Банкир Ельский и медсестра Васанская. Отрыво

Котенко Татьяна
Банкир Ельский   и медсестра  Васанская

Отрывок из романа «Любовь и месть в стиле ретро», часть 3 "Дело несовершеннолетних №..."

     1.Машина Ельского выехала с просёлочной дороги на трассу, но повернула в противоположную от Приазовска сторону, на восток. Алевтина  осенила  крестным знамением широкую серую ленту асфальта,  вырывавшуюся из-под колёс чёрного «Джипа », и встревожилась, куда её везут.
-Неужели ты меня боишься?- не оборачиваясь, спросил Ельский и неестественно рассмеялся.- Не беспокойся, в лес, как красну девицу из сказки, тебя не отвезут, на съедение волкам не оставят. Ты же такие сказки моей Юльке в детстве рассказывала?!
«Да уж лучше к волку в пасть, чем к тебе в объятия»,- подумала Васанская, а  вслух сказала:
-Вы всегда, Лев Львович, чем-нибудь, да удивите! Странно из уст банкира слышать цитаты из сказок.
-Я   думаю, тебе сегодня лучше ничему не удивляться,- загадочно произнёс Ельский,- и принимать всё на веру, как  когда-то Юлька  принимала на веру твои сказки. Сиди молча и лучше молись.

    В Приазовске Алевтина жила практически безвыездно, поэтому  плохо ориентировалась в административно-территориальном делении края. Однако паломничество, совершённое с двумя сёстрами во Христе  истекшим летом, помогло ей сейчас определить, что их путь лежал в Новороссийск. До города они не доехали, свернули в какую-то бухту, где далеко на рейде она увидела судно.
    Ельского ждал на берегу моторный катер. Садясь в лодку, Алевтина поинтересовалась, что за судно стоит на рейде.
-Тебя интересует порт приписки или чьей собственностью является  этот корабль?
-Лев Львович,- улыбнулась Васанская,- я понимаю, что Вы богатый человек, но ведь не настолько же, чтобы иметь такой корабль? Я фильмы документальные смотрю. Это военное судно. Вам оно  принадлежать не может.
-Военным тоже хочется кушать,- мудро изрёк Ельский, поднимаясь на  палубу и приглашая за собой гостью.- В прошлом это  действительно военный корабль, а сегодня – сугубо мирное судно, на котором, впрочем, имеется оружие. Для защиты.
    Он пригласил её в каюту, обставленную модно, богато и со вкусом, сверкавшую стерильной чистотой. Медсестра сейчас находилась в святая святых Ельского, куда не ступала нога даже его супруги Екатерины Львовны, о чём Ельский ей скажет позже.
    Алевтину шокировала не столько комфортабельность каюты, сколько её обитательницы. Васанская старалась не смотреть на четырёх молодых женщин, отводя в сторону взгляд расширенных от ужаса глаз. Однако куда бы она  ни поворачивалась, всё время видела изуродованные, не имеющие никакой пропорции,  двугорбные тела, отражающиеся  в  зеркальных стенах каюты.
    Женщины, встревоженные появлением  незнакомки, быстро встали:  кто с дивана, кто с
кресла, прикрыв  обнажённые тела кто чем, в первую минуту не сообразив, что их оголённые спины отражаются в зеркале.
    В каюте было жарко и душно. Однако причиной их обнажённости была не высокая температура, а отсутствие у них одежды. Женщины были собственностью Ельского, как он пояснил, поэтому своих вещей иметь не могли. Он дарил им в изобилии игрушки – дешёвые драгоценности, которыми они обвешивались с головы до ног, иногда воруя их друг у друга, что всегда влекло за собой драку или ссору между ними и что сильно забавляло Ельского.

    С диадемами в убранных волосах, обвешанные бижутерией, как новогодние ёлки, они выглядели вульгарно и безобразно. Алевтину передёрнуло в нервном тике от всего увиденного.
-Что это значит?- спросила она у Ельского с омерзением в голосе, не смея поднять глаз от пола.  Тот хмыкнул:
-А это то значит, что они могут посчитать тебя за соперницу. Ты напротив них красавица,- Ельский смерил Алевтину  с ног до головы раздевающим взглядом.- Они же не знают, с какой целью ты здесь объявилась.  Вдруг ты желаешь отбить меня у них? По-русски они не понимают, объяснить  им ты ничего не сможешь. Одну женщину я не успел спасти. Они её изуродовали. Женщина – калека или уродка стыдится обнажать своё тело перед  физически совершенной женщиной. Так мне объяснил  один психолог. Лично мне эти уродки нравятся. Они умеют возбуждать и любить. С ними интереснее, чем с валютными проститутками. Я это говорю тебе как медику.
-Как же Вы с ними общаетесь, если они не понимают языка?
-Для общения с женщиной нужны не слова,- многозначительно изрёк Ельский, доставая из бара коньяк и рюмки.
-Я не пью!- опередила Алевтина его действия.
-Я предвидел такой поворот событий,- сказал он голосом человека, знающего себе цену.- «Кагор»! Специально для тебя. Думаю, ты не откажешься. Насколько мне известно, это церковное вино,- последнюю фразу хозяин каюты произнёс вопросительно-утвердительно.

    Алевтина пригубила бокал вина. Это был действительно «Кагор» - холодное терпкое вино. Она сделала несколько глотков. Её мучила жажда, раздражали духота и смесь странных запахов в непроветриваемой каюте.
-Я думаю, Лев Львович, Вы не тешите себя надеждой, что приобрели в моём лице новую собственность?- слова её прозвучали как приговор.
-Нет, конечно. Ни самаритянки, ни Жанны д*Арк, как ты знаешь, ни развитое социалистическое общество меня никогда не интересовали.
    Ельский включил кондиционер, выпил ещё пару рюмок, а потом предложил гостье пройти за шёлковую ширму, отделявшую один угол в каюте. Алевтина не двинулась с места. Она словно застыла, изучающе глядя на собеседника. Ельский видел, что она его не боится, и знал, что если он посягнёт на её целомудрие,  Васанская скорее убьёт себя, чем отдастся ему. А если и будет когда-нибудь принадлежать мужчине, то только после смерти. Таких фанатичек, служащих только Богу, он никогда не понимал.
-Иди!- рявкнул на неё Ельский.- Не заставляй меня покидать каюту раньше времени! Если тебе и  угрожает опасность, то не от меня, а от этих очаровательных уродок.
    Он выпил подряд ещё несколько рюмок коньяка, сосредоточенно размышляя о чём-то, и только потом, уже хмельной, улыбнулся одной из горбуний, приглашая её на широкую тахту: Ну, иди ко мне, моя красавица! Я соскучился по твоим ласкам…

    До того, как самая безобразная в своём физическом уродстве женщина приблизилась к Ельскому, Алевтина была уже за перегородкой.
    Угол каюты был оклеен шёлковыми расписными обоями небесно-голубого цвета, обрамлёнными в тяжёлую фигурную металлическую рамку под червлёное золото. У стены стояла узкая кровать с металлической спинкой, тоже под золото. Интерьер каюты и мебель были  выдержаны в одном стиле. Всё это Алевтина успела разглядеть позже, когда отвела взгляд от лежавшей на кровати молодой красивой гречанки, такой же двугорбной, как и остальные невольницы, и сжавшейся в комочек при появлении незнакомки.
    Молодая женщина была больна. Алевтина приложила ладонь к её пылающему лбу, чтобы определить температуру, и встретилась с испуганно-страдальческим взглядом, почти детских, чёрных глаз. Как  опытная медсестра Алевтина вдруг догадалась, зачем привёз её Ельский на это судно: осмотреть беременную женщину.
    Мысль, что эта девочка-калека беременна, заставила её содрогнуться. Гоня прочь дурные помыслы, она достала из маленькой кожаной сумочки набор шариковых ручек и красной пастой  на чистом листе записной книжки начертала знак красного креста. Гречанка поняла, что к ней пришли с медицинской помощью, и позволила себя осмотреть. Опасения Алевтины подтвердились.

    Гречанка знаками попросила у Алевтины лекарство, которое помогло бы ей умереть.  Медсестра отрицательно покачала головой. Если бы у неё и было такое лекарство, вряд ли она своими руками дала бы его женщине.
    Гречанка тихо плакала. Окончив осмотр, Алевтина села на краешек небесно-голубой постели, мужественно ожидая, пока за ширмой  не прекратятся восторженно-болезненные крики безобразной горбуньи, издаваемые под аккомпанемент двух скрипок и клавишных: не занятые в сексе горбуньи исполняли незнакомую Алевтине классику и созерцали прелюбодейную сцену, осуждаемую в одной из десяти заповедей Иисуса Христа.


   2. Из забытья её вывел голос Ельского:
-Ну, что вы здесь притихли?
    Владелец и хозяин судна, потный и красный, хмельной от спиртного и мужского удовлетворения, обнажённый по пояс, предстал перед ними, небрежно обмотавшись небесно-голубой шёлковой простынёй.
-Ельский, у тебя дома, в спальне, простыни тоже небесно-голубого цвета? Или кроваво - красного?
-Не шипи! Если сильно интересуешься, приходи, вместе посмотрим!- он пьяно выругался.- У меня все постели  цвета  глаз моей любимой супруги!
-Ничтожество! Как ты низко пал! Покайся, пока не поздно! Очисти душу свою от скверны! Остановись в грехопадении!
    Ельский от неожиданности протрезвел. Хмель разом слетела, до него дошёл смысл слов Алевтины. В ответ он рассмеялся:
-Не играй грозную Жанну д*Арк на суде перед инквизитором! Тебе больше идёт роль доброй самаритянки. - После паузы зло добавил: - Ты осмотрела эту тварь?
-Осмотрела. Она беременна. Срок шесть недель. Она не разродится. Она умрёт в муках…
-Она не  умрёт в муках,- прервал медсестру Ельский.- Она сдохнет в муках! Я спущу её в трюм на съедение крысам! Или поселю в каюте матросов с круглосуточным графиком! Она любит получать удовольствия. Пусть перед смертью насладится!
-Не будь извергом! Не губи чужую жизнь. Любой человек – это храм Божий. Если кто разрушит этот храм, того Господь покарает. Ибо человек куплен дорогою ценою! Так написано в Библии. Будь милосерднее к ней.
-Здесь не изба – читальня и не храм святой! Не надо меня воспитывать. Эта гречанка досталась мне дёшево. Я её выиграл в «кости», и у меня хватит средств на полк таких гречанок! А насчёт милости… -  Ельский запнулся,- пусть к ней будет милостив тот, кто её оплодотворил. Если это был Святой Дух, то пусть он и помилует её. Как ты думаешь, от кого она понесла?
-От тебя!

    Ельский зло расхохотался, немного удивился, а потом сказал:
-Я два месяца был за границей, а перед этим – месяц в Москве. Я вернулся три недели назад. Так от кого она забеременела в закрытой каюте, куда пищу подают через окно?!
    Он наклонился к Алевтине и сказал доверчиво, почти над ухом:
-Говорят, христианская история тоже знала такой случай? Когда зачатие произошло без мужчины? Тебе такой факт известен?
    Он заглянул ей в глаза, дохнул в лицо перегаром и потом медленно обвёл взглядом всю её, с головы до ног, задержав взгляд на расстёгнутой на груди  блузке.
-Я не плотник Иосиф, я банкир Ельский! У меня своё Евангелие!  Между нами твой Бог положил разномыслие, чтобы открылся искусный. Знай, я искуснее тебя! Я отдаю своё серебро в рост и не жалею, и не наказан за это! Я не колеблюсь вот уже сорок лет! Я богатею, а ты нищая! Слава моего дома умножается, обо мне знают не только в России, но и за границей! Ты одна на этой земле! Одна! Твой Бог не дал тебе ни мужа, ни детей!

    Алевтина хотела что-то возразить  ему, но Ельский не позволил ей и рта открыть.
- Знаю! Знаю, что хочешь сказать! У тебя две дочери?!  Они не твоя плоть! И по духу они тебе не близки. Они не пойдут твоим путём. Все дети – эгоисты! Они родителей забывают, а ты им кто? Мать крёстная?! Да много бы они тебя чтили, если бы материально ты ничего не могла им дать?!  Знаешь ли ты, откуда у тебя «Жигули»? Думаешь, в лотерею выиграла? Знаешь ли ты, что тогда, десять лет назад, на празднике Дня города, мне пришлось купить всю комиссию, которая оказалась ненасытной, и все призы, чтобы градоначальники объявили, что самый крупный выигрыш пал именно на твой билет?! Знаешь ли ты, на какие деньги  построена твоя дача?  Думаешь на те, что выделил тебе профсоюз,  учитывая, что у тебя мать парализована, царство ей небесное, и ей нужен свежий воздух?! Вот они тебе выделили!- Ельский скрутил две дули.
    Он был жесток и безжалостен к Васанской:
-Я «купил» главврача и председателя месткома, а они состряпали документ об оказании тебе материальной помощи! И помощь эта была оказана из моего кошелька! А ты всю жизнь гнёшь спину на свою больницу, отрабатываешь деньги, которые они тебе, якобы, выделили! Ты никогда не задумывалась, почему получаешь больше всех медсестёр? Думаешь, специалист высокого класса?! Ха-ха! Потому что главврачу и тебе идёт зарплата  со спецсчёта моего банка. Ты дура! Обвиняешь меня в том, что я скуп?! «Кто скупо сеет, тот скупо жнёт»?! Назови мне человека, кто, по-твоему, щедр?! Назови! Я хочу услышать его имя! Что же ты молчишь? Скажи, кто же был более всего щедр к тебе? Отец Рейна, за которым ты втайне убивалась и о котором молча страдала?!  Да он даже имени твоего не знал! Его глаза никогда не опускались на уровень твоего роста! Ты целомудренна до сегодняшнего дня не потому, что посвятила жизнь Рейну и своему Богу. Наивная! Ты женщиной не стала  не потому, что сберегла себя, а потому, что не понадобилась ни одному мужику! Тебя просто никто не захотел иметь как женщину! А если бы предложили, то ты бы не устояла, потому что каждая женщина – самка! Все бабы похотливые! Все! В каждой из вас сидит  мартовская кошка, каждая из вас – нераскаявшаяся Мария Магдалина!  Все грешны, все прелюбодействовали, кто наяву, а кто – как ты – в мыслях! Вон пуговички на платье расстегнула…  Жарко тебе? Да если я сейчас захочу, то ты и платье скинешь! И будешь умолять меня, помочь тебе стать женщиной… Ты просто не была в руках настоящего мужика, такого, как я! Ха-ха-ха!

    Он взял её за плечи и развернул к себе, прикоснувшись к подбородку, поднял её лицо вверх:
-Плачешь? Правильно делаешь. Знаешь, в чём мы сходны? Ты крёстная мать,  а я – крёстный отец. Правда, крестники у нас разные. Твои тебя ни во что не ставят, особенно Юлька. А мои крестники почитают меня как Вседержителя!
-Замолчи! Не смей сравнивать себя со Всевышним! Ты будешь наказан  Им. Правильные слова написаны в Библии: «Ничтожные из сынов человеческих возвысились…». Ты ничтожество! Знай, что когда восходит солнце, то настаёт зной. Зной иссушает траву, цвет её опадает. Так увядает  и богатый. Люди, делающие беззаконие, как трава, скоро будут подкошены, и, как зеленеющий злак, увянут!-  с болью обличала она его. -Ты не мне добро делал.  Своим богатством  хотел приручить ко мне Юлию. Напрасно старался! Я смогла бы удержать её возле себя и без твоих денег, одной своей любовью, потому что я сильнее тебя.
    Васанская испугалась своим смелым мыслям, перекрестилась и продолжила:
-Господь сказал мне: «Довольно для тебя благодати Моей, ибо сила Моя совершается в немощи». Когда человек немощен, тогда он и силён, потому что с ним Господь. А ты одинок в этом мире. Глуп ты, а не я! Ельский, под тобой горит земля, ты подошёл к краю пропасти, тебе грозит гибель. Остановись перед бездной, оглянись назад. Затуши добрыми делами пламя, которое подкрадывается к тебе и в котором ты можешь сгореть, как иссохшая трава. Внемли страданиям этой бедной гречанки. Путь Марии Магдалины ты ей сам избрал, она уже раскаивается в нём. Прости её, как я прощаю тебя за всё, что ты тут наговорил, как Господь прощал тебя до сегодняшнего дня и хранил. Отдай мне эту женщину! Бог не простит меня, если я ей не помогу. Ты же видишь её уродство. Она не сможет родить. Я удивляюсь, как она  до сих пор ещё жива. У неё температура под сорок.

-Выходит, ты печалишься не столько о ней, сколько о себе?! Боишься,  что  Бог тебя не простит?  Не бойся. Я этот грех возьму на себя. Деньги на её лечение я принципиально отказываюсь тратить, ибо семя, которое в ней растёт, не моё. Блудливого кота в своём экипаже наказывать не стану, но я его найду. Он собственноручно упакует эту сучку в чемодан и привяжет к якорю. Это всё, что я тебе обещаю.- Он прошёлся по каюте и продолжил:
-Надеюсь, обо всём увиденном и услышанном ты поведаешь только своему Богу. Я разрешаю поделиться с Ним этой скорбной новостью. Его гнева я не боюсь. А сейчас прощайся с этой тварью, пока я приму  душ и оденусь.  Ты здесь и так задержалась дольше, чем надо. В город тебя отвезут одну. У меня здесь дела.

    Ельский ушёл в ванную комнату, дверь в которую скрывалась за одним из зеркал, и, веселясь напоказ, увёл с собой четырёх своих горбатых наложниц.
    Гречанка тихо плакала, одной рукой прикрывая обнажённую грудь, а второй держась за живот, страдая от боли. Алевтина прикрыла её голубой шёлковой простынёю: в каюте стало свежо от работающего кондиционера. Васанскую из жара бросило в холод, начал бить нервный озноб. Она оглядела все углы каюты, ища и не находя ни одной иконы. Вынула из сумочки маленькое серебряное распятие, поставила его на инкрустированный столик и молча помолилась, прося у Господа лёгкой смерти для гречанки, которая временами теряла сознание от боли, но кричать боялась: хозяин запретил.

    На прощание Васанская отдала ей распятие. Это всё, что она могла сделать для неё доброго…  Алевтину продолжало трясти как в лихорадке, зубы стучали мелкой дрожью. Она была близка к обмороку и держалась из последних сил, чтобы не позволить Ельскому дать себя пожалеть. Она страдала от его жестокости, испытывала угрызения совести от собственного бессилия. Даже если она сообщит обо всём начальнику полиции Фёдорову, всё  равно ни одна опергруппа, ни один таможенный патруль не поднимется к Ельскому на судно, у которого «всё куплено и всё схвачено», да и само судно  вряд ли кто найдёт…

    Ельский приказал охраннику наградить Алевтину за трудовой визит норковой шубой на атласной  подкладке: на море свежо, да и трясёт её, как в лихорадке. Запретил говорить, что это награда, подозревая, что Алевтина выбросит манто в море и будет по частям выплачивать её стоимость  из своей нищенской зарплаты.  Провожая её, Ельский сказал:
- Постарайся выполнить две просьбы. Первая: не наделай  глупостей. Сама понимаешь каких.  Вторая: навести Катерину. Она умирает и нуждается в причастии.
     И Алевтина попросила охрану отвезти её в особняк на Набережной. Она размышляла о превратностях судьбы.  Когда-то у постели умирающей подруги  она поклялась отомстить Фёдорову и Ельской. Она прокляла их обоих за смерть Аннушки. Жизнь распорядилась по-своему. Будто в наказание, именно она спешит сейчас  к умирающей Ельской, чтобы,  если надо,  подготовить её  к причастию.