Василёк

Василёк

   До школы оставалось одно-единственное лето, и Васька брал от жизни всё, что мог. С обезьяньей проворностью лазал по деревьям, выдирал из гнезд сорочиные яйца и подкладывал их под наседку. Об­лупленный нос совал под стрехи сараев, вынимал необыкно­венно пёстрых удодов и долго любовался, несмотря на их ус­тойчивый запах. Садился вовнутрь старой автомобильной шины и скатывался с обрыва к пруду. Шмякался на бок, раздирая локти и колени. Целый день Васька мог не вылазить из пруда и плескаться вместе с гусями и утками, от которых летели перья и, гонимые ветерком, скользили по воде, как парусники королевской регаты. Накупавшись до одурения, выходил на берег и плюхался животом на песок. Отлежавшись, юркал под куст терновника и доставал из тайника коробку из-под леден­цов, в которой лежали «сокровища»: металлические шарики, цветные камешки, фольга, перочинный ножичек, окурки и спич­ки. Прикурив «бэчик», Васька выставлял вперед правую ногу, выпячивал тощий живот и, подобно Джону Сильверу из кино­фильма «Остров сокровищ», состроив на лице высокомерно-пренебрежительную мину, густо пыхтел, артистически отводя в сторону руку.

     Но больше всего на свете юного пирата привлекал соседс­кий петух Пронька. И не потому, что был красив оперением и голосисто выводил «заутреню» (вон их сколько таких). Этот был единственным на все село – ни перед кем не трусил, даже перед Васькой. Отчаянно кидался в драку, что бы это ему ни стоило.
      
      По утрам Васька выгонял на пруд гусей. Пронька в это время уже водил за собой кур, скрёб серыми крагами золу, делая вид, будто что-то ищет, сам же косил глаз на пастушка.

   Васька тут же забывал про гусей, останавливался перед петухом, замахивался, кышкал. Пронька терпел. Сердито квох­ча, он бочком двигался к задире. И, лишь когда в него попа­дал обломок кизяка, набатно горланя, поднимал крылья и с разбега таранил противника. Васька отбивался руками и нога­ми, но, обессилев, падал ничком, прикрывая голову ручонками, покрытыми цыпками.

   Появлялся дед Загорулько, отгонял петуха. Выбегала мать, причитая: «Василек, да как же ты, миленький?!»
    - Он первый, тетеря, напал на меня, - растирая по лицу со­пли, ныл Васька.

     Показывался и отец. «Эх, пропало детство золотое», - гово­рил он, держа в руках ремень.

    Дня через три повторялось все сначала. Между штакетина­ми дедова частокола Васька просовывал хворостину, стараясь достать петуха, и грозно взывал:
    - Выходи, вражина! Я тебе поощипаю перья, куриная баш­ка!

    Петух вылетал, принимал бойцовскую стойку, и начина­лась битва. Летели перья, мелькала хворостина, слышались клё­кот и сопение... а развязка была всё та же: появлялся дед, выбегала мать. «Василёк, миленький!.. Матвеич, да так же и дитя искалечить можно», - обращалась она к соседу.

    Но однажды дед поймал Проньку за ноги, взял топор и пошёл к плахе: «Заходь на лапшу, Васька». Сообразив, что к чему, мальчик побежал следом: «Дедушка, не надо. Не хочу я лапшу, не буду!» Поняв, что дед неумолим, он спрятался за базы с навернувшимися на глаза слезами.

    На следующее утро он понуро брёл за гусями. А у соседне­го двора его встречал дед: «Васька, хочешь пряник?»
   Но Васька проходил мимо, подгоняя хворостиной гусей: «Гыля-гыля!» - по­крикивал он. Шествующий впереди гусак с камышинкой в носу, недовольно оборачивался, вытягивал шею и шумел, как бы пред­лагая Ваське: «Что, сразимся?..»