да!.. Цветной металл сейчас в цене. Это что же творится на озере? Щуки под самой лодкой на блесну вешаются! При этом чихают они на классическую щепетильную проводку, знакомую нам еще из рыболовных энциклопедий.
Попробовал еще "пополоскать" под лодкой, но, видимо, чудеса если и случаются, то только порционно, чтобы остаться чудесами.

А парочку щук я все же взял, оплыв озеро вокруг. Классически взял, на эту самую, медную...

Полет на резиновой лодке

Зарю встречаем на воде. Михалыч приспособил на плоту чурбак-сиделку, и ему теперь удобно щурится на поплавки. Я время от времени шевелюсь в тесной "резинке". От меня идут волны, и Михалыч ворчит:

— Чего возишься, рыбу пугаешь?
— Ноги затекли.

Поплавки неподвижны. Они белеют на темной воде, в оконцах среди кувшинок. С близкого берега тянет моховой свежестью и живицей. Плеснула рыба и спугнула тишину. В ответ кто-то недовольно завозился в плавающих кочках, стряхивая росу с седой осоки. Это ондатра или норка, ворующая у нас окуней из садка. Где-то на вырубках "чуфыкнул" молодой тетерев, перепутавший лето с весной. И совсем уж не к месту заголосил вдруг вдалеке самый настоящий деревенский петух. Откуда бы ему здесь взяться? А-а, это, наверное, с Малого Мартына звонко отдает. Там живет егерь, имеющий, конечно, хозяйство.

У Михалыча что-то зашлепало. Первый обрыбился... Смотрю, и мой пенопластовый поплавок нырнул под кувшинку, всплыл, и бойко побежал в сторону. Подсекаю и выдергиваю теплого с парной воды окунька. Он сильно изворачивается в руке, норовя ткнуть плавником-иголкой. Не убережешься. Потом долго ноют исколотые "матросами" ладони.

Окуньки почему-то более азартно поклевывают у моего товарища. Приглядываюсь к хитрецу. Э-э, да все просто! Сам так же ловлю на лесных озерах. Мормышка да с окуневым же глазом нередко и по открытой воде уловистей. Но здесь на глаз не берет. Пробовал. А вот белая "овсинка" с хвостиком навозного юркого червя – в самый раз. Меняю оснастку.

Время от времени поглядываем на жерлицы-рогульки, выставленные по "лопушнику", ближе к середине озера. Эта линия кувшинок рассекает озеро на две неравные части и уходит к противоположному берегу. Когда-то на этом самом повороте, в самых глубоких местах (а это не больше двух с половиной метров) выдергивали шесты и рвали толстую леску щуки-крокодилы. Опять, было-было...
Кажется, шест одной из жерлиц и сейчас в опасности. Он, пригибаясь, хлещет по воде тонкой вершинкой. Видно, как мотается из стороны в сторону рогулька жерлицы, сбрасывая леску под рывками щуки. Плыву туда, стараясь не шуметь. Но рыба все равно слышит меня и, смотав леску с рогульки, выбрасывается в "свечке" из травы. С "финского" крючка не уйдет. Хоть и без засечек его остро заточенные усики, но, встав враспор, крючок добычу не отпустит. Видно, как поднимаются со дна  резаные стебли кувшинок. Берусь за леску и вываживаю из травы щуку килограмма на три с половиной. Оставляю ее в подсачеке и везу к берегу. Там мы посадим ее в тени берега под пенек, на щучий кукан с застежкой, сделанный из басовой фортепьянной струны, где рыбина проживет день-два без осложнений, если... жук-плавунец не нападет. Но, по всей видимости, "озверевает" вышеназванный жук до такой степени только осенью, когда и любая другая заботящаяся о себе тварь жир нагуливает к зиме. Случалось по осенней поре подымать из воды лишь шкурки рыб, выскобленных изнутри жуками.

К полудню, к самой жаре, поплыл Михалыч к берегу – готовить в тени уху, пить чай с водкой, слушать "Маяк", ругаться со старой водяной крысой, живущей под берегом. А я дремлю на лодке у жерлиц, время от времени проверяя медной блесной теплую воду.

Так, в полудреме, и пригрезилось мне, что потемнел будто бы лес узкой полосой, метров в пятьдесят, замахал в этом узком пространстве колючими лапами, сгибаясь под напором страшной силы. Вот уже совcем наяву послышался шум, как от падающего ливня, и с берега на воду легла синяя полоса, шириной в те же пятьдесят-восемьдесят метров. Эта рокочущая полоса быстро приближалась ко мне среди мертвого штиля вокруг. От такой чертовщины волосы у меня встали дыбом и зашевелились, как прическа Медузы Горгоны. Я отчаянно заработал веслами, выбрасывая буруны, словно водный велосипед, но полоса уже накрыла меня. Тут же кончился воздух в легких. Его не стало совсем. А лодка поднялась над кипящей водой и полетела, как легкомысленная чайка, ну и я с ней, конечно... Волны в этой неразберихе двигались без всякого направления. Кажется, я что-то кричал и, думаю, это были не стихи. Но тут лодка плюхнулась на воду, а полоса ушла к противоположному берегу. Там тоже поворчали сосны, мотаясь из стороны в сторону, как Михалыч после аванса, и все кончилось.
Когда я подплыл к берегу, мой товарищ мирно ел уху.

— Михалыч, ты слышал чего-нибудь?
— Нет.
— Тогда, может быть, видел?
— Нет. А что?

Я посмотрел на Михалыча и понял, что он не стал ничего усложнять с чаем, а обошелся чистыми ингредиентами. Его глаза были такими же красными, как у нашей соседки – водяной крысы...

А САПОГИ ЗАХОТЕЛИ ОСТАТЬСЯ...

Прошли знойные дни в багульниковом дурмане, отрумянились молодые зори, и пора нам было уже в обратный путь.

Вяло собираем рюкзаки, снова и снова окидывая взглядом примятый под пологом папоротник, бревна-скамейки у кострища – не забыть бы чего... Досаливаем рыбу. Пойманную поутру перекладываем ольховыми веточками (крапивы здесь нет). Укладываем рыбу в корзину, чтобы обдувало ветерком на ходу. Подкачиваем колеса. Много находится дел и к отъезду. Словно специально  оттягивается момент, когда скроется за поворотом озерная синь, и – до новой встречи. А когда?.. Кто его знает. И словно болит где-то под сердцем от этого.

Пьем крепкий чай на дорожку и, сказав спасибо Озеру, садимся на велосипеды.
За Мартынкой и вырубкой поджидаю отставшего Михалыча. Он подъезжает красный и злой. За ним гнусящей стаей летят комары.

— На ходу догоняют, влет бьют, ешкин кот! – отмахивается товарищ.
— Михалыч, а где у тебя второй сапог?
— На месте должен быть, – суетится тот. – Оба сапога привязывал. Точно нет. Видимо, ремень ослаб. Придется возвращаться.

Минут двадцать жду Михалыча на пышащей зноем песчаной дороге. Наконец он возвращается с сапогом-найденышем. Едем дальше. И километра эдак через два, отстав от товарища на повороте, вижу на его багажнике опять только один сапог!..

Под аккомпанемент громких эпитетов, недвусмысленных угроз по поводу беглеца, готовится карательная экспедиция.

А я опять жду, проклиная жару, комаров и неугомонные сапоги Михалыча.
Наконец едем дальше. Теперь сапоги связаны, как рабы-невольники. Аж резина на них побелела от пут. Но через какое-то время я замечаю, что теперь... нет уже обоих сапог...

Минут пять мы сидим и молча смотрим друг на друга. И тут меня, не спавшего как следует две ночи, осеняет простая мысль, словно озарение, словно истина свыше.

— Михалыч, – говорю я твердо. – Ты должен отпустить их.
— Кого? – не понимает тот.
— Сапоги. Ты должен отпустить сапоги. Они хотят остаться там, у озера.

Михалыч осторожно отодвигает от меня медвежий нож и смотрит мне в глаза.

— Ладно. Ты только не волнуйся. Пускай остаются. Я другие куплю.

Мой товарищ предупредителен и заботлив. Он на полном серьезе собирается дать вольную сапогам и ехать дальше. Видимо, он тоже не выспался, к тому же еще и чай...

Я не выдерживаю и хохочу на весь лес. Михалыч облегченно подхватывает. Так и сидим мы посреди лесной дороги, брызжем дурными слезами и тычем друг в друга пальцами, а где-то там за буграми лежат на теплой траве два сапога-пара, слушают птиц, смотрят на прыгающих в листве солнечных зайчиков и думают, наверное, от том, как хорошо было бы жить им у озера и встречать вдвоем тихие рассветы.