Промысел 2 3 5

Начало:
http://www.proza.ru/2014/04/28/602

Предыдущая страница:
http://www.proza.ru/2015/07/02/1057

«С дерева сняли, представляете!»
Удивлялись вытолкнувшие.

«Если ты охотник, зачем лазаешь по ветвям, точно мальчишка?»
«Этому не следовало быть здесь!»
«Этого не звали!»
«Этот - попросивший ночлега пришлец!»

Кин объяснил жене:
« Чужой охотник не может быть допущен в «Большой Круг»».
«Мы с тобой можем?»
Спросила Ида.
«Можем, да. Я вырос недалеко отсюда. Здешние люди знают меня в лицо и по имени».

 «Назови своё имя, охотник».
Велел вождь. Кин понял: праздник возвращения будет испорчен, если не вмешаться.

«Я могу назвать, - сказал виновник сбора, - Сомб из Тайви, с болот».
«Ты знаешь, Нокк?»
«Видел однажды на тропе у границ пожарища».

Сомб услышал своё имя, встрепенулся, будто подмокшая птица, раскрыл пошире глаза и вытаращился, точно увидал конец вселенной.

«Я знаю этого, знаю!»
Залепетал пойманный человек, словно в бреду или под воздействием боли.
«Кин-Нокк известен всем. Люди хотят слышать, кто ты, охотник».
Вождь не менял выражения лица.

«Вы слушаете этого, но если б увидели… - Сомб задыхался и вовсе не понимал, о чём спрашивают. - Этот, я сам видел, и женщина, духознатцы, вот кто!»
Круг обрушился хохотом.

«Не качай пенёк, охотник, сами выкорчуем. Говори, о чём спрашивают».
Говорить Сомб не мог, только лепетал одно и то же.

«Если б знали! Эти могут летать, исчезают и внезапно появляются, не боятся смерти, даже сизой!»
«Удивил старуху плошкой!»
У допрашивающих терпение пока имелось, запас веселья не иссяк.

«Таких знатоков у нас через одного!»
«Разве ты, Тайви, боишься сизой смерти?»
«Говорят: ваши растирают её, как женщина зёрна».

«Этот летел, летел над тропой, налету исчезал и появлялся!»
Пинк, давнишний соперник Кина, которому слава первого охотника покоя не давала, гаркнул, предвкушая потеху:
«Мы сейчас проверим! А ну, колдун новоявленный, полетай, если можешь».

«А могу!»
Кин схватил из нерубленной кладки здоровенную жердь, ткнул в трещину меж камней, толкнулся, взмыл в воздух. Круг шарахнулся, раздаваясь. Первый охотник приречья камнем из пращи промчался сквозь распахнувшееся косынкой пламя большого костра. Палка переломилась, рухнула поперёк огнища.

«Я тоже могу!»
Пинк глянул на приятелей, пристроившихся в очередь доказать: здешние летуны не хуже хитрецов с излучины.

«Ого, - Рявкнул вождь, - Праздник лета миновал! Вы, самцы копытные, залечили свои ожоги! О новых мечтаете! Детей настрогали, а разум отваливается!»

И, обернувшись к Кину, ставшему рядом с женой, подытожил.
«Понимаю, почему ты хвалил Донни, охотник. Сам, видать, не далеко ушёл!»

Вождь ошибался. Кин ушёл достаточно далеко. Побывав песчинкой в руках чудовищных сил, первый охотник приречья знал механизм управления силами попроще и пользовался знаниями.

Умение убить одной стрелой двух летящих птиц было притчей, но родоначальник племени Синих камней, кажется, даже небывальщиной владел в совершенстве.

«Я, - сказал потомок Нокка, - встретил этого случайно. Тайви стреляли в нас из засады, точно в хищников. Глупо или умно, только я немного подразнил бездельников, намотал одежду на палку так, что обосрались со страху. Умельцы стрелять в женщин удачливы в таком промысле».

«И сейчас добывает! Того и гляди, обеспечит кладку на зиму».
Подтвердил стоящий рядом с Сомбом Пинк.

«Стрелять в безоружных дело последнее, - продолжал Кин, - тем более, в женщину. Я не жалею, что прочистил животы. От такого освобождения мозги подрастают.

Вы, обратился первый охотник приречья к хранителям Третьего рукава, - пустите слухача ради сегодняшней удачи, пусть катится к своим и благодарит Создателя за целостность шкуры.  Посланник мудрецов здесь не услышал ничего, кроме вести, что наши собираются загонять дичь для болотных».

«Ты ошибаешься, охотник. Слышал этот мало, но видел кое-что: наверняка счёл все наши кладки, чтобы ограбить зимой».

«Наверняка, вождь. А вы мух не ловите. Кладки ваши, охранять вам. Живущие у Синих Камней Эйи для охраны привели с собой ручных хищников, поймали две сотни диких детёнышей, собираются приручить. Ваши сыновья зимой вернутся, покажут, как такое делать.

Есть там зверолов. Придумал садиться верхом на копытных, бежать четырьмя ногами. Получается быстро, я пробовал».

Веселье стало теплом. Охотники Третьего Рукава слушали увлекательную сказку.

«Что до кладок, продолжал Кин, - на болотах настоящий голод. Кору едят уже сейчас».

«Островитяне, - сказал колдун, - в отличие от нас, держат хлебные злаки возле кругов».

«Держат, да. Год урожайный, но собирать некому. Смерть выкосила работников, выжившие ослаблены. Грабителей следует бить. Излишки же ближе к весне, когда подступит отчаяние, лучше отдать. Сторицей окупится, я сказал».

«Слыхал, Сомб, сын Тайви, какие у нас духознатцы?»
Вождь видел в глазах пойманного шпиона слёзы боли и надежды.

«Ступай, передай старейшим всё, что вызнал. Если не услышат, передай матерям. Хранительницы, я думаю, найдут управу на нездоровые души. Иначе болотным племенам гибель. Не от врагов беда, но от гордости, которая суть первейшая глупость».


Зашумело, замельтешилось человеческое множество, смешался круг, стал расширяющейся воронкой, распался на группы, ручейки, ниточки. Чёрные тропы поглотили живых единично и купно, увлекли домой к успокоению на ночь.

Остался на площади большого костра загребальщик жара, дежурный охотник, в обязанности которого входит отследить безопасность умирающего огня.

У красного клёна листвяный прикид,
И ветер ему ни по чём.
Стоят перед будущим старики,
Полмира подняв на плечо.

И каждый не знает: кому же вперёд
Уйти, а кому стоять.
И каждому хочется хоть на йоту
Тихо вернуться вспять.

Внизу мельтешат и спешат, и грешат,
И тянется вверх молодняк.
Но если ступить и пройти один шаг,
Поймёшь, что прожил не так.

А солнышко правит листвяный бал,
И птиц неумолчен звон,
И всё неизменно. Да ветер взял
И выдернул красный клён.

Много раз Аделаида Бартон пыталась поймать грань меж единением и россыпью, слиянием и распадом, началом и концом. Затея обречена на неудачу, ибо нет черты, но есть перевал.

Теперь для каждого жителя стойбища важно вовремя достичь своего круга, завязаться, лёжа в дымной темноте, отвлечься или заново прожить занятные позы, интересные высказывания, собственные ощущения и мысли.

Случайностей нет, даже воспоминания обусловлены опытом, надобностью в нём. И так важно всё, от дуновения ветерка до оттенка пламени, так насущна принадлежность мигу, месту, сообществу людей, урчанию собственного живота, что в голову не приходит мысль о существовании иных реальностей, отличной от здешних ценностной шкалы.

Отодвинувшись от огня, Ида, несмотря на старания «тряпки», почувствовала озноб предосенней ночи. Река дохнула мелом, напомнила о Хароне , цербере, Стиксе, намекнула на присутствие тысячи нежитей.

Чёрные воды отблеском выплюнули вселенную, изломали на зыбкой волне мешанину светил, спутали мысли, замесили тесто неуверенности и жути.

Тёплый камень под ногой, зацепка дня, позвал глубже вжаться в откос, отдать сердце и разумение тянущим соки корням, слиться с живыми генераторами жизни, вслушаться в голоса людей.

Двуногие же, видимо почуяв сходное, синхронно притихли. Только шарканье шагов, хруст верёвочных петель, тяжкий ох падающих войлоков. Кое-где матери звали детей, сетовали на отсутствие воды.

Ругательством или насмешкой прозвучала фраза:
«Летел бы ты на Рождающуюся Звезду, охотник».
Так сказала женщина отягощённому хлебным напитком мужу.

Ида поймала мысль, представила себя в салоне движка. Оттуда не забалуешь! Картинка иная.

Стремительно катит шарик за стеклом, яркий, уникально переливчатый, чрезвычайно походит на тысячи раз виденную Землю. Только нет светляковых скопищь городов, да иначе вычерчены контуры континентов.

Орбита – извечный путь. Если не поддерживать, скатишься в плотные слои атмосферы, сгоришь, не заметив разницы.

Сутки коротки, рассвет и закат не похожи на видимое снизу. Интонационно нудят приборы, пахнет пластик, назойливые ароматизаторы, нарочито обрызганные растения. Ни с чем не сравнимая атмосфера сверх дальней, мечта одержимых.

Оттуда большой костёр, стекающие на уголья жирные капли, круговая плошка и опущенный палец высказывания увидятся странной небылью, ощутятся мурашками вдоль позвоночника.

Потом долгий путь с промежутками анабиоза, потом не менее долгий вход в систему коммуникаций, напряжённый труд, в котором истает до нереальности всё здешнее.

Дальше карантинный бокс с условностями восстановительных алгоритмов:
«Поднимите руки. Раз, два, ниже! Умничка, хорошо!»

И возражать не смей, отвечай по инструкции, иначе машина сочтёт адаптированность недостаточной, продлит время пребывания взаперти.

Наконец живая земля, свобода или её иллюзия, отсутствие стен, регламентов, обязанностей. Ты отдан природе, должен войти, проникнуться, слиться на специально отведённой территории, в саду, где господствует Китаец.

Милый, маленький, в шортах и расписной кепке, Ту ШуиЧин стоит над возрастом. Человек, образ которого для жителей внешнего размещения ассоциирован с родиной, непритязателен и прост. Перед ним расступается слава, ниц падает учёность, сыплется снобизм.

Имеющий нерегламентированный аккаунт, потребное для прихоти число межпланетников и служащих, садовник предпочитает рыхлить мотыгой почву, наблюдать рост привитых побегов. Работает Китаец для каждого на свете. Таким, говорят, открыто сердце красоты.

Рядом с живыми хочется жить, но пришедшему из вне обольщаться рано. Стоит задача: привести в порядок нервную систему. Тут, говорят, подстерегает смертная тоска, опустошённость потенциальной ненужностью, полнотой знаний, пониманием тщетности усилий.

Новостей в этот период лучше не смотреть, с родственниками не видится. Происходит переосмысление событий, переоценка ценностей.

Ида поймала себя на мысли, что и вся жизнь – переоценка. Вспомнила плакатик в главном зале:

«Время – только отсрочка.
Пространство – только порог.
А цель во вселенной – точка,
И эта точка – Бог».
* [Давид Самойлов]

Если так, зачем затея с изучением вселенной? Живут же люди, имея войлочный круг и становой камень? Спросила и тут же отмахнулась, увидев край болота, возможность утонуть в беспредметной демагогии, нарастить опухоль неудовлетворённости, нарыв уныния.

Не сама родилась, не сама выбрала время и место. Даже род деятельности сложился из множества не зависящих друг от друга факторов.

Если так, гадать излишне. Только жаль оставлять безвозвратно милое сердцу: всё, от детства до кожуры минтеле. Однако, придётся отдать проглотному времени, поганым ароматизаторам, которые и в гробу те же, что на движке.

Над прижавшимися домами,
Точно птица, скользит весна.
Тишина поездов гудками
Как штрихами подведена.

Ветер спит у моей калитки,
Липа гладит его рукой.
Ночь готовит ему в избытке
Животворный лесной настой.

А наутро, умывшись соком,
Непокорен и шаловлив,
Полетит синекрылый сокол
Прогуляться вокруг земли.

Полетит и в минуту злую
Вдалеке от родных ворот
Бесприютного поцелует,
Одинокого обоймёт.

«Поднялся ветер бурный, называемый эвроклидон». * [Деяния Апостолов глава 27, стих 14]
Вспомнила Ида. Угораздило же попасть туда, где господствуют межвременные потоки!

Может не шалый ветер, а тот, изначально данный импульс жизни, выбравший Аделаиду, одну из мириад? Хотелось бы надеяться, что Он.




Продолжение:
http://www.proza.ru/2015/07/06/882