9 Федор

Федор сидел в кабинете за письменным столом и мучительно пытался сочинить сюжет для своей первой книги. Уж какую ночь он проводил здесь, но ни одно слово так и не появилось на приготовленном листе бумаги. Про собратьев-домовых писать было, вроде как, не о чем – все так обыденно, а вот людские дела – да, они чуднЫе, но хранитель никогда особо не вникал в них. Наконец Федор решил воспользоваться литературным наследием своего бывшего жильца-писателя, за чьим столом он так удобно расположился.


«В конце концов, он жил у меня? Жил. И даже не единожды. Теперь вот музей его охраняю. Значит, на помощь вполне имею право, - размышлял домовой, грызя кончик карандаша, - Что там он писал тогда? Ах, да, о трех братьях. Может мне о трех сестрах написать? Точно! Хотя, нет. С женской натурой мне вовек не разобраться. О чем же тогда? А не увеличить ли мне количество братьев, допустим, до пяти? А что? Это мысль! И каждый со своими метаниями душевными. Первый пусть будет азартным игроком, второй – любителем женщин, третий – убивцем, четвертый – идиотом, а пятый … Хм».


Федор выскочил из-за стола и, сцепив руки за спиной, в возбуждении стал мерить ногами комнату. Так ничего и не придумав, он опять сел к столу.


«Ну, хорошо. Пусть будет четыре брата, - решил он, - По фамилии … хм … а почему бы и нет? »


Начинающий писатель уверенно пододвинул к себе лист и с радостным трепетом вывел на нем крупными буквами: «Домовой Федор. Братья Мармеладовы».


С удовольствием посмотрев на листок, который теперь гордо назывался титульным, он стал размышлять дальше. «Так, старший брат – игрок, а значит – проигрывал деньги. Хм, ну и что? Ну, профукал их, и с чего страдания? Ага, эти бумажки ему нужны были на починку дома. И вот он мечется под прохудившейся крышей, на него дует из щелей, и бедняга не знает, что ему делать. И он, в надежде сорвать банк, снова идет играть, и теперь проигрывает … дом??? Вот, дурень-то!!!»


В великом волнении Федор снова выскочил из-за стола и забегал из угла в угол. Его просто трясло от такой преступной глупости старшего брата Мармеладова. Еле-еле успокоившись, он снова сел к столу.


«Ладно, оставлю пока этого недоумка в покое, лучше подумаю о любителе женщин. Значит так, этот имеет жену и любовницу. Хм … Интересно, а зачем? Вот, к примеру, я имею свой дом. И что? Мне другие дома на фиг не нужны. Если только иногда к кому из собратьев в гости заглянуть, и полюбопытствовать, может даже и полюбоваться, если есть на что. А так – свой дом все равно самый лучший. А уж ревновать свой кров к кому-то – вообще глупость. Я ж жилищу своему справный хозяин, так зачем ему другой хранитель? Нет, ежели я еще на один дом позарюсь и буду там и там дела вести, то, конечно, объявится кто-нибудь. Старожилы-то, порой, бесприютными остаются, а уж про пришлых и говорить не приходится. Заселят один из домов, а может, даже, и оба. И, между прочим, правильно сделают - ведь в полном порядке содержать мне ни сил, ни времени не хватит. Вот и останусь я с одним прохудившимся доме в итоге. Или вообще без крова. Мда, похоже, и у второго брата с головой что-то не того».


В задумчивости домовой слез со стула, сделал пару шагов, и вновь вернулся на рабочее место, обескуражено почесывая в затылке.


«Что-то с первыми двумя у меня не очень получается. Может третий брат понятней будет? Так, он у нас – убивец. А убил он из-за чего? Из-за денег? Нет, эти бумажки, будь они не ладны, у первого на уме. Из-за любви? Тоже нет, этим второй мается. Что же тогда? О! Из зависти! Так, поехали дальше. Хм …»


Опустив голову на сложенные на столе руки, Федор мучительно пытался вспомнить случай убийства домовым домового. Нет, про людей он такое знал, а вот про хранителей - что-то не припоминалось.


«Ну, хоть бы один раз, чтобы понять! А с другой стороны – зачем? Если провинился в чем, так накажут по закону Домостроя. В самом худшем случае – выгонят из дома, чтобы шел искать себе другое пристанище. А по пути почувствовал всю тяжесть своей вины. Но убивать-то для чего? А, завидовал! Так, а что это такое? Интересно. Ну, допустим, Карл живет во дворце, а я в обычном доме. Там у него богато, и куча людей помогают кров сохранять. Можно Карлу позавидовать? Да, конечно. Но, ежели как следует рассудить, то ведь я вполне мог оказаться на его месте, если бросил бы тогда своё жилище и пошел на закладку города. Кто-то же побёг, а я не захотел. Уже после, с хозяевами перебрался, и то потому, что просили они очень. Хм, следовательно, получается, что Карлу завидовать – самого себя глупцом считать. Что ж я дурень? Сам себя не уважаю? Не-е-е. А вот третий Мармеладов, получается, дурак. Хм … ну и семейка. Три брата – один дурнее другого, и четвертый – идиот. Ну, все сплошь на голову больные. Не-е-е, не буду я о них писать»


Федор разорвал титульный лист и, захватив с собой клочки несостоявшейся книги, уныло поплелся к себе.



На следующую ночь начинающего писателя, едва решившего поведать миру о душевной драме Роденьки Незнамова, отвлек визит соседа, прибежавшего посмотреть на новую выставку. Вообще-то, Федор всегда радушно встречал Степана, тем более, что с некоторых пор он стал единственным гостем в его доме, но в этот раз вместо приветствия прозвучало хмурое ворчание:

- Вот ходют и ходют, а работа стоит. Нет на вас Анны Григорьевны.

Степан даже опешил от такого, потом оглянулся по сторонам – не пришел ли еще кто, и с испугом уставился на хозяина.


Эти округлившиеся глаза  отрезвили Федора. «Еще не хватало, чтобы и этот меня чураться стал» - подумал он, и с извиняющейся улыбкой сказал:

- Прости, дружище, это я о своем задумался. Рад видеть тебя.

Степан, все еще с некоторой опаской поглядывая на чудака-соседа, спросил:

- Так на выставку-то можно? Али как?

- Конечно! Я ведь сам еще даже толком не смотрел – тебя ждал.

Успокоившийся гость расплылся в довольной улыбке, и оба домовых отправились в выставочный зал.



Задвинув мысли о будущей книге в самый дальний уголок сознания, Федор с интересом рассматривал только сегодня появившиеся фотографии. Больше всего их со Степаном, конечно, интересовали здания. Они подолгу задерживались у каждого такого снимка и бурно обсуждали, что за собрат там может жить.

- А вот здесь точно горемыка обитает, - сказал гость, проходя дальше и рассматривая фото какого-то неухоженного сквера с заброшенным маленьким домиком.

Федор подошел и согласно кивнул головой. Тут даже спорить было не о чем – это одноэтажное здание с размалеванными стенами, и осыпающейся штукатуркой вызвало бы жалость  в любом домовом. Верхние маленькие оконца домика были ослеплены фанерой, и, глядя на единственное большое окно, пыльное и разбитое, Федор почувствовал печаль и, одновременно, смутную уверенность в том, что ему знакомо это место. Но попытку покопаться в памяти пресек Степан, зовущий хозяина полюбоваться на ротонду. Она находилась в доме, с чьим хранителем сосед был хорошо знаком.



Проводив визитера, хозяин пошел опять в рабочий кабинет, но Роденька Незнамов, несмотря на предпринятые усилия, как-то перестал  его вдохновлять. Более того, писать о людях совсем расхотелось. Помаявшись за столом, Федор пошёл к окну, что выходило в переулок.

- Ну, что скажете на это, Анна Григорьевна? – обратился домовой к женской голове, смотрящей на него со стены здания напротив. - Ведь сколько мучаюсь, а хоть бы одна путная мысль в голову пришла. Может, посоветуете что?

На женском личике промелькнула тень, и Федор сразу вспомнил, откуда он знает тот неприютный сквер и разваливающийся домик с фотографии в выставочном зале.


«Так это же жилище Виссариона! Не мудрено, что сразу не признал. И был-то там раз всего, и то давно. Тогда полный порядок царил. Что же случилось с этим заядлым книголюбом? Книголюб … Вот кто мне нужен! Виссарион! Как же я забыл про него? Уж ежели сюжет не подскажет, так точно пособит разобраться с этими дурацкими человеческими переживаниями»


Кинув благодарный взгляд на свою собеседницу, и прикинув, что время еще позволяет, Федор поспешил к старому знакомому.

----------

На самом деле хозяина углового дома напротив Кузнечного рынка звали вовсе не Федором, а Харитоном. И когда-то он был очень веселым домовым, к которому многие собратья любили заходить в гости. Все изменилось с тех пор, как он, единственный из хранителей, поменял себе имя. Или раньше? Да, пожалуй, началом послужило заселение писательской семьи.


Самого-то Федора Михайловича домовой и раньше знал – тот жил у него в пору молодости, а вот с его женой - Анной Григорьевной, познакомился впервые. Как эта молодая женщина умудрилась из шумного озорника сделать ревностного охранника труда писательского – Харитон и сам понять не смог. Нет, шуток своих он тогда еще не оставил, но веселился теперь где-нибудь подальше от кабинета. Ну ладно дети, которые чуть ли не на цыпочках ходили, когда «Папа работает», а он-то?  Может все дело в блюдечке с молоком, которое ему ставилось с почтительными словами: «Батюшка домовой, будь добр – охрани покой Федора Михайловича, чтобы никто не побеспокоил, не сбил с мысли»? Да, наверное, все дело было в уважительности разумной женщины. Это стоило дорогого.  Ну, в самом-то деле – не купили же его за молоко и лоскутки на одёжу? Нет, конечно! Хотя, признаться, и это было крайне приятно. А потом писатель умер. Позже дом покинула и она. Вот с ее-то уходом  и начал Федор замечать в себе перемены. Какое-то беспокойство поселилось в нем. Уже не тянуло на проказы, а вот думы одолевали. О чем? Да ведь это тоже непонятно было. И ни о чем, и обо всем сразу. Мысли внезапно возникали в голове и уносились прочь. С тех пор поток гостей в его доме начал оскудевать. Теперь его, в основном, навещали только те, кто причислял себя или к серьезным читателям, или к интеллигентам, почитающим за долг посетить последнее жилище великого писателя. Правда, после того, как в доме открыли музей, количество визитеров из домовых опять было увеличилось, но ненадолго.


Однажды Харитон стоял у окна, рассеяно глядя на соседский дом, и его взгляд случайно зацепился за дамскую головку на фасаде. Вдруг словно теплая волна окатила его, и он увидел, что женские глаза пытаются что-то ему сказать. Или мысль внушить какую-то? Федор посмотрел влево, на другую точно такую же голову, но та была холодна и молчалива. Домовой опять глянул на свою визави, и вдруг вырвались слова:

- Анна Григорьевна, Вы что-то хотите?

Снова теплом окатило. В глазах собеседницы промелькнула улыбка, но потом взгляд опять стал настойчивым. Казалось, и неподвижные губы силились что-то промолвить. Но что? Харитон долго ломал над этим голову, даже к Виссариону ходил посоветоваться, но и этот уважаемый книгочей ничем не смог помочь. Вот тогда-то Харитон и сменил имя, решив, что  Анну Григорьевну сможет понять только Федор.


Когда первому же визитеру хозяин объявил о своем решении, тот воскликнул:

- Ты что – идиот?

Харитон, вернее, теперь Федор, только недавно посмотревший в кинозале музея фильм про князя Мышкина, изумленно посмотрел на говорившего, гордо приосанился и обрадованно спросил:

- А что? Похож?

Его собеседник в немом ужасе вытаращился на хозяина, и … быстро-быстро убежал. С тех пор, кроме Степана, ни один собрат не переступил порог дома имяизменника. Да, наверное, и сосед бы забыл дорожку, если бы не кинозал, и не театр с выставочными залами. Степан был ценителем искусств.


Самое обидное же заключалось в том, что жертва оказалась напрасной – и Федор не смог понять немую красавицу. Впрочем, домовой за это зла на нее не держал. Напротив, Анна Григорьевна стала его верным другом.


Прошли годы. Как-то раз, стоя у окна и рассказывая участливой слушательнице о чем-то своем, Федор заметил листочек бумаги. Тот, подхваченный ветром, кружился в воздухе. Домовой немного последил за ним и вновь взглянул на Анну Григорьевну. И даже вздрогнул – на него опять был направлен тот требовательный взгляд. И тут, наконец-то, дошло до него, что пыталась сказать ему собеседница.

- «Пиши!»? Вы хотите, чтобы я стал сочинителем? Как Ваш муж?

Глаза напротив радостно сверкнули, и Федора аж затопила теплая волна.

- Ладно, я попробую, - покладисто ответил он.



********



Хранитель отсутствовал два дня. На третий, едва только музей опустел, он поспешил прильнуть к заветному окну.

- Нет, ну Вы представляете, Анна Григорьевна, до чего люди своим разгильдяйством довели порядочного домового? – воскликнул он с жаром. – Это же надо! До пьянства! Неслыханно! А Виссарион тоже хорош! Нет, чтобы к Петронию перебраться пока, так нет – посовестился. А чего, спрашивается? Это людям стыдиться своего поведения надо, а не этому бедолаге. Хорошо хоть я пришел, и запаха не испугался. Силком утащил к соседу. Нет, Петроний тоже хорош – ни разу не поинтересовался, куда собрат запропал. Впрочем, он и сам себя после корил, как узнал про все обстоятельства. Так что теперь с Виссарионом все в порядке будет, - успокаивающе сказал он, видя какой жалостью наполнились глаза слушательницы. – Не переживайте так. Конечно, он почти что без дома оказался, но может, когда-нибудь, и им люди займутся. А сам-то Виссарион сейчас чистенький, в новой одёже, у Петрония поселился. Будет по хозяйству помогать. Ко мне вот вскорости оба заглянуть обещали. Хотя, вряд ли это скоро будет – Виссарион так по чтению изголодался, что когда еще от книг оторвется. Но я подожду, я ж понимаю.


Федор добродушно усмехнулся, и вдруг заметил, как стал меняться взгляд напротив.

- А и хорошо, пойду и напишу, - согласно ответил он и отправился к столу.





- Ну, что скажете, Анна Григорьевна? – робко спросил хранитель, окончив чтение.

Женский взгляд за окном одобрительно засветился. Засиял и Федор. Он шумно выдохнул и, зажмурив глаза, прижался лбом к оконному стеклу. Счастливая улыбка пряталась в его взлохмаченной бороде. Постояв так некоторое время, он выпрямился, благодарно поклонился Анне Григорьевне и пошел к портрету бывшего своего жильца.

- Вот, рассказ написал, - сказал он, глядя на изображение Федора Михайловича. – Правда, не о людях. Не получилось  мне их понять, как Вам это было дано. Но на то Вы и великий. А я уж так, о собрате домовом настрочил.

Внимательный взгляд на портрете стал чуть теплее, и домовой улыбнулся.

- И то верно. Каждому – свое. Спасибо.



Сев за стол, хранитель взял в руки карандаш и уверенным движением зачеркнул имя на титульном листе, сверху аккуратно написав другое. «Так оно правильнее будет» - подумал он и удовлетворенный прочел вслух: «Домовой Харитон. Записки из заброшенного дома».