Призраки

   Поезд Москва-Адлер стар, дряхл и немощен. Тормоза издают самые невероятные звуки, переборки между вагонами немилосердно скрипят при каждом движении состава, а верхние полки при этом начинают тихонько, но неприятно  попискивать крепежными  болтами. Оконные стекла покрывает толстый слой пыли вперемежку с долетевшими до середины окон каплями грязи. Из лежащего  на верхней полке матраса живописно, но весьма неэстетично, свисают спутанные «сопли» грязной ваты. Поезд мчится к солнышку, пальмам и морю, и счастливцы, вырвавшиеся из плена больших и  маленьких городов, не видят  и не хотят видеть царящие вокруг убожество и грязь, слышать пугающий треск вагонных перегородок: ведь это ненадолго – сутки – двое, можно и потерпеть. И никаких комментариев. Все мысленно уже там – на солнышке, под пальмами, в водичке, нежно ласкающей тело.

   Занимаю свое место и начинаю незаметно наблюдать за соседями. Интересное это времяпровождение.

   Пара напротив долго размещает по полкам и под ними множественные сумки, пакеты. Толкутся, раздраженно переругиваются. Наконец сумки  уложены, пакеты с продуктами размещены «под рукой» - под столиком, можно расслабиться. Мужчина и женщина переоделись в традиционные для таких случаев  спортивные штаны и футболки,  уселись, и тут же затеяли спор о еде: пора уже начинать или еще подождать.

   Она – крупная, лет под тридцать женщина, судя по количеству массивных цепей и венчающих их брелков, нанизанных на пальцы вперемежку и по несколько сразу золотых и серебряных колец, не обремененная изысканным вкусом. Он – не высокий,  не атлет, далеко не Апполон, лет на 10 – 15  старше  спутницы, и вся его ценность, похоже, заключается  в толщине  кошелька.

   Процесс поглощения пищи (по-другому  почти непрерывное жевание назвать трудно) начался  сразу, как только поезд тронулся. На стол выставлены баночки, пакеты, коробочки, из которых достаются сыр и колбаса, курица вареная и жареная, картофель вареный и помидоры, рыба копченая и яйца вкрутую, печенье и конфеты, сушки, кофе, орехи и  чайные пакетики. И все это жуется, жуется, жуется. Между «делом» пара укладывается вздремнуть. В такие минуты она,  превращаясь в томную, правда, далеко не грациозную, кошку, «ест» его глазами, ластится,  воркует, капризно требует не отходить от нее, посидеть рядом или сходить с  ней в тамбур покурить. Он реагирует сдержанно, иногда отказывается от роли сопровождающего ее лица, и тогда  женщина  на глазах превращается в злую, несдержанную базарную бабу. Холеную, украшенную побрякушками  бабу.

   Сосед сверху залег сразу, как вошел: поставил чемодан и сумку наверх, забрался сам и затих.  Он покинул вагон ночью. Тихо спустившись с полки, оправил на худом, сутулом теле бесформенную куртку, несколько минут постоял между полками, нервно теребя воротник рубашки и постоянно поправляя пальцем  очки на переносице, и исчез. Растворился в темноте, как и не было его здесь.

   Сбоку в проходе расположился крупный, высокий мужчина лет сорока пяти.  Лохматая  шевелюра с проседью, половину лица закрывает такая же лохматая и полуседая борода. Он ввалился в вагон, с трудом продвигаясь по узкому проходу, цепляясь за верхние  полки огромным рюкзаком, в котором было туристическое снаряжение. Человек едет на юг не просто отдыхать, а отдыхать трудно, возможно, экстремально. У него довольно добродушное лицо с носом – картошечкой, глубоко посаженными  глазами и припухлыми губами под  ершистыми усами. Он задумчиво смотрит в окно, а его правая рука совершает методичное движение по усам, переходит на бороду, мягко  поглаживая, пощипывая, опять на усы, затем поднимается к волосам, замирает в них, и соскальзывает для очередного круга. Это непрерывное движение, неспешное и четко повторяющееся, притягивает взгляд, завораживает.

    Россошь. На перроне продают рыбу. Жареную, вареную, копченую, вяленую,  сушеную. Связки рыбы, голоса продавцов, снующие между ними  пассажиры в видах, порой, самых экзотических, а порой и неприличных: дорога, вагон, ночевка – особо красотой и аккуратностью люди себя не утруждают.

    По вагону плывет рыбно-пивной запах. В каждом купе на столе лежит огромная  рыбина, которую кромсают, рвут и едят, едят и пивом запивают, запивают. Пара напротив жадно уплетает кусок за куском. «Мы должны съесть ее сегодня»!- восклицает  она, и процесс продолжается с нарастающей активностью.
Наконец все устали от жевания, разговоров, утомились от многочасового сидения или лежания, притихли, задремали. Вечер. Темно. Лишь изредка промелькнут  за окнами   тусклые огоньки – где-то живут люди. Мы едем по обитаемым местам, а не сквозь джунгли Амазонки. Утихомирились ходоки в тамбур. Зычно захрапела  соседка, и  он  подпел ей тоненько и как-то неуверенно.

    А утром вагон был пуст. Мои соседи сошли на неизвестных мне станциях, канув в ночь, темноту, словно их и не было. Остался лишь приятный запах от  парфюма  соседа, сопровождавшего  капризную даму.