К берегу Надеждовой

                Чего только не приносило бескрайнее житейское море к одинокому берегу  Людочки  Надеждовой.  Шутка ли сказать – тридцать три года!  Всего и не упомнишь. Но Людочка помнила. Даже завела традицию: поимённо вспоминать на сон грядущий всё, что  приносило ей море. Иногда, ласковые волны дарили ей что-то новенькое, интересное, стоящее,   тогда она становилась весела. Дни её были наполнены, радостны, а ночи легки и приятны.

                Бывало, что море хорошенько штормило, а после выбрасывало совсем непотребное, или  же выброшенное самой Людочкой когда-то, и ей приходилось долго чистить свой берег, отчего ночи были  горькими, слёзными.

                Последнее  время  женщина стала замечать, что море уже не такое щедрое как раньше.  Да и вовсе, мельчает.  А сама она, без особого удовольствия,  разбирает  и упорядочивает свои старые находки, хотя каждая из них по-прежнему была дорога и забавна.

                Но,  когда пришла весна, разбросав по деревьям цвет, а солнце,  распластав по крышам свои лучи, заглянуло и к ней, то в этом тускло - молочном свете, среди хаоса кружащих пылинок,  ей сделалось невыносимо скучно и грустно, о чём она со щемящим воодушевлением  рассказывала  своей  единственной и верной подруге Юльке Кузнецовой.

- Ах, Юляша, дорогая,  помнишь ли ты того музыканта?

- Которого? - спрашивала Кузнецова, под десертное красное.

- Ну, не того маленького с залысинами, а высокого с кудрями? – вычерчивая  длинным пальцем узор на скатерти, вздыхала Людочка, - какие у него были руки.  Он просил называть его Фредерик. Ну?

- Аааа! Он, когда играл, так похрюкивал ещё, - Юлька набрала воздуха в рот, втянув полкомнаты.

- Попробуй только! - закрыла уши Людочка.

Пожалев подругу,  Кузнецова выдохнула, вернув  на место полкомнаты, попутно разметав стопку салфеток.

- Он такой трогательный был, утончённый. Интересно, любил он меня? - размышляла Людочка, - я связала ему оранжевый свитер и подарила  тёплые рукавички.

- А он тебе что? Молчи. Ни-че-го! Помню я этого пианиста, он  к Ларке из стоквартирного ходил.  Правда, у неё и пианино никакого не было.

                Юле было плевать.  Она любила горы.
- Ай, Людка! То ли дело барды: «Течет шампанское рекою...»  – голосом, надорванным  подъёмами и привалами запела Кузнецова,  наливая вино.

                Необъяснимо, но эти две подруги: мягкий  библиотекарь и строгая  массажистка, - были созданы друг для друга.

- А Костик? Фотограф. Милый, котик, лапочка! Помнишь? «Не криви улыбку, руки теребя, я люблю другую, только не …» - его любимые, - летала Людочка.

-Ага – ага! Как не помнить? Жил, ел, пил. В итоге, нет Костика, трёх тысяч и  серебряной  тарелки.

Подруги выпили.

- Грубая ты, Юль, чёрствая! Он талантливый. Даже Свете Лаптевой такие чудные  портреты сделал для объявлений.  Студию мечтал свою открыть.

- Конечно! Твоя тарелочка его значительно к цели приблизила. Как и Светку, её портреты.

- Ну тебя, - огорчилась Надеждова и утопила во рту конфетку.
 
Она любила Костика и сама с радостью отдала бы ему тарелку, вилку, чашку. Но серебряной у неё была только тарелка, и ту он не попросил.

-  Ой! А Ростислав  Олегович твой, помнишь, Людок? В аккурат к восьмому марта принесло. Ну, этот, как его…? -  присвистнула  Кузнецова, - философ! С портфелем вечно набитым. Интересно, что он в нём таскал быт или бытие? – допилив кусок голландского, взялась за подругу Юлька.

- Не понимаешь ты! Он такой несчастный был! Его жена не понимала, тёща не понимала, студенты не понимали, -  сокрушалась Людочка, всматриваясь в раскачивающуюся на потолке паутинку.

- С нами, последние пару лет,  Дмитрич ходит. Тридцать лет электриком на высоковольтной. Вот он – философ, -  выдернула  штопор подруга.

Философ был у Людочки на самом почётном и видном месте. За что? Она не понимала.
 

Наклонив голову, Надеждова с любопытством смотрела, как тягучее вино заходит  в бокалы.

- Я всё думаю, Юль, для чего бы я сгодилась? Музыкальную школу еле окончила. Фотографироваться - терпеть не могу. С мышлением у меня – сама знаешь.  Поэт был  и тот ни одной строчки не написал. Помнишь? Запойный. Мы с ним всю осень капусту квасили. Унесло его в декабре.  Я эту капусту до лета ела, - передёрнуло её.

Это был очень, очень и очень непростой период в жизни Надеждовой.  Она жалела поэта. Ждала и жалела. Вот, ещё чуть-чуть и польются, хлынут стихи.

- Не знаю. Мне инженер нравился. Как его там? Миша? Лёша? Рыженький. Нормальный парень. Замуж  звал. Кран чинил.

- А что в нём выдающегося? 

Надеждова плохо помнила то время. Оно было серо. Притом, на него  чётко и нестираемо отпечатался иной эпизод.  Из далёких заоблачных высот занесло лётчика. Достойного,  смелого  и сильного.  Жаль, ненадолго.

Адажио из «Щелкунчика» деликатно прервало подруг.

- Стасик  опять звонит, - протянула Люда, осторожно заглядывая в мобильный.

- Оооо! Уходяще-приходящий,  когда-нибудь большой режиссер в маленьком театре?  -  у Кузнецовой к Стасику были свои вполне и давно обоснованные претензии.

- Ой, там всё так сложно и запутанно, - в странной улыбке застыла Людочка.

- Так ясное  же дело! Я уже догадываюсь, что будет! Слушай, Надеждова, мы на майские опять пойдём с группой. Ребята хорошие. Давай с нами, не пожалеешь,  –  уговаривала подругу, шнуруя на пороге ботинки, Юлька.


- Не знаю. Может, мне лучше  - к  морю?

- А-а-а,ну, конечно, как я забыла-то. Ладно,надумаешь, звони! - она обняла подругу и поцеловала в лоб.

             За окном уже стемнело, убираться не было ни сил, ни желания.   Людочка  легла, затолкав  подушку между  щекой и плечом, закрыла глаза. Плелись какие-то мысли, звуки, лица. Через балконную дверь сочился приятный весенний ветерок. Шуршал, качал, баюкал.  Лёгкое опьянение потянуло в сон.

             Прожаренный солнцем  песок грел  спину.  Где-то там,  высоко,  меж пролетающих облаков, замерли две точки. Наверное,  голуби. Голова закружилась,  Людочка перекинула взгляд на море. Там всё двоилось и  поблёскивало  от накатившей слезы. Пупсики в панамках с ведёрками, их разнокалиберные  мамы, красавцы, картинно забегающие в воду, мечтающие барышни с надувными  матрасами, бабульки в выцветших  купальниках,  скучающие  над кроссвордами мужички.  Кто накручивал ручку радио, кто пожевывал  карандаш. Вдруг, люди стали подходить к берегу и показывать в море. Она приподнялась на локти, но почувствовав, что пропускает, что-то важное, встала и, отряхиваясь, пошла ближе.  Где-то из-за горизонта, а может из самых глубин,  как мираж, вырос  белый корабль. Медленно и тяжело наступая на воду и хвастаясь всей своей мощью, он шёл к берегу. Пытаясь рассмотреть название корабля, она щурилась и прикладывала ладонь ко лбу. Названия не было видно, но Людочка знала, что имеет к происходящему самое прямое отношение.  Кто-то на корабле медленно махал рукой,  звал и манил её. Люди удивлённо оборачивались на Людочку, даже немного завидовали. Всего каких-то несколько сотен метров спокойной, залитой солнцем, воды оставалось до него. Она пошла осторожно в  море. Дальше и  дальше.  С корабля звали и махали настойчивее. Испугавшись, что её не дождутся, Людочка поплыла быстрее. Она старалась, загребала как можно больше воды, била её ногами. Вот уже совсем рядом. Слышно, как на корабле хлопают  и смеются. Надеждова изо всех сил протянула руки вверх, стараясь выпрыгнуть.  "Держи!", - весело крикнули с корабля и  бросили ей надувной  разноцветный мячик.  Он ударил противно по носу и отскочил. Вокруг всё зазвенело, затряслось. Среди гладкой бирюзы внезапно вспенилась и нависла над Людочкой  здоровенная бурая  волна. «Как же, так? Как же, так?» - у кого-то спросила  она и с тоннами воды, ила и водорослей ушла на дно.

            Надеждова проснулась в холодном поту и отвратительном настроении. В комнату настойчиво просилось солнце. Мобильный насвистывал восемь утра. Тяжело дыша, она медленно  прошлась по комнате, посмотрела в окно,  выпила воды и набрала Юльку…