Творцы, Глава 5

               

     Жора и в самом деле сидел какой-то уж очень маленький, сузив плечи, в которые втянул голову. И своим обликом походил на небольшой прямоугольник. Его, обычно, широкое в скулах лицо сделалось ещё  площе, как скруглённый квадрат, большие карие глаза сузились, нос, шариком на конце, подался вперёд. Недлинные густые коричневые волосы лежали по всей голове словно приклеенные. А сам он, как бы олицетворял памятник всеобщей грустной жизни. Невезение всегда давит и на личную человеческую радость, и на внешний вид.
     - Может кофейку выпьешь, даже рюмку коньяка. Чай здесь хороший, - я начал предлагать Жоре, чтоб он успокоился и взбодрился.
     - Да, чаю попью и пойду, - согласился тот, поглядывая на бармена.
     Ента тем временем уже тихо смеялась, а Шогинский ей что-то нашёптывал, поглаживая своими пальцами по расслабленной руке, лежащей на столе. Он трогал тыльную сторону узкой кисти, перебирал кончиками пальцев и поднимался чуть выше, затем опять опускал свою руку. А она немного откинув голову, почти не раскрывая рта улыбалась особенным внутренним голосом, от которого веяло и удовлетворением, и тайной, и ожиданием.   
     Из кухни вышла официантка, жена хозяина кафе, поговорила с Клудом, и от него направилась к нам с чашкой чая на блюдце. Жора у неё благодарственно принял заказ, так и согнувшись над чашкой, бочком поглядывая на счастливую парочку за соседним столом, отпил из неё. Перед мной стол почти опустел, хозяйка оставила только бокал с недопитым вином. И я подумал, что вместе с Жорой и выйду из кафе, да пойду домой. Но тут открылась дверь и в зале вскоре появляется старина Ровин. Который сразу же повернул в мою сторону. Мастер кисти. Старше меня лет на пятнадцать. Он и ростом был выше и фигурой плотнее. А большой нос с узкими ноздрями выступал вызывающе и надменно. Курировал меня с детства и потому отношения у нас сложились дружеские, чуть ли не братские. Его нечёсаные чёрные волосы, похожие на перья птицы, торчали в разные стороны.
     - А, и ты здесь Рид! Я как раз думал, что давно тебя не видел. Вы что, уходить собрались? Я сейчас, кофе попью, да пойдём ко мне, - он уселся между мной и Жорой.
     Ровин сидел выставив грудь вперёд и расставив локти, от чего казался ещё более большим и значительным, сытым и добрым. Он поглядывал зорко и внимательно то на меня, то на Паршина, как бы предполагая: а какие мы сейчас сидим? И сообразив, что одна сторона совсем грустная, изрёк:
     - Всё плохое потом куда-нибудь уходит, а хорошее остаётся. Так что живи счастливее Жора, не расстраивай себя.
     Краснодеревщик соглашаясь кивнул и допил чай.
     - Главное, чтоб это плохое не стало системой, постоянством, - пробубнел он.
     Витя Ровин пригладил ладонью волосы, но птичьи перья снова выскакивали из под руки и оставались лежать зубчатыми краями не ухоженно и не мыто. И, судя по-всему, причёска его не интересовала, а хотелось ему привести свои мысли в порядок. Он глядел на тёмно-вишнёвый рельефный потолок, вздыхал, затем опускал голову и хмурился, неодобрительно, разглядывал полированную поверхность стола, и снова вздыхал. А когда перед ним официантка тихо поставила чашку кофе, то Ровин медленно и тяжело произнёс:
     - Я не знаю, что у тебя случилось, но думаю, - поспи дома дня два. Еда у тебя есть. А если станет совсем плохо, заходи ко мне, не стесняйся. Может вдвоём и как-то легче станет.   
     А за соседним столом тоже начали уходить из кафе домой. Поэт, не жалея эпитетов, красок, рассказывал примолкшей Енте, какие из окна у него видны прекрасные закаты. На что поэтесса  стала расспрашивать своего друга о пылающих рассветах. Теперь удивился Венедикт и заявил, что милая Ента раньше двенадцати дня не поднимается. Но та возразила и напомнила, как они с раннего утра ходили за ягодами, а попали на огород к его знакомому, где кроме огурцов, морковки и укропа, ничего не было. Хорошо, хоть суп сварили. А ещё один раз ходили рано на рыбалку ловить золотую рыбку. Но вместо озера, забрели в болото, где только перепачкались, да ещё и удочки потеряли. Шогинский ответил, что это были злые козни Бабы Яги.
     Ровин усмехнулся, отвернулся от них и прихлёбывая кофе заговорил дальше:
     - Понимаешь Жора, конечно физическая боль неприятна, болюча. И душа, когда ноет — тоже плохо. Но я тебе скажу одну вещь. Ты вообще кто?
     - Человек, - ответил он, протянул, растягивая слово.
   - Человек. Ну хорошо, человек. Ты знаешь, что мы живём на планете Темля, и больше нигде не можем жить. Нигде. Вокруг нас огромное пространство, свободное, мы никого там не видим. А здесь, на своей планете, можем жить только в воздушной атмосфере и только определённого химического состава. И от поверхности планеты лишь несколько километров в высоту могут обеспечивать наше существование. Из космоса виден, как тоненький слой, словно кожица на яблоке. И вот там, в этом тоненьком слое, в этой кожице мы живём. Как микробы в живительном для них бульонном слое. Представляешь, кто-то огромный на нас смотрит через микроскоп, да говорит: "Смотри, какие микробы ползают. Как блохи скачут. Интересно, что они жрут? Всё наверное. Или только определённую субстанцию, что им наготовила природа". А жрём мы всё: и что природа наготовила, и что сами напридумали. И некоторая часть микробов, в маленькой жизненной среде, вдруг начала проявлять собственную инициативу: чтоб им лучше жилось в этом питательном бульоне, их начала интересовать идея выхода в огромное, бескрайнее пространство. Отрыв от родной питательной среды, расширение своего жизненного пространства. А кто они, эти микробы? Действительно, появились микробы творцы. Которые научились думать, мыслить и создавать, творить, собою продлевать, расширять действие природа. Уже от своего ума. И некоторая их часть желала и желает проводить через хорошее, через благость, через справедливость, именно созидание. Большие дела — подвластны большому коллективу. Справедливость всегда близка к гуманности и к таким общеизвестным действиям, как: не убей, не укради, не обмани, не со лги … Известным, но не всегда удобным к применению. Так как у микробы может быть своё Я! Такое Я, что остальные будут в печах гореть. Такое Я, что остальные я, после создания хорошего, нужного будут с пустыми кошельками ходить, без средств к существованию. Потому что микроба такого Я себе золотой унитаз сделало! Оно будет орать: "Я творю! Только я имею!"  Делая, в общем, обычный повседневный шаг, но имея в помощниках кучу микробных рук и голов, и многие из которых за свой добросовестный труд почти ничего не получили. Ведь он микроб: какое величие плодится, живёт! Живительного бульона на планете ещё хватает на всех. Да и камень пока с неба не упал, не придавил микроба-властителя с его лексусом или рол-ройсом. Микробы смотрят в телескоп и прикидывают: мимо пролетит очередной валун или врежет по земной коре, а ещё всемирный потоп, да планета с оси может сойти. Но всё в принципе ерунда: и когда микроб себе золотой унитаз делает, и когда на одного трёхэтажный особняк, да ещё из тех самых денег про которые вам ничего не понять, да и знать особенно ненужно. Желание. Ой какие у микробов были разные желания, и зачастую желания выполнялись, какими бы они не были. Создавались большие собрания, организации. Ведь их кто-то поместил в благодатный бульон, где они так могут хорошо жить. Верили в благодателя, просили помощи у него, покаяния и сваливали свои воровские грехи на него, зачем у себя в своей душе оставлять нехорошее. Ты властитель большой, такая малая микробная гадость в тебе и незаметна. А микробам жить надо в своём бульоне хорошо, богато. И во имя благодетеля жгли и на кострах, и вешали, и разрубали микробные тела на части. Низводили, уничтожали под корень целые рода, народы. А даже, как-то пришли к идеям справедливости и равноправия как межличностного, так и общественного.  Но Я себя не забыло: Я настойчивое, Я лживое, Я с золотым унитазом, Я власть, а не все рядом со мной. А и в самом деле, у каждого мало-мальски размышляющего микроба есть своё Я. И чтобы налаживать справедливость и равноправия межличностных да общественных Я, начали отыскивать лживое, воровское Я, да наказывать его. Но воровское лживое Я и есть лживое. Поэтому врать не переставало в любой ситуации. Да ещё лживое Я уселось на места тех, кто ищет и судит лживое Я. Ой, какая потеха пошла: судили виновных и невиновных. Вы же сами слышали: что иной раз говорят философствующие микробы? Если для Я это удобно, выгодно — значит это правда. Они всегда помнят, что правда субъективна. А истина? Кто знает, что такое истина. Даже тот, кто сделал живительный бульон для разумных микробов может не ведает об этом. Попытка становления справедливого общества, как всегда съехала, рухнула в карман воров. Но у лживых микробов всё на месте. Старания общества в верности к высшему благодетелю в некоторой части планеты сошли к меньшему. Но лживые микробы то остались. И они лично, по своему разумению, нацепив на себя тонкий длинный блестящий золотой крест, две золотые перекладинки начнут судить тебя, тройкой, а то вообще одна или один, тихо и даже как-то по-домашнему, микроба — лживая воровская дрянь. И ты знать не будешь, верить, что за "суд" такой, как шутка. Да, может свершиться, бандиты рядом: или обманут, или обворуют, или изобьют, а то и убьют. А жертва микроба и знать толком не будет — за что? Но это в общей склянке бульона так — мелочи. Теперь ты Жора понимаешь: в каком огромном мире мы живём.
     Жора сидел с пунцовым лицом и кряхтел, выговаривая: "Так, да". А я сказал Вите, что ему чашки к такой речи мало, надо было кофейник брать. Ровин же, легонько стукнул пальцами ладони по столу, давая понять, что заканчиваем:
     - Ладно, пошли.
     И мы втроём вышли из бара "Каково!", попрощавшись с Клудом. А парочка из поэта и поэтессы отправилась ещё раньше. Жора с нами к Ровину не пошёл, прошёл полпути и свернул к себе, всё же решил выспаться дома. Так мы и разошлись.