Пашка Горлашка

                                 
                                Варвара
 
По краешку улицы, изъезженной телегами, спешила сестра милосердия. На вид ей было лет двадцать пять. Голова плотно закрыта платком, длинное чёрное платье касалось верхушек чахлой придорожной травы, глаза глубоко посажены, губы поджаты.
Её путь лежал в дом призрения, что притулился на окраине города, в конце улицы, на которой стояла церковь, единственное ухоженное здание в этой стороне, откуда  шла с «заутренней».
Приют для калек стоял особняком от других зданий, мрачный, каменный дом из красного кирпича с восемью маленькими окошками-бойницами, обращёнными на грязную улицу. За огромными ржавыми воротами всегда закрытыми, виднелись деревянные сараи и небольшой двор. Дальше домов не было, только пустырь и уходящая вдаль дорога.
Поднявшись по вышарканному множеством ног деревянному крыльцу, Варя на секунду замешкалась, на её лице появилась улыбка, и она вошла в дверь.
 В коридоре её ожидал Гошка, мальчик четырёх-пяти лет, со скрюченной, прижатой к груди правой рукой и очень выразительными глазами. Подволакивая при ходьбе ноги, он зашептал: «Тётя Варя, тётя Варя!» — И потянул Варвару левой рукой в комнату для грудничков.
В зыбке лежало нечто! Малютка без рук и без ног, заходясь плачем, он шевелил крошечными культями в том месте, где должны быть ручонки и ножки. Надо сказать, за то время, которое Варвара работала здесь, она повидала всякого, но даже она растерялась и подумала опрометчиво: «Господи, а этого-то за что?». Но спохватившись, вслух произнесла: «На всё воля Божия».
Малютка перестал плакать, замер, будто чувствуя её присутствие, широко открыв голубые, как ясное небо, глазёнки. На нежно-розовой верхушке головы, между лбом и затылком, пульсировала синяя венка. 
 Взяв его на руки, она заметила, что это мальчик, довольно крупный для «родишного». Сердце обливалось кровью, посмотрела на него ещё и подумала, что даже Гошка на фоне этого бедолаги счастливчик.
Вглядываясь в маленькое личико, вдруг вспомнила младшего братишку, с которым она нянчилась семилетней девочкой, меняла пелёнки, качала… А через полгода он умер.
-Не жилец, – сказала неожиданно вошедшая, крупная женщина. - Ночью какая-то стерва подбросила.
 
 
                 Горлашка.

Малютку долго не могли назвать, все думали, что Господь приберёт его. Но малютка рос, требовал к себе внимания, громогласно заявляя о своих намерениях покушать. И как-то само собой Варя стала называть малютку Пашенкой, Пашкой — Горлашкой. Так, потом и записали в метрике – Павел Горланов.
 Потянулись дни за днями, недели за неделями, осень серыми днями, зима. В приюте всё шло своим чередом, маленькие ссоры, обиды, радости… Жизнь. Обделённый человеческим теплом, Пашка часами лежал в серых, грязных пелёнках и пялился в потолок. Ждал, пока кто-нибудь появится и поговорит с ним.
А в приюте у каждого своя беда. Кто-то забыт родственниками совсем, у другого есть мать, но он, урод, ей не нужен. А она, мать, появляется изредка, приносит пряник и этим откупается от чего-то большего. Но даже такая мать являлась порой предметом зависти для тех, кто не имел никого.
Из-за того, что сиделок и других работников в приюте не хватало, ходячих заставляли заботиться о лежачих, старших — о младших. Пашку кормили: то необъятных размеров нянечка, ловко и делово поворачивая его набок и втыкая в рот бутылочку с тряпицей вместо соски; то девочка, с которой он часто оставался голодным, молоко утекало мимо; то Варя,  жалостливо разговаривала с ним, плотно кормила, после туго пеленала.
 Приходил и Гошка. Он долго смотрел на малышку уродца, иногда поправлял пелёнки. Кого-то он напоминал ему. Может, братишку, что остался в деревне, которого он припоминал с трудом, ведь его, четырёхлетнего, отец отправил в приют, потому как обузой считал… С тех пор только мать нечасто появляется в приюте, отца он больше не видел.
 Гошка нашёл в Пашке благодарного слушателя, и по многу раз рассказывал ему о своей горькой доле. Когда он начинал говорить, малыш переставал гулить и крутиться. А Гошка в очередной раз рассказывал свою драму маленькому уродцу, со слезами на глазах.
 
В два года Пашка, неожиданно для всех, заговорил, с каждым днём делая заметные успехи. Девочку, лет восьми, что кормила его, он называл «тётя», отчего та слегка смущалась. При виде Варвары он кричал: «тётя Аря», и начинал весело вертеть всеми своими обрубышами.
  Также он научился перекатываться по своей кроватке колбаской из одного конца в другой и обратно.
  Настоящим праздником для Пашки становилась прогулка, когда его, и ещё двух неходячих калек вывозили на тележке во двор. Он лежал или сидел, прислонённый к старому забору, и вдыхал чудный воздух весны, наслаждаясь солнцем, смотрел на свежую зелёную траву.
В три года, глядя на то, как вокруг бегают и играют дети, он стал делать попытки передвигаться. Когда его ставили к стене, Пашка пытался оттолкнуться и постоять как люди на двух ногах. Набивая себе шишки, разбивая нос, он отталкивался от забора головой и, стараясь сохранить равновесие, переваливался с одной культи на другую, как бы перекатываясь, и падал. Хорошо, если находились те, кто мог поднять его. Но особо с ним никто не возился, и лежал он на боку с разбитым носом, глядя, как вокруг него кипит жизнь.
Видя такое упорство, старшие ребята стали хохмить над ним: «Пашка, да куда ты пошёл-то?». На что Пашка с важностью отвечал: «Надо, гулять!».
Научившись к середине лета немного, передвигаться вперевалку, как косолапый медведь, Пашка стал учиться сам вставать, он изгибался как гусеница, упираясь лбом в пол, пытаясь встать, но всё тщетно. Из-за этого его лоб был всегда покрыт ссадинами. Но ничего у него не получалось. Помог случай. Как-то к нему, при попытке подняться, подошёл Вовка — Бельмо – бойкий подросток на костылях, одной ноги у него не было, но при этом Вовка так быстро прыгал на оставшейся ноге, что даже играл с ребятами в догонялки. После  Пашкиных потуг, Вовка небрежно подтолкнул костылём досочку от ящика и сказал: «Попробуй, Горланя, я тоже с деревяшкой хожу".
Много с ним говорила Варя, иногда по часу просиживала возле его кроватки, рассказывая сказку или истории про своё детство. Про грозного тятеньку, сорванца брата, сестёр и злую тётку, которая в порыве ярости отрезала Варину косу серпом.
Этот маленький человек-уродец был хорошим слушателем, внимательным и сосредоточенным, редко перебивал, а если чего-то не понимал, то с добродушной, искренней улыбкой спрашивал, как бы извиняясь.
Чаще всех возилась с Пашкой Варвара, и ухаживала за Пашкой тоже она, меняя его запачканные пелёнки и утку. К запаху он привык с рождения, а тут он почти физически почувствовал, как ей это неприятно, хотя он ощущал, что Варя его жалеет. Целый месяц он думал, как же ему ходить на горшок. Он придумал стульчик с дырочкой и крышкой, которая бы ещё и открывалась, когда на неё встают. На помощь пришёл Гошка, который быстро уяснил проблему и стал выжидать момент, когда у плотника, дяди Сёмы, будет хорошее настроение…
 Стул получился отличный, Пашка в него даже влюбился. Он пах свежеструганным деревом и сиял! Одну из боковых спинок убрали, и Пашка мог закатываться на это чудо техники, зубами хватаясь за рычаг, который открывал крышку! А дядя Сёма пошёл обмывать стул и почти неделю не появлялся.
Однажды он услышал, как дочка злой санитарки Глафиры, которая жила при приюте, Рыжая Зинка, пела песенки. И не заунывные, какие пел Васька – Граммофон, а какие-то витиеватые. Особенно ему почему-то было жалко берёзу, которую кто-то хотел заломать. Но Зинка не особо зналась с калеками, и поэтому пришлось расспрашивать Варю. Варвара не могла объяснить несмышлёному Пашке, отчего и почему, но когда она запела, мурашки побежали по коже. Пашка представил красивую, раскидистую сосну (он никогда не видел берёз), которая росла у них во дворе, а к ней идёт пьяный плотник Семён и ломает дерево. Так, ему стало жаль эту сосну, что он заплакал.
На следующий день Варя принесла Пашке репродукцию картины Шишкина «Три медведя» и повесила на стену! Картину берёз наставница не нашла. Оказалось, что у Пашки был день рождения – шесть лет. Когда он посмотрел на неё, что-то в нём перевернулось. Раньше, конечно, он видел картины, но они были какими-то плоскими. Эта же захватила его так, что он стал ощущать смолистый аромат сосен, тепло солнца, и даже почувствовал, как дышат медведи.
Дождливым летним днём, когда стало понятно, что прогулки сегодня не будет, Пашка наблюдал из своих яслей (так звали его кровать), как играют ребята. А Светка, младшая дочь злой нянечки Глафиры, принесла бумагу и два коротких карандаша и стала рисовать кукол. Она смешно высовывала язык и выводила на бумаге фигурки. Это занятие так завлекло Пашку, что он тоже вместе со Светкой стал высовывать язык и пыхтеть. Повторенье гримас быстро заметила Зинка – старшая сестра — и дала Пашке затрещину. Пашка упал, ничего не поняв, быстро перевернулся колбаской и сквозь щёлку в яслях снова стал наблюдать за Светкой. Он вдруг понял, что больше всего на свете ему хотелось бы вот так рисовать.
Варя принесла Пашке несколько листов бумаги и краски. Наклонившись через спинку кроватки, Пашка часами мог выводить замысловатые фигуры на бумаге, держа кисть во рту. Он забывал про всё, и даже про Варю, и весь уходил в свой мир. Но, поначалу линии выходили кривыми, разными по толщине. А хуже всего дело обстояло с водой для мытья кисточек, которая быстро становилась грязной, а заменить её часто было некому. А когда нечаянно разливалась вода и заливала его рисунки, Пашка от отчаяния плакал.
Как-то, лет в восемь, Пашка до слёз рассмешил Варю. Он запел песню: «Солдатушки, браво ребятушки, где же ваши жёны?»… Лёжа на спине, он стал размахивать своими культями, изображая марширующего солдата. Варя, всегда такая серьёзная и сдержанная, сначала слегка прыснула, а к концу песни уже хохотала, не сдерживаясь, размазывая по лицу слёзы.
 
Свою любимую картину с медведями Пашка изучил до мельчайших подробностей. Он часто представлял себя в ней, то лежащим за кустом, чтобы его не заметили мишки, то себя в виде птички, которая сидит на ветке и наблюдает за игрой медвежат. Однажды он представил себя самым маленьким медвежонком. И настолько эта фантазия была похожа на правду, что после этого стали сниться сны, будто медведи разговаривают с ним на медвежьем языке.
К десяти годам у Пашки появился первый и самый верный друг Федька. Фёдору было лет десять — одиннадцать. Прошёл поводырём у двух слепцов от Волги до Урала, как потом рассказывал сам Фёдор. Однажды он, чтобы не умереть с голода, украл на рынке шмат сала. Его поймали, крепко побили да повредили единственный видящий глаз. Через некоторое время он ослеп полностью.
Фёдор часами сидел и что-то однообразно мычал себе под нос, от синяков и ссадин он давно отошёл, но находился в шоке от потери зрения. Видя такое уныние, Варвара стала искать какое-нибудь дело, чтобы вывести его из этого безразличия к себе и своей жизни. Этим делом оказалось помощь Пашке. Первый раз его заставили почти что силой. Мужиковатая Глафира взяла Федьку за ворот его рубахи и повела к Пашкиной кровати. Федька не очень-то сопротивлялся, ко всему, что происходило снаружи, он был равнодушен.
Фёдора заставили протянуть руки, и он стал ощупывать чьё-то тело. Понять, какая же это часть тела он не мог. Почувствовал рёбра, но рук не было! Провёл снизу, но и ног не было! А тело было живое, он чувствовал пульс и тепло. С большой опаской он протянул руки к тому месту, где должна быть голова. Голова зашевелилась, засмеялась и сказала: «Ой, щекотно».
Их кровати поставили вместе. Они стали вместе жить, привязываясь с каждым днём друг к другу. Утром Пашка будил Фёдора, так как дня и ночи для него не существовало.
Словоохотливый Павел быстро вывел Фёдора из состояния безразличия, он умел в таких подробностях и сравнениях описать какой-нибудь стул, что Федька даже удивлялся точности попадания. Ведь раньше он часто проходил мимо этого, не замечая деталей. А ещё его удивлял Пашкин оптимизм. Его тайное желание уйти бродить со слепцами стало значительно меньше после знакомства с Пашкой и спряталось где-то далеко в лабиринтах его мыслей.
Наступил ноябрь, выпал первый снежок, который украсил голые ветви. Два калеки — Фёдор и Пашка — рискнули выйти за пределы их родной «Богадельни». Федька запрягся в сани, а Пашка сидел в старой кадушке, привязанной к санкам. Один подавал команды, другой вёз. По возвращении два друга чуть не поссорились из-за того, что Пашка мало рассказывал о виденном вокруг. Но после укора Пашку, как прорвало, и он во всех восторженных красках стал описывать путешествие.
К рассказу подтянулись и другие. Смех вызвал эпизод, когда перевернулись санки, и Пашка колбаской покатился под горку, Фёдор, чтобы поймать Пашку, опрометью бросился к нему, но споткнулся и полетел за Пашкой. Для вновь подошедших, Пашка с новыми подробностями повторял этот эпизод, все смеялись, особенно Федька, первый раз смеялся так беззаботно с того дня, как ослеп.
 Наступило лето. Пашка болтал с Фёдором, было утро. На пороге появилась Варя. Как всегда, строгая и как-то непривычно торжественная. Пашка смекнул, что сегодня для него будет праздник, который бывает раз в году – это его день рождения. Варя загадочно положила свёрток на стол, вся засияла и произнесла: «С днём рождения, Паша! А вот тебе и подарок от нас». В свёртке лежали кисти и тюбики! Настоящие масляные краски и тоненькая книга с репродукциями Шишкина! От неожиданности и счастья, переполняющего его, улыбаясь, Пашка заплакал. Ведь подарок, который сделала Варя, поистине царский, он даже не мог надеяться на такое. Вместо слов благодарности по его щекам текли слёзы.
 
Всё лето Пашка осваивал технику работы с красками. Любое простое действие для человека с руками, у Пашки было вымученно и выстрадано, ведь у него не было рук и ног тоже! На помощь приходил Фёдор, но и он мог помочь далеко не во всех действиях. Хорошо у Фёдора получалось выдавливать краски из тюбиков на мольберт. Дальше всё получалось сложнее, особенно смешивание красок. Вначале Пашка очень скрупулёзно руководил каждым шагом, каждое действие занимало много времени.
Помаленьку Фёдор и сам стал осваивать премудрости работы с красками. Он на память знал, где лежит какой тюбик, и как бережно надо выдавливать краски.
В начале осени Пашка сделал подарок Варе — первую свою картину маслом. Это была Ромашка на фоне одуванчиков. Он хотел бы довести работу до совершенства, слишком много было в ней недостатков, но Варя сказала, что и в таком виде эта картина ей очень нравится.
Весть о том, что Пашка нарисовал картину, как-то незаметно перешагнула за стены их заведения. Изредка к Пашке в гости стали приходить хорошо одетые люди, благодаря чему комнату, где они с Фёдором и ещё двумя калеками жили, отремонтировали и побелили.
Земля вновь покрылась снегом, Фёдор приволок санки с заржавевшими за лето полозьями. Вновь начались недалёкие вылазки на природу. Пашка уже знал с десяток разных деревьев, отличал их по коре, форме ствола, высоте. Но все они зимой без листьев. Любимое дерево — это рябина с красными раскидистыми гроздьями. Вторая картина, которую он начал, – это как раз зимняя рябина. Писал он её по памяти дома, по нескольку раз выбираясь с Фёдором к этой рябине, запоминая характерные особенности изгиба ветвей, крапинки на коре и игру света на ягодах.
 После того как к Пашке стали проявлять внимание зажиточные горожане, и Светка зачастила к ним, чтобы посмотреть, как он рисует. А недавно она сшила ему штаны без брючин на лямочках со множеством длинных карманов для кисточек, которые он уже безбожно уделал красками.
  Пашке шёл четырнадцатый год, когда началась война. Денег на приют стали давать меньше. Пропитание становилось всё скуднее. Чтобы хоть как-то свести концы с концами, продали одну из Пашкиных картин — «Снегири» — зажиточному горожанину. На эти деньги купили немного еды и краски...
 Варя поехала на фронт, что вызвало у всех обитателей богадельни уныние. Особенно тосковал Пашка, у которого не было ближе и роднее человека. Утешало одно, и об этом говорили все, что война скоро кончится. Когда вместо Вари приходила злая Глафира, у Пашки на глазах появлялись слёзы. От Вари с фронта приходили письма. Зачитывали их до дыр. И в каждом Варя передавала привет Пашке, впрочем, как и всем обитателям их богадельни.
С наступлением холодов вновь начались вылазки на природу. Несколько раз выбирались на реку, которая текла невдалеке. Пашка начал писать новую картину – «Утро на реке». Дело ускорялось, когда к ним в гости приходила Светка. Ей не надо было долго объяснять, как Фёдору, где взять краску или кисть, Светка могла это выполнить гораздо быстрее. Но против таких посещений была её сестра Зинка, да и матери Светка тоже побаивалась.
        Вести с фронта с бравых сменились на взвешенный оптимизм. Но у детей эти вести свелись к мыслям о тех, кто для них был очень дорог. Не проходило дня и даже часа, чтобы Пашка не вспоминал Варю. И именно для неё он писал эту картину с рекой. Он надеялся, что Варя приедет на побывку, увидит его картину и не поедет снова на фронт, останется с ними, будет к ним снова приходить вместо грубой Глафиры.
     Но дни становились все короче, а ночи гнетущей тишиной всё явнее давали понять, что не вернётся Варя, а будет только хуже. Оптимист по жизни, Пашка как-то вдруг впал в уныние. Он вдруг перестал стремиться на прогулки, лежал вечерами и смотрел в потолок. Так проходили дни.
В середине декабря от Вари пришло долгожданное письмо, в котором сообщала, что она жива, здорова и что, возможно, к Рождеству её отпустят на побывку. Всё, не только Пашка, воспрянули духом. Даже несмотря на крепкий мороз, Пашка с Фёдором пошли утром на реку. При этом Фёдор решил везти Пашку на спине, приспособив для этого старый картофельный мешок как рюкзак, в чём ему немало помогла Светка. Но затея оказалась неудачной, Фёдор не смог долго идти, быстро устал, и друзья быстро вернулись.
        Варя приехала. Выглядела она похудевшей, постаревшей, но необычайно счастливой. Целый день и вечер она провела в компании ребятишек, то отвечая на вопросы, то расспрашивая ребят об их житьё-бытьё. Как ни странно, у всех было всё хорошо и даже отлично, никто не жаловался. А Пашкину картину она так долго хвалила, что он стал даже краснеть. При разговоре Варя часто кашляла, сказала, что простыла в дороге.
           Варя действительно осталась… Всё, а особенно Пашка, были очень рады этому событию. За зиму Пашка написал две картины, одну пришлось продать, чтобы закупить продуктов.
Всю весну строили телегу для Пашки. Все понемногу внесли вклад в постройку этой «колесницы», как её называла Варя. И вот наступил день, когда Пашка вместе со своим спутником выехали со двора. Первый раз в жизни он увидел деревья во всём их богатом убранстве вживую, а не на картинах. Он впитывал аромат трав, шелест листвы, стрекот кузнечиков, щебетанье птиц, наслаждался солнцем. Трудно описать это переполняющее его чувство. Незначительная мелочь, столь привычная горожанину, вызывала бурю восторгов! Он впервые увидел цветущую яблоню, ощутил пьянящий аромат, который распространяется вокруг! А цветущая вишня вызвала такую бурю эмоций, что он даже затанцевал как мог! Из-за чего они съехали в кювет и чуть не перевернулись. А берёзы с нежно-зелёными листьями! На них можно смотреть бесконечно.
       Это лето выдалось плодотворным для Пашкиных картин. Часто они с Федькой уходили на рассвете, а возвращались в сумерках. А иногда за ними увязывались Гошка или Светка. А один раз Варя сидела с ним часа два.
Как всегда, одну из картин пришлось продать, но это ничуть не огорчало. Главное Варя была рядом, и то, что он смог всё лето, выбираться на природу. Остальное для Пашки было уже второстепенно, и даже то, что второй год шла война, не очень угнетало его. Он жил в своём мире – мире красок, природы, будущих картин.
          Между тем положение со снабжением становилось всё хуже и хуже. Пожертвований от граждан становилось меньше, точнее сказать, что их практически не стало. Все силы страна и граждане направили на победу. На улицах стало появляться много солдат — калек, многие были без руки или ноги, кто-то слепой… Многие из них пошли попрошайничать.
          Незаметно подкрались холодные дни. Заалели  рябины. Жёлтым цветом наполнился лес. Тонким, хрупким ледком поутру стали покрываться лужи. А у Пашки заканчивались краски. Совсем не было красного, синего, да и других было немного. Раньше их можно было заказать в лавке. Но во время войны этот товар стал дефицитом. Из-за этого Пашка расстраивался и часто был грустным. Варя тоже ничем не могла ему помочь, красок просто не было.
        Чтобы как-то растормошить Пашку, Варя стала учить ребят петь. Больше всех сопротивлялся этой учёбе Гошка, который с некоторого времени бывал в их комнате частым гостем. Он сказал, что знает и так две-три жалостливых песни, этого будет достаточно, чтобы подали милостыню. Остальное ему ни к чему и забился в угол. Варя с ним спорить не стала, а принялась петь очень тихо: «Чёрный ворон, чёрный ворон, что ты вьёшься надо мной…»
         Эти слова затягивали в какой-то неведомый мир, вели по чьей-то сложной судьбе, с каждым словом открывая что-то неизведанное. Все молчали. Даже после того, как Варя закончила, никто не решался проронить слова.
-Понравилось? – спросила Варя.
-Да. – ответили все единогласно.
-Будем заниматься?
Равнодушных не осталось.
 
          Какой-то оказией краски попали в лавку, то ли лавочник лукавил, то ли свершилось чудо, но запросил он втрое более высокую цену. На помощь, как всегда, пришла Варя. С собой она позвала Вовку — Бельмо,  умеющего торговаться, и он быстро сбил цену, так как таких ребят ещё и побаивались.
Пашка успевал запечатлеть жёлтые и красные листья. Целыми днями он пропадал на берегу реки, у которой стояли черёмухи в багряном уборе, берёзы с длинными, как волосы, ветвями и рябина с алыми гроздьями.
На его «колеснице» всё было оборудовано для работы: и закреплённый подрамник, и мольберт; ржавая банка для кистей, прибитая пониже, чтобы Пашка мог легко взять любую кисть зубами, и даже тряпка для вытирания кистей была тоже закреплена по-особому. В обязанности Фёдора входило выдавливание красок на мольберт. Возвращаясь, Пашка очень подробно описывал то, что видел.
         Зима выдалась тяжёлая, морозная. Не хватало дров. Не хватало продуктов. Жить приходилось более скученно, чем раньше, для экономии дров. Совсем перестал появляться плотник Семён. Заготовка дров легла на ходячих калек. Даже Фёдор вносил посильную лепту. Он брался за плечо того, кто шёл впереди, а в свободной руке нёс несколько поленьев или ведро с водой. Работа по дому занимала много времени. Вечерами, когда работа была выполнена, пели или рассказывали истории. Но самое удивительное то, что Зинка и Светка стали появляться на спевках после работы на кухне. Оказалось, что у Пашки очень высокий и чистый голос, да и со слухом у него было всё в порядке. У Фёдора же, наоборот, голос ломался, и порой проскакивали очень низкие звуки, или пускал «петуха». Красивый голос был у Светки и Зинки. У Гошки голос уже сформировался, чувствовался мужчина.
Прошла тяжёлая зима. Наступил март. Выдался тёплый, солнечный день. Масленица. Все высыпали во двор. Светка и Зинка задумали построить снежную бабу. Гошка тоже принимал посильное участие. Только Фёдор и Пашка сидели особняком, грелись на солнышке. Когда достраивали туловище, Зинке пришла в голову мысль: вместо головы поставить тщедушного Пашку. В туловище снеговика сделали нишу, туда водрузили Пашку и стали вокруг него строить голову. Снеговик, который мог говорить!
 Проходящая мимо Глафира выронила от неожиданности ведро, села на снег. Когда подбежавшая Светка объяснила в чём дело, досталось и Светке, и Пашке. Глафира разбила снеговика, Пашка упал в снег головой, а кухарка стала обхаживать его по заднице тяжёлой рукой. После достала его из снега, посадила на колени и горько заревела, прижимая его к своей груди. Глафира выплакала своё, глубокосидящее горе, а Пашка впервые почувствовал себя ребёнком в объятьях женщины-матери, пусть даже чужой.
         Весна выдалась бурной, в несколько дней весь снег растаял, сошёл на нет. Появилась нежная, светло-зелёная трава, забегали по чёрной земле муравьи, залетали бабочки. Дома уже никто не сидел. А Пашка начал новую картину — «Мой двор». Сосну, забор, траву нарисовал он достаточно быстро, а вот люди никак не получались. Несколько дней он пыхтел, стараясь запечатлеть людей, — всё тщетно. Получилась только Глафира вдалеке и то только со спины.
Будущее лето многообещающе манило новыми картинами, вылазками на природу, открытиями и красками. На день рождения Пашке подарили несколько тюбиков краски, непонятно каким образом они попали в это захолустье. Пашка был счастлив.
           Варя отсутствовала несколько дней. По возвращении выглядела очень печальной. Оказалось, что у неё погибли на войне сразу два брата, а ещё один остался без глаз, после газовой атаки. На войне гибли тысячи солдат, но это были незнакомые, что-то отвлечённое, неосязаемое. Когда же близкие люди теряют родных, это уже нечто конкретное, касающееся и тебя.
        Вместе с Варей все, кому она была близка, переживали эту потерю. Глафира даже собрала небогатый стол, чтобы помянуть братьев. Впервые на поминках попробовали горькую и Пашка, и Фёдор.
         Всё лето парни провели на природе. Картины у Пашки стали получаться все лучше, его стиль, с первого взгляда, походил на стиль Шишкина. Видя его картины, как сказала Варя: «Хочется уйти в лес и бродить по нему, наслаждаясь природой». Окрылённый такой похвалой, Пашка вместе с Фёдором каждый божий день проводили за городом. Когда вдруг начинался дождь, они пережидали его под тележкой, картину же, краски и кисти накрывали рогожей. В это время Пашка описывал красочно, что происходит вокруг, или Фёдор рассказывал о былой жизни.
       В один погожий день, в конце лета, когда Пашка с Фёдором только вышли за ворота своей обители, их повозку сбил загулявший, пьяный кучер, который гнал со свадьбы. Пашка ничего не понял. Сначала были, непонятно откуда взявшиеся, несущиеся на них лошади, жуткая боль, потом лёгкость. Он почувствовал, что он парит над землёй, внизу раздавленный колесом телеги лежит небольшое нечто, в луже крови и вниз лицом. В этом маленьком комочке Пашка с удивлением узнал себя. К нему, лежащему за колесом телеги, наклонился какой-то мужик и стал вытаскивать из-под телеги маленькое тельце без рук и ног, удивляясь тому, что такое может быть. В слезах подполз Фёдор, начал ощупывать его, лежащего внизу. Выскочила из ворот голосящая Глафира… Странное ощущение, он не почувствовал жалости к себе. Оглядевшись, он заметил, что у него есть ноги и руки, которые слушаются его. Восторг обуял его. Вдруг непонятно откуда появилось беспокойство за Варю, он полетел к ней…
P.S.Прототипом к написанию этого рассказа послужил реальный человек, который родился в Алапаевске, на стыке девятнадцатого и двадцатого веков. Прожил мало, но его картины до сих пор хранятся в местном музее.