Биохимические этюды, или как я поднимал нашу консе

       

        Глава 1. Собственно, биохимическая.

Два первые институтские года пролетели, как один день. Мы освоились, заматерели, постепенно начали входить во вкус хорошей жизни. А почему бы нет?
Учились мы в одном из самых престижных ВУЗов города, люди нас уважали, девчонки в барах, услышав слово «медик», мгновенно слабели в коленках, и закатывали глаза.
К получаемой стипендии стала добавляться солидная прибавка в виде санитарской зарплаты.
Даже наша районная шпана, не брезговавшая вытряхнуть карманы у проходящих мимо юношей приличного вида, вдруг стала вежливо здороваться при встрече, и первыми подавать руку. Один из местных авторитетов случайно увидел меня в травматологическом отделении, где я подрабатывал санитаром.
О чём ещё можно было мечтать?
Но вот на безоблачном ранее горизонте появилась весьма солидная грозовая туча.
Ближе к окончанию второго курса, у меня впервые в жизни появились проблемы с учёбой.
До этого у меня всё получалось легко и просто, школу я закончил без единой четвёрки, но по каким-то странным тогдашним законам, медаль не получил, якобы из-за того, что были четвёрки в четверти в восьмом классе.
В институте поначалу тоже всё было нормально, я хорошо учился, занимался спортом, заведовал отделом в нашей институтской газете, параллельно осваивал азы журналистики на рабфаке нашей областной газеты «Волга», одно время состоял даже в комитете комсомола института, но вовремя одумался.
Кроме этого я занимался в нашем кружке пантомимы. Не скажу, что был звездой, но в массовке на сцену выпускали регулярно.
Всё вышеперечисленное, кстати, не мешало моей весьма активной личной жизни, любил я девушек, и они меня любили.
Но погубили меня не девушки, а как ни странно, почему-то именно пантомима, и это, несмотря на то, что в длинном списке моих занятий, пантомима занимала одно из последних мест. Да и занимался я ей в основном, из-за одной девушки, нашей звезды Ирины, с которой у меня был очень бурный роман.
И вот, как-то, по весне, отправили нас с концертами по подшефным колхозам, поднимать настроение селян перед посевной.
Не привыкшие к насыщенной культурной жизни селяне, отвлечённые от своей серых будней, принимали наши скромные номера с восторгом.
А как в это время обстояли дела с учёбой – спросите вы?
Хороший вопрос. Ну, во-первых, мы выполняли задание партии и правительства, поднимая боевой дух овощеводов перед страдой. А во-вторых, в то время, активная общественная жизнь ценилась ничуть не меньше хорошей учёбы, и помогала иногда некоторым пронырливым товарищам успешно сдавать экзамены и зачёты.
Обычно, в такой ситуации нас прикрывал декан факультета общественных профессий (ФОП), товарищ Зуммеров, который объяснял негодующим из-за наших пропусков преподавателям, что студенты просто обязаны заниматься общественной жизнью.
Ах, товарищ Зуммеров, товарищ Зуммеров! Это была живая легенда нашего института – большая умница, и доцент кафедры гистологии по своим основным обязанностям.
Крошечный, толстенький еврей с огромным носом, он целыми днями бегал по институту, а по вечерам горделиво выгуливал возле главного корпуса свою великолепную колли, большую, кстати, редкость по тем временам.
Каждый студент, хотя бы раз накропавший стишок в нашу стенгазету, или вышедший в массовке на сцену, или, тем паче, обучавшийся на одном из отделений ФОПа, мог без колебаний обратиться к нему за помощью по поводу пропуска, или несданного зачёта.
Словно наседка, спасающая цыплят от коршуна, нёсся товарищ Зуммеров на нужную кафедру, и, пользуясь своим непререкаемым авторитетом, быстро ставил на место неразумного ассистента.
-Вы, что, таки не понимаете, что ребёнок не спит ночей, спасая честь родного института? Вы, что, не знаете, что на конкурсе СТЭМов в Урюпинске он взял почётное третье место в категории «Лучший актёр седьмого плана»?
Всё это произносилось с непередаваемой интонацией и сочным еврейским акцентом. Редко кто мог устоять против его напора.
Все мы, скромные деятели нашей весьма сомнительной культуры, его любили и уважали. Помню, на одной из лекций ко мне подсел наш признанный курсовой поэт, Сергей П., автор бессмертных строк:

Питекантроп один другому
Вдул толстый член по саму грудь,
Так, что ни пёрнуть, ни вздохнуть.
Не выходи, дружок из дому!

Он откуда-то прознал, что я тоже балуюсь стихотворчеством, и, предложив мне сыграть в буриме, написал первую строчку:

Весна шумит в своих страстях…

На что я, мгновенно, и без тени колебаний, продолжил:

Шумит и в голове, и в жопе,
И реет, точно алый стяг,
Товарищ Зуммеров на ФОПе.

Этот экзамен был сдан мною на «пять». С тех пор мы стали друзьями, и я занял своё законное место в пантеоне наших институтских бардов.
 Казалось, бояться было нечего, тем более, что концерты оторвали от учебного процесса всего несколько дней.
Но как всегда в России, беда пришла, откуда не ждали. На семинаре по биохимии, ассистент кафедры, не найдя меня в числе присутствующих, спросила, а где у нас Винник?
И ведь нет бы сказать, что я болею, или на дежурстве. Ну, или, что мы там всегда говорили в таких случаях!
Нет, мои добрые наивные одногруппники честно признались ей, что  я даю гастроль в отдалённых уголках нашей необъятной области. Видимо, они надеялись на понимание и восторг по поводу моей незаурядной сценической карьеры.
Однако, вместо восторга, это почему-то это привело её в дикую ярость. А ведь раньше у нас были вполне нормальные отношения, химию я знал и любил, принимал участие в олимпиадах, а в школе даже был старостой химического кружка.
Но вот как-то пробежала между нами чёрная кошка.… Сейчас я смутно догадываюсь о причине ухудшения наших отношений. Она была мужеподобная грубая дама далеко за сорок, не замужем, курящая, похоже, выпивающая, жизнь её, судя по всему, не слишком удалась.
А я был юный раздолбай, строен и хорош собою, носил тёртые джинсы, волосы ниже плеч, по тогдашней хипповской моде, и пользовался бешеным успехом у девочек.
Впереди у меня была целая жизнь, полная приятных открытий. Сравнение было явно не в её пользу. А тут ещё я дополнительно подставился, и предпочёл её обожаемой биохимии какую-то сомнительную гастроль…
 Наказание было неизбежно, и оно не заставило себя долго ждать. Вернувшись с гастролей, я быстро отработал почти все пропуски, получил ПОЧТИ все зачёты, и начал готовиться к сессии.
Меньше всего я волновался за биохимию, которую, повторюсь, хорошо знал. Но как я уже сказал - беда пришла, откуда не ждали.
Наша биохимичка наотрез отказалась принимать отработки в зачётную неделю, ссылаясь на какие-то свои личные проблемы.
А когда её проблемы кончились, неожиданно начались мои.
Сессия была в полном разгаре, я уже успел сдать пару экзаменов, не получив пока зачёта по биохимии.
Но и это меня не насторожило, пока, не придя на кафедру биохимии, чтобы быстро отработать два ничтожных пропуска, и получить допуск к экзаменам, я с изумлением не узнал, что у меня, оказывается, очень серьёзные проблемы.
Глядя мне в глаза, биомизантропка с садистской улыбкой поведала, что я должен сдать ей ВЕСЬ курс биохимии за год, чтобы получить зачёт, и быть допущенным к экзамену.
Естественно, меня это не устроило, я попытался апеллировать к её совести, к чувству разума, но она была неумолима.
Если я хочу кривляться и лицедействовать, заявила она, то нужно было поступать в другой ВУЗ. А вот если я действительно хочу стать врачом, то должен нормально учиться, а не мотаться с концертами в учебное время.
Определённая логика в её словах была, но легче мне от того не стало. И я стал искать выход из сложившейся ситуации.
Засланный мною доцент Зуммеров, наверное, впервые в жизни оказался бессилен. Даже его мужское обаяние не смогло растопить вековые льды жестокого сердца.
 К сожалению, не прошёл и вариант № 2, который также часто выручал нас из беды.
Староста нашей группы, ушлый Василий Иванович, цинично предложивший даме материальные блага, был с позором изгнан из кабинета.
Что оставалось делать? Только пойти на её условия.
И вот тут-то я узнал, что такое настоящий кошмар. Каждый день, придя на кафедру биохимии, я терпеливо дожидался свою мучительницу, которая, кстати, не утруждала себя пунктуальностью, после чего наизусть(!) рассказывал ей содержание одной главы учебника биохимии.
Затем я шёл домой, чтобы выучить наизусть очередную главу, а завтра всё начиналось сначала.
Если учесть, что параллельно с этим, я готовился, и сдавал экзамены по другим предметам, то я думаю, что вы понимаете всю степень моего отчаяния.
По ночам мне снились цикл Кребса и непрерывно расщепляющиеся молекулы АТФ.
Но я был молод, целеустремлён, отличался очень хорошей памятью, и смог одолеть все препоны судьбы.
Наконец, весь учебник был мною вызубрен и сдан.
После этого с кривой многообещающей ухмылкой мне поставили зачёт, и я смог относительно спокойно вздохнуть.
До конца сессии оставалось два дня, сдавать оставалось два экзамена: собственно, биохимию, которую я знал уже просто наизусть, и научный атеизм, сдача которого была простой формальностью, как впрочем, и большинства других общественных наук.
В нашем институте с этим, к счастью, было относительно просто. Нужно было только не пропускать лекции и семинары, писать толстые конспекты, и зачёты с экзаменами сдавались как-то сами собой.
Сбегав в деканат и поставив допуск, я договорился на обеих кафедрах о дне и времени сдачи, и немного расслабился.
Как выяснилось позже, несколько преждевременно. Меня не насторожил тот факт, что оба экзамена я должен был сдавать в один день, такое и раньше бывало.
Вопрос был в том, что оставался всего один,  последний день сессии.
И вот он настал, этот последний и решающий день.
На скорую руку пробежав ненавидимую уже мной биохимию, и совершенно не заботясь об атеизме, я позавтракал, побрил нежный и редкий пушок на щеках, и со спокойной совестью отправился в институт.
Первой я сдавал, естественно, биохимию. Возле дверей в кабинет, где должна была проходить сдача экзамена, уже столпились наши двоечники и прогульщики.
Увидев меня в числе пересдающих, они, естественно, удивились – раньше я никогда не позволял себе ничего подобного. Некоторые из них даже начали проявлять несвойственное им ранее панибратство.
Не обращая внимания на этот печальный паноптикум, и полностью игнорируя советы старожилов пересдач, я быстро поздоровался и  зашёл в аудиторию.
Там сидела одинокая лаборантка, которая, зная мою печальную историю, относилась ко мне крайне сочувственно.
-Бери билет, садись, профессор сейчас придёт,- сказала она громко.
-Если плохо знаешь, можешь взять другой билет,- уже на ухо шепнула мне она.
Но мне ли было не знать билета! Поэтому менять я ничего не стал, сел за стол, быстро исписал два листа химическими формулами, и стал с нетерпением дожидаться профессора. Ведь мне нужно было сдавать сегодня ещё один экзамен.
И вот, наконец , в дверях показалась заведующая кафедрой. Я принял низкий старт, готовясь рвануть, чтобы успеть сдать первым, но вдруг.…
За спиной профессора я с удивлением и ужасом вдруг увидел столь знакомое лицо моего любимого преподавателя.
-Она же не принимает экзамены! – с замиранием сердца, только и  успел подумать я, как уже звучали роковые для меня слова: 
-А вот он - этот студент! Да- да, вон тот - лупоглазый, с длинными волосами!
-Ладно, милая, берите своего студента, а то что-то я устала с этими пересдачами.
Тут то я впервые по настоящему узнал, что такое женское коварство.
Эта, мягко выражаясь, нехорошая женщина, обнажив жёлтые прокуренные зубы в широкой приветливой улыбке людоеда, села за свободный стол, и игривым жестом пригласила меня присоединиться к ней.
Я уже догадался, что меня ждёт, и обречённо вздохнув, поплелся навстречу своей несчастливой судьбе.
Я не ошибся в самых мрачных своих предположениях.
Почти  целый час эта садистка безжалостно гоняла меня по самым укромным уголкам своей сложной науки.
За это время экзамен успели сдать (или не сдать, в зависимости от везения) почти все пришедшие студенты.
Наконец профессору надоело лицезреть мою несчастную физиономию, на которой большими буквами было написано «Помогите!», да и студенты у неё уже стали заканчиваться.
-Милая, Вы там не слишком увлеклись? Может Вам помочь?      Давайте, я побеседую с товарищем, если уж там такой сложный случай.
Отдать меня в руки профессора – значило всенародно выявить весьма приличный уровень моих знаний.
Конечно, этого она допустить не могла. Поэтому, театрально вздохнув, и немного поломавшись для виду, моя мучительница взяла в руки зачётку, поставила в ней большую жирную тройку, и уже вставая, злобно прошипела:
-А ведь мог бы пять получить!
После чего молча вышла из аудитории.
После часа изощрённых издевательств, меня меньше всего волновало, сколько я теоретически мог получить.
Гораздо больше я жаждал как можно скорее получить уже что-нибудь практически по научному атеизму, и закрыть навсегда эту проклятую сессию.
Поэтому, бормоча под нос проклятия и недобрые пожелания, я бодрой рысью понёсся в другой корпус, где располагались кафедры общественных наук.
Увы, мне не помогла вся моя прыть, и, прибежав на кафедру, я с ужасом увидел на двери солидный амбарный замок.
Достучавшись до сторожа, я узнал, что пересдача экзаменов уже закончилась, и кафедра закрыта до осени.
К такому повороту событий я был не готов, внутри у меня словно что-то оборвалось, я сел на ступени и предался отчаянию.
В самом страшном сне, в самом кошмарном бреду, я не мог представить себе, что когда-нибудь не смогу сдать экзамен.
Я даже не представлял себе, что нужно делать в такой ситуации, к кому идти, что говорить. Меня не пугала внезапно ставшая угрожающе реальной перспектива службы в армии. Я не знал, что скажу родителям, которые были не в курсе моих дел. Да они и думать не могли, что у их умницы  сына могут быть проблемы в институте!
 К великому моему сожалению, сидеть вечно на ступенях лестницы было нельзя. Поэтому я встал, отряхнулся, и медленно побрёл в деканат. Мне всё уже было безразлично.
Придя в деканат, я с внутренним содроганием подошёл к двери декана лечебного факультета Рустама Измайловича Асфандиярова, собрал всё своё мужество, и постучался. Из-за двери послышалось решительное: «Войдите!»
И я вошёл. Наверное, я был бледен, и очень плохо выглядел. Поэтому, декан вопреки обыкновению, сразу предложил мне сесть и выпить воды, после чего заботливо спросил, что у меня случилось.
Я не стал вдаваться в подробности моих биохимических подвигов, вкратце прояснил ситуацию, и терзаемый внутренними сомнениями, спросил, что мне делать, и что теперь со мной будет.
Декан тяжко задумался. Человек он, в сущности, был хороший, только очень строгий и правильный.
Прекрасно помню, как он отправил меня в первый же день учёбы в институте в парикмахерскую стричься.
А уж сказанные им при этом слова просто вошли в поговорку, которая преследовала меня до самого окончания института:
-Молодой человек, Вы ничего не перепутали? Вы точно поступали в мединститут, а не в духовную семинарию?
Вообще о моей борьбе за длинные волосы с представителями разных кафедр, особенно - военной, можно писать отдельную книгу. И Гитлеру с его «Майн Кампф» ловить там будет нечего.
Но в самый первый свой день в институте, я естественно, спорить не стал, пошёл и подстригся. После чего зашёл к нему в кабинет, доложился по форме, и был прощён.
После этого пути наши изредка пересекались, но серьёзных проблем до этого дня у меня не было. Я  потихоньку начал успокаиваться, и приходить в себя.
То, что он не стал кричать, грозить армией, вызывать родителей, а уж тем более - сразу не послал меня в канцелярию забирать документы, уже было хорошим признаком.
Наконец, лицо его прояснилось, он лукаво улыбнулся, и спросил меня, как я планировал провести лето.
На это я честно ему ответил, что у нас уже куплены билеты в Батуми, и вся семья с нетерпением ждёт окончания моей сессии.
Декан ещё раз усмехнулся, и сообщил, что о Батуми я могу забыть,  этим летом - точно. А поеду вовсе даже не в Батуми, а в город Ахтубинск, на местный консервный завод.
И если я там хорошо поработаю, и привезу положительные отзывы, то он, декан, лично отведёт меня за руку на кафедру научного атеизма, и попросит принять экзамен.
Насчёт «лично» и «за руку» - это конечно, была милая шутка. И в другое время я бы над ней охотно посмеялся. Однако сейчас мне было отнюдь не до смеха, мне нужен был допуск на пересдачу.
За этот вожделенный допуск я поехал бы не то, чтобы на консервный завод в какой-то несчастный Ахтубинск. Я уже был морально готов отправиться в  джунгли Занзибара, ловить на удочку местных крокодилов, лично делать из них туфли для любимого декана, и до окончания института чистить их бархоткой три раза в день.
Замаячившая было на горизонте непобедимая советская армия, плюнув, и цинично выругавшись, была вынуждена отступить на исходные позиции, поэтому я с облегчением вздохнул.
Осталось только решить некоторые бытовые проблемы. Поэтому я зашёл в секретариат, где успешно записался в число невезучих студентов, волею судеб призванных поднять достижения отечественной консервной промышленности на неведомые доселе высоты. А заодно получил путёвку, и узнал время отъезда.
Ехать по странному совпадению, нужно было вечером того же дня. Спорить в моей ситуации было совершенно бессмысленно, и я поплёлся домой.
Мне ещё предстояло объясняться с родителями и собирать вещи. Настроение было безрадостное, я шёл, опустив голову, и машинально напевал себе под нос: «Наш паровоз, вперёд лети!».










Глава 2. Наш паровоз, вперёд лети! Остановка в коммуне.

Сказать, что родители мои были в шоке, значит – ничего не сказать. Но, поставленные перед неумолимым фактом, сделать они уже ничего не могли. Поэтому ломать мне ноги они не стали, и даже особо не ругались за острой нехваткой времени. Они лишь ограничились парой ласковых пинков и затрещин, после чего  вкратце высказали всё, что думают о сложившейся ситуации, и лично обо мне, и быстро начали собирать меня в дорогу.
 Упаковав мои нехитрые вещи в дорожную сумку, помимо этого, меня нагрузили меня просто неимоверным количеством консервов, среди которых была даже свиная тушёнка – страшный дефицит по тем временам.
Вообще, все, что связано с летними сельхозработами, прочно ассоциируется у меня с консервами. Они были палочкой-выручалочкой в любой ситуации.
Не то, чтобы нас плохо кормили, нет, скорее даже наоборот. Отсутствие разнообразия в меню наших столовых с лихвой восполнялась обилием порций.
Но наши бурно растущие юные организмы непрерывно требовали введения дополнительных калорий, что было неудивительно, особенно, если учесть, что нам приходилось заниматься тяжёлым физическим трудом на свежем воздухе.
 Вот в качестве этих самых дополнительных калорий и выступали самые разнообразные консервы. Из них, почему-то, особенно запомнились всё та же тушёнка, которая обычно дополнялась макаронами, и родная каспийская килька в масле с овощами.
Больше всего у нас ценились сардины, которые были в свободной продаже, но стоили бешенные по тем временам деньги – 55 копеек за банку. Их смело можно было выставить на стол  практически по любому поводу – от банального перекуса, до празднования дня рождения, или даже -  долгожданного ночного визита любимой девушки к тебе под полог.
Самым же шиком, недоступным простым смертным, были болгарские консервированные голубцы, которые не продавались в обычных магазинах. Они выдавались в качестве пайка в наиболее продвинутых учреждениях, или «доставались» по великому блату.
Теоретически, их полагалось разогревать, но мы ели их просто так, в лучшем случае, запивая портвешком.
С огромным трудом я доволок всё это хозяйство до железнодорожного вокзала, гордо отказавшись от провожатых, в виде отца и сестры. Не то, чтобы мне было стыдно появляться перед товарищами в сопровождении родичей. Просто я опасался, что отец по пути на вокзал немного придёт в себя, и начнёт задавать ненужные вопросы по поводу успешно заваленной сессии.
Придя на вокзал, и найдя нужный поезд, я увидел множество знакомых лиц. В Ахтубинск, кроме других бедолаг, ехала добрая половина нашего курса, правда, моих самых близких друзей среди них не было.
В толпе в изобилии были представлены затёртые до дыр джинсы, и зелёные стройотрядовские куртки, разрисованные местными умельцами, у каждого по-своему, согласно социальному статусу. На моей, например, красовался огромный, в деталях прорисованный череп с девизом: «Dum spiro, spero», что в переводе означает – пока дышу, надеюсь.
Встретили меня радостными криками, многие подошли поздороваться за руку, или похлопать по плечу. Курс у нас был дружный, за редким исключением, ярко выраженных мерзавцев среди нас не было вообще.
У нас не было проблем попросить кого-нибудь встать за тебя во время проверки на лекции, или настрелять рубль- другой на пиво в период полного безденежья. За это, естественно, ты должен был в следующий раз сам встать за кого-то, или дать полтинник, когда был при деньге.
Осмотревшись, и разглядев в густой толпе добрый десяток своих приятелей, я немного успокоился. Да, поездка в Ахтубинск до этого дня не входила в мои планы, да, я не поехал с семьёй в Батуми на тёплое море.
Но я не был отчислен из ВУЗа, мне не грозила армия, и вместе со мной в Ахтубинск ехало ещё 400 человек, которых явно не пугала такая перспектива.
А чего, собственно, нам было бояться?
Ежегодная барщина, в виде поездок в колхозы, стройотряды, или, как в данном случае - на консервный завод, была в то время явлением обычным.
Начиная с шестого класса школы, ты чётко знал: большая часть лета, и меньшая часть осени пройдут у тебя под знаком сельскохозяйственных работ.
Это не вызывало каких-либо отрицательных эмоций, скорее даже, наоборот: два – три месяца вдали от родительской опеки, в кругу друзей и подруг, необременительная работа по собиранию помидоров и прочих плодов нашего благословенного края.
Такой вот посильный вклад в программу «Миллион тонн – Родине!», в смысле - миллион тонн арбузов, помидоров, и всякой другой ботвы.
Наш тогдашний первый секретарь обкома КПСС Бородин страстно мечтал о звании Героя Социалистического Труда, каковое звание ему было обещано в обмен на миллион тонн сельхозпродуктов.
Насколько я помню, звание он так и не получил. Миллион тонн, соответственно, собран так и не был, несмотря на тщательно отработанную систему приписок.
А после работы – футбол и волейбол, купание в речке, а после ужина - танцы, драки с местной молодёжью, ночные прогулки по астраханской степи, и первые робкие поцелуи с одноклассницами.
Именно в летних трудовых лагерях мы все впервые попробовали вкус спиртного и сигарет, а некоторые из нас даже в ту пуританскую эпоху ухитрились  стать мужчинами.
Наиболее продвинутые пользователи жизненных благ украдкой забивали косяки из растущей в изобилии в округе дикой конопли, и получали удовольствие совсем другого рода. Правда, я в этом участие не принимал – маменькиным сынком я не был, зато был отличником и гордостью школы. Кроме того, я с детства испытывал непреодолимое отвращение к курению вообще.
Жизнь в бараках быстро расставляла всё по местам, уже через несколько дней становилось ясно кто чем живёт, и как дышит, на кого можно положиться в любой ситуации, а кто сдаст тебя при первой же возможности. Таких по ночам били за бараками, но тоже, без особого фанатизма, чисто из педагогических побуждений. 
Народ тогда вообще был добрее, основы коллективизма нам прививали с юных лет, так что особой дедовщины не было. Старшеклассники на нас не обращали особого внимания, а совсем отмороженную шпану в летние лагеря не возили, предпочитая перевоспитывать их в городских условиях, поближе к детской комнате милиции.
Это было очень кстати, шпана у нас была серьёзная, сказывалось соседство школы с главным колхозным рынком города – Большими Исадами. Милые игрушки, вроде бритв, кастетов и ножей охотно демонстрировались в качестве весомых аргументов в спорах.
А главарь нашей школьной мафии Гриня, начиная с шестого класса, носил в школу обрез охотничьего ружья.
Правда, после седьмого класса он отправился в колонию для несовершеннолетних, а через несколько лет, после очередной отсидки его зарезали на том же самом колхозном рынке.
Ну, и конечно, самым весомым аргументом для поездки в колхоз, были первые заработанные тобой деньги. Это было что-то совсем новое. Твои собственные деньги, не подаренные бабушкой с пенсии, или выпрошенные у родителей на мороженое, а именно твои, заработанные тяжким трудом.
Деньги, кстати, платили совсем неплохие, если вкалывать, как следует, за лето можно было заработать двести – триста рублей, это в то время, когда средняя зарплата не превышала сто двадцать.
На эти деньги можно было купить неплохой магнитофон, или подержанный мотоцикл типа «Минск», или «Восход».
С ностальгией вспоминая те времена, иногда задумываюсь – а не стоило бы вернуть это, может быть, в несколько измененном виде, в наши школы. По крайней мере, дети не мотались бы без дела на улице, или не играли до одури в компьютерные игры, а занимались хоть общественно полезным делом на свежем воздухе.
 Впрочем, Ахтубинск не никогда пользовался в нашем институте особой популярностью в качестве летней отработки. Работа там была грязная и тяжёлая, ехать туда было далеко, соответственно, и смыться было труднее. Поэтому народ предпочитал остаться где-нибудь при кафедре, на отделке нового корпуса, или, на худой конец - поехать в близлежащий колхоз собирать помидоры.
А что, вместо десяти часов на поезде, в общем вагоне, набитом, как бочка селёдкой, час – другой на автобусе.
Да и собирать помидоры на свежем воздухе куда приятнее, чем перерабатывать те же помидоры в душном и грязном цеху.
У нас ещё свежи были печальные воспоминания о том, как несколько студентов отравились во время дезинфекции цеха. Одного из них, любимца института Гришу К. спасти не удалось, он скончался в больнице.
В общем, в Ахтубинск отряды всегда ехали с большим недобором, тем более, если ещё учесть, что первокурсников туда вообще не посылали.
Этой ситуацией успешно пользовался наш мудрый декан, применявший поездку в Ахтубинск в качестве дисциплинарного наказания, ярким примером чего я послужил лично .
Хитрые студенты со своей стороны, пытались избежать этой участи самыми разными способами, пуская в ход всяческие уловки.
 К сожалению, мои лучшие друзья - будущие главные герои Цаган-Аманских хроник компанию мне не составили.
Комиссара отмазал отец – крупный строительный начальник, пристроив его санитаром в какую-то больницу. Сергей – большой в очередной раз сослался на свой мистический ревматизм, который не мешал ему весьма успешно качать мышцы в течение года, и обострялся всегда почему-то летом, во время поездок в стройотряд.
Мне, впрочем, особо выбирать не приходилось, идейным добровольцем я не был. Также не по своей воле ехали со мной мои многочисленные приятели, в том числе - вышеупомянутый поэт, Сергей П., а также мои коллеги по работе в институтской газете.
Особенно вдохновляло меня обилие хорошеньких девичьих лиц, которыми всегда славился медицинский институт.
За час до отправления нас построили, тщательно проверили по спискам, и погрузили в поезд. Хотя ехать нам предстояло практически всю ночь, из соображений экономии нас посадили в общие вагоны. Не всем хватило даже сидячих мест, выход из ситуации нашли быстро, рассадив наиболее симпатичных девушек на колени к джентльменам. Бывалые и особо наглые студенты, рванувшись в вагоны в числе первых, залезли на вторые и третьи - багажные полки. Там можно было поспать, правда, без матрацев и постельного белья, да и слезать, даже в туалет, было опасно - место сразу же занималось другими желающие нехитрого комфорта.
По этому поводу, естественно, возникали конфликты, которые безжалостно гасились ехавшими вместе с нами в качестве комиссаров и командиров отрядов старшекурсниками и преподавателями.
Но помешать нам напиться не могли даже они. Через пару часов после отправления поезд превратился в огромный вагон-ресторан. Сначала в тамбуре украдкой, потом под столом, а потом и вовсе открыто захлопали пластмассовые пробки, в стаканы потекла живительная влага…
И вот уже в одном купе травили байки, в другом хором пели песни под гитару, а в третьем играли в карты по копеечке за вист.
За этим милым времяпрепровождением время летело быстро. Общую картину немного портили люди, не рассчитавшие своих сил, и переборщившие с алкоголем в тесных и душных вагонах.
По вагону бессмысленно улыбаясь, ходили пьяные парни и девчонки, кого-то уже тошнило прямо с полки вниз, кто-то решительно направлялся в тамбур, желая по мужски выяснить отношения, кто-то в том же тамбуре с упоением целовался взасос... Между ними бегали взмыленные комиссары, угрожая всеми карами небесными, среди которых наиболее безобидными были исключение из института, остановка поезда на ближайшей станции, и сдача в милицию. Но до милиции дело к счастью, не дошло. Народ потихоньку угомонился, пристроился спать, кто лёжа, кто сидя, а особо невезучие - практически стоя.
И как только все успокоилось, случилось неизбежное – мы приехали в Ахтубинск.
 Было около четырех часов утра, все, кто уже (или ещё) был в сознании, уставились в окна, пытаясь понять, что же представляет собой город, в котором нам предстояло провести около трёх месяцев.
Город, если честно, не впечатлил – маленький, серый, грязный. Народу на улицах было немного, что неудивительно, если учесть утренние часы, в основном – военные в форме.
Через город, деля его на две неравные части, протекала река – Ахтуба. Над головой постоянно пролетали боевые самолёты – ведь город, собственно, и был задуман, как бесплатное приложение к военной авиабазе.
Может быть, и консервный завод был построен с целью маскировки над каким-нибудь хранилищем ядерных боеголовок, я бы лично, не удивился.
Мы вышли на перрон, какого-то бедолагу друзья выносили на руках, кто-то с большим трудом шёл сам, но основная масса успела проспаться, и шла довольно бодро, дыша свежим перегаром, громогласно зевая и матеря всё на свете.
Пересчитав по головам, нас построили в нестройные колонны, и повели по серому предрассветному городу, вдоль длинного бетонного забора, куда-то вперёд, к светлому будущему.
Идти пришлось недалеко, мы довольно быстро дошли до здания городского клуба, где нам предстояло прожить три долгих месяца. Клуб был вполне достоин своего города –  невелик и грязен. По санитарно-гигиеническим соображениям, жить в нём предстояло только мужской части нашего отряда, девчонки жили неподалёку, в каком-то общежитии.
В зрительном зале и на сцене тесными рядами стояли ржавые панцирные кровати, накрытые сверху противомоскитными марлевыми пологами. Нас было попытались заставить помыть полы, но на это не было ни сил, ни желания. Сил у нас хватило только  доползти до кроватей, и рухнуть спать, даже их не застелив. Сон наш был крепок, но недолог, уже через пару  часов нас подняли благой вестью о скором приближении завтрака.
Как говорил один из героев «Полицейской академии»:
-Завтрак – это твоя самая главная еда, после обеда и ужина, конечно.
Именно поэтому, мы все бодро вскочили, быстренько сполоснули заспанные физиономии, и пошли на поиски пропитания.
Кормили нас в заводской столовой, которая находилась недалеко от нашего клуба, прямо возле проходной. Кстати, кормили совсем неплохо, вполне приличной пищей, и без ограничения, что-то вроде шведского стола в турецких отелях.
Наевшись до отвала, мы получили на складе постельное бельё, составили график уборки, и, оставив убираться бедолаг, которым не повезло с фамилиями, начинавшимися с первых букв алфавита, пошли знакомиться с окрестностями.
Окрестности не баловали буйством красок - перед главным входом в клуб красовался эпический бетонный забор, окружавший комбинат, на котором нам предстояло работать. С чёрного хода открывался вид на жилой квартал – несколько унылых серых пятиэтажных хрущёвок, возле которых росли чахлые степные тополя. За хрущёвками тянулся длинный ряд бараков, где проживали работяги, которых, как и нас, привезли трудиться на благо Родины на консервном комбинате.
Ну, а уж за бараками была небольшая роща, стоявшая на высоком берегу великой и могучей реки Ахтубы. Спускаясь к воде, роща плавно переходила в городской пляж, который, уступая по качеству лучшим пляжам французской Ривьеры, всё же был вполне пригоден для купания. По вечерам, после работы мы ходили сюда купаться и загорать.
Вся основная цивилизация располагалась на другом берегу, там был городской универмаг, дом культуры, куда мы пару раз бегали в кино. Там же недалеко был и парк культуры и отдыха, где по вечерам проводились танцы.
На этом цивилизация, собственно, и заканчивалась. Начинались суровые трудовые будни.


Глава 3. Трудовые будни.

Трудовые будни начались практически сразу.
После завтрака мы было, снова попытались прилечь, но нас самым безжалостным образом подняли с кроватей и погнали на завод, распределять по рабочим местам
Сыто отрыгивая и тихо матерясь, мы неохотно брели по направлению к проходной.
Работать почти всем нам было влом. Почти - это потому, что как говорит бессмертная русская пословица: в семье не без урода. Были такие уроды и среди нас, причем далеко не всегда это были комсомольские и профсоюзные активисты. Те, по своей милой привычке тщательно избегать всякого рода физическое напряжение, сразу нашли себе тёплые места при кафедрах.
А вот тихие и незаметные серые троечники, которые в обычной жизни ничем особо не выделялись, те сразу почувствовали свою общественную ценность. Расталкивая друг друга локтями, они бодро влились в рабочий процесс и принялись судорожно перевыполнять план.
Почти все они до поступления в ВУЗ уже успели поработать, так что для них это было дело привычное. На их фоне нормальные здоровые пофигисты, вроде меня, здесь  смотрелись бледновато. Но как ни странно, нас это почему-то абсолютно не волновало.
И вот наши нестройные колонны наконец-то, доползли до проходной. Нас под конвоем завели на территорию завода, строго предупредив при этом, что это в первый и последний раз делается без пропуска. Каковой пропуск, после его получения, мы обязаны будем предъявлять в развёрнутом виде каждый раз, когда захотим попасть на завод.
На это я цинично заметил, что если на завод я смогу попасть только тогда, когда захочу, то хрен они меня здесь вообще больше увидят.
Молча проглотив мою неполиткорректную остроту, и только строго посмотрев в мою сторону, вожак нашего человеческого стада повёл нас дальше.
Пересчитав нас по головам, наше общее количество примерно разделили на число имеющихся цехов, соответственно их объёмам и мощностям, после чего уже целенаправленно повели на рабочие места.
После моих идеологически невыдержанных шуток мне, естественно, достался самый паршивый цех, в котором овощные и фруктовые полуфабрикаты, приобретали собственно вид настоящих консервов.
Если учесть, что основной тарой для консервирования продуктов тогда были трёхлитровые банки, и это не считая томатной пасты и яблочного пюре, которые фасовали в банки десятилитровые, всё это как-то не очень вдохновляло.
Немного напрягало также то, что эти банки были нагреты почти до 100 градусов, и таскать нам их предстояло почти без перерыва все восемь часов рабочей смены,
Но поскольку выбирать не приходилось, да и опыт работы предшествующих поколений показывал, что из любой, даже самой трудной ситуации всегда можно найти выход, я не стал расстраиваться, и бодро пошёл навстречу трудовым победам.
Наш местный куратор, по-видимому, вдохновлённый моим цинизмом, не поленился проводить меня непосредственно до цеха готовой продукции, где, мстительно улыбаясь, устроил на самое тёплое место.
Тёплым это место было не в переносном, а в самом прямом смысле, так как в этом цеху банки, подвергнутые стерилизации, извлекались из огромных чанов, и в специальных металлических барабанах доставлялись в помещение, где мы с помощью нехитрых захватов извлекали их и ставили в ящики.
Учитывая, что процесс стерилизации проходит почти при температуре кипения, на улице стоял жаркий астраханский июль, а о кондиционировании воздуха тогда и не слышали, можно понять, что атмосфера в цеху была очень и очень специфическая, чтобы не сказать хуже.
Густые клубы зловонного пара полностью заполняли помещение, дышать было практически нечем, видимость тоже была почти нулевой, из барабанов щедро плескался грязный кипяток… Короче -сказка, а не работа.
В этом цеху я быстро понял, почему бесплатные оздоровительные туры на Ахтубинский комбинат не пользуются у нас заслуженной популярностью. Сделать, однако, было уже ничего нельзя, и проклиная себя за длинный язык, я бодро принялся за работу.
Работать, впрочем, на этом месте мне пришлось недолго.
Вы будете смеяться, но это место, оказывается, пользовалось большим успехом у той категории моих товарищей по несчастью, которых я определил ранее, как семейных уродов.
Их совершенно не пугала местная цеховая экология, гораздо больше их интересовали сугубо меркантильные соображения. Такая работа, естественно, оплачивалась несколько выше, чем простая разгрузка овощей, поэтому мои дискретные товарищи смотрели на меня с относительно чистой улицы с не меньшей завистью, чем я на них из заполненного паром цеха.
В конце концов, один из них, самый наглый, не выдержал, и побежал жаловаться местному бригадиру.
Приведя бригадира - молодую и довольно привлекательную женщину, которую несколько портило только полное отсутствие всякого понятия о такой процедуре, как эпиляция, ушлый стукач принялся жалобно канючить.
Оказывается, он ещё с прошлого года мечтал, что будет работать на  этом месте. Более того, оно снилось ему в липких эротических снах, и ехал он сюда в полной уверенности, что долг Родине будет отдавать именно здесь. И вот совершенно неожиданно его нехитрое счастье привалило другому. В моём, соответственно, лице.
Поскольку лицо моё особого счастья не выражало, а скорее, даже, наоборот, милая дама тихонько отвела меня в сторону. И дыша весьма ощутимым перегаром, поинтересовалась, желаю ли я  работать на этом прекрасном месте.
Поскольку особого желания я не проявил, то был с этого места немедленно переведён. А в качестве расплаты за перевод по быстрому сгонял девушке за пивом, потому что её похмельные муки уже начали приобретать трагический оттенок.
На почве спасения её погибающей души мы быстро сдружились, и она с тех пор особо не утруждала меня работой, находя для меня разнообразные тёплые местечки.
Из них мне особенно запомнилось одно. Я поступил в полное распоряжение огромной рыхлой бабки, которая отвечала за приготовление маринада. Для этой цели в теплую воду добавлялись уксус, соль, сахар и всякие специи.
Количество и строгий порядок введения этих специй определялся бабкой, моей же задачей было засыпать всю эту бодягу по её команде, после чего помешивать гигантской деревянной ложкой. Работа была непыльная, и я уже совсем было вздохнул с облегчением. Немного напрягала только бабкина привычка в немереном количестве употреблять сладкую воду, с целью получения которой я должен был растворять сахар в трехлитровой банке тёплой воды.
Вы не поверите, СКОЛЬКО банок этой самой воды бабка выпивала за смену! Естественно насторожившись, я, как будущий эскулап, попытался разъяснить неразумной бабке, что такая привычка неминуемо приведёт её к сахарному диабету со всеми вытекающими последствиями.
На что бабка со смехом мне пояснила, что диабет у неё уже есть, что она уже неоднократно лежала в больнице в состоянии комы, однако отказываться от своей милой привычки вовсе не собирается.
С тех пор я с особой тревогой наблюдал за бабкой, когда она порой дремала где-нибудь на куче тряпья после обеда, однако она всегда  приходила в сознание, и глядя мутными глазами, вновь обращалась ко мне с просьбой приготовить ей сладкой воды.
Счастье моё, однако, было недолгим. Пробегая по цеху с текущей проверкой, какой-то заводской умник обратил внимание на моё милое  интеллигентное лицо (как же всё-таки иногда бывает обманчива внешность!), и решил найти мне более достойное применение, чем приготовление сладкой воды.
Найдя нашего бригадира и сломив её ожесточённое сопротивление, он забрал меня с собой в другой цех, где я под присмотром местных технически подкованных товарищей должен был по команде нажимать кнопки, включающие и выключающие конвейер.
Причина необходимости иметь интеллигентное лицо для выполнения этой нехитрой работы заключалась в том, что конвейер был абсолютно новым, очень современным и дорогим, венгерского, если не ошибаюсь, производства.
Поэтому директором завода было дано строжайшее указание - кого попало к конвейеру не допускать, проводя строжайший отбор в пользу самых продвинутых в техническом смысле пользователей.
В противном случае с нарушителем приказа официально обещано было публично произвести противоестественный половой акт в самой извращённой форме.
Если бы этот товарищ только знал, к каким последствиям приведёт его случайный выбор, я думаю, он легко согласился бы на любые извращения, лишь бы избежать нашей случайной встречи. Для всех было бы лучше, если он тогда обошёл бы мой цех окольными путями, однако Богом было суждено, чтобы я в этот проклятый для завода день по команде мастера торжественно нажал на большую чёрную кнопку.
Потом, конечно, всем стало ясно, что это было простое стечение обстоятельств, но тогда мне, как впрочем, и другим участникам торжества было не до смеха.
Вместо того, чтобы неторопливо загудеть, и начать свою медленную, неторопливую поступь, работавший до этого дня, как часы конвейер вдруг издал страшный скрежещущий звук, дёрнулся и сразу остановился. Из него повалил густой зловонный дым, и посыпались искры.
С криками ужаса рабочие кинулись тушить пожар и попытаться спасти хотя бы часть дорогостоящего оборудования. Ошалевший мастер, метнувшийся было ко мне с жаждой убийства на лице, и огромным разводным ключом в руках, плюнул и побежал вместе со всеми к конвейеру. Потушив огонь, и наскоро прикинув ущерб, он, задыхаясь, подбежал ко мне.
 Произнести что-либо внятное мастер был не в состоянии, поэтому, схватив за шиворот, он выволок меня из цеха на свежий воздух. Там он обложил меня многоэтажным матом, и, посоветовав самому поискать какую-нибудь простую работу, не связанную с возможностью членовредительства и огромными убытками, весь в слезах убежал обратно в цех.
Его чувства вполне можно было понять, поэтому я не стал спорить и оправдываться, хотя и не был ни в чём виноват. Я просто тяжко вздохнул, и побрёл в управление завода искать себе другую работу.
Не знаю, сдержал ли свои сексуальные угрозы относительно несчастного мастера директор завода, но пока мы работали в Ахтубинске, а это – почти три месяца, больше я его не видел. Многострадальный конвейер, кстати, за это время так и не починили.
 Хотя приехавшие из Венгрии специалисты-ремонтники и разобрали его практически по винтику, причина поломки установлена так и не была.
Поскольку моей непосредственной вины в произошедшей техногенной катастрофе найдено не было, меня, как собирались сначала, не стали публично четвертовать, а  скрипя зубами, неохотно приписали к транспортному цеху в качестве подсобного рабочего.
Что такое транспортный цех, все прекрасно знают из знаменитого произведения М.М. Жванецкого. И хотя дело происходило не на ликероводочном, а на консервном заводе, царящие здесь нравы живо напомнили мне бессмертное: « А теперь послушаем начальника транспортного цеха!»
Поскольку за пределы завода транспортные средства не выезжали, водителям не нужно было бояться ГАИ, поэтому и пили они с присущим России размахом.
Допившихся до белой горячки, или комы водителей подменяли многострадальные студенты, имевшие счастье получить права, или просто прошедшие в школе курс автодела. 
Наконец и до меня дошла очередь, сесть за баранку.
Поглядев, как лихо я выписываю кренделя на многострадальном ГАЗ – 51, начальник транспортного цеха успокоился, и перестал окружать меня неусыпным вниманием, которому я был обязан своими легендарными приключениями в предыдущем цеху.
Как стало ясно впоследствии, расслабился он несколько преждевременно.
В один прекрасный день в глухой запой ушёл водитель автопогрузчика. Машина эта была сделана на базе всё того же ГАЗ – 51, только на укороченной раме, сзади у неё была массивная чугунная болванка противовеса, а впереди – длинные стальные клыки, которыми поднимали поддоны с готовой продукцией, чтобы перевезти их в другое место.
Эту дуру нужно было загнать в гараж, чтобы, пользуясь отсутствием штатного водителя, произвести какой-то текущий ремонт. Дело, в общем - то, несложное.
И всё бы ничего, да только мне почему-то забыли объяснить, что на этом монстре отечественного автопрома стоит совершенно нечеловеческая коробка с жутким количеством передач. Не буду врать, сколько их там было, но, по-моему – десятка три.
Естественно, что запутавшись в передачах, вместо того, чтобы поехать вперёд, я включил одну из многочисленных задних. Машина резко рванула с места, и…
И разнесла к ...й матери недавно возведённую кирпичную стену. Чему немало поспособствовала вышеописанная чугунная болванка. Прибежавшие на шум и грохот работники транспортного цеха долго стояли, разинув в горестном недоумении рты.
Но, как вежливо разъяснил им подошедший инженер по технике безопасности, моей вины в этом инциденте не было.
Они вообще не имели права сажать меня за руль какого-либо транспортного средства.
Поэтому меня даже не стали бить, хотя провожали недобрыми взглядами, сжав кулаки, и жёстко поигрывая желваками.
В цивилизованном обществе всего произошедшего было бы достаточно, чтобы признать меня профессионально непригодным, и отстранить от дальнейшей работы на этом заводе. Навсегда.
Где-нибудь в гуманной Швеции мне бы ещё начислили хорошее пособие, чтобы я только не ходил на работу.
В обществе тоталитарном меня просто поставили бы к той же самой поломанной стенке, и расстреляли бы нахрен без суда и следствия. Или как вариант - разорвали бы пополам двумя автопогрузчиками.
Этот вариант, я думаю, особенно пришёлся бы по душе работникам транспортного цеха, вынужденным восстанавливать снесённую мною стену.
Но мы жили тогда в особой стране, не подчинявшейся общепринятым законам развития общества. Это меня и спасло от неизбежного, казалось бы, наказания.
К сожалению, это не спасло меня от продолжения трудовой деятельности. С упорством, заслуживающим лучшего применения, из меня пытались сделать достойного члена социалистического общества.
Поэтому мне решили дать ещё один (и не последний!) шанс, с каковой целью поставили охранять резервуары с томатной пульпой, наивно рассудив, что уж на этой-то ниве особый вред человечеству я причинить не смогу.
Как часто, однако, бывают обмануты человеческие надежды!
Для людей, далёких от консервной промышленности, поясню: томатная пульпа – это просто раздавленные помидоры, в обилии произрастающие на благодатной Астраханской почве.
Их в огромном количестве привозили на завод в специальных КАМАЗах с  цистернами, или на баржах, подходивших по Ахтубе, и сливали в огромные резервуары, находившиеся в большой, оборудованной для этого яме.
За сливом пульпы в резервуары следил мужичок лет 45 – 50, явно пьющий, но с заметными следами былых занятий спортом.
Особой дружбы между нами не было, да и быть не могло, учитывая разницу в возрасте и социальном положении, но и враждовать нам было не из-за чего.
Он, правда, пытался рассказать мне печальную историю своей жизни, насколько я помню, он успел раз отсидеть и дважды развестись, или наоборот. Но ощутив полное отсутствие интереса с моей стороны, попытки эти оставил. С тех пор мы существовали абсолютно параллельно.
Я удобно устроившись в тени, почитывал какую-нибудь книгу, или беседовал с пришедшими навестить меня друзьями, он  мирно спал, укрывшись фуфайкой, или глубокомысленно изучал корявым пальцем бездонные недра своего неоднократно поломанного носа.
Идиллия эта прерывалась только в те редкие минуты, когда подъезжали КАМАЗы с пульпой, тогда начинался небольшой аврал. Мужичок начинал бегать и отдавать какие-то невнятные команды, я неохотно доставал из ямы огромный гофрированный шланг, подсоединял его к КАМАЗу, мужичок открывал какой-то нехитрый вентиль, и пока пульпа стекала в резервуар, компенсировал свой дефицит общения, неспешно беседуя с водителем за жизнь.
Если водитель был нормальный, то есть, угощал мужичка сигаретами, и терпеливо выслушивал его байки, мне после окончания разгрузки приходилось открывать верхний люк, и окатывать цистерну изнутри из шланга, смывая налипшие на стенки томаты. Но к счастью, это было крайне редко.
Мне начинала нравиться моя работа. Мои предыдущие трудовые подвиги стали забываться, от меня перестали шарахаться, украдкой крестясь и шёпотом повторяя: «Чур, меня, чур!» работники завода,
Всё это было настолько хорошо, что явно не могло продолжаться слишком долго.
И вот, однажды довелось нам с напарником трудиться в самую поганую, третью смену, то есть, с 24 часов до 8-ми утра.
Работы у нас не было, да в принципе, и быть не могло - какой дурак будет среди ночи возить пульпу. Ночью спать нужно. Вот мой мужичок и посапывал мирно на своём нехитром ложе, а я всё никак не мог устроиться на бетонном полу.
После неоднократных попыток уснуть, я справедливо рассудил, что делать всё одно нехрен, а спать воспитанный человек должен, по возможности, в максимально комфортных условиях.
Поэтому я решил забить на работу, перелез через забор, и пошёл спать в ставший уже родным клуб, на свою любимую панцирную кровать. Делали мы это достаточно регулярно, и до этого дня всё нам сходило с рук.
Если бы я только мог знать, что мужичка внезапно осенит такая же гениальная идея, и он, понадеявшись на меня, тоже покинет рабочее место, отправившись спать к какой-то из своих непритязательных подруг, живших недалеко от завода!
Прекрасно выспавшись, я встал пораньше, чтобы успеть к пересменке, и, где-то около 7-ми утра уже неспешно подходил к месту своей дислокации.
Уже издалека я услышал громкие причитания и крики, состоявшие в основном из междометий и ненормативной лексики. Заподозрив неладное, я ускорил шаг, и вскоре моему взору открылась картина маслом.
На краю ямы какой-то крупный мужчина явно начальственного вида тряс за грудки моего непутёвого напарника, вспоминая при этом нехорошими словами подробности своей сексуальной жизни с его роднёй обоего пола до седьмого колена.
Мужичок с посиневшим лицом, не касаясь ногами земли, смиренно висел в воздухе, даже не пытаясь сопротивляться, и только ошарашено дёргал головой в такт ритмичным телодвижениям своего оппонента.
Собравшаяся вокруг них небольшая толпа ошарашено почёсывала шелудивые затылки, глядя поочерёдно то с ужасом в яму, то с видимым отвращением на процесс экзекуции.
Естественно заинтересовавшись происходящим, я скромно подошёл сзади, и через плечи стоявшего народа заглянул в яму.
Мать моя женщина! Открывшаяся мне дивная картина могла довести до инфаркта не только материально ответственных заводских деятелей и морально неустойчивых защитников дикой природы!
Огромная яма была почти до верху заполнена ярко - красной томатной пульпой, полностью покрывавшей ёмкости, которые были цилиндрической формы, метров, пять в длину и три в высоту.
Если учесть, что таких  ёмкостей в яме был не один десяток, что достаточно красноречиво говорит о её размерах, можно понять всю степень человеческого отчаяния присутствовавших консерваторов, в хорошем смысле этого слова.
Оказывается, поздно ночью к заводскому причалу тихо подошла огромная баржа. Подав сигнал сиреной, экипаж спокойно начал качать пульпу, будучи в полной уверенности, что мы на боевом посту.
Никому и в голову не могло придти, что на боевом посту никого нет, и некому открыть вентили цистерн.
Не нашедшая привычной дороги пульпа под давлением сорвала шланг и доверху заполнила нашу родную яму.
Ущерб и на этот раз был огромен, не так, конечно, как в случае с конвейером, но всё же заслуживал самых строгих дисциплинарных мер.
Посмотрев с отвращением на не блещущее интеллектом посиневшее лицо моего напарника, строгий мужчина стремительно повернулся ко мне. На его просто пышущем яростью лице я прочитал свой смертный приговор. «Конец!» только и успел подумать я, глядя на медленно приближающегося ко мне богатыря. Но по мере приближения на его лице стали появляться явные признаки нечеловеческой работы мысли.
Наконец, видимо окончательно узнав меня, он остановился всего в паре шагов от моей грешной плоти.
-А, это ты! – брезгливо сказал он. – Ладно, живи пока, СТУДЕНТ! Вложенного им в слово «студент» сарказма вполне хватило бы на пару томов произведений бессмертного Вольтера.
 А вот мужичку повезло гораздо меньше – он был штатным работником, более того, в отличие от меня – материально ответственным лицом. Поэтому его под строгим конвоем поволокли в административный корпус.
 Не знаю, что с ним было дальше, но очень надеюсь, что его просто уволили с завода, а не отправили валить лес туда, где он минимум один раз уже побывал, и куда очень не хотел возвращаться.
Так что мои проделки в очередной раз не были оценены по достоинству.
Самое смешное, что мне опять(!) подыскали какую-то непыльную работу! А я-то, уже потихоньку начал прощаться с жизнью, слушая под дверью служебного кабинета яростные дебаты по поводу моей судьбы. Одно время я был абсолютно уверен, что меня всё-таки тихонько придушат, и спишут на несчастный случай на производстве.
Но всё обошлось. Администрация завода, наконец-то, окончательно убедилась в моей полной профессиональной непригодности. Поэтому, начиная со дня всемирного томатного потопа, я работал в основном на бумаге. Нет, ну то есть, кем-то я естественно числился. Формально. Без этого почему-то было нельзя, но в суровой реальности я большую часть времени просто сидел на стуле, читая очередной тошнотворный шедевр социалистического реализма, взятый в заводской библиотеке.
Как только я вставал со стула, чтобы сходить по нужде, или просто размять затёкшие ноги, все люди, находящиеся в помещении резко вскакивали со своих мест, судорожно хватаясь внезапно вспотевшими руками за огнетушители и выкрашенные в гламурный красный цвет топоры с ближайшего пожарного стенда.
Иногда я, устав от безделья, сам хотел что-нибудь сделать, и предлагал свою помощь, но от неё почему-то всегда спешно отказывались. Потом, окончательно обнаглев, я просто целыми неделями не ходил на завод, но это почему-то никого не удивляло, и тем более, не возмущало.
Такой вариант развития событий устраивал обе заинтересованные стороны, то есть, как меня, так и многострадальную администрацию завода. Я выспался, отдохнул, начал немного прибавлять в весе, успел даже съездить домой.
Острый дефицит трудовой нагрузки я успешно восполнял нехитрыми местными развлечениями.
По вечерам, я в тёплой компании таких же раздолбаев, устраивал себе достойный отдых, чередуя купание в реке с игрой в футбол, или волейбол, или с походами на танцы в парк. Всё это, как правило, сопровождались приёмом алкоголя, иногда - в довольно значительном количестве.
Естественно, всё это не могло не привести к самым разнообразным приключениям, из которых самым ярким и запоминающимся для меня стала белая комната.





 

Глава 4. Белая комната.

По мере истощения денежных ресурсов, развлечения наши стали носить всё более однообразный характер.
Пойти в Ахтубинске было совершенно некуда. Идущие в местном кинотеатре фильмы мы уже видели как минимум, год назад. Кроме того, кинотеатр был очень далеко от нашего клуба.
Один раз, правда, к нам завезли бригаду артистов, в которой наряду с неизвестными и не обременёнными талантом исполнителями, была одна настоящая звезда – Иосиф Кобзон.
Не знаю, какие обстоятельства заставили очень популярного тогда певца приехать в наше захолустье, но он честно отработал свой номер, спев несколько песен, среди которых, естественно был саундтрек из «Семнадцати мгновений весны» и совершенно неожиданно исполненная уже под занавес, песня В.С. Высоцкого про жирафа. На прощание мы устроили Иосифу Давыдовичу настоящую овацию. По тогдашним меркам, это было большое событие, но, к сожалению, это был единственный концерт за всё время нашего пребывания.
Танцы в городском парке культуры и отдыха не отличались качеством и разнообразием музыкального сопровождения.
Согласно моде того времени, там играл местный вокально-инструментальный ансамбль, в строго определённом порядке вымучивавший перепевы популярных тогда песен групп «Воскресение», «Машина Времени» ну, и ещё пару-тройку стёршихся из памяти тогдашних нехитрых хитов.
Всё это можно было терпеть один раз, ну два, но когда каждый день приходится слушать исковерканные местными умельцами заунывные строки Константина Никольского:
-Когда поймёшь, что ты один на свете….
Нет, я ничего не имею против оригинального исполнения, даже и сейчас иногда ставлю купленный как-то под настроение CD, но Боже ж мой, но не каждый же день! И не в исполнении гнусавого и не выговаривавшего половину букв русского алфавита полупьяного маргинала.
Для того чтобы не умереть сл скуки, и хоть как-то смириться с жестокой действительностью существовало только одно, веками проверенное на Руси средство.
Как вы, наверное, уже догадались, это был обычный алкоголь.
Читая мои бессмертные опусы, можно подумать, что мы в то время только и делали, что пили целыми днями напролёт, и не имели больше никаких других интересов.
Отнюдь нет! Мы были молоды, спортивны, имели очень неплохую физическую форму, встречались с девушками, о моих отношениях с которыми можно писать отдельную книгу.
В обычной городской жизни алкоголь употреблялся нами крайне редко. Если был выбор, мы всегда предпочитали поиграть в футбол, или большой теннис, или сходить на занятия пантомимой.
Просто действие этой книги происходит далеко от дома, в летнем трудовом лагере.
Мы были выведены из-под родительского контроля, и изо всех сил старались доказать себе и окружающим, что мы уже взрослые самостоятельные люди. Поскольку, взрослыми и самостоятельными людьми мы не были, всё сводилось к буйным застольям. Всё это естественным образом прекращалось после возвращения домой.
Некоторые из моих тогдашних друзей, к сожалению, слишком увлеклись этим делом, некоторые спились, были отчислены из института, кое-кого из них уже нет в живых.
Ну, ладно, хватит о грустном, вернёмся к нашему повествованию.
В самом начале, привезя с собой из дома заботливо выделенные родителями трудовые рубли, мы легко могли позволить себе угостить любимую девушку шампанским с шоколадкой.
 А если девушки были заняты на работе, мы могли и сами выпить популярный по тем временам коктейль «Северное сияние – 2», состоявший из смешанных в пропорции один к одному шампанского и армянского коньяку.
Если вдруг кто не в курсе, «Северное сияние – 1» делается из того же шампанского, смешанного с медицинским спиртом.
Коктейль «СС-2» был довольно приятен на вкус и легко пился, обладая при этом совершенно убийственной силой. Что, впрочем, неудивительно, учитывая количество получающихся градусов и наличие углекислого газа, облегчающего всасывание алкоголя в кровь. Единственным недостатком этого напитка была его дороговизна, поэтому от подобных аристократических привычек пришлось быстро отказаться.
После коньяка и шампанского пришла очередь креплёных вин, которые, уступая им в цене, всё же были почти также приятны на вкус, и не требовали особой закуски, что тоже было немаловажно в плане экономии наших скудных финансов.
Вина эти, однако, также быстро покинули наш рацион, потому что стоили вполне реальных по тем временам денег.
Водку мы в то счастливое время практически не пили, может быть, потому, что у нас не было самоцели непременно нажраться до скотского состояния. Нет, нам был важен сам процесс, неизбежная дружеская беседа, обмен мнениями и новостями. 
 И вот, как-то постепенно мы скатились к дешёвому портвейну, который при всей своей экономичности, в те далёкие времена производился из экологически чистого сырья, и хотя был не очень приятен на вкус, всё же не мог привести к тяжёлым последствиям для организма.
 Естественно, нашим привередливым девчонкам такой расклад понравиться не мог, поэтому мы обратили свои благосклонные взоры в сторону более простодушных официанток и медсестёр, коих в изобилии привезли из нашего родного города для работы на том же комбинате. Девушки были несказанно рады нашему нехитрому вниманию, и портвейн пили с большим удовольствием.
Финансовая ситуация, однако, всё более оставляла желать лучшего.
Торговля продуктами производства, уворованными нами с завода, носила крайне нерегулярный характер, к тому же таких умников на заводе хватало без нас. Одно время мы ходили на местную железнодорожную станцию разгружать вагоны, но это была очень тяжёлая и низкооплачиваемая работа, к тому же, у нас и здесь хватало конкурентов.
Наконец настал такой день, когда денег не осталось совсем.
Все ресурсы были исчерпаны, просить родителей о единовременном пособии было уже просто неприлично, попытки заработать деньги честным или не очень честным путём были безуспешны.
Настроения наши были близки к паническим.
И вот как-то один из моих безумных друзей - Киса, с таинственным видом зашёл в клуб, где мы отдыхали после напряжённого рабочего дня.
Подмигивая и гримасничая ему удалось привлечь к себе наше внимание, после чего он трагическим шёпотом сообщил, чтобы мы, захватив стаканы и закуску,  потихоньку выдвигались в сторону беседки, которая находилась недалеко от нашего клуба, между деревьями. Мы часто там собирались, чтобы пообщаться на свежем воздухе, не привлекая ничьё назойливое внимание.
Придя в беседку, мы увидели там ещё одного из наших друзей –Осю, который с опаской озираясь по сторонам, бережно прижимал к груди увесистую хозяйственную сумку.
Проверив, нет ли за нами хвоста, и рассевшись в беседке, мы вопросительно посмотрели на загадочную сумку. Мы уже смутно догадывались, что в них может находиться, но действительность, как всегда, превзошла наши самые смелые ожидания.
Немного помучив нас загадкой, Киса торжественно извлёк из сумки трёхлитровую банку с какой-то сомнительной мутной жидкостью.
Естественно возник вопрос: что это такое, и можно ли это пить без серьёзного ущерба для здоровья.
Хитро улыбаясь, друг наш пояснил, что в банках содержится очень популярный среди местных непритязательных потребителей напиток – самогон, сделанный из томатной пасты. Он поменял его, если не ошибаюсь, на мешок сахара, украденный с завода.
Со слов Кисы производитель клялся и божился, что по качеству продукт не уступал магазинной водке, а уж по приносимой организму пользе значительно её превосходил. Вещь, как он тонко выразился, настолько же приятная, насколько и полезная. Одним словом - натурпродукт.
Справедливо сомневаясь в правдивости обоих этих постулатов, я сначала наотрез отказался от распития этой неаппетитной бурды. Однако потом, поддавшись на настойчивые уговоры, а, также убедившись, что употреблённый моими друзьями напиток особо не отразились на их здоровье, я с отвращением взял в руки налитый до половины гранёный стакан.
Дети мои, лучше бы я этого не делал!
Напиток отличался крепостью, поистине отвратительным вкусом и ароматом, в котором низкопробные сивушные тона причудливо перемешались с ощутимым послевкусием протухшей томатной пасты.
Слегка ошалев от органолептических свойств употреблённого мною напитка, я долго не мог придти в себя, утирая выступившие слёзы, и с трудом борясь с неукротимыми рвотными позывами.
Наконец, мой многострадальный организм смирился со своей печальной участью, мне удалось запихнуть в себя какую-то нехитрую закуску, и алкоголь начал потихоньку поступать в кровь, по телу заструилось приятное тепло.
Последующие стаканы вливались в меня уже строго по старой русской пословице: первая колом, вторая соколом, третья мелкой пташкою.
Ну, вот колом я помню вполне отчётливо, соколом – уже не очень, а вот насчёт мелких пташек, с этим было гораздо сложнее.
Легкий алкогольный туман быстро сгустился, и превратился в непроницаемую мглу. И как кончился наш банкет, не смогу рассказать вам ни я, ни мои товарищи по несчастью.
Напиток оказался абсолютно не кошерным, и больше мы его никогда не употребляли, даже экономный Киса.
Не знаю точно, сколько времени прошло с момента моего последнего отчётливого воспоминания, но постепенно ко мне начала возвращаться память.
Сказать, что пробуждение моё было тяжким, значит, ничего не сказать. Это был один из тех редких случаев, когда, просыпаясь утром, ты жалеешь, что не умер вчера. Бьющая в виски набатом дикая головная боль, тошнота, сухость и отвратительный вкус мерзкого суррогата во рту, свинцовая тяжесть во всём теле.
Да что, я, впрочем, вам это рассказываю! Если вы уже испытали это на себе, эти ощущения вам не забыть никогда, а если нет, то вам всё равно меня не понять.
Итак, прихожу я постепенно в себя. Плохо мне, очень плохо. Наконец мне удалось с большим трудом разлепить плотно склеенные веки, и я попытался осмотреться вокруг.
Особого счастья мне это не принесло. Во-первых, помещение немедленно начало кружиться по часовой стрелке, во-вторых, оно было абсолютно мне незнакомым.
Где я? Кто я? Зачем я? Сначала я было подумал, что попал в медвытрезвитель. Для человека, выросшего в суровых реалиях страны развитого социализма, это не было чем-то необычным.
Однако, продолжая судорожно знакомиться с оперативной обстановкой, я понял, что это, к счастью, не так.
Хотя мне (тьфу, тьфу, тьфу!) так и не довелось побывать в этом богоугодном заведении, по рассказам моих опытных друзей я примерно представлял его спартанский интерьер.
Здесь что-то явно было не так. Что-то странное и более того, мистическое, было в этой комнате, настойчиво бросаясь в мои заплывшие глаза. Жаль, только мой несчастный мозг не мог усвоить эту информацию.
Я лежал на спине, поэтому первым, что я увидел был чистый белоснежный потолок. Когда я смог немного повернуть голову набок, я смог рассмотреть такие же белые стены. Продолжая скользить взглядом по стене, я внезапно понял, что описал полный круг, и вернулся в исходную точку.
Поскольку ничего интересного я не обнаружил, и никто явно не пытался покуситься на мою жизнь и имущество, я решил ещё немного поспать, тем более, что мои зрительные упражнения и скудный мыслительный процесс окончательно отняли у меня последние силы.
Однако, как только я закрыл глаза, меня внезапно осенила страшная мысль.
-Постойте, постойте,  - подумал я. А где здесь, пардон, дверь?
С громадным трудом скользя мутным взором по стене, я не обнаружил ни малейшего намёка на её присутствие. Однако, как-то я же попал сюда!
Вторично открыв глаза, я стал уже целенаправленно рассматривать белоснежные стены, однако снова не обнаружил даже малейшего намека на наличие интересующего меня предмета. Более того, в помещении не оказалось ещё и окон, хотя откуда-то и поступал тусклый мерцающий свет.
Вот тут то мне и стало по настоящему страшно. Господи, да где же это я оказался!
В голову ко мне немедленно полезли разные нехорошие мысли.
Поскольку я был студентом-медиком, хотя и не добравшимся ещё до клинических кафедр, мысли эти поначалу носили профессиональный характер.
-Ну что, блин, допился? Попробовал местного самогончика? Здравствуй, Delirium tremens, она же белая горячка!
Однако, после некоторых тяжких размышлений, от этой идеи пришлось отказаться. Я знал, что психически больные люди не могут осознавать своё состояние, и понимать, что они больны. Значит, это была не белая горячка.
Следующая моя мысль была совершенно неожиданна, тем более, для меня тогдашнего, воспитанного на комсомольских идеалах, и прошедшего полный курс научного атеизма, хотя и не сдавшего экзамен.
-Так это же я умер! – внезапно осенило меня. Умер, и попал в рай.
Эта версия объясняла некоторые странности загадочной белой комнаты, в частности, отсутствие окон и дверей, цвет потолка и стен, странный свет, исходящий, казалось бы, ниоткуда.
Однако, более тщательно изучив комнату, я отказался и от этой версии. Во-первых, на потолке обнаружилось несколько электрических лампочек, которых в раю теоретически, быть никак не могло. Во-вторых, продолжая изучать комнату, я обнаружил, что в ней стоят длинные ряды кроватей, почти на каждой из которых лежат, обнявшись, парень с девушкой.
Более того, детально изучив кровать, на которой лежал я сам, я с удивлением обнаружил, что и на ней вместе со мной лежит совершенно незнакомая мне обнажённая девушка довольно приятной наружности.
Открытие это настолько меня потрясло, что я немедленно принялся  её будить, чтобы выяснить, где я, как здесь оказался, и кто вообще она такая. Чем мы с ней вчера занимались в постели, в разъяснениях, понятно, не нуждалось.
Девушка, однако, просыпаться категорически отказалась. Назвав меня по имени, она попросила дать ей ещё немного поспать, обещав потом исполнить любую мою сексуальную фантазию.
Мне, почему-то было не до фантазий.
Ещё немного, и я просто бы впал в отчаяние, но тут меня кто-то принялся трясти за плечо.
Обернувшись, я увидел Осю - одного из своих непутёвых друзей. Он в тактичной вежливой форме, всего лишь через слово употребляя ненормативную лексику,  предложил мне немедленно встать, одеться, и пойти вместе с ним.
На все мои вопросы он отвечал коротко и нецензурно. С трудом встав и одевшись, я, поцеловав на прощание спящую девушку, отправился в путь по дороге страданий.
Выходя из белой комнаты, я обнаружил, что дверь в ней всё-таки имелась, как и окна. Просто они были плотно занавешены белыми простынями. Дальше всё быстро встало на свои места.
Это было обычное общежитие, в котором проживали молодые девчонки, как и мы, приехавшие на консервный завод по разнарядке. Только они не учились в институте, а работали на стройке штукатурами и малярами.
Нежными, но умелыми руками они отдраили комнату до зеркального блеска, и качественно побелили стены и потолок.
Окна девушки занавесили от жадных взоров местной алкашни, в изобилии бродившей в окрестностях в поисках бесплатных развлечений, а дверь – чтобы не залетали хищные астраханские комары.
Ну, и, конечно, большую роль сыграли предрассветный сумрак, остаточные явления тяжёлого алкогольного отравления, и непромытые с утра мутные глаза.
Остальные пробелы в памяти восполнил мой верный друг. Оказывается, напившись вчера, мы отправились на местные танцы, которые устраивали какие-то работяги под простенький магнитофон.
Познакомившись с девушками, мы решили пойти к ним в гости для продолжения банкета, каковой и состоялся со всеми вытекающими последствиями.
А в срочном порядке поднял меня с кровати он потому, что ожидалась милицейская облава. Их периодически проводили с целью установления норм социалистической морали и нравственности в отдельно взятом женском общежитии.
Единственное, чего мы с ним совершенно не помнили, так это имена своих случайных вчерашних подруг. Так что, когда они пришли вечером проведать нас в клубе, стесняясь и краснея, нам пришлось знакомиться с ними заново.
Впрочем, учитывая печальные обстоятельства, девушки были не в претензии. Впоследствии мы провели вместе ещё немало приятных минут.
Это стало прекрасным заменителем самогона из томатной пасты.
А я так вообще на долгое время отказался от употребления алкоголя, настолько меня напугала белая комната без окон и дверей.
Если не ошибаюсь, в следующий раз я выпил как раз перед тем, как полезть с подушкой через забор.

 

Глава  5. С подушкой через забор.

Трудо выебудни продолжались уже довольно долго, и изрядно успели нам надоесть. В один из безрадостных душных вечеров, когда уже не хотелось идти на речку, девчонки работали в ночную смену, и делать было абсолютно нечего, ко мне подошёл мой друг Саша, которого все звали просто Ося. Кстати, нашего друга Кису тоже звали Сашей, поэтому они и получили свои клички, чтобы не путаться.
Киса был у нас был главным добытчиком. Он мог раздобыть что угодно -от спиртного и продуктов питания, до одежды и обуви. Если бы нам вдруг понадобился танк, думаю, Киса достал бы и его. Кстати, это именно он подогнал нам самогон, описанный в предыдущей главе.
 Прозвища эти были, естественно, навеяны бессмертным произведением Ильфа и Петрова, а также были даны по созвучности фамилий.
Ося был высок и худощав, успешно занимался боксом, впоследствии дойдя, кажется, до кандидата в мастера.
Киса тоже был высок, но тучен и похож на огромный красный колобок, и при этом резок, подвижен и быстр. К делу, впрочем, это не относится.
Так вот, подходит ко мне Ося и по военному быстро излагает суть дела.
Его подружка, Света в тот день работала в самую противную, третью смену, с 12 ночи до 8 утра.
Смена – врагу не пожелаешь, особенно, если приходится реально работать. Правда, в этом случае всё было не так серьёзно, работа у девушки была вроде моей – отбывать номер в диспетчерской, где кроме неё уже имелся штатный диспетчер. Так что её обязанности были несложными - подай, принеси, не мешайся.
Но с 12 до 8 даже просто так сидеть опухнешь, а спать на боевом посту строжайше запрещалось всякими приказами, инструкциями и циркулярами, во множестве грозно висевшими на стенах завода. Однако здоровые молодые организмы неустанно требовали своё, поэтому– спали.
И всё бы ничего, если бы не одна загвоздка. В любом цеху была масса укромных мест, где можно было прикорнуть, там же имелись телогрейки и пустые мешки, на которых можно было вполне комфортно устроиться.
В диспетчерской всего этого не было в принципе, два стола, стулья – вот и вся мебель. Так что девушкам непривлекательным внешне, или излишне горделивым внутри, так и приходилось коротать ночь  сидя на стуле, и опустив голову на жёсткий стол.
Совсем другое дело было с девушками отзывчивыми и симпатичными! Им кавалеры и воздыхатели контрабандой проносили на завод подушки и одеяла для более комфортного времяпрепровождения.
Конечно, нести всю эту постельную контрабанду через проходную было нельзя, но из любой сложной ситуации можно найти выход. Как раз напротив входа в клуб, где мы жили, высоченный бетонный забор, окружающий комбинат, был надломан сверху.
Не настолько, чтобы это можно было заметить снаружи, потому что забор сразу бы починили, а ровно настолько, чтобы можно было слегка подпрыгнуть, и, подтянувшись на руках, перебраться на другую сторону.
Этим средством переправы мы пользовались, чтобы не тащиться до проходной, которая была с другой стороны завода, и до которой было довольно далеко. А ночью оно служило для нелегальных вылазок на завод, когда нужно было что-нибудь ценное вынести, или наоборот, что-нибудь запрещённое занести, вроде вышеупомянутой подушки.
Короче, Ося просит меня пойти с ним на завод, и отнести его девушке подушку. Отчасти это было навеяно суровой необходимостью – с подушкой на забор даже он бы не запрыгнул, отчасти оттого, что вдвоём любое дело веселее. В качестве вознаграждения он украдкой продемонстрировал бутылку какого-то простенького вина. Украдкой потому, что любителей выпить на халяву среди нас всегда хватало.
Возражений с моей стороны не поступило, мы употребили бутылочку винца, закусывая его дармовыми яблоками, которые вообще-то должны были быть переработаны на повидло. Однако для повидла они были слишком хороши, поэтому беззастенчиво разворовывались на корню.
Делалось это по ночам, через тот же пролом в заборе. Часть этих яблок мы употребляли в пищу, возмещая дефицит витаминов в наших неокрепших организмах, другую, большую часть, за бесценок продавали окрестным домохозяйкам. Ну и во время редких поездок домой, стыдно было не привезти по мешку дармового сахара и роскошных болгарских яблок, которые чья то гениальная мысль приговорила к переработке на повидло, притом, что яблок такого качества в магазине купить было невозможно.
А что делать - плановая экономика…
За вином, яблоками, и душевной беседой время пролетело незаметно, и пришла пора реализовать наш злодейский план.
Не торопясь мы дошли до клуба, взяли подушку с одеялом, и благоухая свежим перегаром, отправились на дело.
Стояла душная и тёмная астраханская ночь, на улице не было ни души, и только из-за забора, со стороны завода раздавалось какое-то мерное буханье и пыхтенье, это наши незадачливые однокурсники ковали гастрономический щит Родины.
Ничто не предвещало беды.
Естественно, эта самая беда не заставила себя долго ждать. Едва только Ося по-молодецки сизым соколом взлетел на забор, я подал ему подушку, после чего подпрыгнув, только приготовился подтянуться, как вдруг почувствовал на своих ногах какой-то неожиданно тяжкий груз.
Подумав, что это дурная шутка одного из наших коллег, я уже собрался излить на голову дерзкого всё своё благородное негодование, а в случае непонимания, спустившись с забора, просто отвесить ему целебных тумаков.
Но опустив глаза долу, с удивлением обнаружил, что в ноги мои вцепился какой-то незнакомый невзрачный мужичонка. На его не блещущем красотой и интеллектом лице было выражение буйного восторга.
-Поймал! - так и читалось в его горящих фанатизмом глазах. И действительно, он едва не поймал, только вот совсем не того, чего хотел.
Спрыгнув с забора, и оценив оперативную обстановку, я совсем уже приготовился вломить мужичонке справа, но тут внутренний голос убедительно попросил меня этого не делать.
Слишком уж всё было подозрительно. Тёмная ночь, два здоровых парня в пустынном месте лезут через забор, причём явно, с дурными намерениями. Кто в здравом уме захочет рисковать здоровьем и постараться выяснить, зачем они это делают, а тем более - пытаться их поймать?
Милиционер в штатском, возвращающийся домой после дежурства? На милиционера он похож не был. Заводской охранник? Их мы всех знали в лицо, и водили с ними своекорыстную дружбу. Так что, скорее всего, это был кто-то из заводского начальства, а их бить было себе дороже.
Предчувствия меня не обманули.
-Ты кто такой, чувырла? – вежливо спросил я оппонента.
Моя простая интеллигентная речь почему-то до глубин души возмутила этого впавшего в ничтожество гвардейца кардинала. Поэтому он отпустил мою ногу, за которую до этого продолжал судорожно держаться, и вознамерился взять меня за грудки. Вспомнив славное борцовское прошлое, я самым безжалостным образом пресёк эти попытки. Убедившись в бесперспективности силового варианта, но не оставляя попыток достучаться до самых глубин моей тёмной души, неизвестный товарищ попытался надавить на совесть.
К великому сожалению, Господь кроме привлекательной внешности, забыл наградить его также ораторским талантом, и хотя бы элементарной дикцией. Поэтому в издаваемыми им булькающих и квакающих звуках я с трудом разобрал только два простых, но страшных слова: «директор завода».
-Мать моя женщина! – только и успел подумать я.
Так это и есть тот самый, на всю голову больной директор завода, при одном только упоминании которого непроизвольно мочились в штаны суровые молчаливые бригадиры! Которым так долго и безрезультатно пытались пугать нас идейные заводские большевики! Так вот где довелось поручкаться с этим достойным представителем тёмных сил!
И только я успел это подумать, как с забора с шумом свергся слегка уставший меня ждать Ося. Он с ходу просёк ситуацию, и вполне логично, что практически сразу зарядил мужичку в бубен. К счастью, я был готов к подобному ходу событий, поэтому, резко кинувшись между ними, сумел отвести от незадачливого директора беду.
Вкратце объяснив Осе суть проблемы, я попытался разжалобить неуёмного руководителя, но тот был непреклонен. Пыхтя и повизгивая от усердия, он поволок нас в сторону клуба. Учитывая серьёзность ситуации, мы активно не сопротивлялись, но наши взгляды на решение проблемы были диаметрально противоположны.
Ося был решительно настроен на силовое решение.
-Посмотри на его впалую грудь и кривые ноги! Один хороший удар, и он два часа в коме, - шептал он мне на ухо.
А потом он хрен чего вспомнит, уж мне то поверь, я как-то раз был в нокауте.
Но перспектива попасть в уголовное дело почему-то меня не прельстила, к тому же мужичок действительно был слабоват в коленках. Думаю, что после хорошо поставленного Осиного удара, который я неоднократно имел удовольствие лицезреть в драках с местной гопотой, директор имел все шансы отправиться не в больницу, а  прямиком на элитную часть местного кладбища, рядом с погибшими во время испытаний лётчиками.
В сравнении с этим наказание за пронос подушки казалось мне такой мелочью, что я успокоил бунтующего Осю, и безропотно позволил торжествующему директору увлечь нас за собой.
Одеяло и подушку мы естественно, прихватили, чтобы они не достались каким-нибудь бомжам.
Путь наш был настолько же неприятен, сколь и недолог.
Метрах в тридцати от места событий, в том же клубе, что и мы, проживали в отдельной комнате командир и комиссар отряда. Комиссар был личностью тихой и бесцветной, функции свои по поднятию нашего боевого духа не выполнял совершенно, поэтому история не сохранила даже его имени.
Напротив, командир отряда, Александр С. был личностью яркой и самобытной. Под два метра ростом и килограмм сто двадцать весом, он был в доску своим парнем, в прошлом – мастером спорта по борьбе. На почве своих спортивных достижений он был оставлен аспирантом на одной из многочисленных неклинических кафедр, если не ошибаюсь, нормальной гигиены.
А если учесть, что институт он закончил совсем недавно, года за два-три до нашего поступления, хотя ему тогда уже и было хорошо за тридцать, чтобы не сказать – под сорок, неудивительно, что у нас сложились прекрасные отношения.
Я, например, был с ним на «ты», естественно, когда рядом не было посторонних. Нас он особо не гонял, на публике появляться старался как можно реже, и большую часть своего рабочего времени хлестал с комиссаром коньяк. Коньяк ему с благодарностью доставлялся благодарными студентами, которых он в нарушение всех приказов и инструкций, отпускал на выходные домой.
Но всё хорошее когда-нибудь кончается, кончился и наш тернистый путь страданий. Изрядно взмокший от ненужного усердия директор, наконец, доволок нас до конечной цели нашего путешествия. После чего принялся усердно барабанить в закрытую дверь. Если учесть основное хобби нашего начальства, а также то, что времени было уже два часа ночи, понятно, что стучать ему пришлось долго.
Мы давно могли бы убежать, но, во-первых, директор успел рассмотреть нас на свету, и потом смог бы опознать, а во-вторых, нам самим уже было интересно, чем кончится это очередное наше приключение.
Но вот, наконец, из-за двери послышался жуткий шум и грохот, а потом отборный мат в исполнении командира, громкий бас которого вошёл в массу институтских легенд и поговорок. Судя по грохоту и степени его возмущения, можно было понять, что он спросонья упал с кровати, а теперь в потёмках пробирается к двери, снося всё на своём пути.
Предупредительно отойдя от двери, я отвёл от неё Осю и наивного директора, который всё ещё ждал от этой жизни чудес, которые, как вам хорошо известно, случаются крайне редко.
Это было сделано весьма своевременно. Дверь распахнулась от могучего пинка, едва не снеся нас троих, и на пороге показался разъярённый командир, извергающий из себя виртуозный мат и резкий запах перегара.
Одет он был в титанические сатиновые синие трусы до колен, и несвежую майку, обнажавшую могучие руки, покрытые старыми дворовыми и армейскими наколками. Тщетно пытаясь сконцентрироваться, он долго, с видимым усилием рассматривал нас мутными глазами.
-Ну и какого хрена вам здесь надо в два часа ночи? – наконец выдавил он из себя относительно приличную фразу, обращаясь ко мне.
-Да это не я, это всё он, - скромно ответил я, показывая на опешившего директора, который, похоже, уже начал раскаиваться в своём необдуманном поступке.
Массивная голова командира резко повернулась в сторону внезапно найденного виновника, прервавшего драгоценные минуты его сладкого невинного сна.
Виновник, потрясённый до глубин души столь эффектным появлением командира, безмолвствовал.
-Ну что, будем глазки строить , или разговоры говорить? – сжав массивный кулак, неприветливо начал командир, спросонья явно не узнавший местную шишку.
Разговор опять начал принимать ненужный оборот, поэтому я счёл необходимым вмешаться.
Подойдя к командиру поближе, я попытался вкратце и в выгодном для нас свете объяснить ему сложную ситуацию. Впрочем, всё это было абсолютно бессмысленно. Примерно на середине рассказа, я понял, что командир меня не слушает, потому что спит. Спит стоя, как лошадь, и уже даже слегка похрапывает. Осознав, что эта фантасмагория может продлиться до утра, я довольно бесцеремонно пихнул командира в огромное пузо.
Резко встрепенувшись, он уставился на нас бессмысленными глазами. Было ясно, что он уже успел всё забыть, и с напряжением пытается вспомнить, как он здесь оказался, и чего от него хочет в половине третьего ночи эта странная компания.
Постояв молча минут пять, он принял поистине Соломоново решение.
-Идите-ка вы все спать, утром разберёмся на свежую голову, - милостиво сказал он, и уже повернулся, чтобы пойти снова провалиться в негу, как в игру опять вступил неугомонный директор.
-Да как же так?! Да Вы что себе позволяете?! Да я на Вас…
Сонный командирский взгляд медленно сфокусировался на бесцветной физиономии.
Поняв, что директора сейчас будут бить, причём может быть - даже ногами, я резко кинулся вперёд. Такой вариант решения проблемы меня совершенно не устраивал.
-Саш, Саш, всё, мы уходим, нас уже нет, - пытался я успокоить разъярённого командира, одновременно подавая отчаянные знаки директору и Осе, чтобы они немедленно убирались.
Командир неожиданно сменил гнев на милость.
-Иди, козлина, спать! Пока я добрый, - устало прохрипел он, обращаясь к несчастному директору, которого всё ещё явно принимал за кого-то другого, скорее всего из числа своих студентов.
Тут даже директор понял беспочвенность своих претензий, и визгливо выкрикивая какие-то невнятные угрозы, угловатыми скачками быстро скрылся в ночи.
Мы тоже не стали гневить Бога, и даже не пытаясь повторить свою попытку, отправились спать.
Утром, во время завтрака, я то и дело ловил на себе пристальные взгляды командира, который явно никак не мог понять, приснился я  ему вчера, или это всё было на самом деле.
Я делал невинные глаза, волнения своего никак не выдавал, поэтому командир успокоился, решив, что всё это ему точно привиделось на почве неумеренного употребления алкогольных напитков.
Мы ждали последствий нашего ночного визита на завод, однако последствия почему-то заставляли себя ждать, ничего страшного не происходило.
Девушка, узнав о причине срыва нашего официального визита, великодушно простила Осю. И мы понемногу успокоились, как показало будущее – опять напрасно.
Мы зажили прежней полноценной жизнью: немного работы, нехитрые походные развлечения, письма домой. Ничто не предвещало бури.
И только директор, пару раз пробегавший мимо меня по своим неотложным делам, вдруг резко останавливался, как будто натыкался на невидимую стену. При этом его, и без того непривлекательную физиономию искажала отвратительная гримаса ярости.
Я в ответ делал совершенно невинное лицо с лёгким вопросительным оттенком: ну, что? Сегодня ещё поиграем с подушками, милый?
Скорчив ещё более невообразимую гримасу, директор порывистыми скачками убегал в заоблачную даль, а я дальше предавался покою и неге. Как вы надеюсь, помните, какую-либо, даже самую простую работу доверять мне уже боялись.
Но всему хорошему в жизни приходит конец. Нашего любимого декана вдруг осенила гениальная идея – посетить с официальным дружеским визитом Ахтубинский консервный завод. Ну, вроде, проверить, как там его студенты без руководящей и направляющей роли деканата, не распустились ли окончательно и бесповоротно?
Высокопоставленное лицо, соблюдая давние традиции, изволило с лёгкой брезгливой гримасой откушать солдатской каши в нашей рабочей столовой, осчастливило своим посещением заводские цеха, где соблаговолило потыкать пальчиком в резиновую ленту конвейера, чем привело наших подхалимов в совершенный экстаз.
Они ломали руки, и  закатывали глаза: надо же, такой человек, и пальцем в конвейер! Вот это – глыба, вот это – человечище! Гигант мысли! Отец демократии!
Слегка утомившись от трудов праведных, гигант мысли на прощанье решил немного пообщаться с простым народом в лице комсомольского актива отряда.
По какой-то странной случайности, я тоже входил в состав этого актива, как главный редактор полумифической отрядной газеты. Совсем забыв о своих обязанностях, я совершенно забил и на газету, и на собрания комсомольского актива, которые изредка пытались собирать наши местные лизоблюды.
Сначала меня приглашали регулярно, потом пытались угрожать репрессиями, потом махнули рукой. Но это собрание не было обычной рутиной. Как говорят игроки в преферанс, это был -     «обязон»,.
И вот, сижу я где-то в уголке, вполуха слушаю восторженную бредятину, которую несут наши активисты, пытаясь поразить декана своими трудовыми достижениями. Декан откровенно скучал, достижения наши его почему-то совершенно не вдохновляли. Собрание медленно, но верно продвигалось к логическому завершению, но тут Рустам Измайлович, внезапно о чём-то вспомнив, вдруг спросил:
-Кстати, а что скажет директор завода? Что он думает о вашей работе, нет ли каких замечаний, или предложений?
И тут я с ужасом увидел снившееся мне порой в ночных кошмарах ненавистное лицо директора. Бодро вскочив с места, и брызгая слюной, он радостно понёс какую-то невнятную околесицу.
Понять что-либо из его сбивчивой речи обычному человеку было совершенно невозможно. Но наш декан, к сожалению, не был обычным человеком.
Да, деканом просто так не поставят – со вздохом убедился я в очередной раз.
-Что Вы говорите? – нахмурив высокий Сократовский лоб, недоумённо переспросил декан.
- На завод лезли через забор, с подушкой? Да это же настоящее ЧП, они ведь спят там где-то на боевом посту! И это в то время, когда страна так остро нуждается в консервной продукции, когда космические корабли без консервов бороздят просторы мирового океана…
Это я, конечно, прибавил от себя, но вот за точность произошедшего дальше, ручаюсь.
-Установить, строго наказать –  кивнув командиру, скупо распорядился декан.
-Есть, - по-военному чётко ответил командир.
-Да, и ещё, - вдруг осенило Рустама Измайловича, - где у нас Винник? Он же у нас журналист, золотое перо, вот пусть он хорошенько пропесочит в своей газете этих разгильдяев, а то распоясались окончательно!
-Винник, голубчик! Ты, где у меня там? Не прячься, пожалуйста, покажись! – обведя орлиным взором зал, нахмурился декан.
Я всё бы отдал, чтобы в этот момент оказаться в другом месте. К сожалению, техникой телекинеза я не владел, поэтому медленно поднялся с места, стараясь закрыть лицо руками и по возможности, отвернуться от того места, где сидел директор.
Безуспешно. На таком расстоянии он не мог меня не увидеть. А уж узнать меня, я думаю, он смог бы даже в тёмной комнате и с завязанными глазами.
Описать словами лицо несчастного директора завода, невозможно, это нужно видеть. До того он напряжённо вытягивал шею, чтобы увидеть прославленного институтского журналиста, «золотое перо», который жестоко отомстит его обидчикам, выставив их на всеобщее посмешище и позор.
И вот, это «золотое перо» поднимается с места, и кто бы вы думали, это оказывается? Да тот же самый злодей, который беззастенчиво лез через забор с подушкой наперевес!
Я думаю, если бы директору внезапно, без предупреждения показали голую женщину, или живого динозавра, так сильно он бы не удивился.
Дыхание его пресеклось, лицо вытянулось и посинело, глаза выкатились из орбит. Всё его тщедушное тельце била крупная дрожь, он не мог оторвать от меня глаз, и не в силах что-либо произнести, мычал и тыкал в мою сторону корявым пальцем.
-Что это у нас с директором? – обеспокоено спросил декан. – Ему что, плохо?
-Ему хорошо, Рустам Измайлович, - цинично пояснил я. – Это он от счастья, что Вы так оперативно отреагировали на его просьбу.
-Да? – с лёгким недоверием протянул декан. – Ну, хорошо, дайте ему воды, пусть успокоится.
Директора отвели в сторону и отпоили валерьянкой, он долго не мог прийти в себя, и всё порывался вернуться обратно в зал. Но эти попытки безжалостно пресекались моими друзьями, бывшими в курсе наших подушечных баталий.
На прощанье декан решил ещё добавить мне общественной нагрузки.
Видимо, я не производил впечатления человека, изнурённого непосильным трудом, которого он ожидал увидеть.
-Да, и ещё. Что-то скучно вы ребята здесь живёте, совсем на вас не похоже. Столько талантов без дела пропадает. Устроили бы что-нибудь, какой-нибудь концерт, или спектакль поставили. Я к вам недельки через три снова загляну, так вы уж будьте любезны, потешьте старика.
-А там уже – уставился он на меня в упор через толстые стёкла очков, - можно будет и о допуске к экзамену поговорить.
Произнеся эти исторические слова, декан изволили отбыть восвояси.
С наслаждением вдохнув воздух полной грудью, я потихоньку побрел в ставший мне уже родным и близким клуб.
В голове моей были холод и пустота, никакие мысли не смели даже пытаться в неё проникнуть, чтобы не мешать одной, самой главной и правильной идее.
Идея эта ледяным молотом непрерывно пульсировала в моём больном мозгу: «Я должен организовать театральное действо».



Глава 6. Театральное действо

Слово Рустама Измайловича имело у нас в институте силу закона. Поэтому, стенгазета в должное время была выпущена, и в ней самыми чёрными красками были заклеймены лодыри и тунеядцы, позволявшие себе разнузданно проносить подушки в святую святых – диспетчерскую консервного комбината. Правда, без указания фамилий, явок и адресов.
Автором этой, как и подавляющего большинства других статей, конечно же, был я. Это изрядно повеселило компетентных товарищей.
Исполнено было и другое желание небожителя, к следующему его официальному визиту был поставлен спектакль для студентов.
Нужно ли говорить, что я был автором сценария, продюсером, режиссёром и исполнителем сразу нескольких ролей!
 Справедливости ради, нужно отметить, что для этого спектакля я использовал несколько своих старых вещиц, которые уже были поставлены ранее в городе.
 Все их объединяла общая тема, известный всем с детства стишок – «у попа была собака». Действие происходило в каменном веке, в средние века, и в наше время.
К сожалению, я не сохранил тексты этих произведений, о чём сейчас дико жалею. Писалось всё это легко, быстро и не всерьёз, поэтому практически напрочь забылось. В памяти остались лишь какие-то разрозненные обрывки.
 Так, в средневековой части речь шла о графе Ричарде Попе, убившем, соответственно, свою собаку, съевшую у него жену и лошадь. Действие происходило в средневековом трактире, действующими лицами были монах и бродячий студент – вагант.
Они общались во время случайной встречи за обедом. Всё это было написано белым стихом, и выглядело примерно так (за точность не ручаюсь)
Граф Ричард Поп богат и знатен был собою,
Имелась у него красавица жена,
Красивы были также лошадь и собака.
( …………………………………. )
Но граф имел пристрастие дурное.
Оно ж его и погубило.
( Тут вагант вопросительно щёлкал пальцем по горлу, на что монах, рассказывавший эту историю, возмущённо махал руками)
Ему в угоду наряжались в перья
И лошадь, и жена с собакой.
А кур, с которых брали перья,
Собаке отдавали. И образом таким,
 Все были не в накладе.
Вагант: кроме кур.
Далее, граф отправляется в поход, собаку забывают покормить, и она, увидев выряженных в перья лошадь и жену, принимает их за кур и съедает. Граф убивает собаку и сходит с ума.
 Бред конечно полный. Но всё это было неплохо обыграно, каждая фраза сопровождалась ужимками, гримасами и немыслимыми телодвижениями (сказалась школа классической пантомимы!) и было принято нашей не избалованной театральными шоу публикой на ура. Другие сценки были в этом же духе, я практически полностью их забыл.
Помню только, что раньше мы их уже ставили, или пытались ставить в студенческом театре. Но там, кроме моих бессмертных творений, были ещё сценки написанные другими авторами, здесь же я использовал только свои произведения.
  Естественно, я радикально их переделал.
 Так, одна из миниатюр, пародировавшая клуб «Что, где, когда», в оригинале заканчивалась приходом санитаров, и принудительной эвакуацией всех игроков в дурдом. В обновлённом варианте вместо дурдома фигурировал уже Ахтубинский консервный завод, куда все мы в финале устремлялись с бодрой песней и просветлёнными лицами.
 В средневековую часть тоже было вставлено что-то про консервы, которые рыцари якобы брали с собой на войну. Ну, а уж слово «перья» просто напрашивалось на аналогию с проносимыми на завод подушками.
Каковая аналогия и была мною искусно использована под бурные аплодисменты присутствовавших.
Была там ещё масса других приколов, злободневных намёков, а в одной из сценок в весьма двусмысленном контексте упоминалось всуе имя самого Рустама Измайловича.
Мы с трепетом ждали этой сцены, не зная, как отреагирует мэтр на такое откровенное вольнодумство.
Мэтр, вопреки тревожным ожиданиям, отреагировал вполне адекватно - изволили посмеяться и игриво погрозить мне пальчиком, дескать, ай-ай-ай, Винник, экзамен ещё не сдал, а уже над святым смеёшься!
Настоящим апофеозом средневековой части спектакля стал гимн, написанный мною на мелодию песни Гнатюка «Птица счастья»:
 

Птица – вестник Страшного Суда
Очень скоро прилетит сюда.
Страшного Суда, Страшного Суда
Очень скоро прилетит сюда.

И начнётся этот грозный Суд,
Никакие связи не спасут.
Связи не спасут, связи не спасут,
Вот тогда все мрази отсосут.

Последняя строчка, по понятным причинам, не вошла в окончательную редакцию гимна. Но все её знали, и когда мы дошли до этого места, в зале начало твориться что-то невообразимое.
 Все наши курсовые и институтские стукачи немедленно оказались в центре внимания, на них устремилось множество взглядов, им игриво подмигивали, как бы, намекая: чего ждать какого-то там Суда, давай сейчас, не ломайся, противный!
Институтские деятели плаща и кинжала густо краснели, часть из них, которые поздоровее, просто лезла в драку, остальные начинали нудно и сбивчиво оправдываться, типа: ну чего вы так! Мы ж не со зла, нас ведь тоже заставляют, а вообще, мы же в доску свои парни!
Общего эффекта это, впрочем, не испортило, праздник на нашей улице состоялся. Декан с секретной частью гимна ознакомлен, естественно, не был, поэтому с удивлением взирал на царившее в зале безудержное веселье, явно не понимая, почему именно эта, казалось бы, вполне невинная песенка вызвала такой бурный восторг у присутствовавшего бомонда.
Я с трепетом ждал окончания спектакля. Естественно, меня волновал не сценический успех, хотя определённая часть моего самолюбия не без повода надеялась на полный триумф.
Нет, я с ужасом ждал решения моей судьбы, каковое решение должно было состояться в кулуарах. Проще говоря - в комнате, где проживали командир и комиссар лагеря.
Успех, естественно, был полный, нам устроили настоящую овацию, декан со свитой аплодировали стоя. Даже комсомольские активисты, в изобилии продёрнутые в спектакле в самой грубой форме, хлопали с кислыми лицами,  потихоньку пробирались к выходу, заранее обдумывая зверскую месть, которой, к счастью, не суждено было осуществиться.
Девчонки закидали нас заблаговременно украденными с ближайших клумб цветами, парни яростно хлопали по плечам и судорожно пожимали руки. С трудом прорвавшись через восторженную толпу, и еле отбившись от многочисленных предложений вспрыснуть это дело, я направился в командирскую комнату.
И вот я, весь уже в холодном поту, робко стучусь в заветную дверь.
-Войдите, - милостиво разрешил  грубый бас командира.
И я вошёл. За столом демократично расположились командир с комиссаром и декан с директором завода. На столе в живописном беспорядке расположились нехитрые закуски, в центре почётное место занимала бутылка армянского коньяку. Судя по довольным физиономиям участников торжества, бутылка была явно не первой.
-Вот он, ….. …. ….. драматург!- приветственно рявкнул командир, и восхищённо глядя на меня, добавил несколько непечатных выражений.
-Ну, ты просто Жан-Батист Мольер какой-то, - проникновенно произнёс начитанный декан, самый трезвый из всех присутствующих.
Самый пьяный - директор завода, произносить связные слова был уже не в состоянии. Поэтому, мыча что-то невразумительное, он вскочил с места, и долго и восторженно тряс мою руку. Из этого я сделал вывод, что спектакль ему понравился, и эпизод с подушкой будет навсегда вычеркнут из памяти людской.
Признание высокопоставленной публики, было очень приятно. Но я ждал совсем других слов, поэтому робко и неопределённо улыбаясь, с надеждой смотрел в холодные глаза декана.
Тот, как хороший актёр, знакомый с системой Станиславского, держал паузу, с решением не спешил. Сердце моё, до того стучавшее где-то в районе колен, окончательно расположилось в левой пятке. Неужели всё это было сделано даром, неужели судьба моя будет так жестока, и я не получу заветный допуск!
Декан меж тем тяжко вздохнул, и соизволил поднять на меня свои суровые очи.
-Ну что, товарищи, - промолвил он, - будем делать с этим чудом природы? Газеты он неплохие выпускает, спектакль поставил прекрасный, а вот работает-то он как? На производстве от других не отстаёт со своей бурной общественной деятельностью?
-Нормально он работает - неожиданно вступился за меня комиссар, - не хуже других прочих.
Поперхнувшись от неожиданности, все с изумлением уставились на комиссара. Обычно он не отличался особой словоохотливостью, поэтому произвёл впечатление внезапно заговорившей статуи дедушки Ленина на центральной площади.
Глотнув коньяку, и немного придя в себя, его бурно поддержал командир.
-Да он вообще молодец, - заорал он своим пропитым басом. – Он у нас просто ударник социалистического труда!
Это был, конечно, явный перебор. На ударника я похож не был никогда, а с социалистическим трудом не дружил принципиально. Это было общеизвестно, поэтому декан уставился на меня с лёгким подозрением.
Но помощь пришла, откуда не ждали - от моего недавнего врага – директора завода.
Он снова вскочил с места, и хаотично размахивая кривыми конечностями, принялся петь дифирамбы моим трудовым подвигам. Понять что-либо в его невразумительной речи было сложно. Но общий смысл, как ни странно был ясен – такими людьми может гордиться любой коллектив. И если декан не против, он навсегда оставил бы меня на своём заводе в качестве примера для подражания.
Одна мысль о такой перспективе едва не довела меня до инфаркта, но тут в полемику органично вступил декан.
-Ну, что же, - задумчиво произнёс он, - если ты у нас такой белый и пушистый, Бог с тобой, пиши заявление на пересдачу.
От счастья я едва не потерял сознание. Трясущимися руками я нацарапал заявление на чистом листе, заботливо подсунутом мне человеколюбивым комиссаром, с замиранием сердца положил перед деканом на праздничный стол….
ЕСТЬ!!!!   РАЗРЕШАЮ!!!! Он разрешил пересдачу!
Не помню, как я вышел из командирской комнаты, помню только счастливые и немного печальные лица моих друзей. Счастливые, потому что они были рады за меня, а печальные, потому что они прекрасно понимали, что хрен меня кто заставит приехать обратно в Ахтубинск после сдачи экзамена,  даже потусторонние силы во главе с самим деканом Асфандияровым.
Не нужно говорить, что такое событие было немедленно, и с большим размахом обмыто. Конец вечера практически утерялся из моей памяти, но, судя по целым рукам и ногам, а также одежде и обуви, ничего экстраординарного в этот вечер не произошло.
Рано утром меня подняли с кровати, практически без чувств отнесли в душ, где долго отмачивали под холодной водой.
Немного придя в себя, я с удивлением обнаружил в своей руке бутылку холодного пива.
Господи, что бы мы делали без своих верных друзей!
Поправив здоровье, я начал судорожно вспоминать вчерашние события, после чего кинулся к своей тумбочке. Одна мысль сверлила мой мозг: где заявление на пересдачу?
Заявление, к счастью, было на месте, кто-то из моих друзей вовремя его у меня отобрал и спрятал, после того, как, показав его по нескольку раз всем своим однокурсникам, я начал демонстрировать заявление случайным прохожим. От такой заботы я чуть не прослезился.
Но на сантименты не было времени, поезд приходил около шести часов утра, поэтому, быстро собравшись, я ещё с несколькими счастливчиками, по разным причинам отпущенными с работы, поспешил на вокзал.
Деньги на билет и нехитрые путевые развлечения, в виде пива и мороженого были собраны среди моих многочисленных друзей и приятелей. После вчерашнего сценического триумфа сделать это было совсем несложно.
Ну, вот и всё, с облегчением подумал я. Вот и эта эпопея, наконец, счастливо завершена. Боже, как я был наивен! Мне ещё предстояла дорога домой, а, учитывая мою любовь к приключениям, и их ответную любовь ко мне, спокойно доехать мне было явно не суждено.
Эпоха подъёма отечественной консервной промышленности заканчивалась, начиналась эпоха великих географических открытий.


Глава 7. Эпоха великих географических открытий. Что такое Чапчачи?

Знаете ли вы, любезные читатели, что такое Чапчачи? Нет? Вот и я не знал до определённого момента. Зато теперь подними меня ночью с постели, гаркни в ухо со всей дури этот вопрос, так я в любое время, не моргнув глазом, чётко отрапортую: Чапчачи – это…
Впрочем, всё по порядку.
Итак, на станцию мы пришли где-то за полчаса до прихода поезда, было время послоняться по перрону, спокойно купить билеты в кассе, и пива в станционном буфете. Вот на этих двух пунктах - пиво и билеты, и завязалась интрига следующего моего приключения.
К великому несчастью, ехать со мной решили сразу два моих друга, обозначенные в повести кодовыми именами – Киса и Ося.
Парни они были сельские, ушлые, прошедшие огонь, воду и медные трубы, поэтому сразу взяли всё под контроль.
-Так, сколько у тебя с собой денег? – резко взял быка за рога Киса.
-Столько-то – немного оторопело ответил я. – А что?
-Давай сюда все – нетерпеливо гнул свою линию Киса.
Мы успели крепко подружиться за это время, причин не доверять другу у меня не было, поэтому я безропотно отдал Кисе всю имевшуюся наличность.
Киса подошёл к кассе, и вступил в переговоры с кассиром, попутно производя какие-то сложные расчёты в уме, морща лоб и напряжённо шевеля губами.
Наконец он облегчённо вздохнул, улыбнулся, и бодрым голосом попросил три билета в общий вагон до Баскунчака, есть такая узловая станция между Астраханью и Волгоградом.
-Киса, окстись! Какой Баскунчак! – взвыл я нечеловеческим голосом - где Баскунчак, и где мы!
-Мне же срочно домой надо, у меня пересдача!
Киса был спокоен, как слон. Хитро улыбаясь, он разъяснил мне нехитрую арифметику. Билет до Баскунчака стоил почти втрое дешевле, чем до родного города, полученную разницу можно было потратить на пиво. А в общем вагоне, кто будет проверять, куда кто едет! А если вдруг кому-нибудь, и придёт в голову такая шальная идея, Киса обещал пустить в ход всё своё мужское обаяние, и уболтать неразумных проводниц, ссылаясь на массу имевшихся в его жизни прецедентов.
Особого доверия эти объяснения у меня не вызвали. Я вырос в достаточно консервативной семье, если уж мы ехали куда, так билет покупали до конечной станции, не пытаясь экономить на спичках. Но спорить с Кисой было бесполезно, поэтому я тяжко вздохнул, грязно выругался и сдался. Меня терзали тяжкие предчувствия, которые, как и следовало ожидать, меня не обманули.
Вожделенное пиво было закуплено Кисой в огромном количестве. В качестве закуски он предусмотрительно захватил с собой несколько чахлых вяленых вобл, завалявшихся где-то в необъятных просторах его рюкзака.
Но вот, наконец, прибыл наш поезд, мы без особых приключений сели в свой вагон и разместились в грязном купе с какими-то потасканного вида мужичками.
Мне сразу не понравились этот вагон и странные соседи, Особенно же мне не понравилась пожилая проводница, которая с грозным видом проверила наши билеты, несколько раз подозрительно переспросив, до какой именно станции мы едем.
По-видимому, Киса был далеко не первым умником, пытавшимся провернуть этот фокус. Тучи над нашей головой вновь начали неумолимо сгущаться…
-И эту мегеру ты собрался убалтывать? – попытался я воззвать к здравому смыслу Кисы, однако вопрос мой жалобно повис в воздухе, не дойдя до ушей адресата.
Успев принять пару бутылок на перроне, Киса, сев в вагон, судорожно принялся восполнять дефицит жидкости в организме. Пиво только успевало жалобно булькать в его бездонной глотке, на лице блуждала счастливая бессмысленная улыбка.
Поняв, что в данный момент любые дискуссии неуместны, а так же то, что рискую остаться вообще без пива, если не потороплюсь, я вздохнул, открыл себе бутылочку, и попытался успокоиться, надеясь на извечную палочку-выручалочку нашей страны – русское авось.
Пиво постепенно оказало своё волшебное действие, я успокоился, тем более, что сделать всё равно уже было ничего нельзя. К тому же, я ехал по направлению к родному дому, и каждая минута приближала меня к вожделенному моменту встречи с кафедрой научного атеизма. С этими мыслями я лёг спать , предоставив остатки пива Кисе и Осе. Приятно удивляло то, что в вагоне были  свободные полки, и даже при наличии отсутствия матрацев и подушек, можно было вполне неплохо устроиться.
Проснулся я от каких-то нечеловеческих утробных звуков, раздающихся в нашем купе. Практически все мои органы чувств были оскорблены открывшейся предо мной картиной.
Одного из наших случайных попутчиков, лежавшего на верхней полке, начало тошнить, и он совершенно изгадил всё, что находилось под ним. По странному стечению обстоятельств, под ним находились мы с Кисой, лежавшие на своих полках, а также – наши одежда и обувь. 
Вскочив с криком ужаса, я растолкал Кису и Осю. С трудом увёртываясь от льющихся сверху потоков, мы сдёрнули мужичонку с полки, и  в праведном гневе пару раз дали ему в  ему морду, старательно выбирая наименее испачканные места.
На истошные вопли мужичка прибежали его убогие сотоварищи, которые попытались за него вступиться.
Веселье было в самом разгаре, когда в вагоне появилась проводница, которая сразу встала на сторону наших оппонентов.
То, что мы ей не очень понравились, почему-то ощущалось с первых минут нашего путешествия. Гораздо более тёплые отношения сложились у неё с нашими случайными противниками.
В чём была причина столь странного выбора, нам видимо, уже не суждено узнать.
Хуже всего было то, что в самый разгар скандала, проводница внезапно вспомнила конечную цель путешествия, значившуюся в наших билетах. Цель эту, как вы уже, наверное, догадались, мы проехали часа три назад.
Радостно потирая руки, она пригласила в вагон бригадира, в результате чего мы были с позором ссажены на ближайшей станции.
-И скажите спасибо, что я сегодня добрая, - продолжала орать из двери тронувшего вагона злобная проводница – сдать бы вас всех в милицию, там бы вам показали…
Тут вагон стремительно укатил в синеющие дали, ветер унёс остаток её фразы, и мы так и не успели узнать, что же такое нам могли показать в милиции.
Ситуация была – не приведи Господь. На дворе быстро темнело, мы были на незнакомой станции посреди бескрайней астраханской степи, в загаженных ботинках, без копейки денег и без видимых положительных перспектив.
-Ну что, ……., уболтал проводницу? - грозно обратился я к неунывающему оптимисту Кисе. Тот, однако, безмятежно улыбался каким-то своим потаённым мыслям.
-Ладно тебе, успокойся, сейчас что-нибудь придумаем, - философски рассудил мой привыкший к таким приключениям товарищ.
Я мог очень много сказать про самого Кису, его мыслительный аппарат, и многочисленных родственников. Однако по опыту предыдущего общения, я знал, что это бесполезно. Радикально повлиять на Кисин закалённый мозг мог только снаряд из 155 мм гаубицы, но к моему великому сожалению, её на тот момент у меня с собой не было.
И мы побрели к видневшемуся неподалёку ветхому зданию железнодорожной станции. Других зданий в пределах прямой видимости почему-то не наблюдалось. Дойдя до станции, мы в немом изумлении уставились на вывеску, на которой чёрным по белому было написано странное слово «ЧАПЧАЧИ».
Если бы меня всего за полчаса до приезда на эту станцию спросили, что это такое, я при всей моей начитанности и эрудиции, затруднился бы ответить.
Какая-то  чукотская национальная обувь, или продукт питания тунгусов, а может быть, женское имя индейцев племени Сиу? Да всё что угодно, только не название станции пришло бы мне в голову.
Но времени на раздумья по поводу этимологии этого странного названия уже не было. На нас внезапно накатилась кромешная астраханская ночь, унылые степные пейзажи полностью исчезли во мгле, лишь где-то вдалеке тускло мерцали какие-то странные огоньки.
Ну, и конечно, горела одинокая 150-ти ваттная лампочка на здании чахлого эмбриона железнодорожной станции. Недобрым словом поминая проводницу, алкоголиков из поезда, а также, несчастную Кисину мать, мы с трудом отыскали на улице примитивный рукомойник. Обмылком хозяйственного мыла и холодной водой нам удалось умыться и отмыть загаженную обувь и одежду, после чего настроение у нас немного улучшилось. Вопрос гигиены был решён, осталось решить проблему передвижения в пространстве, ведь передвижение во времени, как всем известно, пока невозможно.
Зайдя на станцию, мы с трудом нашли и разбудили заспанную дежурную, у которой узнали расписание движения поездов. На вопрос, зачем мы это сделали, ответа мы бы дать не смогли. Денег у нас уже не осталось, никого из знакомых и родных не было в радиусе 160-ти километров.
Послонявшись без дела по тёмному перрону, я почувствовал, что начинаю впадать в отчаяние. И ведь было от чего!
Железнодорожная станция села Чапчачи не имела даже примитивных удобств тогдашних вокзалов. В ней не было ни зала ожидания, ни обшитых потрескавшимся дерматином лавок, на которых худо-бедно, но можно было поспать. Поэтому мы расположились прямо на грязном деревянном полу, ещё хранившем на себе остатки масляной краски. Спать на полу крайне неудобно, поверьте мне на слово, но это всё же лучше, чем вообще не спать. И вскоре мы забылись тяжёлым сном, беспокойно ворочаясь, и недобрым словом поминая беззаботно храпевшего Кису.
Проснулись мы под утро от радостных криков.
Нас окружали до боли знакомые лица однокурсников. Оказывается, совсем рядом с этой станцией тоже был летний трудовой лагерь, в котором трудились вездесущие студенты нашего института. Впрочем, эта радостная встреча принесла нам только моральное удовлетворение. Лишних денег ни у кого с собой не было, и с нами только поделились нехитрой едой, большую часть которой, впрочем тут же сожрал вечно голодный Киса.
Проводив однокурсников на подошедший поезд, мы тщетно попытались смешаться с толпой, или прикинуться провожающими. Однако бдительные проводники этого поезда были хорошо знакомы с этими уловками, а попытки Кисы пустить слезу, ссылаясь на голодную студенческую жизнь были встречены откровенным хохотом. Это, впрочем, было неудивительно, особенно если учесть хитрую толстую морду и 120 килограмм живого Кисиного веса.
И вот, когда мы уже совсем было предались отчаянию, случилось одно из тех маленьких чудес, благодаря которым и появилась жизнь на планете Земля, а мы стали разумными существами.
К станции подошел поезд-призрак. Нет, он был вполне материален, просто его не было в расписании. Да и сам поезд был какой-то странный - не товарный и не почтовый, не пассажирский и не бронированный. Так, что-то среднее.
К локомотиву было прицеплено по два-три вагона каждого вида, из которых высовывались люди в военной форме.
Оказывается, это был армейский поезд, который вёз почту и какие-то специфические, но к счастью, не очень секретные грузы.
К счастью - это потому, что, услышав нашу печальную историю, добрые военные люди согласились совершенно бесплатно довезти нас домой.
К сожалению, военные люди были слишком добры не только к нам.
Они были настолько добры, что кроме нас взяли в вагон ещё целый цыганский табор. Цыгане сразу взяли быка за рога.
Обступив нас плотною стеной, они с песнями и плясками начали предлагать нам бесплатное гадание, снятие или наложение, в зависимости от потребностей, любовного приворота, а так же другие нехитрые услуги несексуального характера.
Уставшие, злые и не выспавшиеся, мы безропотно позволили цыганкам завладеть нашими ладонями, по которым сразу же принялись водить толстыми грязными пальцами, бормоча при этом всякую ахинею про казённый дом, бубнового короля и пиковую даму.
Рассказав про нашу дальнейшую судьбу, цыганки вдруг резко оставили нас в покое, снявшись с места, как стая крикливого воронья. Денег с нас они и в самом деле не взяли. Правда, уже приехав домой, я с удивлением обнаружил загадочную пропажу  новеньких электронных часов, подарка родителей на день рождения. Мне оставалось только с тяжким вздохом оценить высокий уровень воровской квалификации.
Но наш поезд между тем уже тихо подкатил к раскалённому на солнце вокзалу. Мы благодарно пожали руки добрым военным, и, попрощавшись, отправились по домам. Я с трудом отбился от предложения Кисы пойти к нему в общежитие, чтобы отметить счастливое завершение дорожных приключений. Меня с нетерпением ждали родители, к тому времени давно уже вернувшиеся с тёплого моря.
К сожалению, дорожные приключения мои на этом не закончились. Злодейка-судьба, только что спася меня из огня, плавно и бережно переместила прямо в полымя.

Глава 8. Из огня, да в полымя.

Жили мы тогда недалеко от железнодорожного вокзала, и я бодро зашагал через огромный пустырь, посреди которого сиротливо стоял тогда небольшой  скромный универсам. Заходить в магазин мне было незачем, денег с собой не было ни копейки. И вдруг я с удивлением услышал, как меня кто-то громко зовёт по имени.
Обернувшись, я увидел одного из своих друзей-однокурсников, Лёшку, носившего странную кличку Винча. Лёшка недолго принимал участие в наших Ахтубинских приключениях, однако потом ухитрился смыться, и работал в институте на строительстве нового вивария.
По братски обнявшись, и поделившись последними новостями, мы совсем уже было собрались расставаться. Но Лёшку вдруг осенило, что нам выпить за встречу, да и допуск на экзамен тоже следовало  обмыть.
Я пытался отказаться, но Винча быстро объяснил мне всю бестактность моего поведения, безапелляционно заявив, что необмытый допуск – верный путь к несданному экзамену.
С Лёшкой трудно было спорить, тем более, что у него был очень богатый опыт различных пересдач.
Мы купили какого-то недорогого, но приличного вина, удобно устроились в тени магазина, и принялись неспешно потягивать винцо. За дружеской беседой время летело незаметно.
Казалось, ничто не может помешать нашему тихому счастью, как вдруг меня кто-то уверенной рукой жёстко взял за плечо. С удивлением оглянувшись, я увидел перед собой крупного мужчину в милицейской форме.
-Пройдёмте, граждане, - сурово пригласил он нас в стоявший неподалёку милицейский фургон.
- Куда, за что? – совершенно искренне возмутились мы.
-За распитие алкогольных напитков в общественном месте – невозмутимо пояснил нам хмурый страж порядка.
От удивления мы просто остолбенели на месте. Никогда ещё студентов не забирали за такие невинные проступки, как распитие вина возле магазина.
Да и вообще, у местного населения здесь было что-то вроде клуба по интересам – алкоголь покупался, выносился на улицу, и здесь же употреблялся с большой пользой для организма. Никогда никого за эти вещи, насколько я помню, не забирали.
Однако мы, с нашим несчастливой судьбой, и здесь ухитрились попасть под один из месячников по борьбе с алкоголизмом. Нас в совершенном недоумении погрузили в фургон, где уже сидело с десяток местных алкоголиков, закрыли снаружи на замок, и повезли в неизвестном направлении.
Сказать, что мы были в шоке, значит - ничего не сказать. В те годы привод в милицию означал автоматическое исключение из института. Особенно это должно было коснуться меня, с моим-то несданным экзаменом. И я снова предался остракизму.
Я проклинал тот день, когда появился на свет, день, когда поступил в медицинский институт, день, когда познакомился с Винчей.
Винча тоже был невесел, но гораздо более спокоен. Определённый опыт таких ситуаций у него всё-таки был.
Фургон, между тем, остановился, загремела железная дверь, нас провели в райотдел, и сдали дежурному. Немного утешало то, что при этом нас отделили от общей массы, которую сразу увезли в медвытрезвитель.
От испуга мы совершенно протрезвели и стали озираться по сторонам. Комната не блистала буйством красок и обилием мебели. За стеклом сидел толстый сержант с хитрой красной мордой, которая сразу же поразила нас удивительным сходством с аналогичной частью тела незабвенного Кисы.
Это немного обнадёживало - с толстым человеком всегда легче договориться.
Лёшка шепотом осведомился, есть ли у меня с собой деньги, чтобы попробовать откупиться.
Узнав, что нет, он сильно помрачнел  и призадумался – денег с собой не было и у него.
Сержант меж тем, наконец, соизволил обратить на нас внимание.
-Фамилия, имя, отчество – скучным протокольным голосом тихо прогнусавил он – документы с собой есть?
Он пояснил нам, что если у нас нет документов, то мы будем задержаны до установления личности. Если документы есть, он быстро составит протокол об административном правонарушении, и отпустит нас домой.
Нас абсолютно не устраивали оба варианта. Сидеть в отделе 48 часов, пока не установят наши личности было плохо. Но протокол из милиции в институт, или даже домой, было просто смерти подобно.
Делать однако, было нечего, и мы молча полезли в карманы за документами. Взяв в руки наши студенческие билеты, сержант принялся нарочито небрежно их рассматривать.
Изучая мой билет, сержант удивлённо посмотрел на меня.
-Родственник? – озабоченно спросил он.
-Племянник, - обречённо вздохнув, привычно ответил я.
Привычно – это потому, что моя фамилия у всех в нашем городе чётко ассоциировалась у с одним человеком – известным врачом, моим дядей по отцу.
-Не хватало только дядю впутать в это дело! - с ужасом подумал я.
На лице сержанта между тем отразилась целая гамма чувств.
Было уже ясно, что жулик он хороший, и с ним можно договориться. Но он явно решал, стоит ли вымогать деньги с родственника такого человека.
Наконец, он с облегчением вздохнул, на лице его засияла хитрая улыбка.
-Ну что, студент, фамилию позорим? – по свойски подмигнув мне, спросил сержант.
-Позорим, - опустив голову, с покаянным видом согласился я.
-Ну, и что делать будем? – вздохнув, спросил сержант.
Что мы будем делать, было уже совершенно ясно и нам, и ушлому сержанту. Оставалось договориться только о цене вопроса.
Торговаться было не в наших интересах, поэтому мы сразу согласились на предложение корыстного служителя закона.
Пятьдесят рублей по тем временам были для нас огромными деньгами, стипендия наша была всего сорок, да и стипендию в этом семестре мне и не суждено было получать.
Но выхода у нас не было, и из возможных вариантов я выбрал звонок другу.
Друг к счастью был дома, и деньги у него были. Вкратце объяснив ему проблему, я оставил Винчу в качестве заложника, и стремглав понёсся за выкупом.
Получив деньги, довольный сержант прочитал нам дежурную лекцию о вреде пьянства, и отпустил восвояси. За час с небольшим он заработал почти половину своей месячной зарплаты.
Бог ему судья, главное - что он отпустил нас, и потом не сообщил в институт.
Оставив Лёшку в тягостных раздумьях о том, где ему взять деньги для отдачи долга, я поехал домой.
По-видимому, все мои тогдашние грехи были с лихвой искуплены дорожными приключениями, так как до дома я добрался на удивление без проблем.
Успокоив родителей продемонстрированным разрешением, я помылся и поужинал, после чего с чистой совестью лёг спать. Мысль взять в руки книги по научному атеизму даже и не пришла мне в голову.
Проснувшись утром, я с ужасом вспомнил о вчерашних злоключениях. Ещё раз удивившись тому, как легко я отделался, я умылся, оделся поприличнее, и поехал в институт.
Долгая чёрная полоса в моей жизни наконец-то закончилась.
Меня с нетерпением ожидал собственно, экзамен.

Глава 9. Собственно, экзамен.

 Явившись на кафедру, я сразу нашёл свободного ассистента, готового принять у меня экзамен.
Правда, у этого ассистента было опухшее и помятое багрово-сизое лицо, и он не только передвигался, но и разговаривал с явным трудом. Но на такие мелочи я уже не стал обращать внимание .
Тоскливо поглядев на меня, несчастный преподаватель, дыша густым перегаром, шёпотом осведомился, чего мне от него нужно.
-Хвораем? – с заговорщицким видом подмигнув ему, констатировал я очевидный факт.
-Ага, - тяжко вздохнув, признал очевидное профессиональный борец с религией.
-Может, того - подлечимся? – капнул я немного бальзама на его истерзанную душу.
-А что, можно? – со вспыхнувшей надеждой воспрял грешный  педагог.
С уважением относясь к его суровой мужской проблеме, я не стал издеваться над человеком, и говорить банальное: «Нужно!», тем более, что в этой тяжёлой ситуации побывал не только я сам, но и почти каждый половозрелый россиянин.
Как коренной астраханец, я прекрасно знал все местные достопримечательности и объекты культурного наследия.
Особенно те из них, которые по странной случайности имели в своей структуре винно-водочные отделы.
Поэтому, выяснив у дипломированного атеиста, какого рода лекарство ему необходимо, я побежал в магазин.
Атеист не отличался особой изысканностью вкуса, для полного счастья на тот момент ему не хватало бутылки простой водки, каковую я принёс ему в самом скором времени.
Увидев вожделенную ёмкость с живительной влагой, преподаватель от счастья едва не лишился чувств.
Схватив бутылку с прозрачной жидкостью, экзаменатор совсем уже было устремился в укромное место, но тут в процесс исцеления грубо вмешался экзаменуемый.
-Позвольте! - искренне возмутился я, - а как же экзамен? Как же научное разоблачение поповских баек и непроверенных легенд?
-Ах, да, экзамен! - спохватился научный атеист, - тебе четвёрки хватит?
Здраво рассудив, что получить пять на осенней пересдаче явно было бы слишком, я снисходительно махнул рукой.
- Ладно, так и быть, ставьте четвёрку! Должны будете один балл на следующем предмете.
Долгожданная четвёрка была, наконец, поставлена, и я с чувством исполненного долга направился к выходу. А мой нечаянный пациент стремглав кинулся в подсобку, откуда немедленно стали доноситься звуки, свидетельствующие о благополучном начале процесса исцеления.
Подводя итоги, можно сказать, что практически все остались довольны.
Декан получил необходимую ему для отчёта единицу студента, отдавшего свой долг Родине на Ахтубинском консервном заводе.
Ассистент получил так необходимое ему на этом жизненном этапе лекарство от всех болезней.
Милиционер получил весьма неплохую сумму на молоко для своих детей.
Цыгане получили мои новые часы.
Сам я получил свою законную четвёрку, и наконец-то закрыл эту несколько затянувшуюся сессию.
Не знаю, правда, как долго ещё кричал во сне несчастный директор этого самого завода. И сколько раз он просыпался в холодном поту, когда в ночных грёзах он снова и снова видел мою мрачную фигуру с подушкой наперевес на фоне дымящихся руин своего предприятия.
Родители успокоились насчёт моей дальнейшей судьбы, и, побурчав для порядка по поводу отсутствия стипендии, простили мне мои прегрешения.
После этого жизнь потихоньку стала налаживаться.
Естественно, в Ахтубинск я не вернулся. Впрочем, от меня этого никто особо и не ждал. Трудовой семестр я закончил на строительстве вивария, где вместе с Винчей побил несколько европейских и мировых рекордов по околачиванию груш общеизвестным органом.
Как ни странно, особых жертв и разрушений при этом не последовало, и моя трудовая деятельность никак не сказалась на сроках введения вивария в строй. Так что несчастные зверушки, которым предстояло стать бессловесными жертвами нашей неуёмной тяги к знаниям, в качестве небольшой компенсации получили просторные тёплые помещения.
Впереди меня ждал следующий учебный год, новые экзамены и зачёты, и, конечно - новые приключения.
Но об этом – в следующий раз.
Здесь же можно добавить только одно. Спустя некоторое время, уже ближе к Новому году, меня разыскал один из моих однокурсников. С загадочным видом он сообщил мне, что мной активно интересовалась одна бабушка из деканата.
В душе моей немедленно зародились нехорошие подозрения.
Неужели эта сволочь - сержант, всё-таки прислал в институт свой  протокол? Но почему так поздно? И почему он оказался  в деканате, а не в секретариате? Где, кстати, я подстраховался, попросив знакомых девчонок в случае чего изъять и уничтожить опасный документ.
Каково же было моё удивление, когда я увидел в трясущихся бабкиных руках перевод из Ахтубинска, с консервного завода, причём на достаточно солидную сумму.
Если не ошибаюсь, Родина оценила мой скромный труд на ниве производства консервов рублей в 250.
Совсем неплохо, особенно, если учесть, что вспоминая о бурно проведённых месяцах, я с ужасом ожидал другого счёта.
Счёта заводу от меня, на гораздо более крупную сумму - за испорченное оборудование, снесённую стену, и другого нанесённого мной материального ущерба.
Что ещё можно сказать в заключение? Прошу вас не судить меня строго не только за сомнительные литературные достоинства этого произведения, но и за описанные в нём подвиги.
Кстати, подвиги эти, в абсолютном большинстве, действительно имели место. И если я где и приврал для складности повествования, или для красного словца немного преувеличил нанесённый мною стране ущерб, то разве только самую малость.
В своё оправдание могу только сказать, что я не был активным диссидентом и идейным саботажником, протестовавшим таким жестоким способом против бесчеловечной социалистической системы летнего труда студентов и школьников.
Отнюдь нет, особо горячего желания ехать в колхозы и стройотряды я не испытывал. Но всё это было в порядке вещей -  так сказать неизбежная дань за бесплатное образование.
И везде, где бы я не трудился, я приносил стране посильную пользу. Конечно, передовиком производства я не был, но и в отстающих никогда не числился.
А здесь, наверное, просто была какая-то несовместимость между мной и консервным производством.
Видимо, не для этого я был рождён на свет. Однако, чтобы окончательно в этом убедиться, Господь Бог, и устроил мне это суровое испытание.
Впрочем, гораздо более тяжким испытанием это стало для самого производства.
Впрочем, завод стоит и поныне, радуя любителей консервированных овощей своими нехитрыми деликатесами.
А вот у меня с тех пор развилось непреодолимое отвращение к самому процессу консервирования.
Супруга моя прекрасно об этом осведомлена. Поэтому даже не пытается просить меня о помощи в горячие осенние дни, когда в нашей семье полным ходом идёт процесс заготовки на зиму.
В такие дни я стараюсь взять дежурство, или просто отправляюсь пить пиво с друзьями куда-нибудь подальше от дома.
Домой я прихожу поздно, когда все банки уже не только закатаны, но и убраны подальше от моих глаз - под кровати, в шкафы, и прочие закрома нашей малой домашней Родины.
Супруга моя обычно уже сладко спит, я тихонько ложусь с ней рядом. И проваливаясь в сон, опять начинаю видеть знакомые туманные образы - знакомые лица друзей, серые заводские корпуса. Иногда они сменяются на строгое лицо декана, горящий конвейер, белую комнату без окон и дверей, или бурлящее ярко-алое море томатной пульпы. Тогда я начинаю метаться и стонать, но меня быстро успокаивает любимая жена.
Впрочем, с каждым годом это случается всё реже и реже…