Обет молчания, субъективные заметки

Первое июля.


Вечер третьего дня


Солнце закатилось за лес на гребне горы, предварительно поиграв в прятки среди густых крон сосен и берёз. Ещё простреливают лучи между стволов, но тени удлинились и накрыли сумрачным пологом и дачный участок, и весь левый берег Енисея. Хотя по-прежнему празднично и светло на противоположном берегу от середины речного русла, переливающегося солнечными зайчиками,  и – до  самых дальних скалистых гор на юго-востоке.

Я, было, залюбовалась этим пейзажем, и тут, впервые за три дня моего дачного уединённого житья-бытья, зазвонил мобильник. Вернее, сама включила питание посмотреть время, и сразу пошёл вызов.

На экране высветилось имя дочери… Обойдётся, не маленькая уже…  То неделями  не звонит, а сейчас – пятая минута на исходе, а гудки не прекращаются…

Может, важное что-то, если так настойчива? Или она на автоматический повтор вызова поставила свою трубу? Нынешние компьютеризованные детки больше автоматике доверяют, и пока идёт дозвон, какую-нибудь модную игрушку по дисплею гоняют…

Гляжу на трясущийся и орущий телефон и не имею права ответить. Молчу, как лошадь, которой надо копытом нажать приём вызова…  А выключить вызов, чтобы ей на двух языках доложили о моем отказе вести разговор – тоже не желаю. Пусть лучше считает, что я, по своей безалаберности, опять забыла свой мобильник в карман положить …

Могла бы и отцу позвонить! Спит он что ли, под телевизором? Или завеялся куда-то вне доступа? Рабочий день закончился, по-хорошему ему домой пора бы вернуться…

В предыдущие дни точное время не вызывало у меня особенного интереса. Некуда было спешить. День с ночью всё равно не перепутаешь. Вот, и выключила телефон вовсе, чтоб аккумулятор не разрядился.

Сейчас – иное дело. Последний день испытания на исходе, осталось каких-то три часа, нервы на взводе, вот и поддалась нетерпеливому любопытству. И не увернулась от звонка…. Нарушу обет – ещё четыре дня мучиться…

Вот уж, не думала, что это испытание дастся мне такими неимоверными усилиями! Посмеивалась, когда Учитель объявил условия, при которых срок испытания удвоится и вместо трёх дней немоты превратится в неделю. Мне тогда Его строгость показалась шутливой, а три дня молчания – наградой и каникулами. Всю весну, ведь, мечтала, хотя бы пару вечеров провести на даче в полном уединении!

Дочь, наверняка беспокоится, и у Виктора обрывает все телефоны – и домашний, и рабочий,  и сотовый.  Как бы его упредить? Если всполошится на её звонок, тут же прикатит на машине спасать... И всё – пойдёт насмарку!

Вообще-то, Учитель разрешил звонок мужу раз в сутки, но без единого слова. Я ещё сегодняшний лимит не выбрала. Имею право позвонить. Как только ответит на вызов, сразу трубу выключу. Он в курсе и поймёт, что испытание ещё идёт, но всё в порядке – жива, здорова, и на даче его не жду.

Готово! Предупредила. Без слов и мыслей. Считала гудки, пока его «Слушаю, Таня» не услышала, и тут же вызов сбросила.

Вовремя! А то пропустила бы, как гаснет последнее пятнышко света на главной вершине Боруса. Там вчера в это время небольшой снежник горел розовым бутоном на фоне шоколадных скальных осыпей. А сегодня он как-то слишком уж быстро погас, будто лампочку выключили. И праздник света на противоположном берегу Енисея разом посерел, а густые заросли пихтового леса стали наполняться густой чернотой. Но ещё долго будут пылать облака на небе, да розоватые кружева инверсионного следа самолёта, размываемые ветром.

Самое время костерок запалить, да ужином заняться, пока не похолодало, и совсем не стемнело.

Телефонный звонок – ещё не самое страшное событие за эти дни. Справляться с собственными мыслями оказалось труднее. Но ещё сложнее, не нарушая принятого этикета, молча с соседями разминаться. Пришлось на ходу принимать решения и виртуозно избегать прямых встреч.

Сегодня приезжал на отцовском красном жигулёнке сын соседа слева. С ним-то проблем как раз и не было. Как завёл свою бензиновую тарахтелку-сенокосилку, так, в наушниках плейера, три часа без передыху по своей дачке кругами ходил. Не замечал ничего, кроме выросшей по колено травы, которую косил. Я ему издали рукой помахала, а он и головой не кивнул. Со стороны нашего забора у них деревья густо посажены – не разглядел.

Закончил косьбу и уехал. И отец заядлый дачник, и сын – не безрукий. Но молод, и видно, что у него широкий круг других интересов. Задание папы выполнил и – адью!

С соседкой по правому забору задачка потрудней. Во-первых, разговорчива, как и все женщины. Во-вторых, любит поделиться то рассадой, то саженцами, то совета спросить. Она позавчера была. В самый первый день моего молчания. Но, к счастью, пришла не одна, с дочкой и внучкой. Внучке года полтора – визг, писк, капризы – им не до меня было. Хотя, на всякий случай, я честь по чести, разыграла пантомиму с мобильником. Приложила к уху, будто по телефону говорю, рукой поприветствовала, и на месте кручусь, мол, извините, у меня важный разговор. Все знают, что здесь сигнал неустойчивый.

Они почти сразу в дальний конец своего сада ушли. Там травка и тень – всё ребёнку полегче, чем на солнцепёке. Девчоночка у них быстро устала, а засыпать в домике отказалась наотрез. Так скандалила, что уши заложило и у меня. Пришлось им срочным образом домой ретироваться. Я в это время уже в теплице помидоры подвязывала, и прощаться не пришлось.

Зато, вчера у меня было настоящее приключение! Сижу вот, так же, вечерком, смотрю на горы в закатных лучах, и замечаю, что через забор правой соседки какой-то парень перелез. Намерения у него не сказать, чтобы мирные. С большим пустым белым мешком из-под муки, да через забор – в гости не ходят. В это время на огороде и взять-то нечего – овощи только листвой кучерявиться начали. Клубнику вчера внучке скормили. Не иначе – в домике что-то хапнуть нацелился.
 
Соседка – вдова, в одиночку без мужика с дачей управляется. Любую палку или инструмент на женских плечах сюда затаскивала. Машины у неё нет. Зять при машине, но не слишком разгонится тёщу на дачу привозить – отвозить. Позавчера мамка с бабкой по жаре коляску с малым ребёнком на нашу дачную гору заволокли. Час в тени отдышаться не могли, а папаша появился по звонку, и только когда срочная эвакуация потребовалась. Да и сельскохозяйственные заботы его не сильно вдохновляют.

И чтобы какой-то любитель лёгкой наживы на моих глазах вдову грабил? Этого я допустить не могла. Но говорить и кричать нельзя – только второй день обета. И что мне делать? Как его спугнуть?

 Сообразила! Взяла кусок кривой проволоки, села на чурбачок рядом с металлической ёмкостью для воды, и давай на её железном боку, как на наковальне, проволоку молотком выпрямлять. Стук оглушительный получился – ёмкость дождями  только наполовину налило. Она, как колокол набатный, гудела. Меньше пяти минут моего громыхания хватило, чтобы незваный гость с пустым белым мешком обратно через забор сиганул! Минут десять я ещё постучала – пусть подальше уйдёт, и не вздумает вернуться, да на том инцидент и закончился.

И соседке убытка нет, и совести грабителя пришлось чистой остаться, и я своего обета молчания не нарушила! Изо всех сил старалась! И, кажется, ни в чём не согрешила за эти дни. Не стыдно будет перед Учителем.
 
Костерок – у меня вечерний ритуал. Приятно у живого огня посидеть. Не часто выпадает возможность на игру пламени посмотреть, отрешиться от цивилизации и суеты. По вечерам тут и кабинет, и пищеблок. Записи в дневнике делаю, попутно с приготовлением ужина. А какая красота вокруг! Повезло мне с испытанием! Хорошо в знойную макушку лета уехать из раскалённой бетонной коробки и слушать тишину и пение птиц!

В рубашке уже зябко – ощутимо похолодало с заходом солнца. Надо бы куртку накинуть.

А на улице светлей, чем в домике. Свет зажигать не стану. Фонарик подсел, поберегу аккумулятор. Может потребоваться теплицу ночью проведать. Огарок свечи тоже незачем зря палить – ночи-то по-летнему светлые, кромешной тьмы не бывает…

Сколько там уже? Двадцать два с копейками? Ничего, два часа – это не трое суток, недолго потерпеть осталось. Не хватало ещё напоследок на чём-нибудь споткнуться!

Как кстати я ушла в дом! Пока одевалась, да в потёмках блокнот искала, увидела в окно, что по улице, мимо калитки, знакомая собака пробежала, а за ней и её хозяин. Значит, они тоже ночуют. Их дача в начале улицы…

Поседел Ми…(Раз, два, три четыре пять… имени не называть!)

…Молодец, по-прежнему бодр и поджар, как и Данка его. Некоторых из наших ровесников сейчас и узнать трудно, а он – вон, как резво за ней в припрыжку… И почти не изменился с тех пор, как впервые встретились. Он тогда был у нас на скалолазных соревнованиях выпускающим судьёй. Страховку на старте проверял, давал отмашку на старт, и на финише оценивал наличие инвентаря – за потерю рукавицы штрафные очки давались.

Тогда ещё красноярские столбисты к нам приезжали. Они нашу команду обставили начисто. Не удивительно – приехали сплошь мастера спорта и кандидаты в мастера спорта – КМэСы, а у нас самый умелым был один перворазрядник в общей массе третьеразрядников и новичков. И всё равно мы достойно выступили при такой разнице в мастерстве… Оттого, что на скользкой мраморной скале привычные, а им мрамор в новинку. Красноярские Столбы ведь из гранита, шершавые – ноги не скользят.
 

Знак, или нет?


Надо же! На секунду отвернулась, а мой ужин улетел!!! Буквально! Только огромные крылья и успела заметить! Могучий птах спикировал прямо на костёр, и подхватил лапами мою сардельку, нанизанную на рогульку из вербы. Рогулька метрах в пяти упала, а ужин – аукнулся! Ищи-свищи, теперь!.. У-у! Стервятник! Хоть и скопа-рыболов! Скопой за такое поведение язык не поворачивается называть!
 
Хорошо, что в стороне была. Такой большой хищный птиц запросто ученицей Бога мог поужинать! Во, какие крылья в размахе! Аж ветер по лицу!
 
Постой-ка! А я его знаю по прошлому году! У него на правом крыле одно маховое перо белое, и торчит вертикально вверх! Перезимовал, значит?! Ладно, прощаю! Ешь, на здоровье! Будем считать, что ужин я с другом разделила! Кому сыр и хлеб, а кому – сардельку! Завтра уже домой – мумией стать не успею…

Сколько там времени уже? Ещё полчаса до полуночи… И, какой-такой знак Учителя, я должна угадать в конце третьего дня ближе к полуночи? Если распознаю, тогда  – дембель! Не замечу – последствия неизвестны, но лёгкой жизни не будет точно.

Украденный ужин – знак? Или он, наоборот, контрольный выстрел в голову – споткнёшься на ровном месте или нет?..

Споткнулась, ведь!

Да-а!.. Разговорчивая, ты наша Пятница! Не иначе, как сидеть тебе, Татьяна Вячеславовна, ещё четыре дня на даче… Кто обещал Учителю никаких диалогов?! Зачем было вслед дикой птице мысли посылать: «Прощаю! Ужин с другом разделила…»?

Как это, ну и что, что мысленно? Мозги включи! Сказано со всеми молчать, значит, со всеми! И с птицами, и с мышками, и с Богом тоже! Не случайно зов к Учителю все три дня был под запретом! Пока Сам не позовёт к маятнику. Даже утреннюю и вечернюю молитвы отменил…

А ты?! Как теперь оправдываться, а? На Его доверие уже и не надейся…

Ты ещё с мышкой поговори – тоже пришла поужинать! Сидит на веранде, умывается, поглядывает искоса: «Поделишься со мной последней корочкой хлеба, или пожадничаешь?»

И не боится же, ничего!

А вот, возьму и поделюсь! Всё отдам, и хлеб, и сыр… Покрошу только помельче… Мне тут всё равно на один укус – только желудок дразнить, а ей два дня сытой быть. Ешь, Мышонок!

А если ещё четыре дня испытание продлится? Хлеб-то последний!

Ничего, похудею слегка. Кажется, в шкафу манная крупа с прошлого года осталась. Лепёшку можно в котелке пожарить. Или кашу сварить. Три картошки есть, чеснок взошёл, любисток можно пощипать. Ягоды клубники краснеют. Зато сахар и чай в достатке – не пропаду… И сгущёнки немного на донышке – живём!

Может, это всё же, знак был, а? Знаки у Бога всегда разные, заранее предугадать – нечего и пытаться.

Постоянны только серебряные колокольчики, когда поле жечес со мной. Если я сама с собой – их почти не слышно, стоит рассердиться на что-то, вообще пропадают… Вместе с полем… Когда Ангелы со мной – лёгкий шелест доносится… Когда Учитель появляется – шелест плавно переливчатым становится, мелодию какую-то напоминает... А дальше – зависит от Его настроения – если радуется, даже голос флейты слышится. Сердится – шум или звонкие резкие щелчки… Нет, щелчки чаще об опасности предупреждают… Это наверное, Он досадует, что я предупреждения не сразу замечаю...

Мои мысли Учителю и сейчас открыты, если уже слушает, значит, любое намерение сразу известно. Да я, ведь, резкая – подумала и тут же сделала, часто и не советуясь даже. С одной стороны Он радуется, что умею самостоятельные нестандартные решения принимать, а с другой – думать наперёд учит. А с этим у меня частенько проколы бывают. Имею только земные понятия и стереотипы. Что там, в тонких мирах, творится после моих недо-думок – мне не видно, а за это ответ Учителю держать. И я бы сердилась, на Его месте… И как Он меня ещё терпит?.. Не гонит, и то ладно…

В полночь должно всё разъясниться, а пока надо подождать… Поставлю-ка, своё поле пошире, чем мой дачный участок… Вредно не будет – от чужих защита, своим только в помощь…

Сейчас, по-моему, только Ангелы на посту. И то не близко – по контуру трёх участков в радиусе. Попробовать до них полем дотянуться? Заодно и бдительность проверю. Я им, между прочим, поручала извещать, когда Учитель появится. Давно, правда, до испытаний ещё… Может, Бог Аттам отменил моё веление? Наверное… Что-то не отвечают, как обычно. Значит, заняты, и мне надо быть настороже! Но там, где они стоят, наши поля, соприкасаясь, создают зарницы. Пять за спиной насчитала и пять впереди… Все на месте!

  Моё дело точно соблюдать то, что Учитель сказал делать, или не делать. Просто, сейчас хочется узнать поскорей, закончено испытание или нет? Учитель сказал, что когда увижу знак от Него – испытанию конец.  Если знаком было посягательство скопы на мой ужин, то оно уже закончилось, и тогда я ничего не нарушила. Мысленные фразы были после. Интересно, меня должны предупредить, если я не выдержала испытания? Или автоматом срок продляется?
 
Знак – это всегда что-то необычное. Но этого птаха я по прошлому году запомнила за то, что он вот так же украл кусок сала со стола! Повадки у него такие, хоть и рыболов! Необычным было только то, что с кострища не побоялся сардельку стыбрить. Может, она ему пахла вкусно, а голод – не тётка?

Если рассуждать логически, то о том, что срок продлён, предупреждать необязательно. Тогда до утра просто никакого знака не будет. А мне останется только продолжать обет молчания. Есть же правило караульной службы в армии: не покидать поста, даже если тебя не сменили. Значит, остаётся только наблюдать. Внимательно наблюдать. Будет знак – хорошо. Не будет до утра – продолжать жить, как и жила все эти трое суток. Другого пути нет. Не имею права позвать Учителя и спросить. Можно только поле своей защиты держать. Ну-ка, ещё раз посмотрю – уменьшилось оно или нет? Нормально, как я и поставила! Значит, всё спокойно… Было – спокойно!.. Только что обстановка поменялась.

Ангелы расположились подковой. Пятеро с севера и трое с запада. А где остальные? А! Двое отступают с юга. Почему? Да, сопровождают! Это хозяин собаки возвращается. Уже по гравийке шаги слышны. Отойду пока на веранду, пусть пройдут.

Долго они гуляли, далеко уходили… Странно мужик руки держит, словно к груди что-то прижимает… Щеночка несёт… Так, они – втроём! Собака-мама, и хозяин со щенком на руках!

Понятно! Кутёнок маленький, и возможно ещё слепой, а без дитяти мамку на прогулку не уговорить! Ей наверняка по грядкам бегать запрещают, вот и выгуливают специально. По-моему, ни одна самая сообразительная собака не может понять разницы между засеянной грядкой и протоптанной дорожкой. Никаким окриком не удержать. А может, они всё понимают, да босым лапам по грядкам приятней бегать? Мягче? И, Бог с ними, с запретами?

Прошли…  Ангелы их провожать не стали. У моей калитки остановились. Их не видно, только чувствую, как моё поле от них отражается и слегка деформируется.

Надо от костра отвернуться, а то через закрытые веки пламя бликует… Я пока способна видеть поле только с закрытыми глазами. Тогда земное зрение не отвлекается на ненужные подробности.

Уф-ф! Как они синхронно! Я полем на что-то наткнулась, вспышка получилась, как от сварки, и в костре головёшка стрельнула! Вспышка необычная, яркая… Как будто в непреодолимую преграду лбом! Чужие? Нет, тогда голова болеть начинает. Наверное, Ангелам подмогу прислали, или смену караула. Вот, всё спокойно опять. Цвет поля ровный и устойчивый.
 
Может, это был знак? Но будильник в телефоне ещё молчит. Он на ноль часов установлен. Значит, не время. Учитель обычно точен до секунд…

Сколько там? Без трёх минут… Незаметно полчаса пролетело. На востоке небо уже чернеет, а на западе ещё подсвечено. И только-только Венера блеснула. А вон и Сириус…

Мне сейчас важно не заснуть. Дождаться полуночи, и ещё часа полтора посидеть у костра  – для контроля. Если ничего не произойдёт, значит надо морально готовиться к продолжению испытания.
 
Хотя, какой уж тут сон! Мысли всякие вертятся, словно в салочки играют. Только и успевай их через сито цедить – эти дозволены, а те – безжалостно метлой гони. И всё равно вьются вокруг, как комарики, что на огонь костра налетели, да каждый на меня спикировать норовит.

Тетрадь кончается – это самое неприятное. Семь листиков осталось… Не было привычки на черновиках бумагу экономить. Ничего, потренирую мыслительный аппарат на лаконизме. Надо было сразу мелко писать и записывать только ключевые слова мысли, чтобы после дома расшифровать…

Комары – всерьёз кусаются! Достали! И поле жечес не помогает… Придётся их бузиной пугнуть. Сделаю-ка, дымовушку. Ветка свежая, задымилась прямо в глаза. Получилась – то, что надо! Улетели! Пока закат над горами догорает, лучше у огня посижу. В доме уже совсем темно, а огарок свечи теперь надолго растягивать придётся. Много потратила прошлой ночью – засиделась, стих писала.

Помнится, Виктор хотел делать ловчие пояса от мурашей на стволах яблонь, и привёз немного отработанного масла от двигателя машины. Бутылка с тёмной жидкостью в коридоре стоит. Можно попробовать, горючее оно или нет. Если горит, то из консервной банки лампадку сделаю. Кусочек тряпки на фитиль всегда найдётся. Но это, если уж совсем припечёт. Копоти от такого светильника будет больше, чем света. 

Вечера – летние, их можно у костра проводить. От него и свет, и тепло, и чай на травах в котелке. Без еды обойтись можно, а без чая – никак.

 Да… Знала бы, что буду испытывать дефицит в бумаге, взяла бы запасную общую тетрадь… Почитаю пока, чего я тут понаписала… Много записей по диагностике – это с Ангелами в первый день… Лечила у себя пробой от тёмных, и среди Ангелов было трое раненых. Поле никак общими усилиями удержать не могли. Они сказали, что туча нечисти налетела. И трудно было маятник держать. Топор соскользнул, когда я лучину на растопку строгала, и по указательному пальцу на правой руке лезвием прошёлся. Порез глубокий получился, даже концентрированным йодом долго кровотечение не могла остановить. Подорожник помог. Между прочим, повязку надо бы сменить, а то она от земляных работ из белой превратилась в какую-то грязно-серую… Зато аптечку не зря брала, пригодилась… Но сейчас темно в доме её искать, утром поменяю бинт…

Не знаю, может, от Учителя выговор получу, но другого пути я тогда не нашла, кроме как применить военную хитрость. Энергетический удар ведь был такой силы, что всем телом содрогнулась… Потому и топор соскользнул… Даже огурцам в теплице от чужой ненависти крепко досталось – листики повяли и белыми пятнами, как от ожога, взялись. Может то, что я сделала и считается обманом, но кто сказал, что надо себе во вред говорить правду лгунам и врагам? Зато, потом нас никто не тревожил. Курорт, да и только! И Ангелы теперь здоровы, и меня только краешком вскользь успело задеть. Замах топором делала большой, могла и без пальца остаться. Тогда пришлось бы скорую вызывать, и нарушить обет. 
 
Небогато, оказывается, у меня умных мыслей за три дня лечения от болтливости! И то – скорее тезисы на память, чем проза… Учитель может огорчиться, что время потратила впустую.

Ну, извиняйте!  На земле тоже надо было поработать, летний день год кормит. И в домике требовалось срочно порядок навести, окна и полы помыть, чтобы жить можно было. Итак крутилась, как муравей… Записывать попутные мысли получалось только в перерывы для отдыха, да по ночам.

И как это Лев Толстой «Войну и мир» чернилами написал? У меня бы терпения не хватило десять раз править и переписывать такой огромный текст… На клавиатуре и редактировать легче, и текст быстрей набирать. Вот и Астафьев, как Толстой, от руки писал книги, и презирал тех, кто тексты стряпал на машинке, не говоря уж о компьютерах.

Но мой Виктор никогда бы не начал писать прозу, если бы у нас комп в дому не появился. Не хватило бы ему терпения на переделки текста. И мне не хватает.

Я не романист, а поэт, причём, не очень-то усердный. Мне пятнадцать строчек написать – уже много! Лучше семь… Ну, на крайняк, четырнадцать. Но чтобы там ни слова, ни даже запятой, было не сдвинуть. Для меня и это – подвиг. А попробуй-ка, перепиши от руки десять – пятнадцать вариантов романа!

Новый стих получился длинноватым. Но «воды» тут нет – как мне запомнился сон, так и записан… Осталось придумать ему название. А, так и назову:

 
Странный сон


Вчера приснился странный сон.
Сижу одна в огромном зале.
Как будто бы сдаю экзамен,
и будет мир тогда спасён.
...Струятся светом занавески
в каком-то неизвестном ритме.
И хороводом ходят рифмы,
легко ложась в напев чудесный.

И, кажется, что благозвучны
склонения и падежи...
А лист белёхоньким лежит –
куда-то делась авторучка…
Пока напева не забыла,
макну в чернильницу перо...
Дабы запомнить наперёд,
что в ней вода, а не чернила!

Я заостряю карандаш,
но безнадёжно сломан грифель…
Тем временем, сбежали рифмы,
и множится число пропаж.
И белый лист, как время, тает...
Уже и не вместить строки...
И рыщут всюду сквозняки,
нещадно мусор выдувая.

И улетает лист бумажный –
оставив маленький клочок.
Его нельзя на пустячок,
а надо мне – о самом важном.
Да, только места – на три слова.
Уже – на два… Нет, на одно…
Да карандаш уплыл в окно,
меняя форму на подкову…

Тут подвернулся уголёк  – 
Он крошится и руки мажет,
Что в принципе уже неважно.

Всем жизням подводя итог,
углём я начертала – БОГ
На белом – первозданной сажей.


Стихи, честно говоря, наяву пришли. Весь вчерашний день вынашивала, и всю прошлую ночь переписывала и уточняла ритмику строф… Потому, что сон всплывал в памяти постепенно и по частям. Кстати, надо будет спросить Учителя, что означали эти события во сне – действительно экзамен? Во снах часто реальности тонкого мира мозг земными шаблонами подменяет. Особенно, когда не может подобрать слово или образ для неизвестного, и подсовывает земные стереотипы, да весьма приблизительные аналогии.

Ну-ка, ещё раз перечитаю… Закрыв глаза и наизусть … Легче будет сопоставить совпадают ли воспоминания со словами…


Явление Триединых


Надо же! Сквозняки прямо иголочками по коже почувствовала! А то, что я занавесками во сне видела, сейчас тремя столбами пламени выглядит! Это что-то новенькое! Совсем другая картинка! Не из позавчерашнего сна образ.

Последние две строфы стиха договорила наспех, но это уже не имело никакого значения. Смотрю, словно бы глазами, и одновременно чувствую на закрытых веках тепло от костра. И прежде бывали видения, но очень скоротечные. Мелькнут и исчезнут, только мысль поймать удавалось. А сейчас – картинка живая, не статичная, и всё в деталях хорошо видно. Может, я заснула? Нет, на коленях ощутимая тяжесть дневника и пламя ноги греет… К тому же, во сне сил гравитации обычно не чувствуешь.

А тут ещё голос певучий… справа. Я его не ушами слышу, он где-то внутри головы раздался. Мужской голос, хоть и мысленный:

– Глаза не открывай, детка!

Даже улыбка в интонации чувствуется, как у Иисуса во время бесед. У Учителя голос более басовитый...

А глаза – захотела бы открыть, не смогла бы! Ресницы словно намертво слиплись. Вот, оказывается, какой знак в полночь меня ждал! Или я - именно его ждала?
Совсем запуталась!..

Если тогда, во сне с экзаменом, я была в каком-то большом помещении, то теперь – как сидела у дачного очага из двух кирпичей с закопчённым на огне чайником, так и сижу. И дачный пейзаж под ночным небом – привычный. И горы на горизонте на своих местах, и дом – там, где стоял, и грядки. Только освещение необычное – всё в голубом цвете.

Может это оттого, что пламя костра растеклось лужицей по всей площадке перед верандой и трепещет голубоватым сиянием? А почему чайник и кирпичи чёрным силуэтом так и остались? И небо странное? Словно пониже спустилось, а звёзды на нём стали не мерцающими точками, а полупрозрачными сферами разного оттенка – от яркого бело-голубого до красновато-фиолетового. Как ёлочные игрушки… Кажется, встань и подпрыгни – рукой достать можно. Только вставать мне нельзя, я это каким-то внутренним чутьём знаю.

 Необычно, странно, но как красиво стало! Кроны деревьев, кустов, и все растения фосфоресцируют в темноте зеленовато-голубым цветом. Причём, их листья повернулись ко мне белёсой изнанкой, словно застеснялись. Костёр теперь похож на полынью в сильный мороз… Так же парит, но не туманцем, а голубоватыми языками пламени, как подожжённый спирт. Они невысокие, и совсем не обжигают.

Два световых столба приблизились и трансформировались в две сидящие на стульях мужские фигуры, одетые в элегантные полувоенного покроя костюмы, похожие на парадную форму лётчиков гражданской авиации. Из полупрозрачного пламени на расстоянии моей вытянутой руки проявились вполне реального и привычного вида молодые люди с живыми глазами. Только изображение немного колеблется… Как воздух в жаркий день. От жара костра, наверное – пламя и фигуры танцуют в одном ритме.

Гости, молча переглядываясь между собой, неторопливо дали мне освоиться с необычной обстановкой.
Тот, что справа – брюнет с аккуратной бородкой. Смотрит изучающе и откровенно веселится моему замешательству. Где-то я его видела – улыбка, уж больно знакомая… Только тогда бороды на лице не было… И волосы на голове были покороче. Если бы не весёлые глаза и белозубая улыбка, он сейчас больше на Иисуса с иконы похож. Правда, на иконе – очи страдающие и смотрят прямо в душу. А здесь – в глаза глядит, и душа к нему тянется, хоть на верёвочку привязывай, чтоб не улетела! А голос весёлый, без насмешки:

– Узнала! Нам, Иисуса узнала! Она же смелая, Отец! Не убоялась! А ты говорил…

Отец? Ему? Такой молодой?  Ну, да… У них старым быть не модно… Значит, Триединые Боги вместе решили меня навестить!

Рассматриваю второго гостя. А Он – блондин. Тщательно выбрит, и с едва заметными веснушками на загорелом носу, как бывает у альбиносов. И не подумаешь, что отец – слишком молодо выглядит для такого взрослого сына. Разве, что – в плечах пошире… Причёска под молодого Путина – короткая и красноватой бронзой проблёскивает. Совсем не альбинос… Рыжий, скорее… Такое солнышко синеглазое – смотреть больно. Будто изнутри светится. И улыбка ласковая, отеческая…
И тут, все мои тревоги и насторожённость испарились неведомо куда. Ну, просто гора с плеч! Учитель Аттам! Я же видела Его в каждом из снов, которые запомнила!

– И Нам узнала! Умытая Нам чела! Мы опасайся, вдруг опять подумаешь на Мы – колдун! И быть сначала в виде голограмма к ты явиться,– проговорил, словно пропел, знакомым баритоном.

– Простите, Триединые! Мне, кроме чая, нечем вас угостить. Ужин орлан унёс, –  ответила гостям, и подумала, что к чаю можно было сделать десерт из клубники со сгущёнкой. Жаль, днём не догадалась спелых ягод собрать.

– Мы, детка, ненадолго, – произнёс Учитель, – У Нам для тебя важное сообщение быть.

Куда подевался третий столб света, я сначала упустила из виду. Вроде за мою спину сместился. Но тут блокнот на коленях страницами зашелестел, и каждая буковка на них ярко высветилась. И я поняла, что он вокруг меня, словно в луче прожектора сижу. И не одна, а с Богородицей рядом!

Стульчик у Неё с моим чурбачком вровень. Руки на коленях ладонями к небу. В правой руке изумительная по форме фарфоровая чаша с чаем.  Над ней парок поднимается, такой же, как и из моей походной кружки. По платью узоры искрами переливаются, хоть и сидит неподвижно. Да и платье на Ней не тканое, а из какого-то незнакомого материала. Это во мне бывшая портниха отметила. 

Она чай пригубила, и улыбнулась мне:

– Вкусный у тебя чай! Такой, как я люблю, детка!

Я смутилась, а пошевелиться не могу. Словно плыву, в исходящем от Неё облаке любви. И рвётся с языка слово «мама», а произнести его даже мысленно не могу. И ещё знаю, что Иисус и Аттам ждут чего-то от меня, но любые слова мне сейчас кажутся грубыми…

К счастью, одна мгновенная мысль мелькнула. Мольбой к своей душе – подскажи! И тут вижу, как от меня из области сердца зелёный луч поплыл к сидящей рядом Богородице. И непонятно от кого первого он исходил – от Неё или от меня? Он, словно связал нас в единое целое, по большой плавной дуге! А наш столб света стал менять оттенки. Сначала дошёл до ослепительно белого, и я забеспокоилась, что его видно издалека. Но тут он перелился в цвет майской сирени, а потом стал быстро густеть и темнеть, сливаясь с фиолетовым сумраком ночи.

Остался небольшой световой круг, перемещавшийся за моим мысленным взглядом, как из налобного фонаря. Каким образом это получалось, было непонятно. И из глаз всех моих гостей появился такой же свет.

Показали, короче, что у меня – то же самое. Правда, стало трудно видеть выражение их глаз, но почему-то я была уверена, что ничего кроме любви и доброты они не излучают. К тому же, лица были освещены, как бы изнутри, и отлично видна мимика. Всё произошло быстро, словно я охватила одним взглядом всю картину.
 
Рыженький взял в свою ладонь мою правую руку и где-то в мозгу у меня прозвучал Его голос:

 – Есмь Я Аттам, доволен тобой, детка. Есмь ты умница, отлично справилась с испытанием. Мы меньшее ожидал, и Нам не стыдно ты показать Крестосу и Матери!

Я хотела встать и поблагодарить, как положено ученице, но замешкалась из-за тетради на коленях. А тем временем темноволосый Крестос взял меня за левую руку, словно удержать хотел, и произнёс:

– Есмь Я Крестос. Мы давал для ты знак, и Сам был уже тут. Стервятник – быть аватар Нам. Ты зря убоялась, оттого, что ему сказать: «Прощаю, ужин разделю с другом!» Нам быть умелый жечес от ты уже давно, а устойчивое жечес-поле – впервые. Это большое достижение для чела. Не научилась бы, Мы бы не смочь быть тут втроём даже голограммой, не то, что материальные. Ну, привет, Танечка!

Ладони Триединых и, правда, были тёплые, чуть-чуть шершавые и вполне материальные. Тут и Богородица, не вставая с места, обняла за плечи меня, Аттама и Иисуса. На это прикосновение у меня из сердца хлынул такой поток любви, радости  и благодарности, что не удержалась от слёз. Они сами, без моей воли и желания потекли по щекам к подбородку.

Не отпуская моей руки, Учитель Аттам стал промокать их носовым платком. И я совершенно смутилась, представив, какие следы на белейшей ткани оставят мои щёки, чумазые от сажи и копоти костра. А от мысли о грязной повязке, которую неуловимым движением Он снял с моего пораненного пальца, слёзы хлынули, и вовсе не подчиняясь никаким приказам остановиться.

Подняла взгляд, и увидела на заботливом лике Отца трогательные конопушки. Тут мои глаза мигом высохли. Заметив, что я улыбнулась, Учитель укоризненно сказал, утирая себе лицо тем же платком:

– Ну, что ты Нам смеёшься? Сама придумала для Учителя курорт, а загорать нельзя Нам. Теперь бущ все над Мы смеяться! Как важное дело делай с ними?

– А Ты жечес на себя с велением пигментной ткани пробовал?  У меня белый шрам от ожога стал загар воспринимать. Правда, месяц на это ушёл. Но в тонком теле, может, это быстрей будет? – извиняясь за улыбку, сказала я.

– Да?! Уже! И больше Нам никто не назовёт рыжий-конопатый! – с хитрецой заулыбался он, не отпуская моей руки.

Для обычного земного зрения было уже темновато, несмотря на необычное освещение, исходящее от моих гостей. Но я действительно, больше не смогла разглядеть, ни одной конопушки на бронзовом от отпускного загара лике Учителя. Может, они мне померещились?

Тем временем Иисус Крестос кивнул Аттаму, взял под руку Мать, и их фигуры стали терять очертания, пока не исчезли. От лужицы костра тоже стали плавно подниматься волны света, пока не ушли лучом в небо. Потом, словно иссякнув, голубизна на земле стала уменьшаться и таять.

– Нам тоже пора, и ты устала, – сказал Учитель Аттам, – Не забыла, что после Испытания Нам Трое надо тебя умыть в естественных водах?

Я кивнула, и Он продолжил:

– Завтра, когда будешь троекратно погружаться в озеро, зови Нас Трое с Богородицей. Молитву «Отче Наш» начинай так: «Отче Наш, Иисус Христос и Богородица…». Все остальное говори  по-прежнему, и не забудь про жечес на себя и Нам, когда будешь крест на себя наложить после «Аминь». Поняла?

– Это понятно, а как я на озере завтра окажусь? Это же полсотни километров отсюда! – удивилась я.

– Детка, ты утром дочери отвечать на непринятый вызов будешь? Она тебе хотела предложить ехай купаться на озеро. А Мы благословляем!

Видно, у меня был неадекватный вид, потому, что Он опять улыбнулся и добавил:

– Это от Нам тебе сюрприз! А звонок дочери – был знак. И скопа, и мышонок – знак. Их ты видеть, опознай, что это знак, и Нам не зови, почему?

– Ждала совсем необычный знак по такому случаю, и боялась нарушить обет до официального объявления, что испытание закончилось…

– А Мы даже рад, что так получиться! Пришлось Нам Трое лети к ты! Жечес, Таня! Пока! Можно уже открывай глаза. И руку умой водой, тогда шрама не будет!

– Жечес, Отец Аттам! До завтра! – я наконец-то смогла разлепить ресницы, и уже земным зрением увидела быстро тающее голубоватое облачко тумана, восходящее к звёздам от носика всё ещё кипящего чайника на затухающем костре, тускло мерцающем красными угольками. Досадуя на себя за то, что с вечера поленилась сменить повязку, решила вымыть руки с мылом. И удивилась: от раны топором не осталось даже подсохшей корочки! Словно и не было глубокого пореза и отёка вокруг него ещё несколько часов назад! 

– Благодарю, Аттам! Я думала, ещё неделю с повязкой буду ходить!

– Детка, ты,
Нам нужна,
аватар здоровая, – пришло издали мысленно-голосовое сообщение Учителя на мотив знаменитой песни Пахмутовой на стихи Матусовского «Старый клён». И я, пользуясь полным дачным безлюдьем в ночные часы, запела её в полный голос! Теперь это не нарушало обета! Правда, пение всполошило всё собачье поголовье дачного массива… Может, они радовались вместе со мной?

Утром за мной заехала дочь, и мы провели тот день, купаясь и загорая на берегу солёного озера в степной зоне Хакасии.

Продолжение здесь: http://www.proza.ru/2015/07/11/351