И грустно, и смешно

Из записок следователя районной прокуратуры.

        Как-то субботним осенним утром дежурный райотдела сообщил о том, что накануне вечером, в селе Озеро от отравления умер мужчина.
        Место происшествия находилось километров в 50 от районного центра.  И  расстояние вроде бы небольшое, но добирались мы с экспертом долго - часа четыре. Милицейский «Бобик», медленно полз по выложенной местными умельцами прошлого века горбатой брусчатке, огибая огромные, как артилерийские воронки, колдобины. Потом мы свернули на извилистую проселочную дорогу и долго-долго тащились по жидкой грязи.
        Въехав, наконец, в село, у дорожного знака с его названием забрали местного участкового Килюшика.  Подъезжая к нужной хате еще издали я услышал песню «Несе Галя воду», исполняемую хором нестройных голосов. Мы свернули во двор и нам открылась удивительная картина.

        Около сарая на деревянном столе высился гроб в котором находился покойник лет сорока, одетый в заношенный, ретро покроя, костюм и рубашку. Цвет его морщинистого лица поражал натуральной сливовой синевой. Он был в галстуке, но босой. Рядом с гробом на лавках, а то и просто на земле, с гранеными стаканами в руках сидели около пятнадцати мертвецки пьяных мужиков и женщин. Очевидно родственники и соседи усопшего собрались, чтобы проводить его в последний путь. Под лавкой стояла наполовину пустая десятилитровая бутыль зеленоватого самогона.
        Люди панибратски обнимались, но скорби, и даже печали не выказывали. Напротив, они уже начинали петь игривую: «Ти ж мене пидманула» и слегка приплясывать. Несколько раз громко представившись, я пытался прервать этот неуместный концерт, но на меня никакого внимания не обратили и веселую песню допели до конца. Наконец толстая и неопрятная, краснолицая тетка по имени Соломия, которая громче всех пела фальцетную скороговорку: «Яжтебеяжтебепидманула,  яжтебеяжтебепидвела» все же сообразила, что приехала опергруппа.
        Тетка немедленно состроила грустную физиономию и рассказала, как все случилось.

        Покойником стал ее муж Мыкола. До вчерашнего дня он две недели находился в запое и ежедневно просил у нее три гривны, которые Соломия ему регулярно выделяла. Из реплик присутствующих лиц я понял, что все это время вышеупомянутая группа товарищей во главе с любимой женой поддерживала запой Мыколы в активном состоянии.
        Но вчера утром в выделении трешки было отказано. Как объяснила вдова, нужно было прекращать гулянку, поскольку на завтра она заказала в КСП лошадей для святого дела – уборки картошки. Супруг настаивал, ругался матом и угрожал поколотить жену. Но та была непреклонна, тем более, что мужа, обычно, колотила именно она. Потом Мыкола пригрозил повеситься и в ответ на это отхватил две крепкие оплеухи. Тогда он попытался получить денег у остальных участников запоя, но безуспешно, ведь даже они, соображая, что целый год нужно что-то кушать, серьезно настроились на один день созидательного труда.
        Пораженный всеобщим предательством в самое сердце, Мыкола побежал в сарай. Там он нашел концентрированную жидкую отраву для колорадских жуков и залпом выпил ее прямо из горла грязной пластмассовой бутылки. Через час жена нашла его около сарая, где бедолага извивался в последних конвульсиях. Вскоре он умер, о чем поздно вечером вдова сообщила в милицию. Друзья обмыли, одели покойника в единственный, доставшийся от его отца, костюм и отнесли его на ночь в холодный погреб.
       
        Не смотря на смерть друга и мужа, сегодня в 6 утра, взяв выделенных лошадей, вся временно трезвая компания отправилась на уборку картофеля. Закончили быстро - к часу дня. К этому времени местным столяром, в счет старых денежных долгов перед вдовой был сколочен сосновый гроб. Покойника вытащили из подвала, положили в домовину и принялись его оплакивать, не забывая прикладываться к выставленной по такому случаю вдовьей самогонке. Через некоторое время уныние сменилось светлой печалью, а следующую стадию я воочию наблюдал по приезду сюда.

        Наскоро осмотрев так называемое место происшествия, а также изъяв пластмассовую бутылку с остатками яда для жуков, я сообщил присутствующим, что направляю труп на вскрытие. От истерического взвизга вдовы «Резать не дам!!!», у меня запищало в ушах. Родственники и соседи пьяными воплями ее поддержали. Нарастал народный бунт, как сказали бы сейчас - Майдан.
        Дело в том, что в связи с отдаленностью Озера от районного центра и своеобразным географическим расположением (в войну сюда даже немцы не добрались), умерших селян  к патологоанатому никогда не возили;вскрывать людей здесь считалось актом кощунства.
        Возмущение стало еще яростнее, когда я сообщил о том, что транспорт для доставки трупа на вскрытие, родственникам нужно искать самостоятельно. После этого один из мужиков схватил вилы, а другой - косу. Оба, сделав суровые лица, решительно встали возле гроба. Толпа окружила меня. Пытаясь доказать, что вскрывать самого дорогого для них человека совсем не обязательно, люди размахивали руками, вопили, обдавая смрадным перегаром, дергали за одежду. Эксперт, водитель и участковый ничем помочь не могли. Как я упоминал выше, во дворе собралось около пятнадцати пьяных селян.

        Я оказался перед реальной проблемой. Ведь в таких случаях проведение вскрытия является обязательным - как не крути, а умышленные отравления очень редко, но  все-таки встречаются.
        Если педантично следовать букве закона, нужно выезжать в районный центр, искать транспорт для перевозки трупа, вызывать около семи человек милиционеров подкрепления и снова возвращаться в Озеро. При этом, скорее всего, придется дополнительно фиксировать сопротивление работникам правоохранительных органов и под завязку набить селянами Владимирецкий изолятор временного содержания.
         Был и другой путь - взять у местного фельдшера (если он, конечно, пойдет на это), медицинскую справку о смерти, на основании которой, без вскрытия, отказать в возбуждении уголовного дела. Это не очень то соответствовало правовому "фэншую", но в глухих районах в то время проходило и не такое. На свой страх и риск, хотя и с глубоким внутренним убеждением, что Мыкола скончался без посторонней помощи, я пошел по пути наименьшего сопротивления.
         Когда я громко озвучил второй вариант разрешения возникших противоречий, раздались радостные возгласы. Тут же из-под лавки вытащили в стельку пьяного молодого парня с красным, запухшим лицом. Это был местный фельдшер. Родичи усопшего как могли объясняли ему суть дела, при этом часто раздавалось слово «магарыч». Тот долго клипал узкими заплывшими глазками пока, наконец, сообразил чего от него хотят. Свое согласие он выразил невнятным мычанием, которое вызвало у присутствующих новый взрыв радости.
          Фельдшера вместе со ставшей вдруг серьезной и деловой вдовой куда-то повезли на внезапно появившейся телеге. Вернулись они через полчаса. Вдова с трудом, кряхтя, выбралась из телеги, в которой с открытым ртом лежал и храпел фельдшер. Она торжественно вручила мне измазанную куриным пометом справку, с печатью фельдшерско-акушерского пункта.
 
         Я облегченно вздохнул и торопясь пошел к машине. Но отпускать меня просто так никто не желал. Меня снова обступили и огромный серьезный мужик в драной телогрейке, протянул мне наполненный до краев граненый стакан.
         - Выпейте, товарищ начальник, помяните Колю, а то кто знает когда еще свидимся... - произнес он замогильным голосом.
         Установилась выжидательная тишина. Видя, что отказываться бесполезно,  я принял "гранчак" и залпом выпил вонючий самогон. Закусил черным хлебом и салом, протянутыми чьими-то заботливыми, но грязными руками. Все вокруг одобрительно заулыбались.
         - Наш человек! Уважил! Мужик!, - послышалась россыпь восхищенных возгласов.
         
         Когда мы уезжали, возле гроба уже пели «Ихав, ихав козак мистом, пид копытом каминь триснув...».
         А между тем наступил вечер, солнце клонилось к закату, и было непонятно, когда же прах Мыколы покинет этот суетный мир и будет предан наконец земле.