Последняя сказка

Посвящается памяти М.Ю. Горшенёва (Король и Шут)

Ровно двенадцать ударов старинных часов ознаменовали полночь. За окном мягко стелилась тьма, пронизываемая потоком призрачного света ночного светила, а в небольшой комнатке потрескивали догорающие поленья и несколько свечных огарков, мерцающее пламя которых озаряло фигуру дремавшего за столом человека.

Человек этот был отнюдь не стар, хотя и выглядел достаточно измождённым и каким-то осунувшимся. Тёмные, подёрнутые сединой волосы ниспадали на его лицо, точно оберегая чуткий сон и прогоняя дурные видения.

Неожиданно рука дремавшего соскользнула с полированной поверхности. Где-то вдалеке раздался волчий вой. Сильный порыв ветра ворвался в комнату, походившую больше на монашескую келью, и едва не потушил изрядно оплывшие свечи.

С трудом размыкая отяжелевшие веки и бормоча нечто нечленораздельное, мужчина откинул со лба пегие пряди и, пошатываясь, поднялся со стула. От предпринятых ли им усилий, или от чего бы то ни было ещё, но его сердце странно сжалось, и ему вдруг почудилось, что за ним кто-то наблюдает. Оглядевшись по сторонам, он, конечно же, никого не увидел, а тупая игла тем временем исчезла, покинув пределы его грудной клетки так стремительно, словно её там никогда и не было.

«Эгей! Ну что за детский лепет, брат?» — подумал он, хрипло посмеиваясь над собой и опираясь о каминную полку, напротив которой, чуть выше уровня глаз, всё так же тикали часы.

Из распахнутого настежь окна веяло живительной прохладой июльской ночи. Волчий вой растворился среди шелеста листвы, присвиста ветра и стрекота сверчков. Казалось бы, ничего более умиротворяющего быть не может, но на душе мужчины было как-то неспокойно. Ничем необъяснимая тревога заполоняла его существо без остатка.

— Ну что ж ты, Сказочник, томишься? — раздался откуда-то сзади неведомый голос, заставивший мужчину вздрогнуть всем телом.

— Кто здесь? — сипло спросил он, ловя себя на мысли, что всё это полный бред, что в комнате он совсем один, что разум его, вероятно, ещё не отошёл от сна.

— Не обманывай себя, глупец! Ты не хуже меня знаешь, что явь это, — язвительно и немного надменно молвил неведомый голос.

— Кто ты? — более резко вопросил Сказочник, запоздало понимая, что он не высказывал своих сомнений вслух.

— А ты разве не догадываешься? Ты ведь писал обо мне сегодня.

— Чушь!

— Минуту назад ты и меня считал чушью, точнее — моё присутствие... — теперь было ясно, что голос принадлежит женщине.

В комнате повисла тишина. Почти осязаемая, до удушающего омерзения вязкая тишина. Сказочник напряжённо всматривался в дверной косяк, где начинала прорисовываться смутная тень, между тем, как в его мыслях крутился сюжет незаконченной сказки, по которому Смерть пришла за грешным сатириком и того, возможно впервые за зрелые годы, одолевает страх. Стоит ли удивляться, что его настораживало то, как до странности похожи сюжет сказки и происходящее с ним в данный момент?

«Может, это всё-таки сон?» — в порыве отчаянной надежды подумалось ему, но в глубине души Сказочник чувствовал, что это не так.

— Не сон, — подтвердила женщина тихо. — Во сне сердечко ведь не колет... не сжимает, точно раскалёнными тисками.

— Ты... — начал он, но запнулся, стискивая зубы от вновь нахлынувшей щемящей боли в груди.

— Да. Я — Смерть. Ты не ошибся, Сказочник, — равнодушно заметила женщина, выходя из тени. — Тебя удивляет мой облик? Ожидал почтенную старушку с косой наперевес?

Смерть рассмеялась, а мужчина вдруг осознал то, что так терзало его с того самого мига, как слуха достиг звук чуть хрипловатого голоса.

— Что же, отвечу на твой невысказанный вопрос, — молвила Смерть, отсмеявшись. — Для каждого я выгляжу так, как ему угодно. То есть, ты, мой дорогой Сказочник, видишь меня такой, какой хочешь видеть, и никак иначе.

Это было чистейшей воды правдой. Сказочник видел в Смерти образ той, которую любил в юности. Изумрудно-зелёные глаза, каштановые волны волос, яркий контур пухлых губ, изящная фигура, а главное — голос... Как же он мечтал услышать его снова! От его нежного перелива сердце мужчины сжалось в приступе уже иной боли.

— Красивая была девчушка, — Смерть вновь прервала затянувшееся молчание. — Жаль только, что пошла не той дорожкой. Игла никому пока не принесла добра.

— Не начинай!..

— Ты ведь любил её, верно? Тогда почему... почему не спас? Нет-нет, не говори! Сама знаю! Ты был слишком слаб, как, впрочем, и сейчас, пусть и не желаешь этого признавать.

— Чего ты хочешь?

— Правильней будет: зачем я пришла, — усмехнулась она.

— Уже? — вопрос этот вырвался у него исподволь, как шумный выдох после удара.

— И, как всегда, ни грамма страха, — теперь уже без тени насмешки констатировала Смерть, как-то по-другому посмотрев на мужчину, чей первоначальный страх переродился во что-то близкое к смиренной обречённости. — Да. Уже.

— Звучит, как приговор, — пробормотал тот, глядя на затухающее пламя в камине.

— Не мне тебя переубеждать, — пожала плечами она, подходя ближе, однако Сказочник ничего не ответил, лишь глаза его говорили за него. В их глубине лучилась тоска. Тоска по тому, чего он не успел сделать и сказать.

Смерть тихо дотронулась до его плеча.

— Пора.

— Скажи, а каково это... — он в очередной раз запнулся. — умирать?

— Узнаешь.

— Нет, скажи.

— Я не могу. У каждого это случается по-разному. Кто-то уходит тихо и безмятежно... Кто-то стремительно и в муках... Тебе, правда, пора, — с этими словами она взяла его ладонь в свою и легко коснулась бледного лба.

Снова сердце Сказочника сжалось, ему стало трудно дышать. Медленно осев на пол, он прижал трясущиеся руки к груди. Боль, не утихая, становилась всё резче и резче — она ослепляла и оглушала, туманила разум и лишала сил. Он чувствовал, как по телу разливается холод, а остатки тепла уходят прочь. И ему вдруг отчаянно захотелось жить... захотелось, чтобы хоть кто-нибудь из друзей оказался рядом, утешил и согрел улыбкой, ласковым словом, обещанием того, что всё когда-нибудь будет... То было последним проблеском мысли в его угасающем сознании.

Он не верил ни в Бога, ни в Чёрта, все рассказы про Ад и Рай, про Судный день и Искупление были чужды его мятежному духу, и потому сейчас он, бестелесный странник, брёл по дороге, сотканной из лунного света. Он брёл навстречу прелестной девушке, чей образ примеряла Смерть. А в безжизненной руке, оставленного на земле тела, был зажат измятый лист бумаги с так и недописанной последней сказкой.

30 июля 2013 г.