Мой клад

Как долго тянется эта зима…. Одно и то же каждый день: «Андрюша, вставай, в садик пора». Глаза не хотят открываться, за окном темнота, и только лампочка ярким светом вытесняет что-то хорошее, что было во сне. Мама поторапливает, ей на работу опаздывать нельзя, ее ждет какой-то конвейер. В моих мыслях появляется нечто похожее на печь, которая заглатывает женские платья и все говорит: «Еще! Давай еще!» Мама кидает в ее ненасытный рот новые платья, а той все мало…. Из задумчивости меня выводит мамин голос: «Андрейка, иди чистить зубы!»
А вот здорово было бы спать сколько влезет, как в выходные, и в садик этот ненавистный не ходить. Сидеть бы с бабушкой дома, а она бы мне читала сказки каждый день. Не видеть бы эту Светку, которая дерется, чем попало. Не делать бы зарядку под музыку, а самое противное, когда мальчиков и девочек садят всех разом на «малерованные» горшки. Это никому из них не нравится. Горшок такой холодный, а ты согреваешь его своей попой. Нянечка обходит каждого и проверяет, покакал ты или пописал. Если нет, то сидеть тебе еще и еще, пока не получится.
«Садись кушать!» - Зовет мама.
     А этот дневной сон: «Повернемся все на правый бочек, руки положилм под голову и засыпаем». Знали бы они, как это неудобно засыпать на одном боку! Все время лежишь и ждешь, когда уйдет воспитательница, чтобы повернуться. Особенно, если спать совсем не хочется, а хочется поговорить, побеситься, просто полежать развалившись.
    Конечно же, все это мы не рассказываем родителям, и они даже не догадываются почему мы не любим садик.
   А еще я жду весны потому, что, когда будет тепло, тогда будут снимать вторые рамы, которые ставят на зиму. Я просто мечтаю об этом времени, потому, что между рамами лежат денежки, которые коплю всю зиму, точнее мне спускают их туда, то бабушка, то мама. И когда, по весне, снимают вторые рамы, я становлюсь богачом.
 Тут я вспоминаю прошлую весну:
-Бабушка, а десять по десять копеек, это сколько? – спрашиваю я.
-А что больше, это? - Показываю ей стопку из десяти десятчиков -  Или вот это? – Поднимаю стакан, почти на четверть заполненный желтыми монетами. Начинаем считать, оказывается почти поровну.
-Как же так? – Недоумеваю я. – Ведь эти вон какие большие и красивые?
    Это было прошлой весной. Теперь-то я знаю, чем отличаются монетки, да и считать их научился хоть до ста!

  Выходной. Что-то непонятное будит меня. Что-то теплое и яркое. Да ведь это же солнце! Весеннее солнце! Значит скоро лето.  Речка искристая, теплая вода, рыбалка, загар, солнце! Как близко и одновременно далеко до лета….
    Я быстро соскакиваю с кровати, натягиваю рубашку, бегу умываться.
    Да, наступили теплые, солнечные дни. В пальто становится жарко и даже душно. Печку вечерами уже не топят. Между досками деревянного тротуара вырастают первые, желтые цветы мать-и-мачехи. Снег прячется в тени, по углам. Осколок бутылочного стекла на обочине покрывается снизу капельками воды. А с помощью увеличительного стекла можно прожигать бумагу.
Когда все дома по случаю выходного, я несколько раз слышу загадочное слово «Пасха», «к  Пасхе». Никто из домашних не может объяснить мне, что это за праздник, но все переодеваются в рабочую одежду, приносят ведра, тазики с горячей водой, тряпки.
     Отец снимает окна, мама моет, протирает, отскабливает от бумажных полос, которыми были заклеены щели в рамах. Мне уже не терпится. Начинают, конечно же, с дальнего окна. Я путаюсь под ногами, неохотно выполняю какие-то мелкие поручения, все спрашиваю: «Когда же будем снимать ту раму?». Родители не торопятся, тщательно отмывают первую раму, идут к бабушке, у нее тоже окно. Отец снимает окно вбабушкиной комнате. Мной начинает овладевать отчаяние. Сколько раз с друзьями мы пытались выудить деньги на мороженое или какие другие неотложные дела зимой-все тщетно. А тут вот оно счастье, рядом, но все почему-то задерживается.
    Приходит соседка и просит помочь передвинуть шкаф, у нее тоже генеральная уборка. Родители уходят, а я как кот возле сметаны, хожу возле окна, пытаюсь сосчитать свое богатство.
- Три по двадцать - это шестьдесят копеек. Нет, вон еще один лежит, кажется. По пятнадцать копеек  семь монеток. Сколько же это будет?
Я морщу лоб и пытаюсь сосчитать. Когда удаётся сосчитать первое, то я забываю сколько же двадцадчиков. Так продолжается долго, пока не возвращаются родители.
 - Ну вот, осталось последнее окно – говорит мама.
Вдруг, к отцу забежал какой-то уж слишком взволнованный сосед, он зовет его куда-то, что-то посмотреть.  Папа уходит. А я его жду как никогда. Я бы и сам, наверно, смог бы вытащить гвозди из подоконника, но мне строго настрого наказали не подходить к окну.
Папа появляется тогда, когда мой предел ожидания заканчивается, и я начинаю пускать слезу. Он был уже навеселе. Увидев мою кислую мину, он сразу взялся за дело.
   Отец огляделся, нашел свои клещи, на которые я уже намотал желтую проволоку и сделал из них, в ожидании его, страшного краба на поводке. Он весело глянул на меня и лихо разделался с гвоздями, которые удерживали окно. С помощью стамески подделраму и та, под воздействием силы, вынуждена была отдать мои сокровища! В паутине, в облупившейся синей краске лежали мои желтенькие и белые монетки!
 Я, совершенно счастливый, начал собирать свое сокровище в карман. Нашел свой приготовленный золотой игрушечный сундучок и спрятал туда почти все беленькие монеты, которых, по сравнению с «медью» было не много. Но богатство не давало мне спокойно жить, я выскочил на улицу, зажимая в кармане увесистое состояние, ощущая себя кем-то вроде пирата, нашедшего клад с деньгами. Как здорово, что я одел штаны на лямках, другие давно бы с меня свалились! Увесистый мешочек с мелочью, чем сейчас являлся мой карман, тянул меня к земле и норовил оборвать лямки моих штанишек.
     Навстречу мне попался Сашка Солдатов и его старшая сестра Любка. Они жили в нашем доме, на первом каменном, полуподвальном этаже вместе с матерью, крикливой и грозной теткой, которую мы, «ребетня», предпочитали обходить стороной. Их большое и единственное окно выходит во двор, возле крыльца, поэтому они всегда знают кто вышел или зашел. Сашка чуть младше меня и у него, почти всегда, под носом висит зеленая сопля. Конечно же, я по большому секрету рассказал о своём счастье. 
    Мимо проходит Юрка Косинцев, тоже житель «подземелья», как однажды охарактеризовала его моя бабушка –«хулиганистый парень». И как оказалось, мой друг, ему тоже стала известна моя тайна - проболтался Сашка. Мы гордые и загадочные отправились тратить мои деньги. По дороге к нам присоединился Славка Самарин, Юркин друг и Витька Фомин, которыеживут в нашем доме. Витька был загадочной натурой, он учился во втором классе, много знал интересных историй и еще ходил в авиамодельных кружках. Всем нам, малолеткам, хотелось поскорее пойти в школу, ну а авиамодельный кружок - это верх всех мечтаний. 
    Дружной ватагой мы пересекаем нашу улицу, с асфальтовой дорогой, с глубокими канавами по обочинам и высокими кленами, которые росли между тротуаром и дорогой. Я оглянулся на наш двухэтажный дом, возвышавшийся над дорогой.  Крайнее правое окно на втором этаже – наше. Наверное бабушка наблюдает за мной. Мне пять лет и мне не разрешают без спроса уходить надолго. Но ведь сегодня праздник, и я ощутил себя причастным к нему.
    Под углом к нашей улице подходит другая улица, с рядами одноэтажных деревянных домов.На улице той нет асфальта, и она представляет собой грязную дорогу с засохшими глубокими колеями.  Дома на этой улице никогда не красили, разве только иногда наличники. Все они имели темно-темно коричневый цвет от старости. Окна располагались не высоко и выходили на тротуар. Меня всегда занимал вопрос, а как им, жителям, из комнат неприятно все время ловить взгляды проходящих потротуару людей. Зайдя во двор одного из домов, закоулками, мимо высокой стены из красного кирпича, стали пробираться к пекарне, которая находилась на задворках, в середине квартала. Это одноэтажное кирпичное здание с низкой крышей и ржавой, высокой трубой, которое стояло особняком с единственным окном. Как раз через окно продавали свежий хлеб и чудное пирожное. При одном воспоминании о нем, во рту появляется вкус нежного бисквита, с еще более вкусным кремом, в виде белой площадки с зелеными листочками и грибом. Ничего более вкусного мы не ели в своей жизни.
    Я высыпал на деревянный, вышарканный тысячами рук, подоконник кучу медяков и начал отсчитывать по двадцать две копейки, именно столько стоило пирожное. Желтые блинчики: пятачки, трех- двухкопеечные монетки и маленькие копейки исчезали в черноте за окном. По мере отсчитывания, из окошка, мимо моего носа, проплывали ароматные пирожные. Вот Юрка съел свою и начинает припрашивать еще кусочек у Сашки, но тот на это даже не реагирует. И до Славки, и до Витьки доходит счастье. Последней пирожное получает Любка и щурясь от предвкушения, отправляет половину мягчайшего пирожного в свой широкий рот.
    - У тебя не хватает денег, только одиннадцать копеек, -  слышу я выводящий меня из неги голос продавца.
     Растерянный я обвел друзей взглядом. Как же так, всех накормил, а мне не хватило? Ах, как бы было здорово, если бы у меня оказался сейчас заветный сундучок с белыми монетками. Денег, чтоб добавить, ни у кого не оказалось. Я чуть не заплакал.  Ведь сам мог съесть все пирожные и ни с кем не делиться. Буря отчаяния и жалости к самому себе захлестнула мое понимание дружбы, порядочности и справедливости.
     Вдруг Любка, практически изо рта, достала треть пирожного и протянула мне. Я опять чуть не расплакался, но теперь уже от благодарности.
      Подошел Витька и сказал: «Не расстраивайся, малой. В субботу у меня день рождения, приходи, будет большой торт, а еще тебе покажу новую модель самолета». Мое счастье, которое подобно солнышку, спрятавшемуся за тучами, снова засияло.