Могила

В своем сарае повесился Антон Проворин, мужик сорока четырех лет. И об этом вот уже неделю говорит все село.
Похоронили его на сельском кладбище, на высоком красивом месте. Этот холмик держал для себя глава сельской администрации, но почему-то отдал простому забулдыге, которого и при жизни мало кто уважал. Село просто-таки кипело.
Сам глава администрации ходил возбужденный, нервный, посетителей не принимал и все ждал кого-то, какого-то важного гостя. На темно-красной табличке с надписью «Администрация Красносельского сельского поселения» висела траурная ленточка.
- Ты что ж это, Флавьяныч, очумел что ли? Удавленник ведь он! – возмущались люди. Флавьяныч цыкал и отмахивался короткими фразами, типа: «Не ваше дело!»
В сельском магазине, месте ежедневных спонтанных митингов, стоял гул. Бабы шумели вот уже несколько часов кряду, и домой пока никто не собирался. Сумки с покупками стояли вдоль стен. Продавщица Лариса была самой горластой.
- Да можот он ему родственник! – кричала она.
- Антошка-то? Да он всю жись один-одинешенек. Нету у него никого. Все Проворины, какие были, давно уж на том свете.
- Нет! Сестра! Сестра у него есть! – кричали в другом углу.
- Да где она, сестра-то? Уж сколько годов не слуху – не духу. И на похоронах не была.
- В Москве, сказывают, живет. Богатейка.
- Это Файка-то в Москве? Эдакая шалашовка-то?
- Шалашовка – не шалашовка, а вот поди ж ты, вышла в люди, деньги большие имеет.
- Да я ее по школе еще помню: дура дурой, на двойки училась. Потом на скотный двор работать пошла…
- Дай, Лариска, мне портвешка, - закричал басовито поверх бабьих голосов незаметно как-то очутившийся возле прилавка пьяница и местный шут Никитка.
- Да обожди ты! – рявкнула на него продавщица. Никитка отстранился, стал ждать.
- А Флавьяныч-то! Флавьяныч! – кричали бабы, - Он-то какого лешего чудит? Висельника – да на лучшее место. А еще глава поселения. Как он с населеньем-то!
- Красносельское сельское поселение населено населением! – крикнул и заржал Никитка.
- Да ты-то хоть отстань! Стоит, подшкунивает, - кричали в ответ Никитке.
- Портвейна мне дайте…
- На, на! Да проваливай. Может, хоть скорее в петлю залезешь. Стойно собутыльника своего.
- Ну нет, теперь уж не хочу. Я ведь тоже на тот холмик метил…
- Уйди ты уже!
Собрание разошлось только к самому закрытию магазина.

*   *   *

На следующий день, с утра, на кладбище появились какие-то неизвестные люди. Они привезли с собой целую машину цветов и теперь увивали, укладывали ими могилу висельника Антошки. Деревянный крест они выкинули и поставили большой мраморный памятник. В конце концов могила превратилась в огромный пестрый букет.
Потом они перебрались в Антошкин дом, стали прибираться, выносить старую мебель и тоже украшать все вокруг цветами.
Вечером по селу проехала огромная белая машина с темными стеклами, остановилась возле дома покойника. Из машины выпрыгнул молодой юркий паренек, открыл заднюю дверь, и уже оттуда медленно и величаво вышла высокая пухлая дама в черном платье, украшенном цветами. Она прошла к дому, и встречавшие ее на крыльце люди целовали ей ручку.
- О! О! Смотри! – перешептывались в собравшейся вокруг дома толпе люди, - Ручку целуют.
- Да неужто это Файка? Королевна какая.
- Файка! Точно Файка! Господи, помилуй! До чего расфуфырена!
К дому подъехал Флавьяныч, скользнул в закрывающуюся за гостьей дверь.
- О! И этот туды. Вот ведь скозень-то!
- Да кто ж она такая есть-то? Неужто артистка?
- Нет, нет, не артистка, - пробралась вперед одна осведомленная, - Никакая не артистка, а целительница. Много людей вылечила.
- А машина-то у ней! Ох ты, едрень пополам! – проговорил из задних рядов кто-то из мужиков.
- Да когда ж она целительницей-то успела стать? Ведь телятницей в колхозе работала… Дар у ней что ли какой открылся?
- Точно так и есть – дар, - продолжала осведомленная, - Десять годов назад попала она в аварию, чудом жива осталась, долго в коме лежала, и вот – целительные способности открылись.
- И от чего лечит?
- Да от всего, говорят, может вылечить. Хоть от сглазу, хоть от рака.
- А много ли народу к ней ходит?
- Много, много, со всей страны, говорят, едут.
Толпа заерзала, загудела. Передавали услышанное дальше.
- Иваныч, а Иваныч, ты сходи к ней, мож она тебя от запора твоего излечит, - схохмил пьяный Никитка.
В задних рядах прошел хрупкий, прокуренный хохоток.
- От запоя своего лучше излечись! – бросил в ответ Иваныч.
- А энто у меня не болезнь, а социальная позиция.
Вышел Флавьяныч, крикнул «Чего встали!» и уехал.
- Подлечился, Флавьяныч? – крикнул ему вдогонку Никитка.
- Да уж конечно подлечился. Он своего не упустит. В области всех врачей объездил, всех знахарок, а тут – на дому, да еще столичная.

*   *   *

Когда стемнело, в дверь столичной гостьи постучали. Юркий мальчик открыл. Продавщица Лариса переминалась с ноги на ногу.
- Мне бы Фаину… по делу, так сказать…
- Заходите, - сказал юркий.
Целительница сидела в кресле посреди комнаты, увешенной цветами от пола до потолка. Большая грудь ее, также украшенная цветами, подымалась к самому подбородку и несколькими влажными буграми срасталась с ним. На столе перед ней лежали карты Таро, стояли иконка и свечка.
- Фаина Лексевна, - начала Лариса, - у меня, так сказать, проблемка маленькая…
- Садись.
Лариса присела на табуретку против кресла целительницы.
- Говори.
Лариса стрельнула взглядом в неподвижно стоявшего рядом мальчика и, чуть наклонившись вперед, начала шептать.
- Так… ну… это бывает… сглазили, конечно… - отвечала целительница мягким басом.
- Вот такая вот беда, - закончила Лариса и утерла слезинку.
- Конечно, дело непростое, - вздохнула Фаина, - но постараюсь помочь…
- Я заплачу, заплачу, у меня отложено.
- Не в деньгах дело…
Фаина стала водить руками по воздуху вокруг Ларисы.
- Аура у тебя какая-то… не пойму никак… Вот прорыв какой-то… и вот…
Она начала потеть, задышала чаще, отчего ее болотистая грудь затряслась и закачалась. Потом отняла руки и обвалилась на спинку кресла.
- Энергетика у вас тут плохая. Я это сразу почувствовала, как приехала. Как Антошка, бедный, тут жил… А тебя сглазили, это уж нет никакого сомнения…
- Кто? Кто сглазил?
- Сама думай, не мое это дело – следствие вести. Лечить да править – вот мой труд. Ничего, и тебя вытяну. Сейчас проведем сеанс, а потом я дам тебе мази своей. Будешь мазаться ей два раза в день: утром рано, как только петух пропоет, и вечером, на закатных лучах. И «Отче наш» читай, один раз перед тем, как мазаться, и один – после.
Через полчаса Лариса вышла от целительницы с баночкой какой-то коричневой мази, заряженной свечой и амулетом. Добралась до дома и поставила будильник на полпятого утра.

*   *   *

Утром белая машина целительницы медленно, боясь сельских ухабов, покатила в сторону кладбища. Народ, видя это, тоже направился туда. Любопытная гостья никак не давала покоя.
Машина пробралась почти к самой могиле. Фаина вылезла из нее, тяжело дыша, подошла к увитой цветами оградке.
- Хорошее, хорошее местечко, - проговорила она, - Антоша любил такие тихие пригорочки. В детстве, помню, убежит, цветов нарвет и мне несет…
Целительница всплакнула. Адепты придерживали свою госпожу под руки. Вдруг она вскрикнула и отстранилась от них. Она глядела куда-то в сторону и тяжело дышала. Селяне, толпившиеся снова вокруг нее, притихли.
- Вижу! Вижу! – закричала целительница.
- Видит! Видит! – передавали селяне.
- Чего видит? – спросил пьяный Никитка.
- Антоша! Антоша! – кричала целительница и указывала куда-то в куст, - Вот он, вот! Пришел. Вижу!
В толпе загудели, заерзали. Целительница замерла, как статуя. Кто-то внимательно глядел в куст, кто-то – на целительницу. Минуты через три она обмякла и зашаталась. Адепты подхватили ее и отвели к машине. Народ оставался на своих местах, словно загипнотизированный. Машина тронулась и, качаясь на ухабах, покатила обратно к селу.
Люди постепенно приходили в себя, озирались, переговаривались, пожимали плечами. Некоторые обследовали куст.
- Вижу! Вижу! – закричал вдруг пьяный Никитка, - Вон, возле леса!
Все обернулись туда.
- Вон, возле леса! Куча навозу!
- Да ну тебя, дурака, - недовольно бурчали люди и расходились по домам.