СНЫ

В эту первую ночь в чужом доме Хобо спал мало и чутко. Посторонних звуков было даже поменьше, чем в его старом, обжитом  доме, где все его любили, и он всех любил. А когда надо, жалел: влажным теплым своим языком  вылизывал лица хозяев, когда они  печалились.  С  особой нежностью лизал порез или ушиб. Если боль физическая была не явной, но беспокоила кого-то из хозяев, он  безошибочно, находил ноющее или саднящее место, и тогда его усердию не было границ.
Наверняка, на языке собаки огромное количество лизоцима и он таки помогал, но главным лечебным компонентом подвижничества Хобо были его любовь, преданность и инстинкт – обязательно быть полезным хозяевам.
Многим ли из нашего с вами окружения, господа, присущи такие инстинкты? Ну, полизаться -  это куда ни шло, а вот преданность, надежность… Раритет-с, милостивые государи.
Так вот,  звуков, шорохов  разных  было явно меньше, но почти все, что воспринимали чуткие собачьи уши, и еще более чуткий нос  волновало его, тревожило. Нет, конечно, не пугало, чего бояться, ведь обоняние и слух у него отменные!  Да и клыки не как у японского пинчера или у этой его даже не подружки (дурочка ведь) болонки Джины, которая при первых их встречах от избытка чувств мочилась, пискляво потявкивая, и просилась “на ручки” к хозяйке.
 Сколько их у него было этих знакомых, приятелей, дружков. И недруг был, даже враг – бультерьер.  Хобо, собственно говоря, никаких претензий к этому злобному и жестокому существу  не имел. Но сам этот буль проявлял  агрессивность в отношении всего, что шевелилось. Эта его беззаветная и безотчетная злоба была предметом гордости, если не счастья его хозяина.
 Говорят, что некоторые собаки, со временем, приобретают черты внешнего сходства со своими хозяевами. В данном случае, ни о каком внешнем подобии речи нет, но натуры у буля и его хозяина были схожи: обоим доставляло радость видеть, как кто-то страдает от причиняемой ими боли. Не зря, не зря говорится: мы в ответе за тех, кого приручили. И в этом случае натяжки нет. Ведь хозяин этого зверя сам был таковым. С подлинным наслаждением он вспоминал времена, когда служил в КГБ.
- Прикинь, - с широкой улыбкой, предавался он воспоминаниям: я на этом мешке дерьма удары,  лю-бые удары отрабатываю, а мне - офицерское жалованье не хилое, пайки там разные, медальку к празднику или за выслугу лет…
Что еще смущало деликатного и понятливого Хобо, так это диссонанс в обстановке. Ведь он лежал на таком знакомом ковре, хранившем запахи и его собственные, и хозяев. Ну, конечно же, это тот самый ковер, на котором он грыз сухари, печенья, а иногда и кое-что  поизысканнее  под удивленными  взглядами  посетителей того, родного дома. А дома-то и не было. Комната другая, весь дом и мир запахов - другие.  А все свое осталось где-то в ином месте.
Да, ковер был свой, домашний, обжитой, а все остальное было… Нет, не враждебным, но  и не своим.
Вот и мучился Хобо, пес добрый, понятливый,  на новом месте, хоть и на родном ковре. Вздрагивал во сне, совершенно по-человечьи глубоко вздыхал.  Виделась ему то хозяйка средняя и самая любимая - как они с ней гуляют в парке, каждый уголок которого так хорошо знаком и многократно им помечен,  то хозяйка первая  и самая юная, которой так скоро после начала их дружбы пришлось его оставить. Но он до сих пор верил, что она  к нему вернется. Хотя уже целых 9 лет прошло – для собаки – вечность…
Был Хобо по-собачьи счастлив (не считая отъезда молодой хозяйки), достиг зрелого  возраста. Живи да радуйся. Ан нет! Хозяева решили уехать из страны, а взять его с собой никак не могли. Вот и отдали добрым людям.
В стране, из которой многие уже уехали, а эмиграционный процесс с начала прошлого столетия  то затихал, то резко усиливался,   все ее вожди были мечеными. Трудно признать их харизматичными,  но приметными – несомненно: картавость у одного, пышные усы у верного ученика и последователя, риторические изыски, веселившие всю планету еще одного из этого ряда деятелей.
Трое последних нарекли себя президентами. И каждый - со своими отличительными признаками.   
 И хотя самый последний и ныне действующий президент страны, наиболее неприметный,  он этой-то своей неприметностью и выделяется.
Первый президент назначил себя сам.
 Второй, не взирая на обстоятельства, в бескомпромиссной схватке полностью дезавуировал первого, и сам стал президентом страны, население которой во время битвы за власть поубавилось, да и о территории с былым бахвальством не скажешь: шестая часть всей суши.
Президент-два, однако, судя по всему, не слишком огорчался и правил державой,  почти что царил. Когда не болел, конечно.
Этот второй, свалив предшественника, загодя стал подыскивать себе преемника, в чем и преуспел. Как говорится, и волки выть не смеют, и пастух надежный.

Президенты ведь всего лишь люди и они, как и Хобо, видят сны.
Действующий,  поговаривают,  спит без сновидений – ему это на прежней службе не полагалось, вот и привык. Да и блюдет себя – крепче спишь, дольше живешь.
Но первые-то два - сновидючие. А со снами  ведь как? Что днем  на уме, то ночью – на экране не вполне бодрствующего подсознания.

Сон первого президента.
Зрелая весна. Весенний ветерок то прохладой обдаст, то вместе с солнышком приласкает лицо, голову. Знаменитую на весь мир голову. Ну а как же - ни у одного другого президента мира нет такой отметины на лобно-теменной части благородного вида черепа. Фиолетовая отметина и не маленькая, и формы причудливой, можно даже сказать не ординарной – контурами напоминает фиорд где-нибудь в Норвегии или на Вуоксе.
Весна, свежесть, возрождение, птички заливаются трелями и щебетанием. Южная окраина его обширной империи, его империи. Парадиз! Сам он едет на тракторе из слоновой кости. И до такой степени он счастлив, уж так счастлив! Не весенней благодатью, не видом плодородной (в принципе) почвы, не птичьей рапсодией. А счастлив он тем, что знает (кому положено, проверили и доложили), что ни у одного другого президента нет трактора из чистой слоновой кости!
Да уж, что хорошо, то хорошо. Однако деятельная натура президента номер один не удовольствуется обладанием чудо-трактором.
Пора уж коровник перестроить в ягнятник, а завод по производству тутовой водки,  да всяких там плодово-ягодных изделий и вовсе надо закрыть, а на его месте создать линию по производству колготок. Дел - невпроворот! Стоит только начать…

Сон второго президента
Большая президентская государственная дача. Дач  у него несколько и приятно ему осознавать, что дачи эти в безраздельной его собственности, а содержит их государство. Ясное дело, ведь президент, хоть и экс.
Дача большая, ели выстроились во дворе и за оградой, словно рота почетного караула. Президент сегодня велел подать обед в бильярдную. По душе ему эта зала, обшитая красным деревом, с камином.  В камине – уютно  потрескивают березовые дрова. Каминная доска из  мрамора отборных сортов. 
Белоснежная шевелюра идеально расчесана и уложена.  На президенте свежая до крахмального хруста голубоватая сорочка, тонкий, но очень теплый пуловер из исландской, знамо дело, шерсти.  Туфли лакированные лодочкой из лучших сортов испанской кожи, даже у самого Хуана Карлоса нет таких.  Правда, у Иглесиаса-младшего – имеются, он в них в сауну ходит. С Анькой  Курниковой напару.
 Президент обедает. Он любит обедать один, обозревая большую часть двора своей роскошной дачи, благо бильярдная расположена на втором этаже.
 Котлеты  из  нежнейшей телятины  сегодня отменно хороши,   и картошечка, соломкой жаренная. Но пуще вкуснятины этой, сладостно наблюдать президенту за действиями дворника.  На дворе стылая осень и он,  бедолага,  катит уже пятнадцатую тачку с порыжелой, жухлой листвой. Дворник знает, что хозяин любит порядок и требует неукоснительности во всем. И не дай-то Бог, его прогневать!

Закатив за угол массивного здания очередную тачку, дворник, тяжело дыша, стаскивает с головы форменный меховой треух и вытирает им крупные капли, как бриллианты, усеявшие его темя и лоб, на которых расположена фиолетовая отметина, формой напоминающая причудливые контуры фиорда, словно где-то в Норвегии или на Вуоксе. 

Мюнхен, весна 2004 – август 2007